Трудный путь преодоления сектантских установок

Ход событий, особенно в связи с захватом в Германии власти гитлеровцами, настоятельно требовал отказа от обанкротившейся трактовки социал-демократии как «социал-фашизма» и перехода к конструктивному взаимодействию с ней. Осознание этой необходимости возникло не сразу, так же как и понимание того, что дело отнюдь не должно сводиться к новой кампании по разоблачению социал-демократии.

6 февраля 1933 года семь социалистических партий Европы обратились к руководству Коминтерна и Рабочего социалистического интернационала (РСИ) с предложением созвать конференцию двух Интернационалов для выработки плана совместных действий против фашизма. 19 февраля Бюро РСИ опубликовало воззвание, в котором заявляло о согласии вести переговоры с Коминтерном и предлагало прекратить взаимные нападки коммунистов и социал-демократов.

Первоначально составленный в ИККИ проект ответа от имени трех компартий — Германии, Франции и Англии носил весьма ультимативный характер. В нем содержались утверждения типа: «Сейчас вопрос стоит не о фашизме или парламентской демократии, а о диктатуре буржуазии или диктатуре пролетариата… Предлагаемое партиями II-го Интернационала заключение «пакта о ненападении», т. е. отказ от критики, фактически означало бы отказ от нападения на буржуазию. Пакт с союзником классового врага есть пакт с классовым врагом» и т. д. В то же время в нем говорилось о готовности участвовать в совместной конференции.

25 февраля секретарь ИККИ И. А. Пятницкий послал проект ответа Сталину и Молотову с просьбой дать «указания, можно ли этот ответ послать и опубликовать, или указать, как его переработать». После получения от Сталина соответствующих указаний проект был переработан и 28 февраля вновь послан ему с просьбой дать замечания.

Опубликованный в виде воззвания ИККИ к рабочим всех стран от 5 марта 1933 г. этот документ содержал программу антифашистской борьбы и предложение компартиям добиваться установления единого фронта с социал-демократическими партиями. Однако в нем ничего не говорилось о готовности Коминтерна вести переговоры непосредственно с РСИ. Это послужило для лидеров последнего предлогом отвергнуть предложение ИККИ. Таким образом, снятие из проекта ответа заявления о готовности Коминтерна пойти на переговоры с РСИ помешало в тот момент осуществлению зтого мероприятия, которое могло содействовать подъему антифашистского движения.

Однако настроения в пользу переговоров Коминтерна с РСИ усиливались. 7 апреля руководители компартий Франции и Чехословакии М. Торез и К. Готвальд прислали в ИККИ телеграммы, предлагавшие Коминтерну пойти на эти переговоры. Вместо этого руководство ИККИ. получив указание Сталина, разослало компартиям директивы, содержавшие требование «усилить кампанию против 2-го Интернационала, который не только замалчивает измену германской социал-демократии, прекращает кампанию против германского фашизма, но и отказывается от единого фронта с коммунистами по настоянию германской социал-демократии. 2-й Интернационал и его секции срывают борьбу с фашизмом и наступлением капитала против рабочего класса. Необходимо подчеркнуть переход германской социал-демократии в лагерь фашизма». Здесь, разумеется, вновь сказалось отношение Сталина к социал-демократии и его влияние на политику Коминтерна.

Позиция Сталина в связи с событиями в Германии и его отношение к социал-демократии видны также по его правке весной 1933 года статьи одного из руководителей Компартии Германии, Ф. Геккерта, «Что происходит в Германии». На первой странице рукописи Сталин задает себе вопрос и отвечает на него: «Соц. — фашисты? Да». К словам автора о том, что социал-демократия перешла на сторону фашизма, Сталин приписал: «И почему коммунисты именуют социал-демократов вот уже три года социал-фашистами».

И позднее, в ответ на поставленный Г. Димитровым в его письме от 1 июля 1934 года вопрос: «Правильной ли является огульная квалификация социал-демократии как социал-фашизма?» — Сталин написал: «Насчет руководства — да, только не «огульная». Таким образом, и в период, когда компартии в ряде стран Европы, прорывая существовавшую стену недоверия между коммунистами и социал-демократами, добивались создания единого фронта, когда под руководством Димитрова в Исполкоме Коминтерна начался пересмотр несостоятельных схем и догм, Сталин еще сохранял свои представления о социал-демократии. На вопрос Димитрова: «Правильно ли считать социал-демократию везде и при всяких условиях главной социальной опорой буржуазии?» — он ответил: «В Персии, конечно, нет. В основных капстранах — да». На вопрос: «Правильно ли считать все левые социал-демократические группировки при всяких условиях главной опасностью?» — Сталин ответил: «Объективно — да».

В этом письме Димитров, излагая основные идеи своего будущего доклада на VII конгрессе Коминтерна, предложил вместо применения тактики единого фронта «исключительно как маневра для разоблачения социал-демократии без серьезных попыток создать действительное единство рабочих в борьбе… превратить ее в действенный фактор развертывания массовой борьбы против наступления фашизма». Сталин на полях написал: «Должны», а также: «Против кого этот тезис?»

Такие вопросы Сталин задавал и по поводу других предложений Димитрова. Это свидетельствовало не только о подозрительности Сталина, но и о нежелании отказаться от сектантского подхода к проблеме единства действий коммунистов и социал-демократов.

Пометки Сталина отражают, как представляется, возникшие у него колебания в правильности прежних схем. Однако, они это тоже показывают достаточно четко, его при этом весьма беспокоила мысль, не станет ли ясно, кто навязывал все подобные установки.

Документы свидетельствуют, что в руководстве Коминтерна при выработке новых установок понимали, что речь идет о преодолении сталинских догм. Так, на заседании комиссии по 2-му пункту повестки дня конгресса работник аппарата Коминтерна немецкий коммунист С. Шваб 2 августа 1934 года говорил: «Я полагаю, что ни один тезис Сталина не использовали столь беззастенчиво, как тезис о близнецах. Его цитирование стало удобным приемом, чтобы избавиться от выявления отличий, разницы в методах».

Весьма красноречивым является признание секретаря ИККИ Д. З. Мануильского 14 июня 1934 года в комиссии по подготовке конгресса: «Как мы себе представляли развитие раньше? Мы себе представляли, что развитие будет такое: борьба с социал-демократией на исторической арене, класс против класса, буржуазия — пролетариат, и для того, чтобы мы возглавили пролетариат, надо разгромить социал-демократию. Мы себе представляли две группы: коммунисты и социал-демократы. Вот мы себе представляли, какие две группы борются между собой. Мы представляли себе, что в конце концов мы победим социал-демократию, но вышло не так, как мы думали на VI конгрессе. Социал-демократию разгромили не коммунисты, а фашисты. Все наши указания были таковы, что социал-демократия — это наш главный враг. Вопрос заключается в том, что, игнорируя борьбу с фашизмом, мы сосредоточивали весь огонь на социал-демократии и считали, что, борясь с социал-демократией, мы тем самым громили фашизм… Я думаю, вывод такой, что вопрос о борьбе с фашизмом сейчас должен быть поставлен несколько иначе, чем мы его ставили до сих пор».

В политике коммунистических партий, в развитии коммунистического движения настойчиво пробивала себе дорогу тенденция к сплочению всех революционных и демократических сил в борьбе за свержение фашистских диктатур и установление режимов народного фронта или подобных им антифашистских демократических режимов. Это было восстановлением и развитием в новых условиях ленинских положений о едином фронте и решении задач переходных этапов в классовой борьбе пролетариата. Эта линия легла в основу исторических директив VII конгресса Коминтерна (июль — август 1935 г.), взявшего курс на создание единого рабочего и широкого народного фронта. В ней сочетались общедемократические, гуманистические цели сохранения мира, отпора фашизму с борьбой за социальный прогресс. Тем самым создавались благоприятные возможности для совместных действий, сотрудничества различных политических течений, и в первую очередь коммунистов и социал-демократов.

VII конгресс на деле означал серьезную попытку вернуть Коминтерну значение коллективного руководящего органа коммунистического движения, органа, проводящего свою деятельность на марксистско-ленинских принципах, учитывающего как интернационалистскую основу движения, так и его национально-специфические черты в различных странах. Это свидетельствовало об огромных идейно-политических потенциях коммунистического движения, росте его зрелости. Осуществление компартиями политики антифашистского единства, сплочения демократических и антивоенных сил, провозглашенное VII конгрессом Коминтерна, означали завершение в целом процесса становления коммунистических партий как партий нового типа, важный шаг к укреплению их самостоятельности.

Решения VII конгресса, которые были приняты в атмосфере набиравшего безудержный размах культа личности Сталина, фактически отбросили многие господствовавшие тогда в коммунистическом движении сектантские установки, автором которых был Сталин. На практике эти решения, опиравшиеся на успехи в создании единого рабочего фронта во Франции, Италии, Испании и некоторых других странах, содействовали возникновению движения народного антифашистского фронта. Однако оно не получило в предвоенные годы такого размаха, который мог обеспечить перевес демократических сил над силами, подготавливавшими развязывание второй мировой войны.

Разумеется, подготовка VII конгресса Коминтерна, выработка проектов его решений не могли идти без Сталина и вопреки его мнению. Можно допустить, что в создавшейся ситуации Сталин счел целесообразным согласиться с предложениями Г. Димитрова и других руководителей Коминтерна. Это в определенной мере совпадало с внешнеполитическими акциями Советского правительства, направленными на создание системы коллективной безопасности. Однако Сталин, как это отмечали советские историки Б. М. Лейбзон и К. К. Шириня, «публично нигде не выразил своего отношения к новой политике Коминтерна… Это было скорее молчаливое согласие с решениями конгресса, чем их активная поддержка». К этому можно добавить, что процессы 1936–1938 годов, смерч террора, который обрушил на советских людей Сталин и который не миновал Коминтерна и компартий, подорвали не только возможности осуществления единого фронта в предвоенные годы, но и нанесли непоправимый удар Коминтерну.

В этой ситуации все попытки Коминтерна добиться создания в международном масштабе единого фронта коммунистов и социал-демократов, особенно в связи с необходимостью оказания помощи испанскому народу в его героической борьбе с франкистскими мятежниками, опиравшимися на прямую поддержку и военную интервенцию итало-германского фашизма, оказались безуспешными. И в этот период правая социал-демократия вновь упорно отказывалась от сотрудничества с коммунистами, считая, что единственным средством предотвращения опасности войны является ориентация на западные державы. Намечавшиеся в ряде случаев контакты коммунистов и социал-демократов были сорваны вследствие воздействия на мировое общественное мнение позорных судебных процессов конца 30-х годов, организованных Сталиным и его подручными, и яростной кампании в печати против тех, кто посмел заявить об их фальсифицированном характере. Все это роковым образом препятствовало созданию единого антифашистского фронта. И к началу второй мировой войны такого фронта не существовало. Лишь значительно позднее в огне движения Сопротивления фашистским поработителям, в ходе национально-освободительной борьбы политика антифашистского единства, выработанная VII конгрессом Коминтерна, воплотилась в жизнь, способствуя успеху в разгроме фашизма.

Таким образом, сталинизм, аккумулировав сектантско-догматические взгляды на политику единого фронта и навязав эти установки коммунистическому движению, сыграл отрицательную роль в том, что к моменту решающих для судеб человечества испытаний, связанных с развязыванием фашистскими агрессорами второй мировой войны, не удалось добиться создания единого фронта коммунистов и социал-демократов, тех сил, которые могли стать цементирующим началом сплочения всех противников войны.

Урон, нанесенный Сталиным коммунистическому движению, его идеологии, его стратегии и тактике, его борьбе за сплочение широких масс трудящихся, огромен. Развенчание сталинизма до конца, полное преодоление его последствий — насущная задача современности. Сегодня это необходимо прежде всего для сплочения во имя спасения мира и человечества всех противников войны. И в этом смысле сотрудничество коммунистов и социал-демократов имеет особо важное значение.

А. Г. Латышев
Бухарин — известный и неизвестный^[75]

В работе Коммунистического Интернационала Бухарин с самого начала его существования принимает руководящее участие. Бухарин участвует в подготовке созыва и работе I конгресса, входит в состав советской делегации, избирается в Исполнительный Комитет, куда переизбирается на всех последующих конгрессах. На II конгрессе Коминтерна Бухарин выступает с докладом о парламентаризме, обосновывая принципиальную позицию коммунистов против позиции социал-демократии, попутно выступая против «антипарламентских тенденций» в среде сторонников Коминтерна. На III конгрессе Бухарин принимает участие в дебатах по тактическим вопросам, борется с Леви, Гортером, «Германской Коммунистической рабочей партией», дает отпор «робко-оппозиционным» противникам нэпа в рядах РКП (выступление по докладу Ленина). На IV конгрессе Коминтерна Бухарин выступает с большим теоретическо-политическим докладом по «программному вопросу», разбирает выдвинутые проекты, подытоживает теоретический крах 2-го Интернационала (в теории государства, в теории крушения, кризисов, перехода от капитализма к социализму), ставит проблему нэпа и для других стран, ставит вопрос о так называемых «национальных типах» социализма… На V конгрессе Бухарин опять выступает по программному вопросу (в связи с рядом обозначившихся среди отдельных группок теоретических уклонов), при обсуждении тактики Германской компартии 1923 выступает против правого уклона ее руководства (Брандлер, Радек, Тальгеймер); ведет борьбу против Бордиги. В 1925-м (май) им написаны директивные тезисы Коминтерна по аграрно-крестьянскому вопросу, а также письмо ИККИ к германской ультралевой. Позднее — тезисы об уроках английской стачки, ряд тезисов по китайскому вопросу и т. д. Одновременно он принимает самое активное участие в повседневной руководящей работе Исполкома (1926–1927 гг.).

(БСЭ. М., 1927. Т. 8. С. 274–275.)

I

Личность Н. И. Бухарина — теоретика партии, крупного идеолога, экономиста, одного из самых уважаемых в свое время руководителей нашей страны, сложна и противоречива. Конечно, его жизнь заслуживает внимательнейшего изучения. Но и в отдельных направлениях деятельности Бухарина раскрывается его неординарная личность, помогая понять всю сложность политического сознания этого человека.

Как актуально звучат в наши дни следующие выводы Бухарина: «Мы подаем удивительно однообразную идеологическую пищу. Не в том смысле я говорю, что она, эта пища, наварена по одному коммунистическому рецепту. Это последнее очень хорошо, и, вообще говоря, чем больше такое единство, тем лучше. Но дело в том, что у нас позабывается и здесь об интересах потребителя: потребитель получает частенько штампованные параграфы и циркуляры, написанные с таким скучнейшим однообразием, что от них непривычного человека начинает прямо тошнить.

Говорили раньше, будто если зайцу хорошо нажимать на хвост, то он спички зажигать будет. Теперь вносят поправку и утверждают, что при соответствующем обращении с этим заячьим хвостом его владелец может научиться подбирать цитаты. Но, пожалуй, даже заяц взбунтуется, если все время, и днем и ночью, его будут кормить одним и тем же идейным материалом.

Коммунистическая идеология имеет гораздо больший охват, чем один вопрос о снижении цен, как ни важен этот последний вопрос. А коммунисты и рабочие вообще — это не ходячие абстракции, они живые люди, с плотью и кровью. Ничто человеческое им не чуждо. Они страдают, радуются, сражаются, любят, живут, умирают. Каждый из них есть и личность, а не статистическая средняя на двух ногах, не индекс, не параграф и не абзац резолюции по текущему моменту».

Обращаясь к различным высказываниям Н. И. Бухарина, ловишь себя на мысли — какой глубокий ум стоит за ними! Но как же тогда совместить слова В. И. Ленина о Бухарине («он никогда не учился») с возникающим перед нашим взглядом обликом чрезвычайно способного, прекрасно образованного, владеющего в совершенстве несколькими иностранными языками эрудита? Ответ, как мне кажется, однозначен — в энциклопедических знаниях Николая Ивановича не было систематизированности.

Вспомним, как серьезно учился Ленин с первого класса гимназии. А вот что пишет Н. И. Бухарин в своей автобиографии — с детства его страстью было чтение, причем бессистемное, «как попало»: «В гимназии (1-я Московская) учился все время почти на пятерках, хотя не прилагал никаких к этому усилий, никогда не имел словарей, всегда «списывал» наспех «слова» у товарищей и «готовил» уроки за 5—10 минут до прихода учителей… Поступив в университет, использовал его, главным образом, или для явок, или для того, чтобы произвести какой-нибудь теоретический «налет» на семинаре какого-либо почтенного либерального профессора».

Следует подчеркнуть, что прозвучавшую позже ленинскую оценку Бухарина как «ценнейшего и крупнейшего теоретика партии», однако с оговоркой, что его теоретические воззрения с очень большим сомнением могут быть отнесены к вполне марксистским, ибо в нем есть «нечто схоластическое», что Бухарин «никогда не понимал вполне диалектики», следует воспринимать по самому высокому счету, так, как воспринимаем мы другие слова Ленина: «Нельзя вполне понять «Капитала» Маркса и особенно его I главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса 1/2 века спустя!»

В наши дни ученые разного профиля вновь изучают труды Н. И. Бухарина, чтобы ответить на сложные вопросы: например, был ли практически возможен вариант коллективизации, предложенный Бухариным, — с более низкими темпами, но без репрессалий, с продуманной налоговой политикой?

II

Автору этих строк как историку-международнику ясно, что именно Бухарин в ряду наших руководителей давал наиболее верные оценки перспектив развития капитализма. В то время как Г. Зиновьев, И. Сталин, Л. Троцкий характеризовали во второй половине 20-х годов капитализм как все более «разлагающийся» и «расшатывающийся», Н. Бухарин неуклонно высказывал мысль о больших потенциальных возможностях капитализма, об осуществлении им такой национализации, которая позволит ему и увеличить прибыль, и поднять заработную плату части рабочего класса, а это, как показало дальнейшее мировое развитие, временно снимает остроту классовых противоречий. После V конгресса Коммунистического Интернационала (1924 г.) Н. Бухарин отмечал определенное повышение устойчивости капитализма, советовал дать «более осторожную формулировку процесса распада капитализма». На VI конгрессе (1928 г.) он выступил против включения в программу Коминтерна положений о «пределах» капиталистического развития и воспроизводства. Прозрение?..

Показательно отношение руководителей нашей партии к такому опаснейшему явлению, как фашизм, от его истоков и до середины 30-х годов. «Коммунисты первыми забили тревогу по поводу опасности фашизма, первыми поднялись на борьбу против него и были первыми его жертвами»^[76], — подчеркивается в докладе М. С. Горбачева, посвященном 70-летию Великого Октября.

Вспомним отношение В. И. Ленина к только зарождавшемуся в 20-е годы фашизму. 1 ноября 1922 года группа фашистов, вооруженных револьверами и бомбами, произвела налет на Торговый отдел Представительства РСФСР в Италии. Они схватили служившего в представительстве итальянца и жестоко расправились с ним.

Узнав об этом, Владимир Ильич пишет записку народному комиссару иностранных дел: «т. Чичерин! Не придраться ли нам к Муссолини и всем (Воровскому и всему составу делегации) уехать из Италии, начав травлю ее за фашистов?

Сделаем международную демонстрацию.

Повод к придирке удобный: вы наших били, вы дикари, черносотенцы хуже России 1905 года и т. д. и т. д.

По-моему, следует.

Поможем итальянскому народу всерьез. Ваш Ленин».

До настоящего разгула фашизма в Европе было еще далеко. На площадях германских городов еще не сжигаются книги великих гуманистов. Еще не появились лагеря смерти, где изуверскими методами будут уничтожаться тысячи инакомыслящих… Люди и в начале 40-х годов не будут этому верить.

Знаменательно, что еще при жизни В. И. Ленина в докладе на XII съезде РКП(б) Н. И. Бухарин, дав глубокий анализ сущности фашизма в Италии, отметил, что распространение фашизма — результат процесса социально-экономического наступления буржуазии, которая «нуждается в каком-либо инструменте, в экстраординарном средстве, которое бы давало ей некоторый добавочный кулак, долженствующий гулять по спине рабочего класса». Николай Иванович критиковал тех руководителей Итальянской компартии, которые не проявили достаточной энергии и гибкости в деле объединения с левыми социалистами. Последствия этой негибкости известны. Разногласиями в рабочей среде очень ловко воспользовался Муссолини. Бухарин в своем докладе показал, что ростки фашизма пробиваются в разных странах — Франции и Бельгии, Швеции и Греции, США и Японии. При этом в Германии, отметил он, следует обратить особое внимание на баварскую организацию «национальных социалистов» во главе с Гитлером (и это предвидение было высказано за полгода до мюнхенского «пивного путча», за много лет до появления «Майн кампф»).

Однако уже 15 января 1924 года (за шесть дней до кончины безнадежно больного Ленина) на Пленуме ЦК РКП(б) И. В. Сталин заявил, что «за последнее время произошла передвижка сил, передвижка мелкобуржуазных социал-демократических сил в сторону контрреволюции, в лагерь фашизма. Вывод: не коалиция с социал-демократией, а смертельный бой с ней, как с опорой нынешней фашизированной власти». Все это — вопреки Ленину! Это была грубая политическая и тактическая ошибка.

И в последующих выступлениях И. В. Сталин неуклонно придерживался взгляда, что фашизм и социал-демократия равноценны. Этим он не только искусственно низводил социал-демократов до фашизма, но в той же мере обелял фашизм, приравнивая его к социал-демократии.

Пройдут годы — и И. В. Сталин начнет обвинять в правом уклоне тех коммунистов, как советских, так и зарубежных, которые откажутся признать главным врагом наиболее близких по взглядам к коммунистам левых социал-демократов.

Так, в речи «О правом уклоне в ВКП(б)» на апрельском Пленуме 1929 года И. В. Сталин особую вину Н. И. Бухарина видел в том, что тот не соглашается «заострить вопрос на борьбе с так называемым «левым» крылом социал-демократии».

Фашизм во многих странах рос как на дрожжах, а на заводах, в бедных кварталах рабочие — единственная сила, способная преградить путь грозной опасности, — вели между собой яростную полемику: кто на самом деле более опасен — «левые» социал-фашисты или «сторонники тоталитаризма» — коммунисты…

Интересно сравнить оценки фашизма И. В. Сталиным и Н. И. Бухариным в выступлениях на XVII съезде ВКП(б) в январе — феврале 1934 года. В Отчетном докладе на съезде И. В. Сталин подчеркивал, что для Советского Союза неважно, в какой форме буржуазия будет осуществлять свое господство в той или другой стране, в том числе Германия, — «дело здесь не в фашизме хотя бы потому, что фашизм, например, в Италии не помешал СССР установить наилучшие отношения с этой страной». Ибо какое бы государство ни начало войну против Советского Союза, указывал Сталин, «она будет самой опасной для буржуазии» еще потому, что война будет происходить не только на фронтах, но и в тылу у противника.

«Буржуазия может не сомневаться, — провозглашал Сталин, — что многочисленные друзья рабочего класса СССР в Европе и Азии постараются ударить в тыл своим угнетателям, которые затеяли преступную войну против отечества рабочего класса всех стран. И пусть не пеняют на нас господа буржуа, если они на другой день после такой войны не досчитаются некоторых близких им правительств, ныне благополучно царствующих «милостью божией» (гром аплодисментов)». Сколько горя и крови принесли нашему народу эти заблуждения Сталина!

Между тем в речи Бухарина германский фашизм и японский милитаризм были охарактеризованы как главные враги, несущие Советскому Союзу смертельную угрозу. «В настоящее время существует два плацдарма контрреволюционного нападения, направленных против нас: фашистская Германия и императорская Япония», — говорил Бухарин, к тому времени сломленный и лишенный основных постов, но не ослепленный «гениальными откровениями» Сталина. Он анализировал книжки, являвшиеся теоретической базой национал-социализма, — «Майн кампф» Гитлера и «Будущий путь германской внешней политики» Розенберга. И, вопреки позиции генсека, в своем выступлении все-таки подчеркнул, что Гитлер открыто призывает разбить наше государство, «открыто говорит о приобретении мечом необходимой якобы для германского народа территории из тех земель, которыми обладает наш Советский Союз».

Бухарин видел (да и не только видел — открыто говорил об этом), что лишь сплочение всех антифашистских сил может стать ответом на «ту исключительно наглую разбойничью политику, которую Гитлер формулирует так, что он желает оттеснить нас в Сибирь, и которую японские империалисты формулируют так, что хотят оттеснить нас из Сибири, так что, вероятно, где-то на одной из домн Магнитки нужно поместить все 160-миллионное население нашего Союза». К сожалению, эта точка зрения Н. И. Бухарина, звучащая сейчас как прозорливое предвидение, тогда не получила поддержки.

И все-таки, спросит читатель, почему же в работах Ленина так много критических замечаний в адрес Бухарина? Частично это, на мой взгляд, объясняется тем, что Владимир Ильич ценил возможность скрестить шпаги в творческих дискуссиях с крупным, оригинально мыслящим теоретиком партии. Так, в политическом отчете ЦК РКП(б) на XI съезде партии в 1922 году Владимир Ильич, освещая вопрос о государственном капитализме, заметил: «Жаль, что на съезде нет тов. Бухарина, хотелось бы мне с ним немного поспорить, но лучше отложу до следующего съезда». Однако на следующий съезд Владимир Ильич прийти уже не смог…

Не может не волновать каждого честного человека конец жизни Н. И. Бухарина.

2 марта 1938 года начался суд над «пойманной с поличным бандой троцкистско-бухаринских шпионов, убийц, вредителей и диверсантов», как писала в этот день в передовой статье «Правда».

А на следующий день в газете публикуется первый репортаж из зала суда: «Свора кровавых собак». Бухарину в нем посвящено два абзаца: «Низко опустив голову, сидит Бухарин, разоблаченное коварное, двуличное, слезливое и злое ничтожество. Давно уже была сорвана маска с Бухарина и его приспешников, давно было показано их подлинное лицо — агентов кулака, адвокатов буржуазии, слуг реставрации капитализма в нашей стране.

А сейчас, на последней ступени, у последней черты политический интриган и плут разоблачен как руководитель шпионской и террористической воровской шайки, как подстрекатель убийства трех лучших людей нашего народа, трех творцов социалистического государства — Ленина, Сталина, Свердлова. Вот каков он, этот маленький, грязный Бухарин!»

На самом процессе главный обвинитель Вышинский найдет для Бухарина еще более уничижительные эпитеты, обвиняя его во всех возможных смертных грехах — от организации покушения Фанни Каплан на Ленина до заключения тайных соглашений с агрессивными кругами Германии, Японии, Англии на условиях расчленения СССР и отторжения от Советской страны Украины, Белоруссии и Приморья.

Имя Бухарина стояло первым среди обвиняемых на последнем открытом процессе — в 1938 году. Нравственный долг ученых, писателей — сказать о нем, как и о других проходивших по этим процессам коммунистах, всю правду.

М. В. Соколов^[77]
Война и мир Карла Радека

В своей автобиографии Карл Радек (настоящая фамилия Собельсон) писал: «В марте 1920 года назначаюсь секретарем Коминтерна. Принимаю деятельное участие в организации П конгресса Коминтерна, на котором выступаю докладчиком. После конгресса отправляюсь в качестве члена польского Ревкома на польский фронт. Совместно с Зиновьевым принимаю участие в организации Первого съезда народов Востока, на котором выступаю докладчиком. В октябре 1920 года отправляюсь нелегально в Германию для участия в организации съезда, на котором должно было произойти объединение левых независимцев со спартаковцами. В январе 1921 года даю инициативу к тактике единого фронта так называемым открытым письмом. Вернувшись, принимаю участие в III конгрессе Коминтерна в качестве докладчика по тактике. На IV конгрессе являюсь докладчиком о тактике единого фронта и рабочем правительстве. В 1922 году руковожу делегацией Коминтерна на съезде трех Интернационалов. К концу 1922 года послан председателем русской профсоюзной делегации на Гаагский съезд, посвященный борьбе с военной опасностью. В начале 1923 года отправляюсь в Христианию^[78] для предотвращения раскола норвежской коммунистической партии. После возвращения в Германию отправляюсь в Гамбург, как наблюдатель во время конгресса Второго Интернационала. Принимаю участие в организации кампании по поводу захвата Рура и в Лейпцигском съезде Германской компартии. По возвращении в Россию командируюсь Коминтерном в октябре для участия в руководстве предполагаемым восстанием. Приезжаю 22 октября, уже после начала отступления. Одобряю это решение ЦК. Возвратившись в Россию, принимаю участие в дискуссии 1924 года на стороне партийной оппозиции. На XIII съезде партии выступаю против намечающегося изменения коминтерновской тактики. Не вхожу больше в Центральный Комитет, членом которого состоял с 1919 года. На V конгрессе Коминтерна выступаю против намеченного тактического курса и не вхожу больше в Исполком Коминтерна».

(Энциклопедический словарь «Гранат». Т. 41.

Ч. 2. С. 168–169.)

 

«Я была в Сочи, когда отец вызвал меня телеграммой, чувствуя, что его вот-вот возьмут. Звоню ему: что случилось, что с мамой? Нет, ничего не случилось, но срочно приезжай, — вспоминает дочь К. Радека — Софья. — В момент его ареста меня не было дома. У первого подъезда теперь знаменитого «дома на набережной» ждал человек в форме. Поднялись на одиннадцатый этаж, открылась дверь, вывели отца. Он сказал: Сонька, что бы ты ни узнала, что бы ты ни услышала обо мне, знай, что я ни в чем не виноват… Дальше все помню очень смутно: кто-то вспарывал обшивку кресел, кто-то жег на кухне подшивки ленинской «Искры»…

В тот сентябрьский вечер 1936 года арестовали Карла Бернгардовича Радека — в прошлом члена Польской социал-демократической партии с 1902 года и РСДРП с 1903 года, участника первой русской революции, революционных событий 1918–1919 годов в Германии, в 1919–1924 годах члена ЦК РКП(б), члена Президиума Исполкома и секретаря Коминтерна, члена Конституционной комиссии ЦИК СССР, в момент ареста — заведующего международным отделом «Известий» и Бюро международной информации ЦК ВКП(б). Арестовали известного всей стране публициста. Острослова, весельчака, сочинителя анекдотов.

Гулко хлопает дверь. На этот раз — навсегда. Сколько уже раз поскрипывающий лифт увозил своих пассажиров, обитателей этого серого дома-корабля, в неизвестность, а потом и на эшафот. Что вспоминалось Радеку в те минуты, когда он в последний раз взглянул из окна машины на башни Кремля? Может быть, прожитые годы?

Родился в 1885 году во Львове. Окунулся в пролетарское движение еще гимназистом.

«В 1901 году… состоялся большой публичный митинг крестьян в городишке Домброво, центре крестьянского движения в Западной Галиции. Я тогда в первый раз выступал на большом митинге с речью на рынке. Речь эта была направлена не только против помещиков, но и против австрийского, германского, русского правительства и кончалась призывом к совместной борьбе рабочих и крестьян за независимую социалистическую Польшу».

Его дважды исключали из гимназии. Начал работать в профсоюзном движении среди пекарей и строительных рабочих. Уехал в Швейцарию.

«Грянула русская революция, и меня потянуло из Швейцарии в царскую Польшу. С нелегальным паспортом переезжал русскую границу, не зная ни одного слова по-русски. Первый человек, которого я встретил в Варшаве, был Феликс Дзержинский, второй — Лео Иохигес (Тышка), главный руководитель нашей (социал-демократия Королевства польского и Литвы. — Авт.) партии. Я был сразу отправлен в редакцию ЦО партии, принимал участие в выпуске первого ежедневного издания партии «Трибуна»… Мне приходилось с группой рабочих захватывать типографии буржуазных газет, дабы обеспечить ежедневное издание нашего нелегального ЦО, с браунингом в руках».

Весной 1906 года арестован, за взятку отпущен, через две недели арестован вновь. В 1907 году выслан в Австрию. Жил в Германии, участвовал в социал-демократическом движении, боролся вместе с К. Либкнехтом, Р. Люксембург и А. Паннекуком против реформизма. Исключен перед войной из германской социал-демократической партии за несогласие с реформистами. «Ежедневное общение с Лениным, — пишет он, — обмен мнениями убедил меня в том, что большевики являются единственной революционной партией в России».

Тогда в Швейцарии рождалось интернационалистское объединение социал-демократов — противников войны.

«Боевой фонд этой организации составлен был таким образом, что Владимир Ильич внес от ЦК большевиков 20 франков. Бор-хард от немецких левых — 20 франков, а я из кармана Ганецкого от имени польских социал-демократов — 10 франков. Будущий Коммунистический Интернационал располагал, таким образом, для завоевания мира 50 франками, но для издания брошюры о конференции на немецком языке понадобилось 96 франков. 46 пришлось одолжить… На Кинтальской конференции мы уже представляли значительную силу…»

В Давосе он узнал о Февральской революции в Петрограде. Его вызвал к себе Ленин: «Надо ехать в Россию». Вместе с Ильичем и другими большевиками добрался до Стокгольма. Остался там в качестве агента ЦК для связи с заграницей.

…Страны, города и веси менялись в его жизни с кинематографической быстротой. И вот неторопливый поезд переползает от одной митингующей станции к другой. Октябрь 1917 года… А ему вспоминается то выступление на митинге, с которого началась его биография революционера-профессионала: за угощением старый крестьянии, видевший в своей жизни, наверное, не одно предательство хорошо начинающих интеллигентов, сказал ласково начинающему трибуну: «Смотри не предавай»…

Да, Карл Радек начинал хорошо. И жизнь его вне России до сих пор остается примером обретения себя в борьбе.

…Вот и перрон Финляндского вокзала.

«Как во сне приехали в Смольный, а через минуту были в кабинете у Ленина… Немедленно после приезда в Петроград был послан в Стокгольм для переговоров с представителем немецкого правительства Рицлером. После возвращения поехал с Троцким в Брест-Литовск».

Зимой 1918 года Радек выступил против заключения мира с Германией, однако очень скоро одним из первых признал свою ошибку. В 1924 году писал:

«Я не забуду никогда своего разговора с Ильичем перед заключением Брестского мира. Все аргументы, которые мы выдвигали, отскакивали от него, как горох от стены. Он выдвигал простейший аргумент: войну не в состоянии вести партия хороших революционеров, которые, взяв за г<