История развития законодательства об ответственности за клевету

Совершенствование уголовного законодательства невозможно без изу­чения истории его развития. Российское уголовное законодательство имеет длительную историю. Кроме этого, являясь преемником Романо-германской правовой семьи, российская правовая система формировалась из существующих в определенные этапы ее развития институтов, принципов и норм.

Сопоставление норм права, основываясь на сравнительно-историческом методе познания, позволяет выявить условия их возникновения и развития для оценки современного состояния. Кроме того, этот метод познания позволяет проследить развитие общественных отношений и благ, на которые посягает конкретное преступление с учетом условий общества и состояния права для конкретного времени.

Честь относится к категории благ, создаваемых с одной стороны, при­родой, а с другой - развивается обществом. Личность человека обладает этим уникальным свойством. Признавая нравственность как установку индивида действовать согласно своей совести и свободной воле, невозможно не признать человека обладателем чести. Понятие чести в истории подвергается изменению и развитию. Однако, следует заметить, что честь (в той или иной степени) признавалась как благо на всех этапах развития человечества. Таким образом, общество признает и развивает честь как неотъемлемое свойство личности.

Клевета, как преступление против чести, известна законодателям Древнего Рима. Развитие норм об уголовной ответственности за посягатель­ство на честь и достоинство берет свое начало с изданием в 451—450 гг. до н. э. Закона Двенадцати таблиц. Посягательствам на эти блага в данном юридическом памятнике была посвящена таблица VIII, а именно: первый, второй, третий и четвертый из ее фрагментов.

В отечественной правовой науке можно встретить весьма отличные, а иногда и противоположные, подходы к интерпретации свободы слова. Предметом разночтений, как правило, выступает соотношение свободы слова с такими близкими категориями как свобода мысли, свобода выражения мнения, свобода информации, свобода средств массовой информации и т.п. Одни авторы смешивают эти категории, указывают, что свобода слова как некая «протонорма» поглощает все иные производные от неё права, связанные с обращением информации. Другие исследователи последовательно отстаивают необходимость чёткого разделения свободы слова от иных информационных прав, утверждают об их самостоятельной природе, сущности и значении. Отсутствие какой-либо общепринятой позиции относительно содержания свободы слова закономерно затрудняет чёткое определение предмета настоящего исследования или попросту «размывает» его. Понятно, что не разобравшись в этом общем вопросе, неправильно переходить к частным аспектам уголовно-правовой охраны свободы слова. В связи с этим уместно привести известное изречение: «...кто берётся за частные вопросы без предварительного решения общих, тот неминуемо будет на каждом шагу бессознательно для себя «натыкаться» на эти общие вопросы...».

С другой стороны, правоприменительная практика складывается в основном именно так, каким образом и в каких терминах формулируется соответствующая задача. Термин, как и выраженное им понятие, являет собой тот смысловой круг, который может как чётко ограничивать пределы действий, так и открывать им достаточно широкий простор, в том числе для многочисленных злоупотреблений. Например, от того признаем ли мы формой свободного самовыражения публичное символическое действие, связанное с членовредительством, сжиганием каких-либо официальных документов, уничтожением либо повреждением государственных символов, порчей помещений или сооружений, во многом зависит юридическая оценка содеянного. Именно поэтому анализ свободы слова с точки зрения ^[7]

В терминологии, предопределяющей те или иные возможности для правоприменения, направлено к углублению имеющихся представлений о современных проблемах противодействия преступлениям, как связанным со злоупотреблением правом на свободу слова, так и посягающим на таковую.

Изучение современной литературы показывает, что многие авторы свободу слова не отделяют от свободы мысли. Эти свободы довольно часто употребляются как взаимообусловленные и взаимосвязанные, поскольку, как известно, свободному самовыражению закономерно предшествует свободное размышление. Так, М. А. Дубровина свободу мысли и слова рассматривает как неделимое правомочие и определяет его как «неотъемлемое право каждого, принадлежащее человеку от рождения, обеспечиваемое повышенной правовой охраной, позволяющее человеку самореализовываться, отражающее прогрессивные тенденции развития правового государства и являющееся принципом построения взаимоотношений человека с государством»^[8]. Разделяя в целом приведённое суждение, нельзя не отметить, что автор концентрирует своё внимание на общей природе и значении «свободы мысли-слова», не особо погружаясь в содержательную сторону вопроса.

Свобода мысли так или иначе является уделом внутреннего мира человека и в этом смысле практически не подвержена правовому, а равно какому-либо другому регулированию. В отечественной юридической литературе встречаются утверждения, что свободу мысли вообще не стоило бы упоминать в части охраняемой законом сферы, поскольку «трудно представить, какими способами может быть ущемлена или ограничена данная свобода»^[9].

 Указанный тезис представляется дискуссионным в том аспекте, что закрепление свободы мысли в Конституции Российской Федерации прежде всего имеет своей целью гарантировать каждому человеку защиту от осуществляемого вопреки его воли целенаправленного информационного воздействия. Защитные возможности психики человека имеют известные пределы. Используя наиболее изощрённые способы формирования коллективного сознания недобросовестные идеологи преодолевают мировоззренческие установки (барьеры) личности и по сути «перекраивают» идейное поле человека по своим заранее заготовленным лекалам. Иными словами свобода мысли это свобода каждого не слушать, не читать, не смотреть, не воспринимать в какой бы то ни было форме информацию, которая по мнению человека имеет нежелательный (вредный) для него характер. Ярким литературным примером, демонстрирующим значимость правовой охраны свободы мысли человека, пожалуй, является заключительная сцена из знаменитой антиутопии Джорджа Оруэлла «1984», где главный герой подвергается не физиологической, а интеллектуальной казни, когда его сознание теряет некогда обретённую независимость и превращается лишь в очередную копию установленного высочайшим руководством «общего сознания». В данном аспекте нам импонирует мнение Н. О. Травникова, который пишет, что «недоступность внутреннего мира человека не означает, что нельзя осуществлять влияние на сами мысли человека, на процесс и конечный результат их образования. Здесь возникают предпосылки для конституционно-правового регулирования» ^[10]. Следует дополнить, что не только для конституционно-правового регулирования, но и для уголовноправовой охраны. В данной связи представляется оправданной позиция А. Г. Кибальника, который отмечает, что «...нарушение свободы мысли, к сожалению, уголовным законодательством прямо не запрещено...никакой человек не может быть ограничен в свободе своей мыслительной деятельности и её изъявлении (если, конечно, это само по себе не является преступлением... поэтому представляется необходимым дополнить ст. 148 УК РФ указанием на то, что уголовная ответственность наступает и за воспрепятствование свободе мысли»^[11][12][13]. Оставляя за скобками предлагаемую модель коррекции отечественного уголовного закона (к этому мы обратимся уже в следующей главе диссертации), нельзя отказать автору в правильности постановки самой проблемы.

Наиболее ограничительным пониманием свободы слова является её трактовка как выражения лицом своих мнений в устной или письменной  (печатной) форме. М. В. Баглай пишет по данному поводу: «Свобода слова предполагает право говорить всё, что угодно, а также охватывает сумму убеждений, мнений, идей, выраженных как устно, так и печатно в произведениях изобразительного искусства, научных исследованиях, художественной литературе и музыке, всё то, что выражает мысль человека, его устремления и надежды». Два значимых критерия - собственность суждения и строгость формы манифестации мысли - дают в итоге весьма урезанное представление о свободе слова. Сторонники такого подхода полагают, что свобода слова не может быть выражена, например, «символическим действием», поскольку это уже свобода выражения мнения. Равным образом, трансляция информации, не составляющей собственных представлений лица, тоже не может рассматриваться в рамках свободы слова, а в большей мере подпадает под режим свободы информации.

С. А. Авакьян пишет, что «мнением надо считать не просто внутреннее суждение личности, а внешнее выражение такого суждения. Если человек что- то оценил, но держит свой взгляд внутри себя, мы не имеем представления о его суждении. Если человек хочет, чтобы его мнение стало известно окружающим, он вынужден его как-то изложить»^[14].Таким образом, в самом расширительном понимании формой выражения мнения может выступать участие в массовых мероприятиях, как и само присутствие человека в составе определённой группы, поскольку тем самым человек публично выражает свою внутреннюю приверженность тем идеям, которые данная группа отстаивает.

Н. Ю. Корченкова специально подчёркивает, что в отличие от права на информацию свобода слова «нацелена на свободное циркулирование оценочной информации, мнений и позиций отдельных лиц. Свобода слова нацелена на обмен мнениями по поводу общественных дел, право на информацию - на получение значимых сведений из государственных ресурсов»^[15].

Таким образом, принципиальным аспектом, на который обращают внимание теоретики, является то, что право на распространение информации затрагивает проблематику объективного освещения фактов, в свою очередь свобода слова есть не более чем гарантированное законом право каждого публично высказывать своё субъективное отношение (мысли, идеи, оценки и т.п.) по поводу тех или иных событий.

К этой позиции близка Т. Л. Кичигина, которая обосновывает, что «право на информацию как одно из наиболее важных прав личности охватывает свободу слова, поскольку представляет собой право свободно выражать свои мнения и убеждения, искать, получать и распространять информацию»^[16].

Не соглашается с таким подходом М. К. Башаратьян. Автор указывает, что «свобода слова, первоначально трактовавшаяся как свобода устного выражения своих собственных мыслей (взглядов, мнений, убеждений), постепенно, по мере развития публичной жизни и печати расширила своё содержание, охватив высказывания в любой форме (в печати, СМИ и интернет-ресурсах) и независимо от того передаёт ли лицо собственные убеждения или третьих лиц»^{[17] [18]}.

Последняя точка зрения представляется наиболее предпочтительной, поскольку, на наш взгляд, отстаиваемое отдельными авторами сигнификативное значение принадлежности распространяемых идей и мнений видится, по большому счёту, гипертрофированным. Далеко не этот фактор раскрывает природу и содержание свободы слова.

Индифферентным также является и то обстоятельство, в какой именно форме и каким способом человек решил выразить свою или чужую позицию по тому или иному вопросу.

Это может быть не только и не столько «слово» pese. Человек может выразить позицию в экспрессивном действии, в инсталляции, в публичной демонстрации тех или иных объектов и т.д. Главным фактором здесь выступает объективное стремление лица донести до других свою позицию, оценку, суждение и т.п.

Не менее дискуссионным является вопрос о соотношении свободы слова и права на информацию. Отдельные специалисты последовательно отстаивают позицию об их самостоятельной природе и значении. Как пишет по этому поводу А. В. Малько, «право на информацию - самостоятельное конституционное право. Оно не охватывается полностью свободой слова и

печати. Оно богаче, содержательнее и имеет собственную субстанцию, играя свою роль в удовлетворении определённых интересов субъектов». Эту точку зрения также отстаивает Л. А. Нудненко, отмечая, что «право на информацию обладает самостоятельной природой и содержанием, поэтому его не следует рассматривать как составную часть конституционного права человека на свободу слова»^[19].

Лейтмотивом подобных воззрений является тезис о том, что право на информацию в большей степени реализуется посредством осуществления лицом действий, направленных на поиск и сбор информации, в правомочиях требовать предоставления определённой информации от обязанных субъектов.

Вместе с тем мышление человека питается той информацией, которую получает извне.

В этом смысле то, о чём мы думаем и какие выводы делаем, и каких ценностей (убеждений) придерживаемся всегда детерминировано внешним информационным пространством. Без свободы слова мысль человека практически всегда будет искажена по причине одностороннего восприятия действительности, а значит по определению не может быть свободной. Ясность, основанная на доступности информации, внутренне присуща как свободе мысли, так и свободе слова. Именно транспарентность информационного поля определяет как и с опорой на что лицо будет формулировать свои собственные суждения. В связи с этим отдельные авторы определяют право на свободу слова несколько в ином аспекте, а именно «как гарантию против вмешательства государства в важнейшую сферу человеческой жизни - коммуникацию». С учетом подобной коммуникативной сущности свобода слова может включать в себя целый ряд свобод и запретов.

Из похожих соображений А. А. Щербович делает вывод, что «закреплённая в законе свобода слова представлена правовым институтом, совокупностью взаимосвязанных норм, регулирующих общественные отношения в сфере обращения информации. Свобода слова слагается из целого перечня прав и свобод, закреплённых нормативными актами различного уровня. Эти права и свободы обеспечивают её реализацию, устанавливают условия и гарантии её осуществления»^[20][21].

По мнению А. Ю. Прохорова, «свобода слова является демократическим политико-правовым институтом, представляющим собой совокупность правовых норм, регулирующих однородные общественные отношения в информационной сфере и институциональных гарантий поиска, получения, производства, передачи и распространения информации, имеющей значение для граждан государства»^[22][23][24].

М. Я. Муратов, рассматривая свободу слова в структуре правового статуса личности, определяет её как «естественную, юридически признанную и нормативно закреплённую возможность каждого самостоятельно выбирать вид и меру своего речевого поведения- высказывать идеи, мнения и убеждения (распространять их письменно или устно, в полном объёме или частично, по любым вопросам и на любую тему, если это не создаёт угрозу правоохраняемым интересам)». Вместе с тем, сам автор выделяет значительное количество её составляющих, среди которых и право придерживаться определенных мнений и отказываться от них, право выражать свои мысли и убеждения, искать, получать, а также распространять информацию в любой форме, право на литературное творчество и др.

Об институциональной природе анализируемого явления в своё время писал В. Н. Кудрявцев, отмечая, что «свобода слова это правовой институт, то есть система правовых норм, гарантирующих возможность выражения каждым человеком своих взглядов и суждений и, вместе с тем, устанавливающих необходимые ограничения в этой области»^[25].

Нет общепринятого видения и относительно соотношения свободы слова и свободы средств массовой информации. Так, по мнению А. Б. Эктумаева, «будучи непосредственно связанной с информационными ресурсами, свобода массовой информации выступает по отношению к свободе слова как дополнительное право»^[26].

А. А. Малиновский приходит к несколько другому выводу, отмечая, что свобода слова и свобода массовой информации выступают самостоятельными правовыми явлениями, поскольку «...в первом случае мы сталкиваемся с личной свободой, а во втором - с институциональной (то есть свободой

27

независимого политического института)».

Неодинаковый смысл, вкладываемый разными авторами в понятие свободы слова, существенно затрудняет последовательное, всестороннее и глубокое исследование проблем её уголовно-правовой охраны. Так, институциональный подход, предполагающий включение в неё правомочий, связанных с поиском и получением информации, закономерно подводит к выводу о том, что к преступлениям против свободы слова необходимо будет отнести и преступления, посягающие на безопасность информационного ресурса (ст. 237, 272, 325, 327 УК РФ и др.).

В разрешении вопроса об определении свободы слова как объекта уголовно-правовой охраны следует также учитывать, что данное явление отнюдь не исчерпывается правомочиями, связанными с возможностью распространения информации. Как справедливо отмечается в литературе, свобода слова может рассматриваться как в позитивном, так и в негативном проявлении: позитивно - как целенаправленное мыслительно-речевое действие;

негативно - как сознательное мыслительно-речевое бездействие А. Б. Эктумаев дополнительно обосновывает, что «субъективное право на свободу слова включает также свободу реализации, которая простирается вплоть до отказа от его использования, то есть включает также свободу на отказ от передачи и распространения каких-либо сообщений и свободу на отказ от

получения каких-либо сообщений». В практике реализация лицом права на сознательное мыслительно-речевое бездействие может быть нарушено посредством принуждения к распространению какой-либо информации (например, положительного отзыва о деятельности хозяйствующего субъекта и т.п.), дискриминационного поведения в связи с убеждениями, которых лицо публично придерживается и не желает, несмотря на имеющееся давление, объявлять об изменении своей позиции, мнения, оценки и т.п.

И наконец, свободу слова как объект уголовно-правовой охраны, на наш взгляд, необходимо определять с учётом главенствующей в отечественной доктрине уголовного права социологической теории объекта, то есть как некую совокупность общественных отношений. Гарантированная нормами ряда международных документов сама свобода на распространение мнений и любой не запрещённой законом информации не может и не является мишенью её преступного ограничения. Как объект правового регулирования и уголовноправовой охраны свобода слова всегда предстаёт в динамике - в конкретной реализации, в фактическом взаимодействии (отношении) между человеком и человеком, человеком и обществом, человеком и государством. Именно такая трактовка свободы слова позволяет что называется «прочувствовать» её, представить не как отвлечённый научный термин, безжизненный правовой постулат, а как обязательный элемент каждодневной социальной практики, обеспечивающий нормальное существование и развитие не только отдельного человека, но и общества в целом.

Таким образом, в качестве объекта уголовно-правовой охраны свободу слова можно определить как совокупность общественных отношений, связанных с реализацией естественного, гарантированного Конституцией Российской Федерации права на распространение в любой форме идей, мнений, убеждений и другой не запрещённой законом информации, а равно права на отказ от совершения указанных действии.

Из предлагаемой формулировки свободы слова как объекта уголовно-правовой охраны можно выделить следующие общие признаки:

естественность происхождения и гарантированность нормами Конституции Российской Федерации;

заключается в распространении любой не запрещенной законом информации как субъективно-оценочной (мнения, суждения, оценки и т.д.), так и фактической (сведений о событиях, происшествиях, процессах и т.д.);

индифферентность формы, которая предполагает не только традиционные вербальные, но и не поддающиеся точному исчислению невербальные способы информационного обмена;

выражается как в активном поведении субъекта (распространении информации), так и в мыслительно-речевом бездействии (отказе от распространения информации, публичного выражения мнения и т.д.);

представляет собой охраняемое нормами уголовного закона социально значимое отношение, обеспечивающее нормальное существование и развитие не только отдельного человека, но и общества в целом.

Конечно же, представленное понимание свободы слова как объекта уголовно-правовой охраны является субъективным видением автора и вне всякого сомнения может выступать лишь одной из предпосылок для дальнейшей разработки проблемы. Вместе с тем предлагаемая дефиниция, на наш взгляд, решает ряд важных теоретико-прикладных задач. Прежде всего она позволяет взглянуть на уголовно-правовую охрану свободы слова в фокусе обеспечения права человека на собственные убеждения и их беспрепятственное  выражение, на свободную дискуссию по любому предмету, если это не создаёт угрозу для правоохраняемых интересов. С учётом последних уголовнополитических решений данная проблематика представляет наибольшую актуальность и практический интерес. Не будет преувеличением указать, что современное российское общество, пожалуй, в большей мере беспокоит не столько транспарентность информационного пространства страны (информационно-телекоммуникационные сети во многом снимают социальное напряжение в данной части), сколько гарантии свободного обмена мнениями, безопасного гражданского протеста, выражающегося в самых различных формах и по разным поводам.

Развитие Российского уголовного законодательства об ответственности за клевету следует разделить на следующие этапы:

1. Дореволюционное законодательство (конец 9 в. - 1917 г.). В различных источниках права данного периода отечественной истории имелись статьи, предусматривающие ответственность за клевету словесную или письменную, оскорбление клеветой чести женщины.

2. Период установления советской власти (1917 - 1941 гг.). В данный исторический период была постепенно разрушена существовавшая ранее система норм Российской империи, обеспечивающая охрану чести и достоинства личности. Дела о преступлениях, посягающих на них, были переданы местным народным судьям, выносившим приговоры по делам на основе свободной оценки обстоятельств, исследуемых в процессе судебного разбирательства.

3. Послевоенный период (1945 - 1960 гг.). Характеризуется длительной работой над проектами будущего УК РСФСР 1960 г., которые имели определенное этапное значение для развития уголовного законодательства. Принятие в 1958 г. Основ уголовного законодательства СССР и союзных республик также послужило правовой базой для разработки и введения в действие Уголовных кодексов.

4. Период действия УК РСФСР 1960г. (1960 - 1996 гг.). В ст. 130 УК РСФСР 1960 г. наблюдалось расширение квалифицирующих признаков клеветы. Помимо простой клеветы и клеветы с использованием печатных материалов предусматривались также и два новых квалифицирующих признака: ч. 2 ст. 130 - с повышенной ответственностью за рецидив клеветы и ч. 3 ст. 130 - клевета, соединенная с обвинением лица в совершении государ­ственного или другого тяжкого преступления.

5. Период действия УК РФ (1996 - н.в.) Формулировка статьи 129 «Клевета», входившей в текст УК РФ в период с момента его принятия до 7 декабря 2011 г., полностью повторяла формулировку, данную в статье 143 «Клевета» Модельного Уголовного кодекса. Федеральным законом от 7 де­кабря 2011 г. № 420-ФЗ статья 129 была исключена из УК РФ.

Таким образом, в течение продолжительного исторического периода развития российского уголовного законодательства, условно разделенного нами на несколько этапов, нормы об ответственности за клевету постоянно совершенствовались. Несмотря на некоторые пробелы и регресс охраны чести и достоинства, связанные с событиями 1917 г. и Великой Отечественной войной, законодатели различных периодов времени приходили к выводу о ценности этих благ и включали нормы об ответственности за посягательства на них в различные законы. Постепенная кодификация уголовного законодательства привела к современной формулировке состава преступления «Клевета», закрепленной в ст. 128¹ УК РФ, а также его квалифицирующих признаков.