Петр проходит в квартиру, осматривается.

Ярослава Пулинович

СВОЙ ПУТЬ

Где ты моя боль, мой бемоль?

Где же ты мой crazy диез?

Ночью я забрался на солнце,

А утром распекся и вниз с него слез.

Как бы все могло это быть,

Но тому не быть никогда,

Губы твои – лето, лето,

А глаза – зима, зима, зима….

Группа «Ундервуд»

 

1.

1987 год. Девятнадцатилетняя Вера сидит в своей квартире за столом у окна и печатает на машинке. Квартира старенькая, местами совсем обшарпанная. Окно открыто, за окном – лето, вечер, июнь, жара. Из магнитофона «Легенда» льется музыка. Поет Пугачева. Миллион, миллион, миллион алых роз…

Вера допечатывает фразу, трет нос. Идет на кухню, ставит чайник на плиту. Громко подпевает Пугачевой. Останавливается перед зеркалом, задирает на себе халат, подвязывает его как топик, встает на цыпочки, танцует, изгибается, изображает из себя звезду эстрады. Противно дребезжит звонок. Вера испуганно поправляет халат, бежит открывать дверь. На пороге стоит Петр. У этого человека будет еще много разных имен, но мы будем называть его именем, данным ему при рождении. Вера с интересом рассматривает гостя. Гость выглядит примерно ее ровесником и не похож ни на одного Вериного знакомого. На Петре распахнутая кожаная куртка с нашивками «анархия», под курткой черная майка, на которой масляными красками нарисован оскалившийся тигр. Обут Петр в военные ботинки, в простонародье «гады». Образ его завершает сине-зеленый ирокез, который топорщится на плоховыбритой голове незнакомца в разные стороны.

Петр. Вера?

Вера. Вера.

Петр. Привет, сестренка, мне твой адрес дал Кочегар, знаешь такого?

Вера. Нет.

Петр. Ну, Вася Топкин, Кочегар…

Вера. А, я поняла, я его сестру, Катю Топкину знаю, только она говорила, что он на филфаке учится, а никакой не кочегар.

Петр. Это у него погоняло такое.

Вера. Что?

Петр. Неважно. Короче, мне сказали, что ты перепечатывать самиздат берешься?

Вера. Бывает.

Петр. Пустишь в квартиру?

Вера. Да, конечно, проходите.

Петр проходит в квартиру, осматривается.

Вера. Чаю?

Петр. А кофе нет у тебя?

Вера. Есть цикорий.

Петр. Ладно, давай.

Вера и Петр проходят на кухню. Вера снимает кипящий чайник с плиты. Заваривает себе и гостю цикорий.

Вера. Осторожно, горячий. А вас как зовут?

Петр. Анархист.

Вера. Как-как?

Петр. Анархист.

Вера. Это прямо имя такое?

Петр. Ну, это мое системное имя, а настоящее никто уже не помнит.

Вера. Что значит – системное?

Петр. Вот ты, Вера, в какой системе живешь?

Вера. Я в мире вообще-то живу.

Петр. Ну, называй это миром. Ты в каком мире живешь?

Вера. В нормальном.

Петр. Вот ты живешь в нормальном, а мы в ненормальном. Между собой мы называем это системой. Так что для системы я Анархист, а для всех прочих я – никто, дрянь, сволочь, позор страны.

Вера. А почему ты – позор страны?

Петр. Потому что я живу, как хочу.

Вера. А разве это плохо?

Петр. Многие считают, что да.

Вера. Почему?

Петр. Потому что мы счастливы, а они нет. Ты вообще замечала, что счастливые люди обычно живут своей жизнью и никого не трогают, в то время как несчастные бесконечно делятся опытом своего несчастья, гордятся прожитыми годами и зорко следят за тем, чтобы никто из их окружения не дай бог не стал счастливым?

Пауза.

Вера. У меня мама такая. Понимаешь, мне эта трешка досталась от бабушки по отцовской линии. Отец с нами не жил, а бабушка переписала эту квартиру на меня. В знак извинения за папу. А мама теперь говорит, что нужно сдать это жилье квартирантам, а жить с ней, в однушке. Но я не хочу с ней жить. Ты не представляешь, что это было, когда мы жили вдвоем. Вот сейчас я живу одна и все совсем по-другому. Я теперь спокойная. Мне денег на все хватает. У нас в библиотеке платят мало, но мне правда на все хватает. Я сама себе платья шью. На машинке вот печатаю. А мама говорит, что я тунеядка, потому что «сижу на попе ровно», а не на заводе вкалываю.

Петр. Просто твоя мама не хочет, чтобы ты была свободной. Она боится, понимаешь? Потому что быть свободным – это значит научиться летать. А научиться летать очень тяжело. Можно упасть и удариться, можно и вовсе разбиться. Но зато когда ты научишься летать, ты поймешь, что никогда и ни на что не променяешь это чувство свободы.

Вера. Анархист, скажи, а как научиться летать?

Петр. Вера, а можно я свою кассету поставлю?

Вера. Да, конечно.

Петр танцует.

Петр. Я танцую о бабочке, прилетевшей на цветок в раскаленный полдень. Она не знает, что она смертна, она не знает, что жить ей осталось меньше одного дня, и потому она ни на что не сетует, ни о чем не заботится, она просто летает над лугом и знает, что ее создал Бог, а если ее создал Бог, это значит, что она просто охренительно, невероятно красива.

Вера и Петр танцуют.

Вера. Ты живешь в нашем городе?

Петр. Да. Я живу на одной улице с тобой.

Вера. Странно. Я никогда раньше тебя не встречала.

Петр. А я никогда раньше здесь и не жил. Но вчера я зашел к одному из своих братьев. Он живет в двух домах от тебя.  И он вписал меня до понедельника.

Вера. А потом?

Петр. А потом с дачи вернутся его родители, и я переселюсь жить на другую улицу.

Вера. На какую?

Петр. Это мне пока неизвестно.

Вера возится с кассетой.

Вера. Анархист, а переезжай жить ко мне? Я живу совсем одна.

Петр. Все может быть.

Вера. Ты не хочешь?

Петр. Я никогда ничего не хочу, но от подарков судьбы отказываться нельзя, иначе можно ее разозлить.

Вера. А ты веришь в судьбу?

Петр. Я верю только в то, что я есть. И пока я верен себе, Бог не оставит меня.

Вера. Значит, ты веришь в Бога?

Петр. Мой Бог – свобода, моя мать – анархия, что это такое, я и сам не знаю. Мне только предстоит это узнать. А сейчас я голоден и устал. Вера, у тебя есть что-нибудь пожрать?

Вера. Конечно! Есть макароны по-флотски и корзиночки из кулинарии.

Петр. Отлично! Судьба мне снова благоволит! Веди меня в свои райские кущи!

Вера. Но у меня нет никаких кущ, Анархист.

Петр. Ну что ж, за неименеем кущ придется обойтись обычной кухней.

Пауза.

Вера. Подожди… Мне нужно собраться с мыслями. (Начинает считать) Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана, буду резать, буду бить, все равно тебе галить.

Счет падает на Петра.

Вера. Ладно, я согласна. В понедельник будет готово.

Петр. Сестренка!

Пауза.

Вера. (указывая на стол) Корзиночки.

Петр. (Уплетает пирожные) А ты знаешь английский, Вера?

Вера. Нет.

Петр. Тебе обязательно нужно выучить английский. Я слишком свободен для всей этой зубрежки, а вот ты, сестренка, обязательно справишься. Английский – это язык мира. Язык Джима Моррисона, Джека Керуака и еще целой кучи хороших парней.

Вера. Анархист, я хотела у тебя спросить, можно?

Петр. Да не вопрос!

Вера улыбается.

Вера. Я – очуменная девушка?

Петр. Вполне.

Вера. Так необычно. Я – очуменная девушка. Я – очуменная девушка. Я просто очуменная девушка. Анархист, а давай еще раз послушаем Джима Моррисона?

Вера целует Петра.

Петр. Ого! Мы же вроде еще не пили!

Вера. А ты хочешь? У меня есть бутылка сухого красного.

Петр. Да. Хочу. Но только потом.

Вера. Когда потом?

Петр. Когда-нибудь потом.

Петр тянется к Вере.

Вера. Анархист, подожди, я хотела тебе сказать, что у меня еще никогда…

Петр. Что?

Вера. Нет, ничего. Как хорошо, что завтра выходной.

Вера идет по квартире. Анархиста нигде нет. Он ушел и не оставил даже записки. Вера заглядывает в комнату и в другую комнату, и на кухню. Затем дергает ручку входной двери – дверь не заперта. Вера закрывает дверь, снова идет на кухню. Достает из холодильника бутылку вина, не без труда открывает ее, наливает вино в бокал. С бокалом в руке Вера возвращается в большую комнату, садится за стол, открывает оставленную тут же папку с романом Керуака. Читает. Пьет. Улыбается.

2.

Прошло пять лет. Верина квартира не то, чтобы сильно изменилась. Все та же старенькая мебель, все то же открытое окно. Но на диванах появились разномастные яркие покрывала, сшитые из лоскутов, по стенам вперемешку развешаны разные причудливые вещи – рукодельные ловцы снов, деревянные маски, аляповатая картина неизвестного художника, изображающая космос, вырезанный из цветной бумаги пацифик – куриная лапка в круге, афиша какого-то рок-концерта, гитара и т.д.

Вера сидит за все тем же столом и что-то бубнит себе под нос, глядя в тетрадь. Сама Вера тоже ничуть не изменилась внешне, но теперь вместо халата на ней длинная разноцветная юбка, в ее волосы вплетены цветные косички, а руки по локоть увешаны фенечками и браслетами.

Звенит звонок.

Вера. Эльф, ты? Открыто!

На пороге стоит Петр. Впрочем, в отличии от Веры Петр изменился до неузноваемости. Теперь он брит под ноль, брутален, его правую щеку украшает едва заметный, но довольно длинный шрам. Весь его облик – кожанная «блатная» куртка, совсем непохожая на прежнюю, штаны и кроссовки «Адидас», футболка от «Гуччи», золотая цепь на груди выдают в нем то ли бандита, то ли бизнесмена новой эпохи.

Петр. Здорово, сестренка! Узнала?

Вера перестает бить Петра.

Вера. Нет, не думала. Вообще не думала.

Петр. Ну а чего дерешься тогда?

Вера. Переволновалась.

Петр. А чего волновалась?

Вера. Не знаю…

Вера и Петр чокаются, пьют.

Вера. Еще не выбилась. Да и вообще – какие люди? Я просто делаю то, что мне нравится, живу, как хочу, общаюсь с теми, кто мне интересен. На фиг мне в твои люди выбиваться?

Петр. А вот ты и неправа. Сейчас, Вера, время такое. Многое изменилось. Это раньше мы жили за железным занавесом, играли в свои цацки и грезили свободой. А сейчас все по-другому. Сейчас полный «американ дрим»! Сейчас деньги можно из воздуха делать. Если есть голова на плечах и немного фарта, то с нуля можно подняться, из самой вонючей дыры вылезти и стать королем.

Вера. Анархист…

Петр. Меня теперь все Лордом зовут. Анархист – так, детское прозвище.

Вера. И с каких это кровей ты вдруг стал Лордом?

Петр. Пацаны говорят, у меня манеры изысканные. Мол, чисто лорд. Но тебе можно и Анархистом.

Вера. Спасибо, лорд. Ничего, что без реверанса?

Петр. Ничего, продолжай.

Вера. В общем, ты же сам говорил, что деньги – это ничто, что главная ценность – это свобода…

Петр. Смотри, сестренка. Я этого и не отрицаю. Просто сама подумай – что такое свобода?

Вера. Свобода – это возможность самому выбирать свой путь в жизни.

Петр. Это все слова. Ну выберешь ты свой путь и дальше что? Захочешь, например, стать путешественником, а денег на путешествия у тебя нет.

Вера. Можно автостопом поехать.

Петр. И каждую минуту трястись, чтобы тебя не убили и не изнасиловали по дороге?

Вера. Мы в Питер ездили, и все нормально было.

Петр. Ты так говоришь, пока молодая. А что будет в тридцать лет? В сорок? В пятьдесят? Все также автостопом будешь ездить?

Вера. Нет, но…

Петр. В том-то все и дело. Деньги – это возможности. А возможности – это свобода. Значит деньги – это и есть свобода.

Вера. Это все хорошо, конечно. Но где их взять, если ты, допустим, честный человек и не готов ни под кого прогибаться? У нас вон полуниверситета преподов на рынок торговать ушло. А я так не хочу и не буду. Уж лучше автостопом ездить.

В комнате звонит телефон.

Вера. Извини.

Пауза.

Вера. Ты какой-то неправильный стал, Анархист.

Петр. Что значит неправильный?

Вера. Все деньги да деньги.

Петр. Может, и неправильный. Только я поднялся, Вера. Хорошо так поднялся. Бизнес у меня, акции людям продаю. Покупаю по дешевке, а продаю уже по нормальной цене. Завод вот решил прикупить у государства. А что? Дело прибыльное, чистый навар. В Тайланд съездил, в Турцию. Ты была в Тайланде, Вера? Нет? И почти никто из русских не был. А я вот был. А что, мне понравилось. Чудно так, все не по-нашему. Тайки мне массаж делали. Я себя совсем по-другому чувстовать стал. Люди меня уважают. Я в магазин захожу, а продавщицы меня с ног до головы облизывают.

Вера. И что? Приятно тебе их унижение?! Приятно, что тебя облизывают?!

Петр. Почему унижение? Я им деньги плачу. Им потом премия за это идет.

Вера. Господи, неужели ты себя совсем не слышишь?!

Петр. Да ладно, не кипятись ты, сестренка. Я ведь зла никому не желаю. На меня вот люди работают, у них у всех зарплаты хорошие, я никого не обманываю. А так бы они с голоду померли. Я, можно сказать, экономику страны поднимаю, вношу свои пять копеек в развитие нового капиталистического общества.

Вера. А шрам у тебя откуда, капиталистическое общество?

Петр. Да так. Левша пьяный ножом махать начал.

Вера. Кто?

Петр. Левша, браток один.

Вера. Братки какие-то.

Петр. Ну а что? Жизнь есть жизнь. Я со всеми нормально общаюсь, Вера. Ни под кого не прогибаюсь, ни перед кем не встаю на цыпочки. Со всеми ровно. Меня даже блатные уважают.

Вера. А говоришь – свобода. Общаться с бандитами – это твоя свобода?

Пауза.

Вера. Слушай, Анархист, кто ты такой вообще?

Петр. В смысле?

Вера. Я ведь тебя совсем не знаю.

Петр. Я – человек, Вера.

Вера. Странный ты человек.

Петр. Ты – тоже странная и что? Косички себе какие-то наплела.

Вера. Это мне Злата сделала. Мы когда с Марфой к ней в гости пришли…

Петр. Злата, Марфа – древняя Русь какая-то.

Вера. Ну, это не совсем настоящие их имена. Это их имена в системе…

Петр. В какой системе, Вера?

Вера. Как в какой? В неформальной.

Петр. Вы живете в каком-то придуманном мире. Косички, Толкиен, рок-концертики! А вокруг жизнь, Вера. Реальная такая невыдуманная жизнь. И вы боитесь посмотреть этой жизни в глаза. Потому что боитесь сами себе признаться, что на самом деле вы ничего в ней не добились. Что нет такой области, в которой вы бы стали асами. Так, немножко живописи, немножко музыки, немного философии. Этакий разбавленный компот.

Вера. Неправда! Я вот Джойса перевела!

Петр. Его же вроде до тебя перевели? Я года четыре назад в «Иностранке» видел.

Вера. Неважно. Я для себя переводила. Хоть и не полностью. И вообще – какое ты право имеешь судить моих друзей и мою жизнь? Я, между прочим, не только с неформалами, я с разными людьми общаюсь. С писателями, с художникам. Ты Горяева читал?

Петр. Нет.

Вера. А он вообще-то – новое слово. И он мне свои романы одной из первых дает читать. Я ему ошибки, между прочим, исправляю.

Петр. Ну и какая тебе от этого выгода?

Вера. Никакой. И что?

Петр. А ты подумай.

Вера. Я даже думать не хочу. Выгода, выгода! Наверное, кроме выгоды что-то еще в жизни существует, правда? Простое человеческое общение там, прогулки, пьянки, я не знаю…

Петр. А он действительно хороший или так?

Вера. Хороший. У него в Москве одна книжка вышла, потом вторая, а потом издательство разорилось…

Петр. Если хороший, значит, подумай.

Вера. О чем?

Петр. Едешь ты на Кипр или нет.

Вера. Нет.

Петр. Уверенна?

Пауза.

Вера. Ну почти… Хорошо, допустим, это все правда, новая жизнь и все такое, тогда скажи мне – я с тобой в каком качестве еду?

Петр. В качестве человека.

Вера. Нет, меня это не устраивает.

Петр. А ты в каком качестве хочешь?

Вера. А ты догадайся.

Петр. Не знаю.

Вера. В качестве твоей девушки.

Петр. Ты же хиппи, Вера, зачем тебе эти дурацкие качества?

Вера. Я не просто хиппи, я – женщина вообще-то.

Петр. Ну поехали в качестве девушки, какая разница?

Вера. Нет, ты серьезно?

Петр. Ну да. Я – вообще очень серьезный и деловой человек.

Вера. Я тебе не верю.

Вера бросает трубку.

Петр. У вас с ним все серьезно или так?

Вера. Так…

Пауза.

Вера. Да. Девочка. Соня.

Петр. Грудная?

Вера. Нет. Четыре года.

Петр. А где она?

Вера. В той комнате спит. Твой чай.

Пауза.

Петр. Но ведь ты меня не простила.

Вера. Зачем ты явился?

Петр. Мучался сильно. Я когда к вере пришел, я очень много про себя понял. Я вот раньше жил и думал, что я хороший. Может, не хороший, но точно не плохой. А в монастыре мне вся моя подноготная открылась. Вся гниль моя, все несовершенства, скольких я хороших людей подвел, скольких подставил. Это такие страдания, Вера. Я каждый день молюсь и каждый день думаю: «Господи, за что? Зачем ты открылся мне и обрек меня на такие мучения?»

Пауза.

Вера. Ладно, не мучайся. Я тебя ни в чем не виню.

Петр. Я себя виню.

Вера. Все давно уже в прошлом. Я другая стала, ты – другой…

Петр. Ты изменилась.

Вера. Я знаю. Как во время беременности десять лишних килограмм набрала, так до сих пор не могу сбросить. Гормоны, наверное.

Петр. Дело не в килограммах. У тебя взгляд другой.

Вера. Какой?

Петр. Стальной какой-то.

Вера. Слушай, роди ребенка в одиночку, без денег, без ничего, открой свой бизнес с нуля, подними его, я посмотрю, какой у тебя взгляд будет!

Пауза.

Петр. У тебя бизнес свой?

Вера. Издательство.

Петр. Что издаешь?

Вера. В основном, переводную литературу. Мы на этот рынок вовремя пришли. Книги по психологии, по аэробике, по эзотерике. В Союзе же раньше ничего такого не было, для наших людей это все в новинку. Сейчас вот художественными переводами начали заниматься. Потом я за свой счет, можно сказать, трех наших местных писателей издала… Ну так, барахтаюсь, что-то получается, что-то не очень.

Петр. Чудны твои дела, Господи!

Петр крестится.

Вера. Кстати, ты голодный? А то курица есть…

Петр. У меня пост.

Вера. Ну давай хоть картошки пожарю. А то худой такой стал, без слез не взглянешь.

Петр. Вера, подожди. Скажи, ты меня и вправду простила?

Вера. Не знаю, Серафим. Я не думала об этом, мне некогда было думать. Так пожарить?

Петр. Я ведь испугался тогда, Вера. Смалодушничал. Вот за это мне теперь у Бога всю жизнь прощения просить.

Вера. Хочешь на дочку посмотреть?

Петр кивает.

Вера. Пойдем, только тихо.

Пауза.

Петр. На маму твою, да?

Вера. На маму. Пошли.

Пауза.

Вера. А ты чего из бизнесменов-то в монахи вдруг подался?

Петр. А я, Вера, очень злым тогда стал. Летел я как-то в самолете. В Шри-Ланку с дозаправкой в Дубае. Ну, приземлились в Дубае, часть людей осталась там, а мы, транзитные, дальше полетели. И в дороге нас начало трясти. Причем так сильно трясло, что кислородные маски повылетали. И вот веришь, нет, я в кресло вцепился, меня мотает, а я на тех, которые вышли, злюсь. Как так? Ведь несправедливость же! Вместе летели! А теперь они вышли, а мы тут помирать должны? Слава Господу, приземлились мы в итоге. А когда уже из самолета выходили, тут-то я и понял, как сильно у меня душа прогнила. Заплакал, как маленький. А по возвращению к батюшке пошел. Тот меня крестил. И с тех пор началась у меня новая жизнь. А дальше – больше. Сначала просто по святым местам ездил, потом к братии послушником жить пришел. Сейчас вот в иноках, малый постриг готовлюсь принять.

Вера. Интересная у тебя жизнь, Анархист.

Петр. Серафим. Анархист – все равно что антихрист. Анархисты Бога не признают, для них царство Божие – пустой звук.

Вера. Но ты же сам таким был! И сам утверждал, что самое главное в жизни – это свобода и анархия!

Петр. Дурак тот, кто не меняет своих убеждений, Вера. Я изменился. Слава Господу, хватило ума понять, где истина, а где так – пустословие и подмена понятий. Я когда к Господу пришел, я очень многое понял про свою жизнь. Я даже сюда приехал перед постригом прощения у людей попросить.

Вера. А у вас из монастыря отпускают или как?

Петр. У нас не тюрьма, сестренка. Выход свободный. Меня настоятель благословил.

Вера. Ладно… Рада, что ты нашел себя. Я тебя прощаю.

Петр. Спасибо, сестра. Храни тебя Господь.

Вера. Так пожарить картошки?

Петр. Нет. Пойду я.

Вера. Далеко до твоего монастыря?

Петр. Двести километров. Там, за Знаменкой.

Вера. Ого! И как ты доберешься среди ночи?

Петр. Выйду на дорогу да пойду себе пешочком. Может, кто подберет. Добрых людей много на земле.

Вера. Не боишься?

Петр. Кто? Я? На все воля Божья, Вера. Без его ведома…

Вера. Это я уже слышала.

Пауза.

Вера. Может, останешься? Куда ты на ночь глядя пойдешь?

Петр. Не могу.

Вера. Почему это?

Петр. Соблазны замучают. Ты – красивая женщина. Не хочу такой грех на душу брать.

Вера. Да нужен ты мне триста лет!

Петр. Тебе я, может быть, и не нужен. А ты мне нужна.

Вера. Я по предыдущим нашим встречам это заметила.

Петр. Я – подлец, я знаю.

Вера. Ой, все! Проехали.

Пауза.

Вера. Значит, не увидимся больше?

Петр. На все воля Божья.

Вера. Значит, не увидимся. Ладно. Хорошей тебе монашеской жизни.

Вера смотрит на Петра.

Вера. Ой, у тебя родинка на лбу?

Петр. А что?

Вера. Я раньше не замечала. Слушай… А можно я тебя сфотографирую?

Петр. Зачем?

Вера. Соньке покажу, когда вырастет. У нее такая же. Я сейчас!

Петр не улыбается.

Вера. Все. Спасибо.

Петр. Я пойду.

Вера. Может быть, блинов испечь, если картошку не хочешь?

Петр. Пойду. Обещал настоятелю завтра быть в монастыре.

Вера. Господи, это десять минут!

Петр. Пойду.

Петр пожимает плечами.

Петр. Ну! С Богом!

Петр крестится.

Вера. Серафим! Подожди!

Петр берет у Веры конфеты.

Петр. Храни тебя Господь.

И еще пять лет пролетело. Вера еще больше поправилась, но выглядит хорошо, бодро. Расхаживает по квартире с сотовым телефоном в руках. У Веры модная прическа, на Вере обтягивающие брючки, строгая блузка, туфли на каблуках.

Вера. (Говорит по телефону) Значит так, Кирюш, если гуманитарка раньше придет, везите ее ко мне. А завтра скажи Денису, пусть он к девяти своих парней-волонтеров подтягивает, и уже тогда по машинам расфасуем и повезем. Нет, я не знала, что они раньше приедут. Я сама только в квартиру зашла и мне Таня позвонила… Все, отбой, у меня вторая линия. Алло! Сонечка, как ты? Как соревнования прошли? Поздравляю! Зайчик, третье место – тоже результат! Не расстраивайся, ты чего? Вас там хорошо кормят? Вожатые не обижают? Ты сказала им об аллергии? У тебя деньги еще остались? Ну все, звони мне, я на связи. Давай, птенчик, люблю тебя.

Вера сбрасывает звонок, снимает туфли, идет к холодильнику, достает оттуда бутылку с йогуртом, жадно пьет, параллельно поедая печенье из вазочки. На кухню заходит Петр. Он в обычных джинсах и заношенной рубашке. Вера замечает боковым зрением Петра, вскрикивает, давится печеньем, кашляет. Петр бросается к Вере, стучит ей по спине. Вера откашливается.

Вера. Ты?!

Петр. У тебя дверь была открыта. Я зашел, подумал, вдруг что случилось.

Вера. А где твое монашеское одеяние?

Пауза.

Петр. Да я это… Завязал с монастырем. Нет там правды.

Вера. А где есть?

Петр. Не знаю. Но там ее точно нет. Они думают, что если отгородились от всего мира, то непременно спасутся. А спастись можно только в миру.

Вера. Где живешь?

Петр. В Знаменке.

Вера. Недалеко уехал.

Петр. Там история одна получилась… Я ведь с Настенькой своей в монастыре еще познакомился. Она из местных, из Знаменских, на Пасху к нам стоять приходила. Та Пасхальная ночь для меня решающей стала. Всю ночь я на Настеньку смотрел, не отрываясь, а к утру понял – вот оно, спасение. В женщине, в семье, в доме с видом на реку. Через месяц ушел из монастыря к Настеньке моей. Она меня со всей подноготной приняла. Так и живем уж пятый год.

Вера. Ну а ко мне ты чего пришел?

Петр. Да я тут в город по делам приехал. Ну и вспомнил. Ты говорила, у тебя издательство свое? Может, книги какие-нибудь детские завалялись? А то у нас в Знаменке ни одного книжного магазина. А дети растут. Хочется их образовывать как-то…

Вера. У тебя дети?

Петр. Да. Иван да Марья. Ванечке четыре, Марусе два.

Вера. Поздравляю.

Петр. Хочешь, я тебе их фотографию покажу?

Пауза.

Петр. Я тобой очень горжусь на самом деле. Настеньке своей все время про тебя рассказываю. Какая ты замечательная. На переводчика выучилась, издательство открыла, дочку ростит и всего добилась сама.

Вера. Бедная твоя Настенька.

Петр. Настенька у меня чудо. Только выучиться у нее не получилось. Девять классов закончила и два курса поварского училища. Ну а там я нарисовался. Потом дети у нас пошли. Вижу, что переживает она из-за этого. Но теперь ведь уже никуда не денешься. Какое ей теперь образование?

Вера. Господи, бедная девушка. А на что вы живете?

Петр. Да я вот в бригаду тут подвязался. Бани людям строим на заказ. Но это летом… А зимой как придется. Тут дрова разгрузить поможешь, там двор старухе расчистишь. Иногда Настины родители помогают. Так и вертимся.

Вера. Хоть не голодаете?

Петр. У нас же огород свой! А свой огород – это, считай, полдела. С ним никогда с голоду не помрешь.

Вера. У тебя дочка какого роста, не помнишь?

Петр. Ну вот такая где-то…

Вера. Подожди.

Вера слезает с табуретки.

Вера. Это Сонькины вещи. Я часть раздала, а эти остались. Тут как раз на два года, на три, ну и на вырост кое-что… Сейчас еще игрушки соберу.

Вера обнимает Петра.

Вера. Дурак. Дурак дурацкий… Идиотский человек.

Петр. Я по тебе соскучился, сестренка.

Вера. И я по тебе… Тоже соскучилась. Помнишь, мы танцевали под Джима Моррисона?

Петр. Еще бы!

Вера. Иногда я думаю по утрам: «Вот сейчас открою глаза, а рядом лежишь ты». Я знаю, что так не может быть. Но я представляю. Представляю, что бы ты сказал, если бы увидел, какой стала Сонька, что бы случилось, если бы мы поехали вместе в отпуск. Прошлым летом я была в Венеции, ходила по городу и жалела – почему здесь нет тебя? Почему я не могу пережить эти улочки, эти дворцы и каналы вместе с тобой?

Петр. Ты совсем не изменилась, сестренка. Только прическа другая…

Вера. Нет. Это так кажется. Я постарела. У меня десять килограммов лишнего веса, морщины, растяжки на животе… У меня завтра фестиваль, а ничего еще не готово.

Петр. Это все такие глупости, Вера.

Вера. Значит, я живу в плену глупостей.

Петр. А ты приезжай к нам в деревню, правда приезжай.

Вера качает головой.

Вера. У меня дела… (Смотрит на часы) Тебе пора.

Петр. Ну что, бывай, сестренка…

Петр пожимает плечами.

Вера. Значит, обманешь.

Петр выходит из квартиры.

Вера. Слушай, у тебя дети – аллергики?

Петр. У Маруси аллергия на мед. А что?

Вера. Так. Счастливо тебе добраться!

Вера закрывает дверь.

5.

Вера сидит за столом. Петр напротив. Петр выглядит этаким московским хипстером – он отпустил бороду, приоделся, на руке модные часы в деревянной оправе. Вера отрастила волосы и сделала химзавивку. На Вере черное платье необычного кроя, на руках массивные яркие браслеты. А еще она теперь носит очки. Оправа – кошачий глаз. Стильно, дорого, молодежно. Несмотря на полноту, в Вере чувствуется ухоженность. Петр и Вера пьют вино.

Вера. Ну и как тебя зовут на этот раз?

Петр. Палыч.

Вера. Это почему так?

Петр. По отчеству.

Вера. Ясно. Ты где сейчас? Все там же, в Знаменке?

Петр. Да не. Я в Москву три года как перебрался.

Вера. О как! А семья с тобой?

Петр. Семья в Знаменке осталась.

Вера. Развелся?

Петр. Ну официально еще нет. А так – уже почти четыре года вместе не живем. Не задалось у нас. Не мое это.

Вера. А дети как же?

Петр. Дети растут. Я им помогаю по мере возможностей.

Вера. А говорил: «Моя Настенька, моя Настенька».

Петр. Настеньке телевизор все мозги промыл. Вот что значит отсутствие образования.

Вера. Ты же сам ей учиться запретил!

Петр. Я? Я не запрещал. Я все эти годы ей твердил – иди, учись, окончи хотя бы вечерку, потом на заочку поступай… Но нет, там же думать надо. «Первый канал» и «РЕНТВ» куда проще посмотреть.

Вера. А в Москве ты чем занимаешься?

Петр. Я, Вера, в политику пошел.

Вера. Депутатом что ли заделалася?

Петр. Нет, не депутатом. Я оппозиционер теперь.

Вера. Мать твою!

Петр. Потому что нельзя, Вера, просто так смотреть на то, как разворовывают твою страну и ничего не делать!
Вера. А ты что предлагаешь делать?

Петр. Для начала, как Леша правильно говорит, объединяться. Не бояться выражать свой протест, заявлять о своих требованиях. Нас гораздо больше, чем им кажется.

Вера. И против чего ты протестуешь?

Петр. Против коррупции, Вера! У нас богатейшая страна, но при этом простые люди по всем показателям – по благосостоянию, по продолжительности жизни находятся где-то в конце мирового списка между Угандой и Ботсваной! Ты знаешь, сколько стоят часы патриарха Кирилла?

Вера. Нет.

Петр. Тридцать шесть тысяч евро!

Вера. Не хило.

Петр. Вот! О том и речь! Пока чиновники жируют, страна голодает, народ загибается от несправедливости судов, от коррумпированности власти.  Наши «слуги народа» во главе с сама знаешь кем забрали у нас наше право, данное нам конституцией – самим выбирать себе президента. Они украли наши голоса, понимаешь?

Вера. Болотная площадь, да? Люди в Москве вышли, я знаю.

Петр. Да. И не только. Во всех городах были митинги.

Вера. Да. И у нас был. Мне Сонька рассказывала.

Петр. Она ходила?

Вера. Подруга ее вроде бы ходила.

Петр. А ты почему не пошла?

Вера. Да я не умею протестовать…

Петр. Все ты умеешь! Ты просто не хочешь. Ты боишься выйти из зоны комфорта, боишься проявить свою гражданскую позицию, потому что за годы власти этой преступной шайки людям внушили одну простую и в корне неверную мысль – выходи – не выходи, от тебя все равно ничего не зависит.

Вера. Я как раз считаю, что от меня многое зависит. У меня фонд, мы многим помогаем. И я вижу, что мы действительно помогаем, к нам приходят наши девочки спустя два-три года…

Петр. Вера, ты за кого голосовала?

Вера. А какая разница?

Петр. Нет, ты скажи.

Вера. Ни за кого. Я на выборы давным-давно не хожу.

Петр. А почему не ходишь?

Вера. Времени нет.

Петр. Вера, как говорит Леша - это все детские отмазки. Так вот, знай, хочу тебя поздравить – не проголосовав, ты подарила свой голос «партии жуликов и воров»!

Вера. Слушай, мне вообще неинтересно, кому я там что подарила. У меня фонд помощи матерям-одиночкам, у меня шестьдесят девчонок только в приюте на попечении, из них четырнадцать несовершеннолетних и семь вич-инфицированных…

Петр. Ну вот, ты же сама все это видишь! Тогда почему не мыслишь шире? Просто задай себе один простой вопрос – почему матерям-одиночкам помогаешь ты, а не государство?

Вера. Потому что… Потому что… Не знаю… Потому что я.

Петр. Потому что государству на них наплевать. У властьимущих на матерей-одиночек нет денег. На яхты есть, на дорогие курорты есть, на дома в Испании, а на матерей-одиночек и их детей денег нет.

Вера. Да я все это знаю, что ты мне рассказываешь! Просто я не вижу смысла выходить на ваши митинги! Если государство не может помочь этим девочкам, значит, им буду помогать я! И мне плевать, кто там у власти, какая партия, десять коробок памперсов на днях привезли – и на том спасибо! Главное, чтобы не мешали.

Петр. То есть ты веришь в теорию малых дел?

Вера. Да, верю. Я не могу изменить ход истории, не могу свергнуть президента, но я могу помочь нескольким десяткам женщин, которые оказались на улице с маленькими детьми на руках. Я могу дать им кров, еду и помочь с поиском работы. Большего я сделать не могу, но все, что я могу, я делаю. В этом моя совесть чиста.

Петр. Вера, ты подумай глобально! Хорошо, ты спасла сто матерей-одиночек, а еще двадцать тысяч не спасла. Потому что ни один человек не может заменить собой государственную систему. Нужно менять систему, понимаешь, а не принимать с благодарностями вшивые десять коробок памперсов!

Вера. Я не знаю, как менять систему, Палыч. Зато я хорошо знаю, что такое остаться одной с маленьким ребенком на руках – без работы, без денег, без мужа. Эту школу жизни я прошла от и до. А система, черт с ней, с системой, кто знает, как ее менять. Главное, люди…

Петр. А я тебе расскажу, как менять систему. Выходить на улицы. Открыто заявлять о своем протесте.

Вера. Ага. Сегодня я открыто заявлю о своем протесте, а завтра придут вежливые люди из госструктур и закроют наш фонд.

Петр. То есть ты боишься?

Вера. Я ничего не боюсь, Палыч. Только я не знаю, как я потом нашим девчонкам буду в глаза смотреть.

Петр. Нормально будешь смотреть. Потому что если каждый в открытую заявит о своем несогласии со сложившейся политической ситуацией в стране, то правительство вынуждено будет услышать народ и подать в отставку… А там придут новые люди, которые позаботятся о твоих девочках и их детях.

Вера. Господи, ты с какой планеты свалился? Кто придет? Куда придет? Какие новые люди? Кто их туда пустит, этих новых людей?

Петр. Их никто не пустит, их граждане сами выберут. Честным всенародным голосованием.

Вера. Ты – романтик, Палыч.

Петр. Я просто рассказываю тебе, как будет, если не бояться. Вот и Леша так считает.

Вера. Леша – это твой друг?

Петр. Ну Навальный же… Ты что, не следишь в инетернете за новостями?

Вера. Да не особо, если честно.

Петр. Мы вот по его заданию приехали. Митинг проводить. Представляешь, все согласовали, так эти суки в последний момент перенесли нам место проведения. Типа мы будем идти по проезжей части и мешать движению. Но мы в итоге все равно вышли. Троих из наших менты скрутили. Их крутят, а я вдруг понимаю, что напротив твоего дома стою. Ну вот, зашел… Сейчас поеду гавриков своих выручать.

Вера. Так это вы полдня под окнами орали?

Петр. Мы не орали. Мы требовали справедливости.

Вера. Ясно.

Пауза.

Вера. А бороду чего отрастил? Это так модно сейчас?

Петр. (Улыбается) Ага.

Вера. (морщится) Сейчас.

Вера надувает живот.

Вера. Вот.

Петр и Вера смеются.

Петр. А где сейчас твой муж? (Смотрит на часы) Восьмой час уже…

Вера. В командировке.

Петр. Часто летает?

Вера прячет глаза.

Вера. Да, часто.

Петр. Я теперь тоже часто летаю. В Хабаровске вот был, во Владике, на Камчатке… Много в нашей стране несогласных людей. Только им рты затыкают, Вера.

Пауза.

Вера. А Сонька уже совсем большая стала. Метр семьдесят пять. В музыкалку ходит. На артистку хочет учиться. Или на журналиста.

Петр. У нас в стране нет свободной журналистики! То же «Эхо Москвы», знаешь, на чьи деньги они живут…?

Пауза.

Вера. Странно, почему-то я думала, что тебе будет интересно про Соньку. С чего я это взяла?

Петр. Мне интересно про Соньку, просто если говорить о журналистике, о свободной журналистике, о профессии, а не о пропаганде, то ее в России почти не осталось. Остались какие-то островки, типа «Дождя»…

Вера. Да пошел ты в задницу со своей журналистикой и со своими протестами!

Пауза.

Петр. Вер, ты чего?

Вера. (Смотрит перед собой) Я никому не нужна со своим ребенком. Совсем никому.

Петр. С чего ты это взяла?

Вера. «Я не обязан дарить ей подарки на день рождения! Твой ребенок, ты и дари!» - это дословно. Он сказал.

Петр. Ну и ну фиг он тебе тогда нужен?

Вера пожимает плечами.

Петр. Может быть, вам стоит развестись?

Вера. Может быть…

Петр. Я бы тебе посоветовал…

Вера. Я в твоих советах не нуждаюсь.

Пауза.

Петр. Я пойду тогда…

Вера. Иди.

Петр. Проводишь?

Вера. Не-а.

Петр. А что так?

Вера. Не хочу.

Петр. Вер… Я же скучал по тебе.

Вера. А я нет.

Петр. Неправда.

Вера. Правда.

Петр. То есть я тебе совсем не нужен?