Борьба за жизнь и истину: появилась надежда

Много лет я вынашивал мечту о реабилитации обречённых, но хирурги-онко-логи не только не соглашались работать со мной, они не воспринимали саму мысль о возможности лечения рака ионофорезом серебра. Фактов, подтверждающих правильность этой идеи, у меня не было, и даже самому себе я не мог доказать, что мысль верна.

В августе 1993 года ко мне обратилась дочь онкологической больной с просьбой о помощи и рассказала следующее. Ранней весной её мать перенесла микроинсульт. Позднее, при детальном обследовании, у её матери был обнаружен рак желудка IV-ой стадии. Никто из хирургов-онкологов не брался оперировать больную. Но в конце июня дочери всё же удалось уговорить знакомого профессора. Закончив операцию, расстроенный хирург произнёс: "Это самая неудачная операция в моей жизни. Летальный исход – не позднее октября...". Такое заключение профессор вынужден был сделать потому, что во многих органах оставались метастазы: в печени, в поджелудочной железе, матке и в паховом лимфатическом узле.

После операции больную поместили в реанимацию, поставили капельницу. Медсестра допустила оплошность, в результате в вену пошёл воздух, и у пациентки началась эмболия. Больную долго коробило, после чего она потеряла сознание. Обычно подобная ситуация кончается летальным исходом, и именно такого финала все ждали... Но на третьи сутки больная пришла в сознание. При осмотре у неё были обнаружены пролежни. Начали лечить новую болячку. В результате месячной терапии лечащий врач сообщил, что летальный исход наступит не в октябре, как предсказывал профессор, а значительно раньше, и не от метастазов, а от пролежней. Именно после этого заключения дочь больной и обратилась ко мне за помощью.

Пациентка лежала в Первой городской больнице. Сиделками у неё были профессиональные хирургические медсёстры, которых наняла дочь. Она прекрасно водила машину, и мы договорились, что она будет возить меня с дачи, где я тогда жил, к матери на проведение ежедневных процедур. Работа над таким большим пролежнем меня как специалиста, конечно, интересовала, но в первую очередь меня волновали оставшиеся метастазы. Сложилась как раз такая ситуация, о какой я мечтал несколько лет: основную опухоль удалил хирург, остались лишь многочисленные метастазы, от которых я и взялся избавить больную. Появилась возможность доказать, что идея реабилитации обречённых – реальна. Но в данном случае пролежень был так велик, что действительно представлял угрозу для жизни больной. Поэтому лечение пришлось начать именно с него.

По дороге в больницу дочь пациентки сказала мне: "Лечащий врач считает, что заживление уже началось". Но при первом же осмотре тяжкая картина открылась мне: огромный очаг поражения, набитый тампонами, издавал зловоние. Края раны были рыхлыми и расплывающимися, в диаметре – около 18 см. На мой вопрос к медсёстрам "Какова глубина поражения?" одна, сложив вместе два кулачка, сказала: "Они войдут", – другая уточнила: "Пол-литровая банка войдёт"... Пришлось огорчить дочь больной тем, что заживлением здесь и не пахнет.

Не могу сказать, что первая встреча с персоналом больницы была радушной. Косые взгляды и саркастические усмешки то и дело появлялись на лицах медсестёр. Кроме персонала, там находились ещё и сёстры милосердия от Церкви. Их поведение по отношению ко мне оказалось вообще недоброжелательным. Как только я начал обработку пролежней, дверь палаты приоткрылась, и пожилая сестра милосердия вызвала дочь больной в коридор для беседы. Вернувшись, женщина рассказала мне, что сестру интересовало, не экстрасенс ли я. "А то смотри, ведь мама православная", – напомнила она. Несколько минут спустя дверь опять распахнулась, и, вызывающе вышагивая, появилась уже другая – молодая сестра милосердия. Она остановилась напротив меня и, подбоченившись, спросила: "Что, эксперимент проводим над больной?" Я ответил, что больная не кролик, чтобы над нею экспериментировать, что идёт нормальный рабочий процесс лечения. "Ну и на что Вы рассчитываете?" – последовал вопрос. "Естественно, на исцеление", – ответил я. "Ну и каков процент вероятности?" – продолжала сестра. "Сто процентов", – ответил я. "Ну а как насчет метастазов?" – спросила сестра. Я сказал, что метастазы будут обезврежены. "Ха-ха-ха. Это уже интересно! Ну что же, посмотрим..." – услышал я в ответ...

Так прошёл первый день осуществления моей мечты о совместной работе и сотрудничестве с официальной клиникой. И случилось это 10 августа 1993 года.

При следующем посещении моей больной я встретил совершенно другое к себе отношение. Я был удивлён чуткостью и вниманием, и никаких косых взглядов и саркастических ухмылок! Сначала я ничего не мог понять. При осмотре больной всё стало ясно: даже после первой обработки всё в корне изменилось. Края раны уплотнились и округлились. Рана будто говорила: "Я заживаю!" Стало ясно, что персонал поверил мне, поэтому изменилось и их отношение ко мне.

Я подозвал дочь больной и спросил, видит ли она разницу между предыдущим состоянием и нынешним. Она согласилась, что вот теперь видно – рана действительно начала заживать. К 20 августа состояние пролежня улучшилось настолько, что, не прекращая работы над ним, я решил, наконец, заняться метастазами. В этот день людей прямо-таки прорвало с откровениями: и сын больной, и медсёстры признавались, что не верили, что у меня что-нибудь получится. Старшая из медсестёр сказала дочери пациентки: "Я двадцать четыре года работаю в хирургии, но чтобы такая рана так быстро зарастала, не видела ни разу".

Дочь больной оказалась очень любознательной. Её до мельчайших подробностей интересовало, как пойдёт процесс обезвреживания метастазов. Я подробно всё рассказал. Внимательно меня выслушав, она сказала: "Вы очень понятно всё объяснили, и я Вам верю, но в сознании это не укладывается".

Работа над метастазами заняла 40 календарных дней – процедуры проводились через день. Метастазы исчезли к 3 октября. Но пролежень окончательно закрылся только 26 декабря, то есть через 4,5 месяца после начала лечения. Когда я сообщил дочери больной, что работа над метастазами завершена, она попросила сделать рентгеновский снимок, по результатам которого специалисты дали заключение: "обнаружено затемнение непонятного происхождения". Но на этом дочь не успокоилась и пригласила знакомого экстрасенса продиагностировать маму. О том, что я работал с ней, не было сказано ни слова. После осмотра больной экстрасенс рассказал, что он увидел: "Больная была оперирована по поводу рака желудка IV-ой стадии, метастазы оставлены в печени, поджелудочной железе, но, что странно, они высушены и нежизнеспособны". Вот этим его сообщением я был просто шокирован. Ведь об этом знал только я. Даже рентгенологи не могли правильно сформулировать клиническую картину.

Продолжив, он сообщил дочери, что у больной очень плохое состояние сосудов мозга, и что из-за этого летальный исход может наступить в любой момент. При этом он добавил, что у пациентки очень сильный Ангел-хранитель, и благодаря ему она может ещё протянуть в таком состоянии, в лучшем случае, до марта (1994 года). А разговор этот состоялся в октябре 1993 года. Надо сказать, он ошибся на 4 дня. Больная скончалась 4 апреля 1994 года от эмболии мозга.

Несмотря на печальный конец этой истории, работа с пациенткой состоялась, и её результаты позволили доказать, что мысль о реабилитации онкологических больных в IV-ой стадии, в случае их операбельности, – верна. Правда, доказал я это тогда только себе.