Параноид сам следит за всеми, собирает компромат

Впервые услышав о параноиде, аудитория обычно сочувствует психопату. Как он может жить, окруженный врагами, под прицелом множества виртуальных глаз, всеми преданный и осмеянный? Как-как. Сам следит, шпионит и предает. Возможно, весь сюжет о заговоре был изобретен параноидальной психикой в качестве самооправдания. Придумывает же государство внешних и внутренних заговорщиков, чтобы лишний раз ужесточить контроль над частной жизнью граждан…

Параноид любит подслушивать, подсматривать, записывать разговоры, устанавливать скрытые камеры, распускать слухи, соблазнять чужих партнеров. Исключительно в рамках самообороны! Что, простите? Превентивный удар нельзя назвать самообороной? Это вам кто сказал? Не слушайте врагов, заговорщиков и слуг режима. Психопат всего лишь защищается.

Логика смешная, рассчитанная на идиотов. Неудивительно, что европейские правозащитники на нее ведутся. Стоит только какому-нибудь террористу погромче бабахнуть на улицах Лондона или Парижа, как грохот взрыва будет заглушен воплями леволиберальной прессы. “Ах, это мы сами виноваты, мы спровоцировали несчастных мирных мигрантов!”. Сказки о “злом Израиле”, который стреляет в “мирных палестинцев” тоже рассчитана на параноидальную и конформоидную публику. Забегая вперед: авторами антиизраильских и антиевропейских статеек являются ярко выраженные виктимы, до которых мы еще — во всех смыслах — доберемся.

Вершиной параноидальной мысли является концепция паноптикума. Это идеальная тюрьма с прозрачными стенами, множеством видеокамер, башней надзирателя в центре. Автор просит воздержаться от аналогий с популярными шоу! Тем более, что никакой скандальной ведущей и никакого надзирателя в тюрьме нет. Главная башня паноптикума пуста. Заключенными управляют их собственные фантазии о всевидящем оке.

Нельзя сказать, был ли автор идеи — философ Бентам — параноидом. Гораздо интереснее тот факт, что идея пришлась по вкусу некоторым особо впечатлительным натурам: от Мишеля Фуко до современных гейм-дизайнеров. Концепт психиатрической власти, водная тюрьма в Silent Hill, игра Beholder… И, конечно же, работа “Симулякры и симуляция”, сотканная из очевидных тезисов и критики капитализма, но обеспечившая Бодрийяру мировую известность. Все это указывает на чрезвычайную соблазнительность идеи паноптикума для людей самых разных сословий и характеров, не только психопатов. Параноиды острее других реагируют на паноптические фантазии и не стесняются воплощать их в жизнь. Где пределы их аппетитом? Не исключено, что какой-нибудь параноид специально будет рваться во власть, лишь бы пошпионить за собственными согражданами. Для их же безопасности.

А может, мы уже стали жертвой заговора параноидов?

Может. Но нас волнует не это, а читательский интерес, поэтому перейдем уже к взаимодействию параноида с другими экспонатами паноптикума.

Наполеоновские морды

Этюд в параноидных тонах

Не зевай, историк, сочиняй книгу,

Наблюдай вращение земли.

Каждому столетью, году, дню, мигу

Сколько нужно, ты удели.

Щербаков. Ad Leuconoen

Чем монументальнее фигура гения, тем величественней черная тень за его спиной. Таков закон.

У каждого великого писателя или главного героя должен быть злой гений. Сущность, взращенная в толще черного обелиска на краю психики. Демон, сквозь дрему с завистью и презрением наблюдающий за первыми шагами своего хозяина. Наступит миг — и он вырвется на волю, спроецируется вовне. Добрый художник, которого каждый может обидеть, не заметит и не захочет замечать бегства своего главного детища в реальность. И вот тогда-то и наступает подлинный триумф гения. Не раньше, ведь гений и злодейство — две вещи несовместные. Не позже, ведь демон моментально воплощает в жизнь все запретные фантазии гений, который теперь имеет безлимитную индульгенцию. Какие злодеяния? Это не он. Это все злой двойник.

Черный человек, Сальери, Мориарти, безголовый всадник, Балрог, пирамидоголовый. На них можно свалить все зловещие совпадения и роковые случайности, которые вдруг сгущаются вокруг беззлобного гения. Преступная сеть Лондона? Не смотрите косо на скучающего Шерлока — это Мориарти виноват. Суицидальные наклонности Моцарта — это Сальери яд подсыпал. Беспробудное пьянство, беспорядочные связи и пропаганда сельского бандитизма — это бродит-бродит-бродит черный человек. Далеко не каждому дано сбросить своего злого двойника в Райхенбахскую бездну. Только чудо поможет гению воскреснуть в Белом облике, потому что пламя Удуна не отступит и точным ударом хлыста утащит хранителя огня Анора за собой в бездну.

Без злого двойника гений не может творить. Творчество — это создание новой реальности, то есть по определению — и здесь из психоанализа слов не выкинешь — психоз.

Игнатий сдерживался, чтобы держать эти мысли при себе. Благо, пациент попался говорливый. Поток его гениальных откровений не иссякал, что позволяло гипнотерапевту загадочно молчать и внимательно разглядывать лысеющую макушку посетителя.

Высокий почти молодой человек с крупными чертами лица, сочетающими в себе болезненный аристократизм и купеческую мясистость. Он не выглядел ни сломленным, ни больным, ни невротичным. Это был типичный слишком здоровый холеный нарцисс. И этот факт заставлял Игнатия сомневаться сразу в двух вещах: в ориентации и психической целостности клиента. Нельзя просто так прийти на прием и уверенно изображать из себя слишком здорового человека, и говорить разумные вещи, и вести себя адекватно. Что-то в монологе пациента не клеилось. И это что-то лежало вне наших представлений об этом мире, вне наших знаний о неврозе и психозе. Нечто, окутанное легким флером зарождающейся паранойи, могло стать как источником вдохновения, так и генератором вечного ночного кошмара. Кошмара, пробудившись от которого, пациент бы обнаружил себя в палате номер 6 на соседней койке с Наполеоном.

— Я пишу книгу о Наполеоне!

Игнатий вздрогнул. Неужели он невзначай озвучил свои рассуждения? Или у него все на физиономии высвечивается? Впрочем, не исключено, что пациент уже успел где-то вычитать про манию величия и пытался вжиться в роль понравившегося ему диагноза. Читать пациент явно любил.

— Я историк! Я эстет!

Еще он очень любил говорить о себе.

— Я не потерплю, чтобы какие-то бактерии, сидящие на подсосе у государства недоисторики воровали мои концепции, отравляли мне жизнь, чтобы они клеветали в мой адрес!

Еще он очень любил своих врагов.

— А вы уверены, что они о вас вообще говорят?

Это Игнатий уже точно произнес вслух. На свою беду.

Из нежно-поросячье-розового лицо клиента стало пунцовым, он повысил голос до драматического тенора и, выразительно двигая лошадиной нижней челюстью, убедительно продекламировал.

— Конечно! Они постоянно обо мне говорят! Я не даю им покоя. Мои научные труды перевернули историю. Я объездил все архивы, обработал тонны документов и разоблачил всех этих дешевок. И совершил ряд великих открытий! Конечно, эти бактерии не могут мне этого простить. Они меня ненавидят. Они мне завидуют. Они меня боятся. Они на меня клевещут.

“Конечно…” — подумал Игнатий, а вслух спросил:

— Вы же пришли сюда не за антибиотиком против назойливых бактерий?

— Конечно нет! Но вы же должны видеть психологический портрет исторической личности, с которой вы работаете? Или вы дилетант?!

Игнатий был кем угодно, только не дилетантом, но возмущаться не стал. Пока он не понимал, что этот нарцисс — а это был именно нарцисс с ярко выраженными парафренными замашками — от него хочет. Пришел ли он вообще к кому-то или просто решил разнообразить публику и он решил включить в список своих слушателей еще и лучшего в стране гипнотерапевта. Кстати, о гипнозе — он здесь был абсолютно бесполезен, потому что нарциссы не формируют переноса на терапевта, а без переноса гипноз невозможен (если точнее, то гипноз является всего лишь частным случаем переноса). Придется слушать. Тем более, что этот почти молодой человек редко признавал за другими какое-либо амплуа, кроме роли пассивных и восхищенных слушателей.

— Знаете, да, у меня проблема, — после выразительного взгляда в упор, от которого Игнатию стало немного нехорошо, потому что он не любил, когда на него смотрят пациент. Гипнотизер вообще не любил, когда на него смотрят, словно стараясь заметить нечто, стоящее за спиной. По соседству с тараканами в голове Игнатия жили свои картонные демоны, от которых он собственно и прятался за стенами психологического центра “Озеро”. Пусть и в качестве не пациента, а так называемого специалиста.

— У меня проблема, — повторил пациент и многозначительно замолчал.

Он явно ожидал удивленных возгласов вида: “Как? У такого благородного, успешного талантливого, красивого, эстетичного, умного, эрудированного сверхчеловека могут быть вообще какие-то проблемы?!”. Однако Игнатий все же кое-что смыслил в нарциссах. Он сам был тем еще нарциссом. Пациент возгласов не дождался.

— Мне кажется, у меня появился соавтор. Кто-то ночью пишет за меня книгу. Это немыслимо! Я пишу о Наполеоне! Да! О Наполеоне и о его войне с Россией. Там все было по-другому. Я объездил все архивы!..

Пациент пошел на новый виток самопиара.

— Хорошо. Архивы… — эхом откликнулся Игнатий и наконец-то решился взять инициативу в свои ухоженные руки. Ему очень не хотелось слушать очередную лекцию о Наполеоне, хотя он сам был тем еще бонапартистом. — Так кто же за вас пишет книгу? Враги?

— О нет! Куда им! Они двух слов связать не могут. Нет. Понимаете, я пишу по ночам. Но перед самым рассветом я иду гулять. Солнце еще не встало, и поэтому я избавлен от мучительного созерцания нашей великодуховной разрухи. Я иду. Нет. Я шляюсь. Потому что только аристократ может позволить себе не идти, а шляться. Я шляюсь и вспоминаю свои прогулки по Неаполю.

Игнатий хотел едко поинтересоваться, почему столь одаренная и успешная личность до сих пор не эмигрировала в свой любимый Неаполь, но профессиональное любопытство уже успело взять верх. Терапевт слушал.

— Итак, я прихожу домой, к своей бесценной коллекции исторических раритетов. Прихожу… И вижу, что кто-то успел напечатать лишние три страницы. Нет, они написаны прекрасно! Это гениальные мысли, и они сформулированы так точно и филигранно, как будто их формулировал я. Но это был не я! Нет. Вы поймите. Я работаю в идеальной чистоте, чистыми сухими руками. Вы видите, какие у меня ухоженные руки? А тут на клавиатуре капли воды! И кресло мокрое. И вонючее, как будто на нем сидела какая-то лохматая скотина. Дешевка какая-то! Вот знаете, как есть дамы, истинные европейские дворянки, они гуляют по Неаполю в мехах. Это скромные, но аутентичные меха. А вот наши девицы платят огромные деньги за дешевые меха, которые моментально промокают в Лондонском тумане или во влажном неаполитанском бризе. Они промокают и пахнут мокрыми крысами! Или кошками. Нет, я решительно не понимаю, что за ондатра или иной какой бобер облюбовал мое кресло, но воняет знатно! Мне приходится высушивать кресло феном. Я скоро куплю другой стул, деревянный, с жесткой спинкой, который не будет впитывать в себя эту вонючую сырость.

Игнатий перестал что-либо понимать в туманных рассуждениях клиента о туманном Альбионе. Оставалось надеяться, что к концу десятой встречи непризнанный историк все-таки озвучит реальную проблему, если проблема там вообще была. Как узнать наверняка? Логика элементарная. Какая любимая психическая защита у нарциссов? Проекция. Их психика вышвыривает вовне все нежелательное содержание. Недостаточно идеальные качества приписываются кому-то другому. Чем сильнее нарциссизм, тем больше субъект недоволен своим актуальным состоянием, тем чаще его психика использует проекцию. В итоге все “плохие” влечения проецируются во внешний мир, где могут случайно сфокусироваться в одной точке. Либидо, собираясь с помощью самодельной психической линзы, прожигает ткань реальности, выпуская во внешний мир бессознательных монстров. Красивая теория, не более того. Но что мешает проверить ее прямо сейчас? Возможно, пациент бессознательно недоволен качеством своей великой монографии?

— Меня всегда восхищали люди, которые пишут книги, — охотно признался Игнатий, который сам пописывал работы по психолингвистике и психиатрии. — Скажите, а у вас когда-то возникали мысли о смерти? Что вот сейчас вы напишете великий труд, и можно умирать со спокойной совестью.

— Ну разумеется! — пациент зарделся от гордости. — Знаете. о чем была моя первая книга? Обо мне! Я первый, кто начал свой путь с мемуаров. В двадцать пять лет написать настоящие мемуары не каждый сможет.

— Но сейчас вы пишете не о себе…

— Нет. Но настоящий историк обязан использовать свою собственную жизнь, как призму, чтобы читатель увидел весь спектр истинных мотивов действующих лиц.

— И тот, кто пишет книгу за вас, нарушает чистоту спектра?

— Безусловно!

— Возможно, кто-то пытался вырезать из спектра важную составляющую?

— Возможно… — пациент на мгновение замешкался и заерзал в кресле.

— Российские спецслужбы заинтересовались вашей работой? — Игнатий надавил на любимую болевую точку каждого параноика, убежденного в тотальной государственной слежке. — Потребовали убрать неудобную правду?

— Не только российские!

“Но и неаполитанские” — язвительно подумал Игнатий, но прикусил язык: пациент приблизился к неприятным мыслям. Гипнотерапевт ограничился заинтересованным приподнимаем бровей.

— Меня втянули в международные геополитические игры. Меня и моего Наполеона! Я уже собирался нести рукопись в издательство. Я соблюдал все меры предосторожности. Максимальная секретность! Даже мои рецензенты не понимали до конца, какой грандиозный труд они рецензируют! Никто ничего не знал, — о регулярных выступлениях на ток-шоу конспиратор скромно умолчал. — И вдруг со мной на связь вышел один австриец, который буквально потребовал вставить в книгу целую главу об исторической роли Австрии. Ну вот скажите, как можно тратить столько текста на второстепенного персонажа? На сцене должен блистать гений Наполеона! Австрийцы, эти нерешительные и вероломные господа в белых мундирах, должны оставаться в тени и аплодировать. Но демонолог, хоть и европеец, ничуть не лучше наших имперцев. Он грезит о величии империи Габсбургов, поэтому…

— Демонолог?! — гипнотерапевт лихорадочно пытался вспомнить других пациентов, которые рассказывали о странном австрийце. Бессознательное гипнотерапевта лихорадочно пыталась не выпустить эти воспоминания из темницы. Незачем уважаемому специалисту вспоминать всякие байки. Иначе как он сможет оставаться в рамках традиционной медицины? — Вы же говорили о спецслужбах.

— Да что вы, в самом деле?! Каждая собака знает, что для подавления революции наши чекисты наняли специально обученного австрийского демонолога. Он теперь охотится на ведьм в рядах интеллектуальной и финансовой элиты. Вы должны об этом знать, если к вам ходят сливки общества. Но, похоже, вы самая обыкновенная дешевка! Подлец! А я-то начал верить, что вы действительно специалист. Всего хорошего! — возмущенный пациент вскочил и, путаясь в угловатых длинных ногах, покинул кабинет.

 

— Ты какой-то пришугнутый. Давненько я тебя таким не видела. Чаю?

— Нет, спасибо. Я за рулем.

Игнатий, закрыв глаза запястьем, полулежал на софе в комнате отдыха персонала. Светлана Озерская, глава центра “Озера”, негласно переименовала помещение в чайную. Чай она, по своему профессиональному обыкновению, разбавляла виски. Примерно один к одному. Чтобы отдых персонала протекал насыщенней.

— Как знаешь. Мне больше достанется.

— Завязывала бы ты с алкоголем, Светлана Александровна. А то станешь, как твой отставной генерал с неврозом навязчивости.

— Не превращусь. И генерал не отставной, а действующий, между прочим.

— Насколько действующий? Ты проверяла?

— Игнатий! Какой нарцисс тебя покусал?

— Не покусал, но потрепал изрядно. С сильной идентифицирующей проекцией и манией преследования.

— Попрошу не выражаться научными словами в чайной. Это все-таки комната отдыха.

— Еще какого отдыха. Вискарем на первом этаже разит.

— Игнатий!

— У аппарата.

— Какого аппарата ты тут капризничаешь?

— Можно этого клиента к другому специалисту отправить? Он надо мной издевается. Изображает из себя психа, хотя клинически он здоров.

— Изображает?

— Рассказывает, что у него по ночам в кресле сидит бобер с мокрой шерстью и пишет книгу.

— Точно бобер? Никаких больших черных собак?

— Да отстань ты со своей собакой. Два месяца весь центр на ушах стоял, территорию раз десять прочесывали. Никого и ничего не нашли.

— Не повышай голос. Ты просто встретился с нарциссом, который переплюнул тебя в нарциссизме. Такое случается. И с возрастом будет случаться все чаще.

— Переплюнул, это точно. Я, по крайней мере, не называю своего личного водителя лакеем.

— Это потому, что у тебя нет личного водителя. А не мешало бы завести. Что мне, одной тут чаи распивать?

 

На сумрачном фоне израненного перистыми облаками неба бежево серели крепостные стены Ховринской твердыни. Руины больницы хрипло дышали тайной жизнью. Пустые оконные проемы отражались в глазах непризнанного гения.

Скрытый за тонированным стеклом, сидя на заднем сидении, он наблюдал, как к воротам заброшенки стягиваются подозрительного вида личности: не то скинхеды, не то масоны, не то сотрудники спецслужб, не то дворники. Одни делают вид, что спешат по своим делам, другие словно слоняются без дела, кто-то разговаривает с воображаемым собеседником по выключенному смартфону. Но чем темнее небо, тем сильнее влечет их к Ховринке. Они протягивают привратнику пропуск — небольшую металлическую визитку — и спокойно заходят на территорию больницы. Чем они там занимаются, известно одному Дарвину или Фройду, но историка гораздо больше занимала личность привратника.

Привратник. По законам жанра это должен быть горбатый старик, хрипло посмеивающийся в спину дорогим гостям. Ховринка нарушала неписанные законы. Покой периметра охранял молодой человек с патлатой копной каштановых волос, закрывающих лицо. Стройная, немного субтильная фигура, но скованные движения. Историк облизнулся. Он был не только историком, но и специалистом по личностному росту, и он бы охотно дал этому юноше пару уроков телесного раскрепощения.

Колонки захлебнулись помехами. Вивальди, услаждающий слух бонапартиста, уступил место венгерским маршам в современной обработке. Маэстро уже привык к этим акустическим атакам. Всякий раз, когда его безлошадная карета останавливалась напротив Ховринки, кто-то или что-то глушил все радиостанции. Не спасали ни флешки, ни диски.

За победу богу помолюсь,

Из изгнания скоро я вернусь.

В войске Р а коци в битву смело рвусь,

Слава Иштвану — венгром я зовусь.

— Ходь модёр водёк, — пробормотал любитель телесного раскрепощения, поглощенный фантазиями весьма противоречивого содержания.

Конечно, он приезжал сюда не ради этого субтильного юноши. За полчаса до рассвета на на крыше должен появиться человек в белом костюме. Не обращая никакого внимания на паству, собравшуюся у подножья Ховринки, он обратит свой взор на восток и вскинет руку, приветствуя восходящее солнце. И начнет считать до десяти. Солнечный свет прольется из его черных глаз. И ночную тьму тот свет пробьет. И весь мир начнет отсчет.

Это тот самый австриец, который приехал в одержимую революцией столицу в пломбированном вагоне, который поручил несчастному историку вставить лишнюю главу в книгу. Но до австрийца было далеко, как до рассвета. Визит к психотерапевту разрушил расписание историка. Обычно он приезжал или приходил сюда аккурат к началу предрассветной мистерии. В вечернее время здесь ловить было нечего.

— Трогай, — томно вздохнув и бросив голодный взгляд на юношу у ворот, приказал историк своему лакею, бесспорно симпатичному, но уже порядком опостылевшему.

 

Домашняя коллекция исторических раритетов холодно встретила своего счастливого обладателя. Перстни, фужеры и гравюры мрачно и осуждающе взирали на историка с пыльных полок. На мониторе лениво моргала вертикальная черта текстового редактора. Дописывать австрийскую главу не было ни сил, ни желания. Историк побрел в спальню и, не раздеваясь, плюхнулся на кровать. Уснуть он тоже не мог — режим был безнадежно сбит.

Он лежал, как в бреду, прислушиваясь к собственным мыслям, грезя наяву. Ему представлялся то демонолог в белом пиджаке с кровавым подкладом, то уроки телесного раскрепощения с патлатым юношей, то оказавшийся дешевкой дилетант-психотерапевт. Рассвет неумолимо приближался. Мысли историка обратились к самому заветному — к черному человеку, к злому гению. Воображение в горячке рисовало самые смелые образы, наполненные демонической красоты. Какое альтер-эго он заслужил, верно прислуживая исторической истине? Перебрав множество вариантов, волнующих и фундаментальных, историк остановился на демоне с алой кожей, винтовыми рогами и раздвоенным фаллосом до колен.

Солнце приготовилось выползать из-под горизонта. Воображение как раз нанесло на холст последний штрих. С демонических клыков на персидский ковер упало несколько капель крови, смешанной с семенем. Кап-кап. Историк вскочил. Звук капель шел из ванной. Демон обучен хорошим манерам и решил сначала помыться? Эстетичненько.

Небо начало светлеть. Все сходится! Аккурат в это время историк должен был стоять напротив Ховринки и встречать рассвет вместе с паствой австрийского демонолога. За две недели кто-то или что-то успело привыкнуть к регулярным отсутствиям хозяина и, не боясь выдать себя, готовилось к непрошенному соавторству. Но сегодня расписание было нагло нарушено.

Историк вскочил и бесшумно подкрался к ванной. Его трясло от страха и предвкушения. Он ударил по выключателю, распахнул дверь и застыл на пороге, ошарашенный и посрамленный.

Нечто нечто мартышкообразное, размером с крупную водяную крысу, покрытое косматой грязно-коричневой шерстью, сидело в раковине и, жадно похрюкивая, плескалось в ржавой водопроводной воде. Изредка существо пило воду прямо из крана, отфыркиваясь и двигая желтоватым пятачком.

— Фу! Не пей эту дрянь! Настоящий гений может утолить жажду только французским вином минимум столетней выдержки! — хотел прикрикнуть историк, но слова застряли у него в глотке.

Ловко закрыв кран трехпалой ручонкой, существо, не обращая никакого внимания на своего прародителя, спрыгнуло вниз и проклацало в гостиную. Не отряхиваясь, оно плюхнулось прямо в кресло. По дорогой обивке побежали струйки мутной воды. Пожелтевшими от грязи и недостатка витаминов когтями, больше похожими на ногти подсевшей на дешевый табак старухи, существо принялось увлеченно стучать по клавиатуре.

Историк был счастливым человеком. Мало кому довелось увидеть своего злого гения вблизи, во всех подробностях, со всех ракурсов, — сохранив при этом жизнь и рассудок. Но счастья маэстро почему-то не испытывал...

Чем монументальнее фигура гения, тем величественней черная тень за его спиной. Таков закон.

П|Ц

Снова провокационное сочетание букв. И снова две противоположности оказались совместимы. Совпадение? Подумаем. Но попозже. Сперва ответим на вопрос — почему параноид спокойно реагирует на циклоида? Почему не подозревает этого переменчивого товарища в заговоре и измене?

Элементарно. Циклоид предсказуем. Уж кто-кто, а параноид быстро заметит темпоральную закономерность в поведении циклоида. Каждый перепад настроения по расписанию будет лишний раз успокаивать параноида. Дело в том, что параноидам вообще очень трудно распознавать чужие эмоции* — люди кажутся им излишне непредсказуемыми и спонтанными. А тут такой почти механический подарок! Вот если бы циклоид вдруг отошел от своего расписания… Впрочем, и эта мысль тоже успокаивает параноида, ибо он получил бесплатный “маркер”.

сноска* Тезис выходит за рамки данной книги. Читатель может обратиться к лекции Игнатия Журавлева “Люди из камня” или к главе 7 книги “Вся фигня от мозга”.

Помните в сериале “Шерлок” есть эпизод, где главный герой рассказывает о маркерах? Это люди, за которыми он постоянно следит. Они ведут вполне обычную предсказуемую жизнь. Любое изменение в их распорядке дня — индикатор того, что Мориарти опять что-то задумал.

Что касается циклоида, ему тоже комфортно в присутствии параноида. Еще бы! Наконец кто-то не ругается, а радуется из-за твоей периодической смены настроения. А то, что он про какие-то заговоры рассказывает — так ведь можно и не слушать…

П➕И

Сама идея всеобщего наблюдения очень льстит истероиду, но не в пафосном параноидном изложении. Истероид-то думал, что следят именно за ним, а оказалось, что за всеми.

Внимание со стороны параноида — тоже штука странная и стремная. Вроде он о чем-то убедительно и страстно рассказывает (истероид любит убедительную страстность). Вроде делает много туманных намеков (истероид любит намеки). Но постепенно до истероида доходит, что внимание направлено куда-то мимо. Не на другого человека или объект, а просто — мимо. В область, далекую от реальности.

Истероид попадает в щекотливую ситуацию. Бежать или флиртовать? Непонятно. Может, вызвать у параноида ревность? Но оказывается, что он уже “все знает”. На флирт и бегство не реагирует, воспринимая как инсценировку — в кои-то веки пригодилась привычка разоблачать заговоры! Истероид крайне неохотно мирится с таким положением вещей и периодически старается спровоцировать параноида на конкретные действия.

П➕Г

Напомним, что конкуренция — это попытка навязать свои правила коммуникации. По правилам параноида все разговоры и действия должны быть направлены на воплощение великого проекта и против проклятых заговорщиков. Правило гипертима — нарушать скучные чужие правила. Этим все сказано.

По началу гипертим может увлечься планами параноида, принять в проекте активное участие. Но дождется ли он одобрения? Вряд ли. Параноид воспринимает помощь как должное и, зараза, требует конкретных результатов в кратчайший срок. Желательно — вчера. Какого конкретного результата можно дождаться от гипертима? Правильно. Что ему конкретно наскучит бегать на посылках у злого гения.

Из списка единомышленников гипертима быстро перекинут в список врагов. А ему это только в кайф. Он вполне может увлечься новой деятельностью — помешать планам параноида. То-то будет потеха (особенно для параноида), учитывая, что теперь гипертим хорошо осведомлен о параноидных замыслах и запасах компромата.

Но не успеет параноид подготовить план мести, как гипертиму надоест играть роль врага или вообще захочется вернуться на службу. Непростое испытание для параноидной конспирологии. Что это за эпичное возвращение? Блеф? Двойной блеф? Тройной… Ой. Гипертим опять куда-то ускакал.