Наука в онтологическом аспекте

В онтологическом (бытийном) аспекте, наука наряду с религией, искус­ством, экономикой, политикой предстает как специфическая форма куль­туры. Под культурой, в данном случае, понимается мир искусственных, соз­данных человеком объектов. Наука, будучи областью и продуктом познава­тельной дея­тельности человека, является важнейшей частью человеческой культуры и ее величайшим достижением.

Онтологический ракурс рассмотрения науки предполагает постановку целого ряда проблем бытийного плана. Одна из них связана с определением субстанциональных (лат. substantia – сущность) оснований науки. В истории отечественной интеллектуальной культуры существовала традиция разделе­ния науки на материалистическую и идеалистическую. Современная фило­софия науки, отказываясь от плоского редукционизма устанавливает в каче­стве суб­станциональной основы науки не некоторую фиксированную сущ­ность (мате­рию, дух), но принцип - в частности принцип системности и диа­логизма. От­сюда вытекает и решение еще одного онтологического вопроса, связанного с определением единства и многообразия науки. Наука едина и многообразна одновременно, что обусловлено системностью и диалогизмом как основопола­гающими принципами ее бытия.

Между наукой и другими формами культуры существуют сложные диа­лектические связи, в идеале их можно обозначить как диалог. Политика, эко­номика, религия, так или иначе, влияют на развитие науки, однако усло­вием продуктивности этих влияний является сохранение автономности каж­дой из названных сфер.

Политика может стимулировать развитие науки, но в известных преде­лах. Политизация науки, поглощение науки политикой, как свидетельствует ис­торический опыт, ведет к деградации науки.  Отождествление науки и по­лити­ческой идеологии - примета идеократии, в условиях которой идеология стано­вится господствующей, подчиняющей все иные формой культуры. Один из признаков идеократии - утверждение принципа партийности науки. На самом деле наука беспартийна. Этот феномен осознан мировым сообще­ством фило­софов и ученых, декларирующих идеал аполитичности научного знания. «По­литика не должна иметь место в учебной аудитории», - утвер­ждал М. Вебер(1). В современной интеллектуальной культуре формируется тенденция отмежева­ния науки от политики, превращение науки в автоном­ную область, в которой высшим авторитетом обладают не политические ли­деры, либо их ставленники, но специалисты - ученые. Конечно, речь не идет о полном разрыве государства и науки, но лишь о преодолении практики диктата политики в науке.

Другая сторона проблемы – влияние науки на политику, крайней степе­нью которого может быть сциентизация политики – подчинение поли­тики на­учным требованиям и законам. Очевидно, что внедрение в политиче­скую сферу жизни общества научных технологий - явление в высшей сте­пени положитель­ное, однако нельзя забывать, что политическая жизнь обще­ства не может быть запрограммирована и сконструирована посредством тех­нологий политической инженерии, важную роль в политической жизни иг­рают и ненаучные - религи­озные, мифологические и иные факторы.  

Религия и наука также являют собой одновременно автономные и взаи­мосвязанные формы культуры. В истории интеллектуальной культуры суще­ст­вовали различные представления об отношениях религии и науки. Наука как таковая формируется в лоне религиозной культуры, для которой харак­терно было объединение религиозной веры и рационально-дискурсивного знания в целостный сакрально-когнитивный комплекс(2). Например, средне­вековый университет представлял собой союз факультетов, главным из кото­рых был теологический. Эмансипация науки как самостоятельной сферы культуры про­исходит в эпоху Просвещения, именно в этот период осуществ­ляется размеже­вание науки и религии – наука и религия осмысливаются как различные спо­собы познания реальности. В советской науке утверждается принцип вытесне­ния религии наукой, религия определяется как суеверие, как осознанное и не­осознанное искажение истины. В современной философии науки утверждается принцип «равноправия» различных способов познания мира, несводимости на­учного познания к религиозному и наоборот. В.А. Лекторский утверждает: «Отношения между наукой и религией вообще не могут рассматриваться по принципу взаимного вытеснения: дело не только в том, что их онтологии вза­имно не пересекаются, но также и в том, что они играют совершенно разную роль в человеческой жизни»(3). Основу религии составляет такой феномен внутреннего духовного мира человека как вера. Вера есть непосредственное, не требующее доказательств, принятие тех или иных положений, норм, истин. Ре­лигиозная вера опирается не на доказатель­ство, а на откровение. Несомненно, научное познание также включает эле­мент веры, однако в науке вера играет не главную, но второстепенную роль. 

Взаимовлияние науки и религии порождает такие явления как рациона­ли­зация религии и сакрализация науки. Рационализация религии связана с расши­рением сферы разума в пространстве веры, одной из примет которого является развитие теологии, богословия. Религия также может оказывать су­щественное влияние на науку, сакрализация науки, превращение науки в предмет религи­озной веры – феномен достаточно распространенный в евро­пейской культуре. Например, еще в XIX веке французский мыслитель Огюст Конт выступил с предложением создания новой, упраздняющей Бога, пози­тивной «Религии Че­ловечества», священниками которой должны стать уче­ные, научные деятели.

 Наука и экономика также - одновременно автономные и взаимосвязан­ные сферы культуры. Развитие одной из этих сфер может стимулировать раз­ви­тие другой, однако прямых корреляций между этими процессами нет. Дело в том, что не всякое экономическое хозяйство и предпринимательство ориен­ти­руется на использование новых эффективных научных технологий. В совре­менной науке сложилось представление о существовании двух типов предпри­нимательства: непроизводительного торгово-ростовщического, хищ­нически-потребительского, движимого жаждой наживы, погоней за чистога­ном и не за­интересованного в развитии научных технологий хозяйствования; и производи­тельного, нацеленного на повышение эффективности деятельно­сти, интенси­фикацию производства, внедрение инновационных научных технологий(4).

Очевидно, что взаимодействие науки и экономики должно осуществ­ляться в определенных границах, не допускающих смешения этих сфер. По­следнее может приводить к таким явлениям как сциентизация экономики и меркантилизация науки. Сциентизация экономики связана с абсолютизацией роли науки в процессах экономического развития. Очевидно, что такого рода воззрения ограниченны, поскольку нивелируют целый ряд ненаучных факто­ров в процессах экономического развития. Крайним проявлением сциентиза­ции экономики является превращение человека в винтик экономического меха­низма, предназначенный для выполнения тех или иных операций. Мер­канти­лизация науки – явление не только уродливое, но и крайне опасное. Например, коррупция в науке и образовании ведет к деградации и дискреди­тации научных и образовательных институтов, является одним основных факторов застоя в науке, причиной отсутствия творческой инициативы уче­ных, засилья дилетан­тизма.

Наука и искусство – формы культуры, между которыми складывается плодотворный диалог. Творчество – научное и художественное – процессы родственные по своему духу. Творческая деятельность художника, артиста, композитора по глубине аналитической работы сродни научному исследова­нию. Одновременно, научный поиск также не является сугубо инструменталь­ным процессом. Историки науки отмечают такую интересную закономерность научного творчества как его подверженность влиянию кра­соты. По убеждению Т. Куна, например, триумф новой теории происходит зачастую благодаря ее эс­тетическим данным(5). Э. Панофский, исследуя творчество Галилея, приходит к убеждению о влиянии эстетических взглядов мыслителя на его научные от­крытия(6). Развитие науки обусловливает воз­можность появления новых жан­ров искусства, например, компьютерного ди­зайна. Вместе с тем, сциентизация художественного творчества, т.е. его ог­раничение жесткими рамками научных технологий; и эстетизация науки, т.е. подчинение научно-исследовательского процесса не требованиям поиска ис­тины, но требованиям красоты и изящества, равно губительны как для науки, так и для искусства.

Наука и техника – важнейшие взаимосвязанные созидательные силы об­щества, формы культуры. Развитие науки является условием развития тех­ники и наоборот. Под техникой понимают, созданные людьми, утилитарные (полез­ные), инструментальные по своей природе, имеющие практическое назначение артефакты. Вместе с тем, значение техники в жизни общества двойственно. В западной интеллектуальной культуре это обстоятельство было осмыслено на заре ее существования. Архетипическим выражением двойственности техники можно назвать мифы о Прометее и Икаре, в которых «технэ» представало од­новременно как гарант человеческого развития и про­гресса и как бесчеловеч­ная разрушительная сила(7). Развитие техники ведет к формованию особой сферы жизни общества – техносферы, особого рода цивилизации – техноген­ной цивилизации, наконец, особого явления куль­туры – техницизма. Техни­цизм – квалификация технического развития как универсального способа ре­шения всех проблем. Техницизм формирует свой ценностно-смысловой мир посредством определения машины как универ­сальной модели всего сущего, эталона жизнедеятельности человека и обще­ства. Дух техницизма способен подчинить себе различие сферы жизни чело­века - науку, искусство, политику, повседневность. Нельзя отрицать пози­тивных аспектов техницизма, который, культивируя идеи инструменталь­ного, технологического прогресса, стимули­рует процессы интенсификации деятельности, способствует умножению жиз­ненных благ. Однако абсолюти­зация техницизма, доведение его до гипертро­фированных форм чревато не­гативными последствиями – подчинением чело­века машине, разрушением природной среды. Техницизм превращается в ис­точник дегуманизации куль­туры, разрушительную силу, орудие убийства. От­чуждение и подчинение че­ловека технике блокируют пути становления куль­туры личности, личность поглощается машиной. Эту особенность техницизма отмечал Н.А.Бердяев: «Техническая цивилизация по существу своему импер­соналистична, она не знает и не хочет знать личности. Она требует активности человека, но не хо­чет, чтобы человек был личностью... технизированное и ма­шинизированное общество хотят, чтобы человек был их частью, их средством и орудием, они все делают, чтобы человек перестал быть единством и целостно­стью, т.е. хо­тят, чтобы человек перестал быть личностью»(8).

Особенно ярко негативные черты техницизма проявляются в условиях «вторичной», догоняющей модернизации, когда техницизм возникает не орга­нически, но заимствуется извне. Существование такого заимствованного тех­ницизма на фоне традиционной культуры приобретает форму культа ма­шины: «Коммунизм целиком принимает от капиталистической цивилизации, – писал Бердяев, – этот гипер-машинизм и техницизм и создает настоящую религию машины, которой поклоняется как тотему»(9). В сущности, такой типичный для стран «вторичной модернизации» феномен как машинный фе­тишизм явля­ется продуктом сращивания передовых западных технологий и традиционной системы ценностей. А.Ахиезер утверждает, что в советской России: «Машина рассматривалась... в качестве модели жизни общества и одновременно могу­щественной силы, способной разрешать все проблемы в условиях социа­лизма»(10). Главное противоречие техницизма, которое Шпенглер выразил в форме метафоры: «Творение поднимается на творца»(11), – преодолевается в сфере гуманистической культуры, где тех­ника осмысливается не как цель, но как средство обеспечения существования человека. В пространстве гуманисти­ческой культуры происходит «снятие» важнейшей антиномии техницизма – противоречия между необходимостью использования техники человеком и возможностью автономизации техники. Это «снятие» осуществляется за счет утверждения культуротворческой мис­сии человека, выделения личности как субъекта самоорганизации культуры и общества. Такая расстановка сил не только исключает возможность абсолю­тизации роли техники как движителя культурного развития, не только воз­вращает ей статус средства обеспечения существования человека, но и соз­дает нравственный фундамент для коэволю­ционного развития человека, тех­ники, природной среды. О необходимости пре­одоления разрыва между тех­ницизмом и гуманизмом писал Т.В.Адорно, пола­гающий, что: «В обществе, устроенном соответственно человеческому досто­инству, техника не только была бы освобождающим фактором, но и обрела бы сама себя»(12).

Из всего этого можно сделать вывод, что монологические стратегии от­ношений между различными формами культуры контрпродуктивны, и лишь диалог задает основания для развития каждой из этих форм.