Портрет первый — фактический

Однако этим катастрофическим прогнозам так и не суждено было сбыться. Как же в действительности повел себя российский рынок труда в условиях переходного кризиса? Попытаемся наметить его схематический портрет.

1.Занятость в российской экономике оказалась на удивле­ние устойчивой и не слишком чувствительной к шокам переходно­го процесса. За весь пореформенный период ее падение составило 12-14% и было явно непропорционально масштабам сокращения ВВП, которое, по официальным оценкам, достигало 40% (в нижней точке кризиса). Таким образом, колебания в занятости были слабо синхронизированы с колебаниями в объемах производства. В боль­шинстве стран ЦВЕ картина была иной: между темпами сокраще­ния занятости и темпами экономического спада поддерживался примерный паритет. Численность занятых уменьшилась в них на 20-25% при сравнимой или даже меньшей величине падения ВВП. Другими словами, в России занятость снижалась не столь активно, как в странах ЦВЕ, — и это при том, что переходный кризис был в ней намного глубже и длился намного дольше.

2.Поскольку по масштабам трансформационного спада Рос­сия превосходила страны ЦВЕ, естественно было бы ожидать, что и по масштабам незанятости она также окажется в числе «лидеров». Скажем, в Болгарии, где сокращение производства было сопостави­мо с российским, в наиболее кризисные годы безработица охваты­вала почти четверть всей рабочей силы. Но поведение российского рынка труда было в этом отношении весьма нетипичным. Несмотря на большую глубину и продолжительность переходного кризиса, рост безработицы был выражен слабее и носил менее «взрывной» ха­рактер, растянувшись на достаточно длительный период.

Во всех странах ЦВЕ старт рыночных реформ ознаменовал­ся взлетом открытой безработицы. Практически везде она быстро преодолела десятипроцентную отметку, а в ряде случаев (Болгария, Польша, Словакия) превысила 15-20%. Ситуация стабилизирова­лась к середине 1990-х годов, когда большинству стран ЦВЕ удалось преодолеть переходный кризис. Впрочем, и позже любые, даже не очень значительные перепады экономической конъюнктуры сразу же вызывали новое повышение безработицы.

В России же не отмечалось каких-либо резких скачков в ди­намике безработицы. Ее рост был медленным и постепенным, и лишь на шестом году рыночных реформ она перешагнула десяти­процентный рубеж, достигнув того уровня, который установился в большинстве других постсоциалистических стран уже после возоб­новления экономического роста. (Только Чехия и Румыния на про­тяжении большей части 1990-х годов демонстрировали более низ­кие показатели, чем Россия.)

Но стоило российской экономике вступить в фазу оживле­ния, как показатели безработицы стремительно пошли вниз, уменьшившись более чем в полтора раза, — с максимальной отмет­ки 14,6%, зафиксированной в начале 1999 года, до 7,5% в середине 2002 года. Таких темпов сокращения безработицы не знала ни одна другая переходная экономика.

Как видим, характер российской безработицы был очень необычен для переходных экономик:

а)    траектория ее изменения была сравнительно плавной, ез резких скачков, вызванных разовыми выбросами на ынок труда больших масс безработных;

б)   ее уровень никогда не достигал пиковых значений, характер­ных для большей части других постсоциалистических стран;

в)    с началом выхода из трансформационного кризиса ее сокращение происходило намного быстрее, чем в осталь­ных переходных экономиках;

г)    и, наконец, если судить о текущей ситуации на рынке руда по более высокому из двух показателей — уровню ибо общей, либо регистрируемой безработицы, то ока­жется, что Россия с ее контингентом безработных 7-8% ходит сейчас вместе с Венгрией и Чехией в тройку наибо­лее благополучных экономик переходного типа.

3. Необычная черта российского рынка труда — резкое сокращение продолжительности рабочего времени. На протяжении первой по­ловины 1990-х годов среднее количество рабочих дней, отработан­ных рабочими в промышленности, сократилось почти на месяц. Та кого не знала ни одна из стран Центральной и Восточной Европы, где показатели рабочего времени оставалась достаточно стабильны­ми, мало изменившись по сравнению с дореформенным периодом. И, хотя со второй половины 1990-х годов продолжительность труда в российской экономике начала постепенно увеличиваться, она до сих пор не вернулась к своим исходным значениям.

Не менее важно, что в показателях рабочего времени прослеживалась сильная дифференциация. Отклонения от стандартной продолжительности рабочей недели, причем не только в меньшую, но и в большую сторону, встречались повсеместно. Так, около 15% всех занятых трудились дольше стандартных 40 часов в неделю. Можно утверждать, что с точки зрения изменений в продолжи­тельности рабочего времени российский рынок труда демонстри­ровал нетипично высокую эластичность.

4. По официальным данным, снижение реальной оплаты труда в России за период 1991-2000 годов составило около 60%. Хотя по многим причинам эта оценка представляется завышенной, сам факт драматического снижения заработной платы не подлежит сомнению.

В российских условиях гибкость заработной платы обеспечивалась несколькими факторами. Отсутствие обязательной индексации вело к тому, что в периоды высокой инфляции сокращение реального уровня оплаты труда легко достигалось с помощью не повышения номинальных ставок заработной платы или их повышения в меньшей пропорции, чем рост цен. Причем основные «провалы» приходились на периоды острых макроэкономических потрясений и резкого ускорения инфляции, когда темпы роста цен далеко отрывались от темпов роста заработной платы. Весомую долю в оплате труда (порядка 15-20%) составляли премии и другие поощрительные выплаты, которые предоставлялись по решению руководства предприятий. Оно могло по своему усмотрению полностью или частично лишать таких доплат определенные группы работников. Еще одним, крайним способом снижения реальной заработной платы служили систематические задержки в ее выплате (обычно этот механизм выходил на первый план в периоды снижавшейся инфляции). Наконец, чрезвычайно высокая пластичность была характерна для скрытой оплаты труда, которая, как правило, первой реагировала на любые перепады рыночной конъюнктуры.

Однако другие переходные экономики также испытали значительное падение трудовых доходов населения. Хотя в большинстве из них оно оказалось менее внушительным, чем в России (как правило, в пределах 30-35%), в некоторых случаях его масштабы были сопоставимы с российскими. Например, в Болгарии реальная заработная плата сократилась по сравнению с дореформенным пе­риодом более чем вдвое.

Специфика российского опыта проступает ярче, если перей­ти от динамики «потребительской» (дефлированной по индексу по­требительских цен) к динамике «производственной» (дефлированной по индексу цен производства) заработной платы, от величины которой, в конечном счете, и зависит спрос на труд. Практически во всех странах ЦВЕ реальная «производственная» заработная плата увеличилась по сравнению с дореформенным уровнем, причем в некоторых из них весьма ощутимо — на 20-30%. Постепенное удо­рожание рабочей силы не могло не подрывать спрос на нее, способ­ствуя консервации устойчиво высокой безработицы.

В то же время в российской экономике на протяжении боль­шей части 1990-х годов цены производства росли быстрее потреби­тельских цен и, следовательно, с точки зрения работодателей паде­ние реальной заработной платы было даже глубже, чем с точки зре­ния работников. В противоположность странам ЦВЕ в России «про­изводственная» реальная заработная плата не обнаруживала тен­денции к возвращению на дореформенный уровень: сокращение цены труда для производителей имело устойчивый характер. Прог­рессирующее удешевление рабочей силы позволяло поддерживать спрос на нее на более высокой отметке, предотвращая тем самым резкий всплеск открытой безработицы.

5.Во всех бывших социалистических странах смена эконо­мического режима была сопряжена с усилением неравенства в рас­пределении трудовых доходов. Однако в странах ЦВЕ оно так и оста­лось достаточно умеренным. В России же углубление дифференци­ации в заработках было исключительно резким: если в 1991 году значение коэффициента Джини равнялось 0,32, то к концу 1990-х годов — уже 0,45. В настоящее время по этому показателю Россия в полтора-два раза опережает страны ЦВЕ. Отсюда следует, что в рос­сийской экономике не только средний уровень оплаты труда, но и структура относительных ставок заработной платы была чрезвы­чайно подвижной и гибкой.

6.На протяжении всего переходного периода в российской экономике происходил интенсивный оборот рабочей силы. Коэф­фициент валового оборота, определяемый как сумма коэффициен­тов найма и выбытия, достигал 43-55% для всей экономики и 45-60% для промышленности, что свидетельствует о ежегодном крупномасштабном «перетряхивании» занятого персонала.

По темпам движения рабочей силы Россия заметно превосходила подавляющее большинство стран ЦВЕ, причем достигалось это не только и не столько за счет большей активности выбытия, сколько за счет большей активности приемов на работу. Применительно к условиям глубокого экономического кризиса это выглядит весьма неожиданно. В других переходных экономиках интенсивность найма с началом рыночных реформ, как правило, резко снижалась. В России же найм продолжал поддерживаться на устойчиво высокой отметке, что составляло одну из наиболее парадоксальных характеристик российского рынка труда. Судя по всему, нанимая новых работников, предприятия не слишком опасались, что потом не смогут от них освободиться. Ведь если бы освобождение от нанятых работников требовало значительных затрат и длительного времени, предприятия проявляли бы куда большую сдержанность и осмотрительность при их привлечении.

Другая, не менее парадоксальная черта — доминирование практики добровольных увольнений. В странах ЦВЕ основная часть выбытий приходилась на вынужденные увольнения. Ситуация на российском рынке труда была иной. Увольнения по инициативе ра­ботодателей так и не получили на нем заметного распространения. Высвобожденные работники составляли не более 2,5% от средне­списочной численности персонала, или 4-10% — от общего числа выбывших. Преобладали увольнения по собственному желанию, до­стигавшие 16-20% от среднесписочной численности, или 65-74% от общего числа выбывших. Даже с учетом возможной маскировки части вынужденных увольнений под добровольные, трудно усом­ниться, что подавляющую часть покидавших предприятия работ­ников составляли те, кто делали это по собственной инициативе.

7. «Визитной карточкой» российского рынка труда стали разнообразные нестандартные способы адаптации: работа в режи­ме неполного рабочего времени и вынужденные административ­ные отпуска, вторичная занятость и занятость в неформальном се­кторе, задержки заработной платы и теневая оплата труда. Эти приспособительные механизмы были спонтанно выработаны самими рыночными агентами с тем, чтобы оперативно реагировать на неожиданные изменения экономической и институциональной сре­ды. Как правило, именно с помощью этих механизмов агенты реша­ли текущие проблемы на начальном этапе их возникновения, тогда как более устоявшиеся формы адаптации вырабатывались позже, благодаря чему она принимала менее острый характер.

Нестандартность в данном случае не означает, что такие при­способительные механизмы следует считать абсолютно уникальны­ми. Конечно же, в различных модификациях и комбинациях они встречались и в других переходных экономиках. Однако нигде их раз­мах и разнообразие не были столь значительными, концентрация столь плотной, а укорененность столь глубокой, как в России.

В результате с определенного момента такие способы адапта­ции стали восприниматься как повседневная рутина, общепринятая практика, норма трудовых отношений. И это не случайно. Ведь в от­дельные годы почти четверть персонала российских крупных и сред­них предприятий переводилась на сокращенное рабочее время или отправлялась в административные отпуска; 10-15% занятых имели, по данным различных источников, дополнительные подработки; не­формальной трудовой деятельностью (вне сектора предприятий и ор­ганизаций) был занят почти каждый пятый работник; в пиковые годы задержки заработной платы охватывали три четверти всего работаю­щего населения страны; неофициальная заработная плата, по оцен­кам Госкомстата России, достигала 40% от официальной.

Все эти нестандартные механизмы объединяла одна важная общая черта — их неформальный или полуформальный характер. Обычно они действовали либо в обход законов и других формаль­ных ограничений, либо вопреки им. Несвоевременная и скрытая оплата труда, неполная и вторичная занятость вели к персонифика­ции отношений между работниками и работодателями, вследствие чего явные трудовые контракты уступали место неявным.

8. Учитывая те потрясения, которые пришлось пережить российской экономике в 1990-е годы, естественно было бы ожидать волны острых и затяжных трудовых конфликтов. Но, как ни стран­но, забастовочная активность поддерживалась на относительно не­высокой отметке. В первой половине 1990-х годов потери от забас­товок в расчете на тысячу занятых составляли от 3 до 25 рабочих Дней, во второй половине число потерянных рабочих дней увеличи­лось до 45-84, но к концу десятилетия вновь упало до трех дней. По Международным стандартам этот уровень достаточно умеренный. Например, в странах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) в 1985-1992 годы потери от забастовок достига­ли в среднем 340 дней в расчете на тысячу занятых. И хотя в боль­шинстве стран ЦВЕ забастовочная активность также была невысокой, в некоторых из них она заметно превосходила российские по­казатели (так, в Польше в 1992 году было потеряно 230 дней в расче­те на тысячу занятых). К тому же большинство российских забас­товок носило откровенно демонстрационный характер и длилось не более двух-трех дней.

Таким образом, реальное функционирование российского рынка труда характеризовалось относительно небольшими поте­рями в занятости и умеренной безработицей, гибким рабочим вре­менем и сверхгибкой заработной платой, интенсивным оборотом рабочей силы и повсеместным распространением нестандартных форм трудовых отношений, и, наконец, невысокой забастовочной активностью. В результате он оказался хорошо приспособлен к амортизации многочисленных негативных шоков, которыми со­провождался процесс системной трансформации. Приспособление к ним осуществлялось, прежде всего, за счет изменения цены труда и его продолжительности и лишь в весьма ограниченной степе­ни — за счет изменений в занятости. В свое время это дало основа­ние Ричарду Лэйарду охарактеризовать российскую модель рынка труда как «мечту любого экономиста-неоклассика».