Из фильма «Дон Диего и Пелагея» (1927)

 

У Матвея Семеновича выдался чрезвычайно хлопотный день.

Ему звонили по телефону, подстерегали в коридоре гостиницы, хватали за рукав на улице – одним словом, всячески досаждали, причем с одним и тем же набором реплик, которые он вскоре выучил наизусть.

– Ах, какой ужас! Что же теперь будет?

– Ну, – отвечал уполномоченный с непроницаемым видом, – что-нибудь таки будет. Непременно!

– Но ведь это же кошмар!

– Кошмар, – покорно соглашался Матвей Семенович.

– А как же фильма?

– Что – фильма?

– Ну после того, что произошло сегодня…

– Фильма в плане кинофабрики, значит, ее в любом случае закончат. В сущности, что изменилось? Земля продолжает вертеться, Крымкурсо [17] по-прежнему возит приезжих в горы, море на месте, а нарзан всегда теплый.

И, завершив беседу сердечнейшей улыбкой, Матвей Семенович удалялся, меж тем как собеседник с изумлением смотрел ему вслед.

В конце концов, уполномоченному надоело отвечать на одни и те же вопросы, и он сбежал, что называется, куда глаза глядят.

Ноги привели его к живописному базару, на котором он купил кулек отборных лакомств для своего попугая. Побродив для приличия еще некоторое время по городу, Матвей Семенович решил, что теперь можно вернуться в гостиницу, но у входа столкнулся с взъерошенным и явно чем-то рассерженным Петей Светляковым, который вцепился в уполномоченного, как клещ.

– Матвей Семенович, вы уже слышали?

– Что именно я должен был слышать? – осведомился Матвей Семенович с изрядной долей сарказма, перекладывая кулек из одной руки в другую и поправляя кепку.

– Вот, даже вы не знаете! – воскликнул Петя. – Теперь, оказывается, у нас два режиссера – Голлербах и Мельников. Автомобильная погоня в горах, съемки на баронской даче – все им! А между прочим…

Матвей Семенович уже приблизительно представлял себе суть претензий собеседника, и чутье не обмануло уполномоченного.

– Между прочим, – обидчиво продолжал Петя, – я являюсь ассистентом режиссера! Я имею право руководить съемкой! Но нет, оказывается, у нас теперь снимают актеры… и даже сценаристы…

– Это не мое решение, – поспешно заметил Матвей Семенович, чтобы вернуть молодого человека на землю.

– Разумеется, не ваше, так распорядился Борис Иванович! Но, кажется, я имею право…

– Петр Антонович, – перебил его уполномоченный, которого этот разговор начал утомлять, – позвольте мне дать вам один совет. Если вам что-то кажется, то вы переведите дух и выпейте водички, а потом хорошенько подумайте. Может быть, то, что вам кажется, вовсе не кажется другим. Может быть, вам вообще кажется то, чего нет на самом деле. Вы меня понимаете? – внушительно добавил Матвей Семенович. – Борис Иванович делает то, что считает нужным, и он здесь главный. Если он назначил вместо себя не вас, а Голлербаха и Мельникова, значит, у него были на то свои причины.

Петя надулся.

– Интересно, что скажут в Москве, когда узнают о безответственном поведении нашего режиссера, – сухо заметил он. – Он придумал безумно рискованный трюк, совершенно не оправданный, и едва не погиб.

– Ну так не погиб же, а всего лишь сломал ногу. И потом, это была его нога, а не ваша. – Матвей Семенович прищурился. – К чему столько треволнений? Поверьте мне, Борис Иванович взрослый человек и прекрасно представлял себе все риски.

– Неужели? А то, что режиссер выбыл на неопределенный срок и теперь вместо него будут командовать два неподготовленных человека, ничего не значит? А если кинофабрика потерпит убытки? Кстати, вы не забыли, что на съемках присутствовал представитель прессы? Он вполне может устроить Винтеру разнос в газете…

– Сколько угодно, – хладнокровно парировал Матвей Семенович. – Если человек очень хочет оказаться на бирже труда, я таки не вижу смысла ему мешать.

Петя, очевидно, уловил в словах уполномоченного какой-то подтекст, касающийся не мнимого репортера Опалина, а лично его самого, потому что застыл на месте с открытым ртом.

Уполномоченный повернулся, собираясь уйти, но решил все же кое-что добавить.

– Вы молоды, – внушительно произнес он, хотя сам был старше собеседника всего на несколько лет, – и думаете, что можете идти по головам. Но вот что я вам скажу, Петр Антонович: есть такие головы, по которым пройти не удастся, так что бросьте этих глупостев.

Ошибка в последней фразе ничуть не умаляла ее весомости – и все же, когда Матвей Семенович удалился, честолюбивый ассистент не чувствовал ни капли благодарности за полученный совет.

С точностью до наоборот – стоит признаться, что Светляков честил про себя недавнего собеседника на все корки, а иные мысли ассистента так и вовсе имели отчетливый антисемитский оттенок.

Что касается уполномоченного, то он поднялся к себе в номер, сжимая в руке кулек с орехами и сушеными фруктами, и решил хоть на некоторое время выбросить из головы кино со всеми его интригами и интриганами, включая пронырливого ассистента режиссера.

– Ну, прелесть моя, что хорошего ты мне скажешь? – ласково спросил Матвей Семенович у пестрого попугая в просторной клетке, стоявшей у окна.

– Говорит Москва! – бодро прокричал попугай голосом диктора из репродуктора.

Уполномоченный развеселился.

– Очень хорошо, прелесть моя! На вот, держи…

Он стал кормить птицу. Попугай съел несколько кусочков, покосился на Матвея Семеновича круглым глазом и неожиданно выпалил:

– Дурак!

– Твоя правда, прелесть моя, – задумчиво промолвил уполномоченный, усмехаясь, – спорить не стану… Надо было идти в аптекари, как советовала бедная мамочка. Чистая работа, спокойная, лекарства всем нужны, а кому не нужны, тем все равно когда-нибудь понадобятся… Это кино с ума меня сведет. – Он протянул попугаю на ладони несколько орешков. – На, держи еще, кушай, моя прелесть!

 

Пока Матвей Семенович кормил попугая, Тася повсюду искала Опалина и наконец обнаружила его в «Красной Ривьере» в компании трех актеров и фотографа Беляева.

Тут, вероятно, самое время пояснить, что Борис Винтер не разбился насмерть в том числе и потому, что Иван вовремя заметил, что происходит, и побежал помогать пожарным, которые засмотрелись на трюк и не успели развернуть и натянуть брезент.

Следом за мнимым репортером бросились Еремин и Вася Харитонов. Объединив усилия, они поймали упавшего Винтера на брезент, и хотя в итоге не обошлось без перелома, врачи считали, что пациенту чертовски повезло, учитывая высоту, с которой он летел.

– Вот тебе и материал, – заметил Сергей, допивая рюмку, – репортер спасает гибнущего режиссера!

– Я там один, что ли, стоял? – возмутился Иван.

– А кто орал «Держите ровнее», «Левее», «Сейчас упадет», а? – засмеялся Федя.

– Я не орал, – буркнул Опалин, насупившись.

Он ничего не имел против этих людей, но что-то в них ему инстинктивно не нравилось, он и сам не понимал, почему.

– Он шептал, – объявил Володя, улыбаясь во весь рот. – Но очень громко.

– Татьяна Андреевна, – с чувством произнес Еремин, поднимаясь на ноги и прикладывая руку к сердцу, – мы, так сказать, решили отпраздновать спасение… Еле затащили сюда спасителя вашего мужа, так он упирался… Это Татьяна Андреевна, жена Бориса Ивановича, – на всякий случай представил он молодую женщину.

Судя по блеску глаз Еремина, он успел выпить больше остальных, но вряд ли сожалел об этом.

– Ваня, да? – обратилась Тася к Опалину. – Простите, Ваня, можно вас на два слова…

– Мы не подслушиваем, – хихикнул Федя.

Опалин поднялся с места.

По правде говоря, Иван вообще был сейчас не прочь уйти, но он все-таки находился на задании, и только это обстоятельство удерживало его.

Тася отвела Опалина в сторону и с решительным видом повернулась к нему.

– Ваня, простите, ради всего святого… Я должна была раньше вас поблагодарить… но когда Боря упал, я ни о чем не могла думать… Вы, пожалуйста, не думайте обо мне плохо, – поспешно добавила она. – Я вам очень, очень благодарна. Вы не остались стоять в стороне… как некоторые. – Говоря, она метнула недобрый взгляд на Лавочкина, который, судя по взрывам хохота за столом, увлеченно рассказывал очередную актерскую байку. – Скажите, а вы будете писать в газету о том, что случилось? Понимаете, Боря… он очень самолюбивый… и то, что трюк не удался, это для него такой удар…

Опалин еще не понимал всех тонкостей и хитросплетений киноиндустрии, но он видел, догадывался, нутром чувствовал, что его обманывают, что дело вовсе не в самолюбии, а в том, что Тася по каким-то причинам не желает, чтобы происшествие с ее мужем попало в газеты. И то, что его хвалили в глаза и тут же, не сходя с места, точно так же, в глаза, лгали ему, оскорбляло его больше, чем могло оскорбить равнодушие к его поступку или даже недоброе слово.

– Да я ничего не сделал, – проворчал он, угрюмо поводя плечами. – О чем тут писать? Не о чем…

– Обещайте мне, что вы не сообщите в газету, – ласково промолвила Тася и легонько коснулась его руки.

Опалин отодвинулся и руку убрал.

– Не сообщу, и вообще я совсем о другом должен написать, – сухо проговорил он.

– Ну так это же замечательно! – воскликнула Тася, просияв. – Знаете что? Вам обязательно надо взять интервью у Нины Фердинандовны!

Собственно говоря, Опалин жаждал проинтервьюировать только одного человека – того, кто имел отношение к убийству Саши Деревянко, а жена наркома была, по его мысли, последним человеком, который мог им оказаться. И вовсе не из-за высокого положения, а просто потому, что в момент убийства совершенно точно находилась за городом.

– Я… даже не знаю… – пробормотал Иван.

Тася поняла его уклончивость так, что он стесняется напрямую обращаться к Гриневской, и про себя решила, что непременно составит этому добросердечному, но глуповатому юноше протекцию.

– Не волнуйтесь, – проговорила она, зачем-то понизив голос. – Я все устрою.

И она удалилась, но еще раньше, чем дошла до гостиницы, благополучно забыла и о своем собеседнике, и об интервью, которое только что обещала ему устроить.

Что же касается Опалина, то он остался терзаться смутным ощущением, что его надули, провели, обвели вокруг пальца, даже несмотря на то, что ничего, в сущности, не произошло. Просто Тася добилась того, что хотела, а он? Чего добился он? Ровным счетом ничего.

Он вернулся за стол и стал прислушиваться к разговорам, которые вели между собой Еремин, Голлербах, Лавочкин и Беляев, но если Опалин надеялся из этих бесед узнать что-то новое о Саше Деревянко, он просчитался.

Никто не упоминал о помощнике оператора, словно его вообще никогда не было на свете.

 

Когда Тася возвращалась в гостиницу, она увидела стайку ребятишек, которые восторженно взирали на Кешу, драившего белую машину.

Шофер поднял голову. Молодое лицо его почернело от загара, светлые волосы прядями выбивались из-под фуражки.

– Татьяна Андреевна! По-моему, к вам приехали гости…

– Кто? – непроизвольно спросила Тася, но тут же увидела громадный черный лимузин, стоявший у входа, и за рулем – незаменимого Степана Сергеевича, постоянного сопровождающего Нины Фердинандовны.

Невольно Тася забеспокоилась.

Жена наркома устроилась так, что ей почти не приходилось ни к кому ездить – напротив, все ездили к ней.

«Уж не рассердилась ли она на Борю за его выходку?» – мелькнуло в голове у Таси, и молодая женщина молнией взлетела по ступеням.

Винтер лежал в постели, и из-за того, что ему довелось пережить в этот день, его широкое энергичное лицо словно постарело на добрый десяток лет.

У Таси сжалось сердце, когда она увидела его.

Нина Фердинандовна в крепдешиновом платье цвета слоновой кости устроилась в кресле возле режиссера, то и дело трогая украшение, висящее на ее шее.

«А платье-то ее толстит», – не без злорадства помыслила Тася, но тотчас же опомнилась и придала своему лицу как можно более почтительное выражение.

– Бережнее к себе надо относиться, бережнее, Борис Иванович, – говорила гостья, продолжая, судя по всему, начатый разговор. – А то как мы справимся без вас?

Борис взъерошил волосы, стал сбивчиво объяснять, что за Еремина испугалась его невеста и отговорила его, а потом оператор проштрафился с пленкой, и пришлось снимать второй дубль. Он весьма юмористически описал свои переживания в тот момент, когда, беспомощный, барахтался в воздухе.

Тася слушала мужа, и ее тонкие губы горестно кривились. Она понимала, что все это игра, часть киношной жизни, и все же страдала, потому что считала, что Борис только зря унижает себя.

– Довольно странная невеста у Еремина, вы не находите? – заговорила Нина Фердинандовна, слегка растягивая слова.

– А что в ней странного? – делано удивилась Тася. – Я так поняла, они с Андреем из одного городка или даже деревни. Как-то при мне они разговаривали с Федей, и Андрей сказал, что никогда не стоит жениться на актрисе, потому что в результате не будет ни приличного дома, ни спокойной работы. Два актера всегда мешают друг дру… Ой, какое миленькое на вас украшение!

Нина Фердинандовна опустила руку и не без самодовольства поглядела на то, что сверкало на ее шее.

– Миленькое? О да, – сказала жена наркома, и ее глаза замерцали. – Это «Алмазная гора».

Тася прикипела к месту.

Борис, который ничего не понимал в украшениях, кроме того, что они должны делать хорошеньких женщин еще красивее, заинтересовался.

– Покажите-ка, покажите… О! Замечательно, просто замечательно! Я думаю, мы должны снять эту гору в нашей фильме…

– Это и есть та самая «Алмазная гора», которая принадлежала Розенам? – пробормотала Тася, все еще не веря своим глазам. – Та, о которой до сих пор судачат в городе?

– Да, представьте себе, – с самодовольством подтвердила Нина Фердинандовна, касаясь пальцами драгоценной подвески. – Я ведь позаботилась все как следует разузнать о доме, где вы собирались снимать. Ходили слухи про какие-то подземные ходы, про то, что Розены спрятали там клад… Ну я и велела во время ремонта все как следует проверить. И что вы думаете – никаких подземных ходов не обнаружилось, зато в одной из комнат нашли искусно сделанный тайник, а в нем – шкатулку с драгоценностями. Большинство вещичек там было так себе, но вот эта… – Актриса загадочно улыбнулась, а Тася почувствовала себя совершенно несчастной.

Боже мой, ну почему одним – все, и влиятельный муж, и украшение невероятной красоты, и главные роли, и платья из Парижа, а ей – рахитичная дочь, непрактичный муж, за которым нужен глаз да глаз, и никаких тебе платьев или украшений…

Тася никогда не считала себя завистливой, но сейчас – сейчас она была готова заплакать от осознания своего унижения.

Чем, ну чем эта холеная самка с совиными глазами лучше нее?

– Значит, это украшение с историей? – рассеянно спросил Борис, и жена наркома рассказала ему то, что ей было известно об «Алмазной горе».

– Сколько же она стоит? – вырвалось у Таси.

Она тотчас же пожалела о своем вопросе, потому что Гриневская поглядела на нее с нескрываемой насмешкой.

– Дорого, я полагаю, – со смешком промолвила Нина Фердинандовна. – Но я вовсе не собираюсь ее продавать.

– Очень красиво, очень, – заметил Борис, разглядывая драгоценное украшение. – И вы в нем… – Он собирался сказать комплимент, но увидел выражение лица жены и решил воздержаться. – Я лучше ничего не скажу, – добавил режиссер с улыбкой.

Гриневская приподняла черные брови, явно ожидая продолжения.

– Вы чрезвычайно подходите друг другу, – наконец нашелся Борис.

– Ваш муж – настоящее сокровище, – протянула Нина Фердинандовна двусмысленным тоном, обращаясь к Тасе. – А сокровища надо беречь… Не позволяйте ему больше так легкомысленно распоряжаться собой. – Она поднялась с места. – Значит, с завтрашнего дня вместо вас какое-то время будут снимать Голлербах и Мельников?

– Да, – ответил Борис, – мне пока доктор не разрешает вставать с постели. Когда Володя не играет, он будет режиссировать, и наоборот – когда Миша не снимается, распоряжаться будет он. Разумеется, я дам им подробные указания…

– Даже не сомневаюсь, – уронила Нина Фердинандовна, усмехнувшись.

Она обменялась с режиссером и его женой еще несколькими незначительными репликами и направилась к выходу.

– Замечательная женщина, – сказал Борис, когда за Гриневской закрылась дверь.

– Ты думаешь? – мрачно спросила Тася, ожесточенно крутя в пальцах бахрому скатерти. – Между прочим, если она нашла клад, она должна сдать его государству. Хотя о чем я говорю – для тех, кто живет в Кремле, законы не писаны…

– Тася, – проговорил Борис после паузы, – иногда у меня такое впечатление, что ты ревнуешь… Ну как мне объяснить тебе, что она волнует меня только как актриса? И не только она, но и Лёка…

– Я? Ревную? – болезненно вскрикнула Тася. – Ты видел, какие меха она привезла на съемки? А платья, а украшения… «Алмазная гора», черт побери! Ты… ты хоть понимаешь… Какая ревность, – с раздражением промолвила она, встряхнув головой, – благодаря своему старому мужу она имеет все… понимаешь, все! А мы у нее в рабстве… Ну хорошо, мы все зависим от нее! Ведь если бы мадам не дала своего согласия, не было бы ни фильмы, ни Ялты, ни… ничего…

– При чем тут фильма, – с плохо сдерживаемым раздражением ответил Борис, – тебе просто жаль, что не ты носишь это чертово украшение…

– И это тоже! Тоже, представь себе!

Режиссер слабо усмехнулся.

– Боюсь, что даже если фильма пойдет по всей Европе, я все равно буду не в состоянии купить тебе «Алмазную гору»… – Он протянул Тасе руку, приглашая ее присесть на постель. – Малыш, разве ты забыла, что я сказал тебе когда-то? Я говорил, что буду любить тебя и без всяких украшений, такой, какая ты есть… К черту эти побрякушки, они все равно ничего не меняют в наших отношениях…

– Не меняют, – уже помягче ответила Тася, хлюпая носом. – Но… ты просто не представляешь, как мне иногда хочется… надеть что-то подобное… – И тут ей в голову пришла новая мысль. – А ведь она нарочно это сделала… Нарочно нацепила эту штуку и приехала сюда, чтобы… чтобы…

– Чтобы ты ей завидовала, – договорил за нее Борис. – А ты не завидуй. Вот не завидуй, и все. Подумай, что у нее за жизнь?

– Прекрасная жизнь! – Тася снова начала заводиться. – Уж получше, чем у многих…

– Внешне – да. Меха, украшения… ну вот то, что ты сказала. А вообще? Если вдуматься? Муж – старик, детей нет… И друзей наверняка нет тоже. Одни знакомые, которые ее терпят, пока им что-то от нее надо…

– Я должна ей сочувствовать? – проворчала Тася.

Но по тону жены Борис понял, что она уже начала остывать.

– Нет. Просто… ну… не забивай себе голову тем, что она носит… Не это в жизни важно. Послушай, я ей сказал, чтобы побыстрее проявили пленку… ну ту, где я упал… Мне кажется, что ее еще можно использовать в фильме… надо будет только немного подработать сюжет…

– Господи, – с отвращением воскликнула Тася, – ты не человек, ты… ты режиссер, и больше ничего! Что бы ни произошло, ты думаешь только о том, как это использовать в фильме… Боря! Боря, ну не смейся так! Боря, я обижусь! Ну вот, ты аж поперхнулся и теперь кашляешь… Ну честное слово, что такого я сказала? Никакого нет сладу с тобой, просто никакого!

 

 

Глава 12

ПАУТИНА ЛЖИ

 

Какая горькая нелепость:

Цель не оправдывает средства!