Глава шестая. Проблема «Христа» до Христа

 

Проблема «Христа» до Христа – это, в общем, проблема земных корней христианства, происхождения его образов, сказаний, обрядности. Для догматического богословия сама постановка такого вопроса еретична. Христианство для него – результат божественного откровения, «божьего глагола». Оно беспрецедентно и уникально. Оно «выработано» на небесах. Люди получили его в готовом виде, через воплотившегося в Иисусе бога. Причем это относится не только к вероучению, но и к организации. Церковь – тело Христово. Это своего рода материальное выражение духоносного учения. И оно, разумеется, не творение людей.

Следует, однако, заметить, что эти положения вызывали сомнения даже на заре истории христианства. Уже тогда было обращено внимание на многие совпадения обрядности, ритуалов и некоторых идей этой новой религии с дохристианскими. В этом отношении наиболее яркие примеры дает митраизм; его сходство со многими элементами христианства просто поразительно. Так, в мифах о Митре говорится, что он – сын верховного бога неба, что он родился в пещере, что узнавшие об этом пастухи пришли приветствовать его и принесли дары. Когда он вырос, он совершил различные чудеса, спасшие мир. Впоследствии Митра, собрав своих учеников на последнюю вечерю, вкушал с ними хлеб и вино. Затем, вознесшись на небо к своему отцу, сделался посредником между богом и людьми.

В обрядах митр аистов много таких черт, которые позднее встречаются в христианстве. Это относится и к облачению жрецов (стихарь, риза, митра на голове) и к обстановке богослужения (свечи, лампады, каждение). Поклонники Митры по ходу богослужения опускались на колени, осеняли себя крестным знамением, пели священные гимны. Каждый седьмой день они праздновали «день Солнца», который в христианстве превратился в воскресенье («день господнего воскресения»), а рождество «непобедимого солнца Митры» они справляли 25 декабря – как раз в тот день, который христиане впоследствии набрали для своего «рождества Христова».

Некоторые из перечисленных здесь элементов сходства были замечены уже в первые века христианства. Их оказались вынужденными признать и сами апологеты. Пытаясь объяснить такое загадочное, с точки зрения церкви, обстоятельство, они приписали все это проделкам дьявола, который, стремясь внести путаницу и отвратить людей от истинного, христианского учения, заранее сотворил похожую на него, но ложную религию – митраизм. «Если бы кому угодно было спросить, – писал крупнейший христианский апологет рубежа II–III вв. н. э. Тертуллиан, – кто возбуждает и внушает ереси, я бы ответил: дьявол, который ставит своим долгом извращать истину и всячески старается в мистериях ложных богов подражать святым обрядам христианской религии. Он также погружает своих приверженцев в воду и обещает через крещение искупление грехов. Он ставит знак на челе воинов Митры, когда они посвящаются, приносит в жертву хлеб, представляет вид воскресения, предлагает одновременно венец и меч, запрещает жрецам жениться второй раз, имеет своих девственниц»[99].

Таким образом, проблема «Христа» до Христа – это проблема исторических предпосылок христианства, его места во всеобщей истории религии. Такая постановка вопроса в корне противоположна богословским и клерикальным взглядам. «Парадокс воплощения», божественное откровение, тезис об абсолютной исключительности Христа как личности и как носителя нового в целом и в своих элементах учения– все это, будучи сопоставлено с фактами дохристианских религиозных движений, оказывается совершенно несостоятельным.

 

* * *

 

Великий ритм природы, одним из проявлений которого является смена времен года, увядание и возрождение растительности, смерть живого организма и его воспроизведение в потомстве – все это получило разнообразное религиозное осмысление у древних. Наиболее распространено было олицетворение этих явлений в антропоморфных божествах, наделявшихся фантастической способностью воскресения после смерти. Древние полапали, что смерть и возрождение природы вызваны свойствами богов, ведавших этими разделами бытия. Древнее общество (за редкими исключениями) считало богов первичными, и не могло прийти к иному пониманию. Оно не могло с таких идеалистических позиций заключить, что первичны естественные явления и свойства природы и что как раз они‑то и породили представления об умирающих и воскресающих богах.

Самое происхождение таких представлений мифологически объясняется в одном из наиболее древних и ярких сказаний – вавилонском цикле об Иштар и ее возлюбленном Таммузе. Когда Таммуз был похищен богиней подземного царства Эрешкигаль, богиня земного плодородия и любви Иштар отправляется следом за ним, чтобы освободить его: «В страну без возврата… направилась Иштар, дочь Сина… К дому мрака… К дому, входящие в который не выходят, на стезю, не выводящую назад, к дому, вступающий в который изъят от света, к месту, где пищей служит прах, едой – земля, где не видят света и живут во мраке…»[100]. Однако ворота преисподней заперты. И богиня произносит угрожающую речь: «Привратник, открой твою дверь. Открой твою дверь, чтобы войти мне. Если ты не откроешь дверей и я не буду в состоянии войти, я разобью дверь, сломаю засов, сокрушу вереи, оторву створки, выведу покойников…» В конце концов Эрешкигаль отдает приказание привратнику впустить ее, и два божества, два противоположных начала, жизнь и смерть яростно сталкиваются. На первых порах (победа остается за Эрешкигаль. Она запирает Иштар в своем подземном дворце и насылает на нее шестьдесят болезней: «болезнь глаз – на глаза ее, болезнь сердца – на сердце ее, болезнь ребер – на ребра ее…». Однако это приводит к необычайному потрясению всех основ жизни. С исчезновением богини плодородия и любви эти свойства утрачивает и живая природа: исчезают брачные порывы, прекращаются рождение и рост. Тогда верховные боги убеждают Эрешкигаль выпустить Иштар, а вместе с нею и окропленного живой водой, воскрешенного бога Таммуза. Их возвращение восстанавливает нормальный ход вещей. Этой этиологической легендой древние вавилоняне пытались объяснить таинственный ритм увядания и возрождения живой природы.

Культ умершего и воскресающего бога Таммуза, первоначально распространенный в Двуречье и оттуда под видоизмененными названиями двигавшийся на запад, содержит ряд примечательных для нашей темы черт: летом, в месяц, носивший имя самого бога, происходил обряд оплакивания Таммуза. В течение месяца в его честь возносились воскурения и исполнялись траурные гимны. В них выражалась скорбь по поводу его смерти, рассказывалось о переживаниях Иштар, олицетворенных в стенаниях плакальщиц. «Когда он исчезает, – говорится в одном гимне в честь Таммуза, – она начинает стенать: „О мое дитя!“ Когда он исчезает, она начинает стенать: „О мой Даму!“ Плачут семьи, оставшейся без главы, подобно ее стенание. Плачу города, оставшегося без владыки, подобно ее стенание. Она плачет о траве без корней, она плачет о хлебе без колосьев… Она оплакивает поле, на котором не растет ни злаков, ни травы; она оплакивает пруд, из которого убежали рыбы; она оплакивает лужайку леса, оставшуюся без побегов…»[101]. В гимне хорошо отражена связь представлений о смерти Таммуза с тем увяданием растительности, которое в Вавилонии под влиянием палящего зноя происходило‑ как раз в это время года.

Культ этого умирающего и воскресающего бога справлялся и в Иерусалиме. И ветхозаветный пророк Иезекииль порицает еврейских женщин, отправлявших этот идолопоклоннический культ у самих ворот иерусалимского храма[102].

Воскресение Таммуза в Вавилоне приходилось на март – время расцвета растительного мира. Это был, по‑видимому, праздник ликования, которое вместе со всей живой, цветущей природой ощущал и человек. К сожалению, мы не располагаем более подробными сведениями об этом празднике воскресения; он слился здесь с другим праздником, посвященным богу Мардуку.

Как остроумно заметил известный английский этнолог Дж. Фрэзер, образ вавилонского Таммуза гораздо яснее отражается «в зеркале греческой мифологии» в виде божественного юноши Адониса. Адонис – это эллинизированный Таммуз, прошедший через горнило финикийского мифотворчества. Само его имя образовалось из семитического эпитета, придававшегося Таммузу. Адон – означает «господин». В греческом варианте Адонис рожден мирровым деревом. Богиня плодородия Афродита спрятала его при рождении в ларец и временно укрыла у владычицы подземного царства Персефоны. Однако последняя отказалась вернуть его. Спор этот, перенесенный на суд Зевса, был решен таким образом, что на треть года молодой бог должен был отправляться в подземное царство (т. е. умереть) с тем, чтобы потом воскреснуть. Существует также сказание, согласно которому Адонис был ранен на охоте диким вепрем и мученически умер, а безутешная Афродита отправилась в загробный мир, чтобы вернуть его к жизни.

У Лукиана сохранился интересный рассказ о культе Адониса в Библе и об оргиях, устраивавшихся там в его честь. «Говорят, – пишет Лукиан, – что оргии эти установлены в честь Адониса, раненного в этой стране вепрем. В память о его страданиях местные жители ежегодно подвергают себя истязаниям, оплакивают Адониса и справляют оргии, а по всей стране распространяется великая печаль. Затем, когда прекращаются удары и утихают плачи, приносят жертву Адонису как умершему, и на следующий день рассказывают, что он жив и удалился на небо; в то же время они бреют себе головы… Если же какая‑нибудь женщина не хочет остричь свои волосы, ее подвергают следующему наказанию: в течение одного дня она должна стоять на площади и продаваться; доступ на площадь открыт тогда только иностранцам, а плата, получаемая от них женщиной, приносится в дар Афродите…

В стране Библа есть еще и другое чудо – это река, текущая с Ливанских гор в море. Имя ее – Адонис. Каждый год она меняет свой цвет, делаясь кровавой. Впадая в море, она окрашивает его на далекое пространство и тем указывает библосцам время великой печали.

Рассказывают, что в эти дни на Ливане уязвляется Адонис, и его кровь, стекая в реку, меняет ее цвет. Отсюда река и получила свое имя. Так думает большинство. Мне же один библосец указал на другую, по его мнению истинную причину этого явления. „Чужестранец, – сказал он, – река Адонис протекает по Ливану, почва которого имеет красноватый оттенок. Свирепые ветры, поднимающиеся в эти самые дни, несут эту землю с большой примесью сурика в реку. Таким образом, земля эта, а вовсе не кровь Адониса, на которую указывают, придает реке кровавый цвет“»[103]. Скептический Лукиан приводит естественную причину изменения цвета реки. Однако большинство его финикийских современников расценивало это чудесное явление как подлинное свидетельство ежегодной мученической смерти Адониса в горах Ливана. Женщины‑плакальщицы в траурном шествии искали его, стенаниями и криками выражая свою скорбь. На улицах выставлялись плакальщицы Адониса с деревянными статуями бога. Затем по прошествии, видимо, семи дней бог в сознании своих поклонников воскресал. Кроме приведенного выше свидетельства Лукиана это же отмечает и христианский писатель IV в. Иероним.

На основе большого сравнительно‑исторического материала Фрэзер пришел к выводу, что в мистериях Адониса бога мог олицетворять живой человек, которого, возможно, даже насильственно умерщвляли как Адониса.

Празднества в честь Адониса справлялись в разных местах этого района Средиземноморья в различное время, но везде весной или летом. В Сирии это происходило весной, когда там цветет анемона, окрасившаяся, по поверью, от крови бога. У исследователей не вызывает сомнения связь культа Адониса с растительностью и земледелием.

Адонис – бог зерна, бог хлеба. Его насильственное умерщвление совершалось не только вепрем в горах Ливана, но и жнецами, срезающими колосья. «Оплакивание Адониса, – писал Дж. Фрэзер, – являлось по существу обрядом жатвы, предназначенным умилостивить бога хлеба, который во время жатвы погибал либо под серпами и косами жнецов, либо под копытами волов на току. В то время как мужчины убивали бога хлеба, женщины проливали по нем крокодиловы слезы и выражали величайшую скорбь и горесть для того, чтобы умиротворить совершенно резонно негодующего бога хлеба»[104].

Этот характер культа Адониса подтверждается, и так называемыми «садиками Адониса» – наполненными землей горшками, в которые высевались зерна ячменя и других злаков. Под действием солнца и влаги зерна быстро прорастали, олицетворяя таким образом смерть и возрождение самого бога и магически «способствуя» хорошему урожаю. Примечательно, что название места культа Адониса в Палестине – Вифлеем, Бет‑Лехем – переводится как «дом хлеба», это хорошо передает сущность самого культа. Показательно, что родиной Иисуса Христа Новый завет называет все тот же Вифлеем. И когда автор евангелия вкладывает в уста Иисуса аллегорическую фразу «Я есмь хлеб жизни», он пользуется оборотом, который и по содержанию и по заключенному в нем образу был бы вполне уместен и в устах чудесно рожденного от дерева мирры Адониса.

В этом отношении большой интерес представляет сравнительный материал, собранный Фрэзером в начале нашего века. Так, в Сардинии за некоторое время до Иванова дня (он приходится на период летнего солнцестояния) высевается с соблюдением определенных церемоний горсть ячменя или других злаков в специально сделанный сосуд из коры. Посев делается с таким расчетом, чтобы зерна проросли к празднику. В этом обычае, который приходится примерно на то же время, что и высевание «садиков Адониса» в дохристианские времена, исследователи видят пережиточное сохранение старого культа в новом облике – «Святой Иван заместил Адониса».

В Сицилии на пасху аналогичные «садики Адониса» вместе с изображениями умершего Христа клались в день святой пятницы в маленькие гробики – обычай, оценивающийся Фрэзером как пережиток культа Адониса под другим именем. «Когда мы вспоминаем, – пишет он, – о той ловкости, о той настойчивости, с которой церковь сумела привить новую веру к античному стволу язычества, нам невольно приходит мысль, что пасхальная инсценировка смерти и воскресения Христа является подражанием инсценировки смерти и воскресения Адониса, которая, как мы можем думать, совершалась в это время в Сирии. Тот тип безутешной богини, несущей на руках своего возлюбленного, который создан греческими художниками, весьма похож на „пиета“ христианского искусства и, может быть, даже послужил ей образцом»[105].

Умирающий и воскресающий бог Аттис во Фригии был тем же, чем Адонис в Сирии. Это было божество растительности (по преимуществу дух дерева), в дальнейшем мифотворчестве приобретшее антропоморфные черты и соответствующую «биографию». Одной из ее примечательных особенностей является рассказ о непорочном зачатии. Мать Аттиса, девственница нимфа Нана забеременела от плода миндального дерева (или граната), который она положила себе на грудь. Родившийся таким образом Аттис вырос прекрасным юношей и стал возлюбленным фригийской матери богов Кибелы. В дальнейшем он мученически погиб, по одной версии – убитый вепрем, по другой – в результате самооскопления.

Культ Аттиса складывался из открытых оргиастических празднеств, включавших обрядовую инсценировку смерти и воскресения бога, и мистерий‑таинств, к которым допускались лишь посвященные.

Открытые празднества начинались 22 марта. В этот день Аттис умирал. Его смерть олицетворяла срубленная сосна – ее наряжали в ткани и увенчивали цветами. Три дня мертвый бог находился в храме его возлюбленной Кибелы, и все это время производились разнообразные обряды оплакивания, причем кульминация приходилась на третий день – день крови, когда в оргиастическом трансе, под звуки флейт и барабанов жрецы наносили себе раны, а участники, опьяненные всеобщим психозом, тут же на улице оскопляли себя, повторяя «подвиг» самого бога. В конце концов изображение Аттиса или его статуя «погребались».

В ту же ночь инсценировалось возвращение бога из подземного царства. На месте погребения вспыхивал свет – символ воскресения. Заупокойные стенания сменялись радостными восклицаниями, а карнавальные шествия и веселые обряды следующих дней завершали собой пантомиму смерти и воскресения бога. Согласно одному древнему преданию, приводимому Фрэзером, распятие Христа относилось на 25 марта. Таким образом дата смерти Христа в этом предании как бы наслаивалась на дату смерти Аттиса.

О мистериях Аттиса мы знаем немного. Однако известно, что одним из их элементов было крещение кровью жертвенного быка. Посвящаемого опускали в яму, над которой на решетчатом помосте закалывался жертвенный бык. Омытый падающей сверху кровью, посвящаемый очищался от грехов и как бы возрождался заново. Значение этого обряда как нового рождения внешне выражалось в том, что исполнившего эту процедуру поили некоторое время, как новорожденного, молоком.

В мистериях Аттиса определенное место занимали ритуальные трапезы, когда вкушались хлеб и вино, освященные самой своеобразной сервировкой: тамбурин и кимвал – музыкальные инструменты оргиастических празднеств Аттиса здесь служили блюдом и бокалом. Считалось, что сакральная трапеза вводит участника в тесное общение с богом. Все эти черты уже в первые века христианства привели к сопоставлению культа Аттиса с культом Христа.

Египетский Осирис, брат и муж Исиды, согласно мифологии, дал своим подопечным законы, привил культурные навыки, обучил земледелию, виноградарству, виноделию, пивоварению и другим элементам цивилизации. На двадцать восьмом году жизни Осирис был предательски погублен своим братом Сетом. Неутешная Исида разыскала труп мужа. Обратившись в ястреба и летая над телом мертвого Осириса, она чудесно зачала. Затем в содружестве с другими египетскими богами и с помощью магических приемов и заклинаний – недаром древний мир признавал Египет классической страной колдовских наук – Исиде удалось вернуть мужа к жизни, и воскрешенный Осирис стал царем мертвых и судьей в загробном судилище.

Некоторые египетские обряды позволяют думать, что в одной из своих ипостасей Осирис выступает как божество хлеба. Полагают, что жатва у египтян начиналась с инсценировки скорби и стенаний над первым снопом нового урожая, сопровождавшихся призывами к Исиде. Этот обряд не выходит за круг обычных представлений земледельческих народов древности, считавших первый или последний сноп местопребыванием духа хлеба, в роли которого в данном случае выступает Осирис. Еще в большей мере это олицетворение его в хлебном злаке проявляется в изображении Осириса в фиванском святилище Исиды. Здесь из его мертвого тела пробиваются колосья ячменя, и жрец поливает прорастающее жнивье. Любопытная деталь: небольшой кувшин, из которого производится полив, завершается в верхней части крестом – давним дохристианским символом жизни; крестами же украшена и нижняя часть изображения. Таким образом, Осирис предстает здесь как умирающее и воскресающее божество растительности. Его связь с погребенным в землю зерном, возрождающимся в колосе, очевидна. Это дополнительно подтверждается неоднократно встречавшимися в погребениях своеобразными изображениями Осириса, сделанными из тростника, тканей и земли, в которую в свое время сеяли семена ячменя. Небезынтересно, что в некоторых случаях эти семена, по‑видимому уже после погребения, проросли, будучи для современников неопровержимым залогом возвращения к жизни и самого бога.

Осирис как воскресающее божество изображен и на барельефах храма Осириса в городе Дендера (Верхний Египет, в 60 км от Фив). На одном из них виден мертвый Осирис, неподвижно лежащий на ложе подобно мумии. Затем мы видим его пробуждающимся от смертного сна. Он приподнимается и как бы оглядывается. Далее он уже представлен стоящим вместе со своей супругой Исидой. Осирис воскрес!

Прорастающий Осирис. Изображение в храме Исиды. Фивы.

 

Одной из примечательных черт культа Осириса является то, что современники усматривали в сказаниях о его возрождении залог своего собственного воскресения. «Если он (Осирис. – М. К.) жив, – говорится в одной заупокойной формуле, – то (имя рек) будет жив; если он не умрет, то и (имя рек) не умрет; если он не будет уничтожен, то и (имя рек) не будет уничтожен»[106].

Представления о прямой связи между судьбой Осириса и их собственной побуждали египтян выработать заупокойный ритуал, имитирующий таинства оживления бога. Плакальщицы воспроизводили заупокойный плач сестер Осириса. В специальном тексте с незыблемыми формулами, где каждый раз менялось лишь имя очередного умершего, последний отождествлялся с самим Осирисом. В представлениях современников он принимал божий образ, он получал удел с блаженными. Прославленные духи кланялись ему и целовали прах его ног. Перед ним отверзались врата неба и врата прохлады и сам солнечный бог Ра, беря его за руку, вел к двум святилищам неба и помещал на трон Осириса.

Все это должно быть дополнено еще идеей «страшного» загробного суда, перед которым, по представлениям египтян, неизбежно должен предстать каждый после своей смерти. В так называемой Книге мертвых – собрании различных магических формул, заклинаний и сведений о маршруте посмертного путешествия покойного большой интерес представляет 125‑я глава, в которой описывается загробный суд Осириса. В зале «обоюдной правды» на престоле восседает Осирис. Вокруг – его свита: бог Тот, ведущий протокол судебного разбирательства, собакоголовый бог Анубис, разводящий умерших и взвешивающий их дела, «Пожиратель» – чудовище с головой гиппопотама и туловищем льва, расправляющийся с грешниками, и еще 42 бога, «которые живут, подстерегая злых и питаясь их кровью в день их отчета об образе жизни», т. е. в день страшного суда.

Суд Осириса. С древнеегипетского папируса.

 

Перед Осирисом – весы с двумя чашами. На одну из них кладется сердце умершего – олицетворение его добрых или злых дел. На другую – перо. Для того чтобы умерший был оправдан и получил удел с блаженными, необходимо, чтобы дела его были легче пера, т. е. чтобы он был безгрешен.

В ходе судебного разбирательства он произносит речь, содержащую ряд нравственных установлений (мы их встретим и в моральном кодексе христианства). «Вот я пришел к тебе, – говорит умерший, обращаясь к Осирису, – я принес к тебе правду; я возбраняю лжи доступ к тебе, я не творил неправды относительно людей; не знал я ничего недостойного, не творил зла; не делал того, что мерзость перед богами; не осуждал слугу перед его начальником, не делал больным, не заставлял плакать, не убивал, не возбуждал к убийству, не обращался ни с кем дурно, не уменьшал жертвенных хлебов, не отнимал заупокойных приношений; не прелюбодействовал, не был развратен в храме родного бога, не прибавлял на весы, не уменьшал веса… Не отнимал молока изо рта детей, не сгонял коз с пастбища; не ловил птиц богов, не ловил и рыб в их прудах; не удерживал я воды во время ее разлива, не преграждал я рукава воды во время его течения; не гасил я огня в его время; не преступал срока относительно жертв; не прогонял стад из имущества бога; не задерживал бога во время процессии. Я чист, я чист, я чист…»[107] И чтобы все же не открылось какое‑либо прегрешение, он заклинает сердце «замкнуть свои уста» и не свидетельствовать против него во время взвешивания.

Таким образом, в культе Осириса содержатся некоторые идеи, встречаемые позднее в христианстве: смерть и воскресение, связь между воскресением бога и человека, посмертный суд, связь между земной греховностью и загробным воздаянием. Популярность культа Осириса и Исиды способствовала пропаганде этих идей в пределах Римской империи.

Выше уже говорилось о распространении культа Митры, имевшем сходство с некоторыми чертами христианства, что побудило ранних апологетов сослаться на подрывную деятельность дьявола. Действительно, в культе, идеологии и мифотворчестве митраизма немало таких этических и ритуальных установлений и сказаний, которые нетрудно заметить и в более позднем христианстве. Митра выступает как божественный посредник между верховным богом неба Ормуздом и человечеством. Исследователи склонны сопоставить его по значению и функциям с христианско‑гностическим Логосом – «Словом», которое в христианских мифах о непорочном зачатии Марии превращается в Иисуса Христа. Митра – божественный воитель, и его последователи должны, подобно ему, вести активную борьбу со злом. Митраизм исповедует идею загробного суда и посмертного воздаяния, а сам Митра – верховный судья на этом судилище, которое происходит где‑то между небом и землей, у моста, ведущего на небо. Там нелицеприятно взвешиваются на весах дела людей, и если злые дела перевешивают, душа умершего падает в бездонную пропасть.

Видное место занимает в митраизме идея конца мира, последней схватки сил добра с силами зла.

Жертвоприношение Митры. Рим. Ватикан.

 

В этом сражении Митра должен вторично явиться на землю как мессия и спаситель. Этой религии присуща и идея воскресения мертвых, причем, почти совсем как позднее у христиан, митраизм утверждает, что каждая душа возвратится в свое прежнее тело; в процессе воскресения все пройдут очищение огнем и только праведные выйдут целыми из этого испытания.

Мы уже отмечали некоторую общность митраистских обрядов и оказаний о рождении с аналогичными христианскими идеями и обрядами. Можно привести еще несколько примеров подобного рода. При посвящении в таинства Митры имела место ритуальная трапеза, в которой освященные хлеб и вино (или вода), по мнению некоторых исследователей, выражали идею причащения. Любопытно, что на хлебцы, там употреблявшиеся, наносился знак креста. Знак креста на лбу посвящаемого и крещение водой или кровью также были одним из элементов посвящения.

Оценивая совпадения такого рода как закономерные, частью неосознанные, частью же умышленные заимствования христианства у его «языческих» предтеч, Фрэзер рассматривал их как свидетельства того компромисса, «который церковь в час своего торжества вынуждена была заключить со своими побежденными, но еще опасными противниками. Непреклонный протестантизм первых проповедников с их пламенным отвержением язычества уступил место более гибкой политике, более удобной терпимости и широкой снисходительности предусмотрительных церковников, которые отлично понимали, что если христианство хочет покорить мир, то оно может добиться этого только смягчая слишком строгие и суровые принципы своего основателя, расширяя помаленьку узкую дверь, которая ведет к спасению»[108].

 

* * *

 

Для некоторых читателей, вероятно, будет небезынтересным и, возможно, неожиданным узнать, что само наименование христианского богочеловека, от которого произошло название этой религии, имеет нехристианское происхождение. Греческое слово «христос» не было именем собственным. Оно произведено от глагола, означающего в переводе «намазывать». Отсюда слово «Христос» означает «помазанник». Но в свою очередь это слово всего лишь перевод с более раннего древнееврейского «машиах» – помазанник, мессия.

Таким образом, происхождение этого слова уводит нас к Ветхому завету, где понятие мессии вырабатывается за много столетий до христианства. Специфика политической истории Иудеи, делавшая ее объектом многократных нападений разных держав древнего мира, породила здесь идею мессии, помазанника – царя, который в отличие от предшествующих царей будет в состоянии отразить все опасности, грозящие его народу, восстановить его политическую независимость и приведет его к торжеству над врагами. К этим чаяниям присоединяются утопические мечты об идеальном будущем мире (однако мире земном), которые противопоставляются порокам современного общества. «Горе вам, – говорит автор Первоисайи, обращаясь к богачам соплеменникам, – прибавляющие дом к дому, присоединяющие поле к полю, так что другим не остается места, как будто вы одни поселены на земле» (5, 8). «Перестаньте делать зло, – говорит он в другом месте, – научитесь делать добро, ищите правды, спасайте угнетенного, защищайте сироту, вступайтесь за вдову… князья твои законопреступники и сообщники воров; все они любят подарки и гоняются за мздою; не защищают сироты, и дело вдовы не доходит до них» (1, 16–17, 23). «Горе замышляющим беззаконие, – читаем мы у Михея, – и на ложах своих придумывающим злодеяния, которые совершают утром на рассвете, потому что есть в руке их сила! Пожелают полей – и берут их силой; домов – и отнимают их; обирают человека и его дом, мужа и его наследие» (2, 1–2).

Этим обличениям, в какой‑то степени отражающим остроту социальных противоречий, противопоставлялись иллюзорные картины социальной справедливости после прихода ожидаемого мессии: «Он будет судить бедных по правде, – рисует Первоисайя счастливое будущее, – и дела страдальцев земли решать по истине; и жезлом уст своих поразит землю, и духом уст своих убьет нечестивого… Тогда волк будет жить вместе с ягненком, и барс будет лежать вместе с козленком, и теленок и молодой лев и вол будут вместе, и малое дитя будет водить их… Не будут делать зла и вреда на всей святой горе моей, ибо земля будет наполнена ведением господа, как воды наполняют море» (11, 4, 6, 9).

Здесь речь еще идет о земном царе из династии царя Давида, но являющимся ставленником самого бога Ягве, проводником его установлений и потому пользующимся его полной поддержкой.

В пророческой литературе этого круга имеется ряд отрывков, в которых христианские апологеты усматривают предсказания событий, связанных с евангельским Христом. Так, в одном месте Первоисайя, «пророчествуя» о событиях своего времени и опасности нападения на Иудею коалиции соседних государств, говорит, что этого не следует опасаться, ибо не успеет младенец, сейчас зачатый, научиться отличать плохое от хорошего, как эта опасность исчезнет. Вот как об этом говорится у Первоисайи: «Се дева во чреве приимет и родит сына и нарекут ему имя Еммануил. Он будет питаться молоком и медом, доколе не будет разуметь отвергать худое и избирать доброе; ибо прежде чем этот младенец будет разуметь отвергать худое и избирать доброе, земля та, которой ты страшишься, будет оставлена обоими царями ее» (7, 14–16).

Смысл этого места вполне определенный. Но автор евангелия от Матфея, конструируя сказание о непорочном зачатии Иисуса как свершение «реченного через пророков», приводит в качестве доказательства именно этот отрывок (1, 20–23).

Представляет интерес отрывок из Второисайи, где автор, живший на несколько столетий позже Первоисайи, рисует образ мессии, сложившийся в его время. Теперь мессия уже страдалец, который своей безропотностью, добровольными страданиями и смертью искупает грехи народа. «…Он взошел пред ним (богом. – М. К.) как отпрыск и как росток из сухой земли… Он был презрен и умален пред людьми, муж скорбей и изведавший болезни, и мы отвращали от него лицо свое; он был презираем, и мы ни во что ставили его. Но он взял на себя наши немощи и понес наши болезни; а мы думали, что он был поражаем, наказуем и уничтожен богом. Но он был изъязвлен за грехи наши и мучим за беззакония наши; наказание мира нашего было на нем, и ранами его мы исцелились. Все мы блуждали, как овцы, совратились каждый в свою дорогу – и господь возложил на него грехи всех нас. Он истязуем был, но страдал добровольно и не открывал уст своих; как овца, ведом был он на заклание, и как агнец пред стригущими его безгласен, так он не отверзал уст своих. От уз и суда он был взят; но род его кто изъяснит? Ибо он отторгнут от земли живых; за преступления народа моего претерпел казнь. Ему назначили гроб с злодеями, но он погребен у богатого, потому что не сделал греха, и не было лжи в устах его; когда же душа его принесет жертву умилостивления, он узрит потомство долговечное, и воля господня благоуспешно будет исполняться рукою его. На подвиг души своей он будет смотреть с довольством; через познание его, он праведник, раб мой оправдает многих и грехи их на себе понесет. Посему я дам ему часть между великими и с сильными будет делить добычу за то, что предал душу свою на смерть и к злодеям причтен был тогда, как он понес на себе грех многих и за преступников сделался ходатаем» (53, 2–12).

Мы привели знаменитую 53‑ю главу Второисайи. В ней отражены уже новые представления современников об иудейском мессии. Однако он здесь еще не бог. Пророк прочит ему за его страдания удел «с великими». Тем не менее христианство сочло эту главу пророческим предсказанием об евангельском Иисусе Христе.

В книге Даниила, датируемой первой половиной II в. до н. э., дан другой образ: «Видел я, – говорится там, – в ночных видениях, – вот, с облаками небесными шел как бы сын человеческий, дошел до ветхого днями и подведен был к нему. И ему дана власть, слава и царство, чтобы все народы, племена и языки служили ему; владычество его – владычество вечное, которое не прейдет и царство его не разрушится» (7, 13–14).

Примечательно, что в русском переводе этого места Ветхого завета содержится упоминание «Христа владыки», создающее иллюзию, будто Даниил за два столетия до христианства прямо называет евангельского Христа (9, 25). Однако достаточно обратиться к еврейскому оригиналу, чтобы убедиться, что здесь употреблено не имя собственное, а всего лишь знакомое уже нам слово «машиах» (помазанник, мессия), которое неоднократно встречается в ветхозаветных произведениях.

Таковы иудейские корни проблемы «Христа» до Христа.

Христианское богословие выдает рассмотренные выше отрывки за доказательство чудесного предвидения ряда черт образа евангельского Христа. Однако нетрудно понять, что здесь вопрос перевернут с ног на голову. Не Второисайя и не Даниил пророчески предсказали образ евангельского Христа, а авторы новозаветных произведений творили своего богочеловека, используя ветхозаветные пророчества о мессии. Это положение вполне очевидно и подтверждается неоднократно встречаемой в евангелиях фразой: «Да сбудется реченное через пророков». Имея перед собой такую цель, авторы новозаветных произведений легко достигали в творимом ими образе сходства с пророческими мессиями.

 

* * *

 

Кумранские открытия, по выражению одного зарубежного журналиста, вызвали бурю как в кругу ученых, так и среди широкой публики. Причиной этому было некоторое сходство идеологии, обрядности, социальных идеалов между кумранским и раннехристианским движениями. Сходство это выявилось в результате сопоставления некоторых свитков Мертвого моря с новозаветными произведениями. При этом наиболее сенсационными оказались кумранские оказания о некоем безымянном «учителе праведности». Они дошли до нас в маленьких фрагментах, разбросанных в разных произведениях кумранского круга. Взятые по отдельности эти отрывки глухо говорят о своем герое. Однако в совокупности они позволяют уловить канву какого‑то широко распространенного в кумранской среде повествования об «учителе праведности», его «духоносной» деятельности, неравной борьбе с безымянным «нечестивым жрецом», его насильственной смерти и ожидании его возвращения в «конце дней».

Как можно понять, «учитель праведности» был главой или основателем кумранской общины. Он охарактеризован как «избранник божий», посланный свыше, чтобы вести своих соотечественников по начертанному богом пути. Кумранские авторы, писавшие об этом, по‑видимому, считали учение «учителя праведности» откровением: оно получено «из уст бога», оно раскрывает «все тайны слов его пророков», оно же послужит и к спасению всех уверовавших в него.

Учение этого божьего посланца нашло себе приверженцев. Надо полагать, это были те «сыны света» – кумранская община, в среде которой и сохранились сами сказания. Однако в дальнейшем «учителя праведности» пост<