Юридический анализ квалифицирующих признаков клеветы

 

После вступления в законную силу Федерального закона № 420 от 07 декабря 2011 года «О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации и отдельные законодательные акты Российской Федерации»^[56] российский уголовный закон был до­полнен новой статьей, предусматривающей ответственность за клевету (ст. 128¹). В ней, помимо ранее имевшихся в ст. 129 квалифицирующих и особо квалифицирующих признаков, добавились два новых. Таким образом, рас­сматриваемая статья УК стала состоять из пяти частей, две из которых до настоящего времени не подлежали толкованию в науке уголовного права. Основной состав клеветы был подробно исследован в предыдущем параграфе. Однако, было принято решение исследовать квалифицирующие признаки в отдельном параграфе, поскольку это позволит ответить на множество во­просов, связанных с указанными изменениями законодательства.

Часть 2 статьи 128¹ УК РФ содержит квалифицирующий признак -клевета, содержащаяся в публичном выступлении, публично демонстрирующемся произведении или средствах массовой информации.

Применительно к клевете, публичное ее совершение является квалифи­цирующим деяние признаком. Действительно, когда клевета приобретает публичный характер, ее общественная опасность усиливается, поскольку она направлена на более широкую аудиторию. Распространение само по себе наступает при оглашении сведений хотя бы одному лицу, однако, следует установить, когда оно приобретает публичный характер. Понятия публично­сти не имеется ни в тексте УК РФ, ни в постановлениях Пленума ВС РФ. В связи с этим, признак публичности, на наш взгляд, подлежит отдельному толкованию.

В общеязыковых источниках под «публичным» понимают:

«1. Совершающийся в присутствии общества, публики, открытый, гласный. Публичное выступление. Публично (нареч.) сознаться в своих про­ступках. Публичная лекция. Публичный доклад.

2. Общественный, находящийся в распоряжении общества, устроен­ный для общества, не частный (устар.). Публичные здания. Публичный му­зей. Публичная библиотека»^[57].

Под публичным выступлением различными авторами понимаются со­брание, митинг, демонстрация и другие подобные устные формы общения граждан.

Освещение криминализационных пределов злоупотребления правом на свободу слова не является простой задачей. Прежде всего, несмотря на традиционный характер самой конструкции «злоупотребление правом», она до настоящего времени выступает предметом острой научной полемики и, как следствие, доктриной чётко не определена. Взгляды на содержание, природу и значение злоупотребления правом разнятся принципиально - от признания его лишённым всякого смысла как соединяющего взаимоисключающие понятия: «право» и «злоупотребление», до придания ему статуса самостоятельного типа правового поведения. Если попытаться систематизировать всё многообразие мнений относительно определения злоупотребления правом, то, пожалуй, можно выделить следующие четыре подхода:

1) злоупотребление правом представляет собой правонарушение, заключающееся во вредоносном осуществлении лицами принадлежащих им субъективных прав. Подобный тезис можно встретить как в исследованиях по общей теории права. Так, например, С. Г. Зайцева в своей работе обосновывает положение, что «всякое злоупотребление правом - это всегда противоправное действие, бездействие либо решение, поскольку в результате осуществления ситуации со «злоупотреблением правом» всегда нарушается принцип недопустимости злоупотребления правом, нашедший своё закрепление в ч. 3 ст. 17 Конституции Российской Федерации»^[58]. Вместе с тем весьма часто такое понимание злоупотребления правом встречается и в узкоотраслевых исследованиях. В. П. Грибанов отмечает, что злоупотребление правом представляет собой «особый тип гражданского правонарушения, совершаемого управомоченным лицом при осуществлении им принадлежащего ему права, связанный с использованием недозволенных форм в рамках дозволенного ему законом общего типа поведения»^{[59] [60]}.

В свою очередь Е. В. Рябцева пишет, что «злоупотребление субъективным правом представляет собой особую форму противоправного поведения участника уголовно-процессуальных отношений, при которой виновное осуществление субъективного права причиняет необоснованный вред или создаёт условия для причинения такого вреда правам других лиц, организаций или иных субъектов права, а также противоречит общим принципам и назначению уголовного судопроизводства»;

2) злоупотребление правом представляет собой правомерное деяние, поскольку лицо так или иначе в своём поведении не выходит за пределы предоставленного ему субъективного права. Апологеты данного подхода особо подчёркивают, что правонарушения, ставшие результатом нарушения установленных запретов на злоупотребление правом, некорректно рассматривать в качестве такового по той простой причине, что при таких обстоятельствах лицо действует уже не на основании своего субъективного права. Из этих же соображений обосновывается вывод, что неправильно

использовать сам термин «злоупотребление правом» для обозначения правонарушений, появившихся вследствие имеющихся запретов злоупотребления правом^[61];

3) злоупотребление правом представляет собой двойственное явление, поскольку может проявляться как в правомерном поведении, так и в правонарушении^[62][63]. Демаркирующим критерием между правомерным злоупотреблением правом и противоправным является характер причинённого вреда. В случаях, когда причинение конкретного вреда общественным отношениям выделено в качестве самостоятельного основания для признания деяния противозаконным, то следует говорить о противоправном злоупотреблении правом, если не выделено - о правомерном. В рамках данного подхода О. Н. Бармина обосновывает, что «злоупотребление правом может проявляться в трёх основных формах: вредоносное поведение, в отношении которого отсутствуют карательные нормы, правонарушение и преступление»;

4) злоупотребление правом представляет собой самостоятельный тип правового поведения. Так, Н. А. Дурново пишет: «...не являясь ни правонарушением, ни правомерным поведением, злоупотребление правом представляет собой юридически допустимые действия субъекта по осуществлению своего права в границах принадлежащего ему субъективного права, нарушающие пределы осуществления субъективного права или не нарушающие данные пределы, но являющиеся социально вредными и общественно порицаемыми и причиняющие вред правам, свободам и интересам других участников общественных отношений»^[64].

Такой подход развивает В. И. Крусс, отмечая, что «неспособность разграничить злоупотребление правом и преступление или административное

правонарушение даже в случаях терминологической близости следует признать своего рода позитивистской близорукостью» ^[65]. По мнению автора, злоупотребление правом - это конституционно недопустимое (неправомерное по сути) формально законное недобросовестное деяние (действие или бездействие) субъекта права, нарушающее права и свободы человека и гражданина и способное причинить вред частным или публичным конституционным интересам, а также другим конституционным ценностям.

Злоупотребление правом относится к сфере неправомерного (неконституционного). Однако в отличие от правонарушения оно не связано с нарушением установленных законом норм, в которых конкретизированы составы противоправных деянии.

Как нетрудно заметить, основным предметом расхождения в понимании природы и содержания злоупотребления правом выступает вопрос о том, действует ли злоупотребляющее лицо в пределах предоставленного субъективного правомочия или всё же необходимо вести речь о совершенно ином юридическом явлении - самостоятельном правонарушении, связанном с имеющимися формальными ограничениями реализации того или иного права, когда лицо сознательно как бы выходит за пределы дозволенного поведения, нарушает нормативные предписания, а значит уже действует не по праву и, следовательно, уже не может им злоупотребить.

Было бы крайне самонадеянным взять на себя смелость разрешить в рамках настоящего, частного по своему предмету, исследования столь сложную общетеоретическую проблему, не теряющую своей актуальности на протяжении многих поколений учёных-юристов. В этой связи правильнее и, конечно же, честнее обозначить собственное предпочтение относительно обозначенных выше подходов, принимая во внимание не только имеющуюся в литературе аргументацию, но и специфику разрабатываемой нами темы.

В общеправовом смысле запрет на злоупотребление правом содержится в ч. 3 ст. 17 Конституции РФ, согласно которой осуществление прав и свобод человека и гражданина не должно нарушать права и свободы других лиц.

В ст. 10 ГК РФ также содержится запрет общего характера на злоупотребление лицом субъективным правом: не допускается осуществление гражданских прав исключительно с намерением причинить вред другому лицу, действия в обход закона с противоправной целью, а также иное заведомо недобросовестное осуществление гражданских прав (злоупотребление правом).

Как представляется, содержание данных положений так или иначе подводит к выводу о том, что реализация лицом предоставленного ему субъективного правомочия в отдельных случаях при наличии злонамеренности может вторгаться в сферу других охраняемых законом интересов личности, общества и государства, а также причинять вред. Ввиду этого приведённые выше утверждения отдельных авторов о том, что сама конструкция «злоупотребление правом» обладает внутренним противоречием и не имеет права на существование, представляются дискуссионными. Сама жизнь убеждает в том, что и право, несмотря на свое социальное предназначение, при определенных обстоятельствах может стать средством причинения вреда. Вопрос о том, является ли такое поведение правонарушением либо специфической формой вредоносного, упречного, но ненаказуемого в правовом смысле поведения, на наш взгляд, в целом имеет юридико-технический характер. Иными словами, мы в большей мере склоняемся к позиции А. А. Малиновского и О. Н. Барминой, которые утверждает, что в отдельных случаях лицо может, злоупотребляя предоставленным правом в ущерб другому субъекту правоотношений, оставаться в рамках правомерного поля, не рискуя подвергнуться мерам юридической ответственности, то есть действовать в целом правомерно.

Таким образом, применительно к нашему исследованию злоупотребление правом на свободу слова как осуществление лицом субъективного права на распространение в любой форме идей, мнений, убеждений и другой информации, в противоречии с его социальным назначением может иметь как объективно противоправный, в том числе преступный, характер, так и оставаться в целом правомерным, хотя и порицаемым поведением (например, при осуществлении лицом призывов к массовому отказу от исполнения гражданских обязанностей (участия в голосовании на выборах, уплаты штрафов, налогов и т.п.), прохождения вакцинации и др.).

Не менее значимым является вопрос о том, что составляет само содержание злоупотребления правом на свободу слова. Полагаем, что использование гарантированного Конституцией Российской Федерации права на свободное распространение информации, высказывание собственных мыслей, убеждений и мнений может приобретать злонамеренный характер по двум самостоятельным критериям, которые при определённых обстоятельствах могут и совпадать. Во-первых, злоупотреблением правом на свободу слова является распространение сведений, в результате которого причиняется вред или создается угроза причинения вреда охраняемым законом интересам личности, общества или государства. В зависимости от содержания распространяемой информации система таких злоупотреблений может быть представлена следующими элементами:

1) злоупотребления правом на свободу слова, связанные с распространением конфиденциальной информации (ст. 137, ст. 138, ст. 146, ст. 155, ст. 183, ч. 2 ст. 185⁶, ст. 275, ст. 276, ст. 283, ст. 310, ст. 311, ст. 320 УК РФ);

2) злоупотребления, заключающиеся в негативном информационном воздействии на состояние психического благополучия отдельного человека либо общества в целом (ст.ст. 110-110, ст. 119, ст. 151, ст. 230, ст. 240, ст. 242, ст. 242¹ УК РФ);

3) злоупотребления, связанные с распространением недостоверной (ложной) информации (ст. 128¹, ст. 185³, ст. 298¹, ст. 306, ст. 307 УК РФ);

4) злоупотребления, заключающиеся в распространении оскорбительной информации (ст. 297, ст. 319, ст. 336 УК РФ);

5) злоупотребления, связанные с вовлечением в осуществление преступной деятельности (ч.ч. 3 и 4 ст. 33, ст. 150, ч. 1 ст. 205, ст. 205, ч. 3 ст. 212, ст. 280, ст. 280¹, ст. 282, ст. 354, ст. 354 ч. 2 ст. 361 УК РФ)^[66][67].

Во-вторых, злоупотребление правом на свободу слова может быть связано не столько с характером распространяемой информации, сколько с избранным лицом способом манифестации своих убеждений, взглядов и т.п. А. А. Малиновский справедливо пишет, что с точки зрения отношения общества и государства к способам осуществления права его гражданами (и другими субъектами права) следует отнести следующие способы: социально одобряемые, социально приемлемые, социально осуждаемые, социально вредные и социально недопустимые способы.Так, 8 июня 2016 года суд признал художника Петра Павленского виновным в повреждении объекта культурного наследия по ст. 243 УК РФ. Согласно материалам дела, 9 ноября 2015 года Павленский облил бензином и поджег входную дверь здания ФСБ на улице Мясницкая в Москве. Эту акцию - «Угроза» - он посвятил уголовным делам о терроризме, которые возбуждала и расследовала ФСБ. В частности, так он выразил протест против уголовного дела украинского режиссера Олега Сенцова^[68].

Таким образом, злоупотреблением правом на свободу слова можно признать как пропаганду экстремизма путём массовой рассылки электронных сообщений, то есть способом, который сам по себе не является противозаконным, так и призывы к бескомпромиссной борьбе с коррупцией, распространяемые, однако, путём порчи имущества в общественных местах (например, путём нанесения надписей на зданиях органов государственной

власти), неправомерного доступа к информационным ресурсам публичных организаций и учреждений с последующей модификацией информации и т.п.

В отечественной теории уголовного права сама категория «пределов криминализации» используется крайне редко, можно сказать эпизодически. Гораздо чаще авторы оперируют такими категориями как «основание», «принципы», «критерии» и «правила» криминализации. А. Д. Антонов пишет по этому поводу: «Существует объективная система обоснования уголовноправового запрета, включающая в себя основания криминализации, которые выражают объективную необходимость установления уголовной ответственности за деяние, и системные принципы криминализации, обусловленные требованием внутренней логической непротиворечивости норм права.

В. Н. Кудрявцевым была сформулирована известная система принципов криминализации, которая в упрощенном представлении может быть сведена к четырем максимам: 1) потребность в запрещении деяния; 2) допустимость такого запрещения; 3) практическая возможность реализации запрещения и 4) его целесообразность^{[69] [70]}.

Таким образом, учение о криминализации главным образом складывается из анализа вопросов о том, что может выступать надлежащим (социально обоснованным) поводом для конструирования нового уголовно-правового запрета и каким юридико-техническим требованиям эта новелла должна соответствовать. В содержательном отношении пределы криминализации, конечно же, весьма близки основаниям и принципам (правилам, критериям) криминализации. Вместе с тем пределы криминализации переносят фокус с объективных условий и юридико-технических требований, которыми должен руководствоваться законодатель, принимая решение о дополнении уголовного закона, на те абсолютные, сложившиеся естественным образом границы, которые субъект публичной политической власти переступать не вправе в условиях построения демократии и правовой государственности, признания незыблемой ценностью свободное развитие и самовыражение человека, его индивидуализацию.

В связи с этим вопрос о пределах криминализации злоупотребления правом на свободу слова необходимо рассматривать в рамках проблемы более общего порядка - пределов осуществления функций государства в целом. В связи с этим интерес представляет позиция Т. В. Милушевой: «Пределы деятельности государственной власти формируются в результате её устойчивого взаимодействия с явлениями окружающей (природной и социальной) действительности, а также деятельности властных субъектов в соответствии с целями и задачами общественного развития, ценностями и интересами (субъективный аспект). Единство объективного и субъективного проявляется в осознании властными субъектами существующей исторической реальности, появлении интереса и действия (стремления) творчески преобразовать реальность, ориентируясь при этом на достижение общественной полезной цели»^{[71] [72]}.

Полагаем, что в самом обобщенном виде под пределами криминализации злоупотребления права на свободу слова следует понимать солидаризующиеся с требованиями общественной морали, а равно с картиной мира, сложившейся в общественном сознании, нормативно определённые границы (ограничения) вмешательства органов законодательной власти в сферу индивидуальной автономии личности, связанной с реализацией права на свободу слова, посредством признания деяния преступлением, закрепления его признаков в уголовном законе и установления наказания.

Нельзя не отметить, что предлагаемое нами определение пределов криминализации отражает их зависимость прежде всего от социокультурных особенностей, национальных традиций и форм человеческого общения, то есть

по сути от общественных представлений о недопустимых формах использования языка. В связи с этим нормативность ограничения (предела) криминализации свободы слова выступает в некотором смысле производным признаком, формализацией фактически сложившегося социального запроса. Такой акцент на признании (одобрении) обществом необходимости применить уголовно-правовой запрет для регулирования общественных отношений, сделан нами неслучайно. Как известно, в общественном сознании существуют традиционные представления о пределах вмешательства права в жизнь людей. Пределы криминализации выражают, прежде всего, эти представления, сознательное отступление либо игнорирование которых «может привести к неэффективности уголовного закона не только как регулятора общественных отношений, но и как воспитателя общественного мнения»^[73].

Таким образом, все виды общего состава преступления клеветы в соот­ветствии с ч.2 ст.15 УК РФ относятся к преступлениям небольшой тяжести, срок давности уголовного преследования по которому составляет 2 года. В новой редакции статьи об уголовной ответственности за клевету штраф был увеличен до пяти миллионов рублей, что составляет максимальный размер данного вида наказания. Данное изменение потребовало корректировки ст. 46 этого Кодекса, регламентирующей данный вид наказания. Напомним, что штраф в размере от пятисот тысяч рублей или в размере заработной платы или иного дохода осужденного за период свыше трех лет ранее назначался только за тяжкие и особо тяжкие преступления. Статья 129 УК РФ, утратив­шая силу, содержала среди прочих такой вид наказания как лишение свобо­ды. Изменение редакции статьи 46 Общей части УК РФ говорит о стойкой позиции законодателя о формальном смягчении наказания за клевету. Одна­ко, нам представляется, что перечень наказаний за нее возможно расширить такими видами, как исправительные работы и лишение права занимать опре­деленные должности или заниматься определенной деятельностью. Нам представляется, что не во всех случаях возможно достижение целей уголов­ного наказания за клевету, применяя ныне существующие в ст. 128¹ УК РФ санкции.