Тематическая классификация лексики

Лексика, лексический фонд языка, как составная часть единой языковой системы, существенно отличается от других сторон языка - фонетического строя, морфологии, синтаксиса. Это отличие состоит в непосредственной обращенности к действительности. Поэтому именно в лексике прежде всего отражаются те изменения, которые происходят в жизни общества. Язык находится в постоянном движении, его эволюция тесно связана с историей и культурой народа. Каждое новое поколения вносит нечто новое не только в общественное устройство, в философское и эстетическое осмысление действительности, но и в способы выражения этого осмысления средствами языка. И прежде всего такими средствами оказываются новые слова, новые значения слов, новые оценки того значения, которое заключено в известных словах.

Стилистические преобразования в лексике последних лет в большей своей части обязаны причинам внешнего, социального порядка. К ним можно отнести изменение состава носителей литературного языка, эмоциональную напряженность в жизни общества, резкое изменение общественных оценок жизненных явлений, событий, психологических и социальных установок и др.

Стилистические процессы в целом характеризуются двумя направлениями:

- стилистической нейтрализацией;

- стилистическим перераспределением.

Процесс нейтрализации касается как слов с завышенной стилистической окраской, так и слов стилистически сниженных. И тому и другому способствует явная демократизация литературного языка, установление и формирование в нем более либеральных норм. Запретительные меры при употреблении разностилевой лексики начинают пробуксовывать и не давать практических результатов. В итоге состав нейтральной лексики значительно пополнился большим количеством сугубо книжных слов, часто узкоспециальных, и в еще большей степени слов сниженного характера, не только бывших разговорных и просторечных, но и жаргонных, утративших узкую социальную сферу применения.

Книжные слова: предпосылки, вкупе, доколе, подле, воздать, всуе, тем паче, узреть, стезя, баталия, уготовить, избегнуть, радеть, ратовать, воочию, нежели, прах, останки и др. - благодаря активизации экспрессивности в языке ослабляют свою книжную окраску и, будучи помещенными в нейтральные или даже сниженные контексты, становятся привычными, нейтральными. Нейтрализуются, т.е. лишаются стилистической окраски книжности, многие широко распространенные термины, утратившие связь с конкретными отраслями знания. У Марии Семеновой встречаем:

 

Если вспомнить, как кнесинка хваталась за его руки в день приезда отца, получалось, что вряд ли она после свадьбы отправит его сразу домой. Скорее всего, оставит при себе вкупе со старой нянькой, служанками и лекарем Илладом. Должен же быть подле нее в чужой стране кто-то, кого она знает еще по дому, кому привыкла полностью доверять...

 

Толпа кандальников глухо загудела, заволновалась. Притиснутые к дальней стене карабкались на выступы камня. Кто-то пытался опереться на чужое плечо, кто-то упал, нещадно ругаясь. Почему-то каждому хотелось воочию узреть этот бой, о котором действительно потом сложили легенды.

Что, если Хозяйка Судеб начертала мне, последнему, снова сделаться зверем?.. Что, если, убив Людоеда, я уже выполнил все, что мне было на земле уготовано?

 

Ибо в чем доблесть вождя, как не в боязни покарать невиновных? Позволь же нам убедить тебя, что ведьма ни в коем случае не должна избегнуть костра. Ты выставишь своего человека, а мы своего, и с каждым из них пребудет участь колдуньи. Если победит наш человек, а я не сомневаюсь, что он победит...

Мария Семенова бережно и внимательно относится к деталям, к мелочам сюжета, каждой детали дает поиграть. Вот хитрый воспитующий валун из "Лебединой Дороги", вот корабельный кот викингов, вот печальный стих, прочтенный Ниилит у книжного лотка и предвосхитивший встречу Волкодава со стариками-вельхами... Кое-кто считает Марию Семенову слишком прямолинейной, осуждает "бесхитростность" ее сюжетов: зачем, мол, все так разжевывать, никаких загадок не остается. Однако загадок и разгадок более чем достаточно, только относятся они в основном к тому самому второму смысловому слою, который иные читатели гордо игнорируют.

На чей-то вкус пересказанных снов у Семеновой чересчур много, так что прием этот выглядит нарочитым. Возможно, чтобы по достоинству его оценить, требуется знакомство с сагами, которые оказали заметное влияние на автора "Волкодава". В сагах "сны не могут не быть вещими" [19, с. 56], и обойтись без них рассказчик не может. Кажущаяся наивность этого приема в книгах Семеновой - не "детская" и не "женская", а средневековая. (Так нашим правнукам покажется наивной внезапная замена третьего лица на первое, придающая столько динамичности нашим любимым повестям.)

О том, какие сны снятся Волкодаву, стоило бы сказать особо. За много страниц до объяснения читатель начинает понемногу угадывать. Кому нужно превращение героя в пса - Богам, девочке или ему самому? Можно ли себе представить светлого оборотня или "двоедушника" славянских мифов - существо, получившее дар спасаться от смерти переменой обличья, спасать других? Во второй части, однако, дан четкий ответ, чудо узаконено.

А ты, убаюкана тихим дыханием ночи,

По-детски легко улыбнешься хорошему сну,

Не зная, не ведая, что там тебе напророчат

Пришедшие властно судить молодую весну.

И так беззащитно-доверчива будет улыбка,

А сон - так хорош, что никто не посмеет мешать,

И, дрогнув в смущенье, хозяйки полуночи зыбкой

Судьбы приговор погодят над тобой оглашать.

А с чистого неба льет месяц свой свет серебристый,

Снопы, и охапки, и полные горсти лучей,

Черемуха клонит душистые пышные кисти,

И звонко хохочет младенец - прозрачный ручей.

 

В "Волкодаве" помимо увлекательной интриги есть и нечто, поднимающее беллетристику до литературы: душа и характер очень необычного героя. Каким образом "тупое веннское упрямство" сохранило сквозь годы каторги и воинской науки в детстве внушенную Правду; как то и другое сосуществует, пытаясь примириться к тому же с принципами кан- киро... И каким малопривлекательным должен быть (не может не быть) подобный человек для посторонних глаз. "Тип с переломанным носом, умеющий кого угодно шваркнуть об землю и не снисходящий до разговоров с теми, кто так не умеет". Ответом на часто задаваемый вопрос, "может ли быть такой герой", служит сама книга. Вот он, Волкодав, перед нами. Он может нравиться или не нравиться, но в праве на существование ТАК написанному персонажу нельзя отказать.

Норма - одно из важнейших условий стабильности, единства и самобытности национального языка. Однако неправильно было бы думать, что литературная норма неподвижна: она развивается и изменяется во времени, причем степень подвижности нормы неодинакова на разных языковых уровнях. Например, орфоэпические нормы (литературное произношение и ударение) претерпели значительные изменения на протяжении XX столетия, а грамматические нормы (правила образования слов, словосочетаний и предложений) более устойчивы. Их колебания проявляются в возникновении вариантов, одни из которых отражают норму, а другие воспринимаются как разговорные (просторечные, грубопросторечные). Например, во множественном числе употребляются формы существительных тракторы и трактора, договоры - договора. Такие варианты указывают на колебания нормы и нередко являются переходными ступенями от устаревающей нормы к новой.

Русский литературный язык функционирует в форме устной и в форме письменной речи. Обе эти речевые формы используют одни и те же единицы языка, но по-разному.

Речь устная и речь письменная рассчитаны на разное восприятие и поэтому отличаются лексическим составом и синтаксическими конструкциями.

Цель устной речи - быстрота передачи и восприятия определенного содержания. Она адресуется непосредственно собеседнику и рассчитана на слуховое восприятие.

Устная речь использует разговорно-бытовую, просторечную, иногда диалектную лексику и фразеологию. Ее синтаксис характеризуется частым употреблением простых и неполных предложений; порядок слов не всегда обычный. Из сложных предложений употребляются чаще сложносочиненные, чем сложноподчиненные; причастные и деепричастные обороты в устной речи используются редко.

Чаще всего устная речь является диалогической. Но она применяется также в лекциях, докладах, выступлениях и в этих случаях носит монологический характер, а по лексике и синтаксису приближается к письменной речи.

В распоряжении устной речи кроме лексико-грамматических средств имеются и вспомогательные средства передачи мысли: мимика, жесты, интонация, паузы, возможность повторения.

 

- Иди, Лучезар, проследи, чтобы купца отвели в кром, но никаких обид не чинили, пока не разберемся, - хмуро проговорил Правый. - И так еще кабы вину заглаживать не пришлось. А ты, парень...

- Сговорился, вор! - повторил Лучезар. - Сам разбойник и разбойника нанял! Отличиться надумал!.. Да и шею дружку сломал, чтобы остаток доплачивать не пришлось...

- Что скажешь, парень? - спросил Крут.

Волкодав ответил: - Госпожу не зашибло?

- Не зашибло, - сказал Крут. - Так ты слыхал, что боярин говорит? Чем докажешь, что чист?

 

О "Волкодаве" имеет смысл говорить главным образом потому, что одной из первых эта книга сделалась настоящим бестселлером. Слепо воспринимая иностранные слова, мы подчас не столько понимаем их, сколько придумываем им новые значения. На самом деле бестселлер - это не просто книга, которая хорошо продается, а книга, которая начинает жить самостоятельной жизнью.

С "Волкодавом" случилось именно это. Он не только начал собой новую чрезвычайно удачную издательскую серию, не только стремительно вывел Марию Семенову в "первые леди жанра". Он породил активную дискуссию в специальной прессе и интернетовских фэнтезийных конференциях.

Понятие "новое" в фэнтези - категория глубоко сомнительная. Собственно говоря, сюжетной новизны ни в романах прародителя жанра Толкиена, ни в тысячах книг его адептов нет по определению. Все предугадываемо. Герой не может не странствовать, не может не блистать нечеловеческим благородством и громоподобной убойной силой. Мудрость и красота обязаны отмечать его спутников.

Эти книги читают, как перечитывают. Радость узнавания здесь больше азарта познания. Они - если угодно - реакция рядового читателя на хаотический мир, пестуемый большой литературой.

И все же "Волкодав" Марии Семеновой выделяется в этом ряду. Чем? Драки хороши, но обыкновенны; описуемый мир прост и не содержит ни нуль-перемещений, ни лабиринтов Амбера. Просто славянский витязь, умелый боец Волкодав из рода Серых Псов, вырвавшись из рабства (не метафорически "по капле", а буквально из рудников), возвращается мстить за уничтоженный род. Убивает вручную кунса (вариант слова "князь"?) Винитария по прозвищу Людоед и рушит его замок, чуть-чуть прибегая к магии. Добывает в этой битве лишнюю обузу для странника без роду и племени - мудреца Тилорна и девушку Ниилит. Вместе с мимоезжими караванщиками приходит в Галирадские земли и нанимается телохранителем к молодой кнесинке (это уже точное воспроизведение древнего произношения слова "княжна") по имени Елень. Позже христиане назвали бы ее Еленою, пока это языческое имя просто восходит к древнерусской форме слова "олень". Отвозит кнесинку жениху. Бьется с негодяями, меж ними и вельможные родичи кнеса Глузда Несмеяновича. Все происходит в декорациях мира, богато населенного разнообразными племенами - веннами и их близкими сродственниками сольвеннами, вельхами, живущими к северо-западу, южными аррантами, горными ичендарами.

Мария Семенова написала книгу, которую все давно ожидали. Народу, воспитанному на Высоцком и лозунге "Если не я, то кто же", как воздух был необходим Герой. Необходима была такая же рыцарская традиция, которую для советского мира означали плакаты "Ты записался добровольцем", а для англо-американцев - Конан, Арагорн, размассовленные рыцари Круглого стола. Конечно, воплощение замысла не стопроцентно. Любители этнографии справедливо заключат, что не прошедший обряда инициации (в тот день все племя перебили) герой и сам себя не может считать полноценным человеком. Знатоки боевых искусств хмыкнут: за три-четыре года не пройдешь пути высокого посвящения. Славяноведы станут править топонимику и ономастику.

Все это так. Но важно другое: сможет ли юный читатель опознать в Галирадских землях, где "говорили "малако" и "карова", нечто родное? Захочет ли нынешний северянин, как Волкодав, "пойти на каторгу за свое оканье"? Будут ли пытливые мальчики пролагать путь кнесинки Елень от Галирада до Северных Врат на контурных картах Руси, как ныне примеряют карты Средиземья к Европе? Если да, то бестселлерность себя оправдала.

К счастью, "Волкодав" - не только детское чтиво. По выражению одного из рецензентов, семеновская книга - это "женский роман" и фэнтези вместе. Одни видят в диком, но благородном венне идеального жениха - могучий, правильный, надежный, застенчив, как Павка Корчагин, сексапилен, как Ретт Батлер, - другие - делать бы жизнь с кого. "Волкодав" - чтение для всех, кто читает. Конечно, многие никогда не признаются вслух, что потребляют такого рода литературу, - а зря. Пушкин почитал достойным чтением Вальтер Скотта, будившего историческое самосознание. Семенова это самое самосознание не столько будит, сколько формирует.

Большое влияние на разговорный стиль оказывает ситуация - реальная, предметная обстановка речи. Это позволяет предельно сокращать высказывание, в котором могут отсутствовать отдельные компоненты, что, однако, не мешает правильно воспринимать разговорные фразы.

В повседневном общении реализуется конкретный, ассоциативный способ мышления и непосредственный, экспрессивный характер выражения. Отсюда неупорядоченность, фрагментарность речевых форм и эмоциональность стиля.

Как и любой стиль, разговорный имеет свою особую сферу применения, определенную тематику. Чаще всего предметом разговора становятся погода, здоровье, новости, какие-либо интересные события, покупки, цены... Возможно, конечно, и обсуждение политической обстановки, научных достижений, новостей в культурной жизни, но и эти темы подчиняются правилам разговорного стиля, его синтаксическому строю, хотя в подобных случаях лексика разговоров обогащается книжными словами, терминами.

Для непринужденной беседы необходимым условием является отсутствие официальности, доверительные, свободные отношения между участниками диалога или полилога. Установка на естественное, неподготовленное общение определяет отношение говорящих к языковым средствам.

 

 «Догорел закат, и полная луна облила лес зеленоватым мертвенным серебром».

 

Именно такой фразой начинаются все произведения о Волкодаве.

Чаще всего в описаниях Марии Семеновой встречаются описания пищи, которые переплетаются с описаниями домашней утвари и посуды, напитков.

 

Эврих отрезал себе хлеба и все косился на венна, помешивая деревянной ложкой вкусно пахнувшую похлебку. Когда капуста сварилась, он чуть не с отвращением принялся за еду».

Венн снял с огня закипевший котелок, вытащил хлеб, густо намазал ломоть топленым салом из глиняного горшочка, покрошил сверху пол- луковицы и протянул все это Эвриху.

Когда Волкодав вернулся с охапкой мокрого хвороста, Эврих ждал его с полным котелком воды, в которой уже плавала заправка для похлебки, кусок вяленого мяса и последние капустные листья, а под сенью деревьев красовался натянутый полог и лежали разостланные постели.

А еще нарлаки, по мнению венна, совершенно не умели готовить еду. Здесь почти не знали ни ухи, ни щей, ни похлебки. Стряпали одно жаркое, а то вовсе клали сыр или мясо на хлеб - и называли подобное непотребство " обедом ". А чтобы принял живот, запивали чем Боги пошлют. Люди побогаче - легким яблочным вином, простой народ - всего чаще пивом. Нарлакского горького пива Волкодав, кстати, терпеть не мог. Да и хлеб в здешних местах печь совсем разучились. В жар сажали как пышки, а вынимали как крышки. Нутром своим напоминавшие глину с опилками. Сущее оскорбление. Пока теплые, еще как-то сжуешь, остынут - хоть гвозди заколачивай. Бестолковый народ.

Люди в трактире налегали на сольвеннскую селедку и копченых угрей. Поющий Цветок и Слепой Убийца уплетали из одного горшочка отменную камбалу, благоухавшую луком и душистыми пряностями.

Сам он взял новую булочку и привычно располосовал ее надвое, не забыв попотчевать крошкой очажный огонь. Вложил внутрь, разнообразия ради, ломоть копченого сала, щедро добавил луку и полил все вместе красным огненным соусом из глиняного горшочка. С первого раза откусил почти половину - и мощные челюсти взялись деловито молоть. Одно удовольствие посмотреть, как ест человек, наделенный несокрушимым здоровьем!

- А ты хлебни с нами, чтоб не болело, - сказал доверенный, разливая в пузатые кружки нардарское виноградное вино. При дневном свете вино казалось зеленоватым, но свет очага зажигал в нем красные и золотые огни.

Перед Лугой лежала на плоском блюде горка душистых блинов. Как раз когда подошел венн, сын Сонмора проверил пальцем остроту ножа, разрезал всю горку начетверо и придвинул к себе масло, смешанное с мелко нарезанной соленой форелью. Большинство нарлаков ело блины именно так, но Волкодав внутренне сморщился: чего ждать от беззаконного племени?.. Это ж додуматься надо, печь блин во всю сковородку, чтобы потом резать его на мелкие части...

Он сидел у маленького костра и держал в руках прут с насаженной на него жареной тушкой форели, ожидая, пока ужин хоть немного остынет. Морская вода попортила почти все их съестные припасы, кроме сухарей, сохраняемых для крайнего случая и надежно укупоренных от всякой напасти. Приходилось довольствоваться тем, чем богаты были не слишком гостеприимные горы: мясом случайно подстреленного козлика, сочными луковицами, которые, на посрамление Йарре, с видом знатока откапывал Волкодав, и еще рыбой, выловленной в холодном ручье.

Скоро перед гостями появилось деревянное блюдо с красной пряной капустой, резаным сыром и горшочком топленого масла, но главное - с высокой стопкой толстых, тронутых нежным румянцем лепешек. Аромат от них распространялся такой, что у Волкодава, давно не видевшего свежего хлеба, заурчало в животе. Ученый аррант первым принял из рук вождя румяный край очень вкусной лепешки и запил его из рога белой жидкостью, оказавшейся козьим молоком. Позже настанет черед и для хмельного, но козье молоко считалось у итигулов священным  напитком.

Итигулы поглощали ароматное жареное мясо, лепешки и зелень, запивая добрую снедь немереным количеством хмельного напитка, приготовленного из сквашенного молока.

 

Также встречаются в произведениях Семеновой и яркие описания жилищ героев:

 

Дуба действительно были погостом [40]. В большом, богатом селении имелись целых два постоялых двора для купцов, приезжавших на ярмарку. Назывались те дворы без особых затей: один "Ближний", другой "Дальний", считая, естественно, от Кондара. Был и дом, в котором жил наместник государя кониса. Не было только одного: укрепленного городка и воинской силы, как водится в приграничных погостах. Тихие, видать, были места.

Волкодав про себя подозревал, что нарлаки приходились дальними родственниками вельхам. Иначе откуда бы это обыкновение селить тьму народа в одной большой комнате и стопочкой складывать у входа обширные тканые занавеси: вам, гости желанные, обитать, вы и разгораживайте, как вам удобно. Венны жили гораздо мудрей. В некоторых родах тоже не строили отдельного жилья каждой малой семье, помещались все вместе в большом общинном дому. Но некоторую часть этого дома всегда делили на комнатки по числу мужатых женщин. И стариков, желавших покоя. И это было правильно и хорошо. А здесь - тьфу! Срамота. Одно слово, беззаконный народ.

После залитого ярким солнцем двора в общей комнате ему показалось темновато, впрочем, глаза быстро освоились. Самая обычная комната. С камином в дальней стене. Еще здесь были запахи, какие всегда витают в подобных местах ранним днем, пока не собрались гости. Это вечером воздух здесь станет таким, что станет возможно макать в него, точно в душистый острый соус, лепешку. Покамест пахло пивом, разлитым где-то в углу да так и не вытертым нерадивым работником, с кухни веяло мылом, которым намывали котлы, и вчерашним жиром, сгоревшим на сковороде.

Богатые дома в Кондаре были сплошь каменные, под чешуйчатыми крышами из глиняной черепицы. При мысли о том, чтобы поселиться где- нибудь здесь, Волкодава брала жуть. Каким образом люди умудрялись спокойно спать и хорошо себя чувствовать в подобных жилищах, он искренне не понимал. Дома попроще хотя и стояли на каменных подклетах [41], жилые срубы в них были все-таки деревянные. То есть, по мнению венна, пригодные для обитания. Другое дело, разросшемуся городу становилось все тесней в кольце защитной стены, и дома вытягивались вверх, точно хилые деревья в слишком густом лесу, стискивая и без того узкие улицы.

Прибрежный конец был самым старым в Кондаре. Его выстроили еще до Последней войны, в те времена, когда стены, возведенные с изрядным запасом, ограждали и селение, и порядочный кусок поля с лесом при нем. Праотцы строились не так, как теперь, не домишками, точно на одной ноге теснящимися друг к дружке, - целыми усадьбами. Привольно, вольготно. Другое дело, суровые праотцы о роскоши особого понятия не имели и не возводили богатых дворцов: наверное, им уже казалось дворцом обиталище на три десятка людей, сложенное из голубоватого местного камня и крытое глиняной черепицей. Точно такое жилье и сейчас мог себе завести состоятельный мастеровой или купец. Но совсем иной вид у добротного дома, когда стоит он не впритирку с соседними, а сам по себе, посреди уютного сада и грядок с пряной зеленью для стола. Та же разница, что между ветвистым деревом, выросшим на приволье, и его родным братом, вынужденным тянуться к свету из чащи.

Стену комнаты украшал лишь один по-настоящему драгоценный предмет. Небольшая каменная мозаика, изображавшая знаменитую кондарскую крепость под клубящимися тучами, пронзенными одним-единственным солнечным лучом. Луч символизировал самого первого Сонмора, спасшего город. По краю картины была выложена веревка, связанная в петлю и разорванная посередине.

Венн увидел - пещера была не настоящая. Мастер Улойхо сотворил ее из обломков самородного камня, ловко подогнав их один к другому и пустив виться по стенам и потолку разноцветное переплетение рудных жил. Осмотревшись внимательнее, Волкодав заметил кое-что еще, из-за первоначального потрясения ускользнувшее от его взгляда. Низкий столик с удобным креслом при нем. И твердый кожаный короб на каменной полке, вблизи упрятанного светильничка. Насколько венну было известно, в таких коробах держали свой товар книготорговцы. Отделка комнаты не была завершена. В углу лежало несколько приготовленных, но не установленных камней и при них - ящичек с опрятно убранным инструментом. Там же виднелась лесенка, поначалу воспринятая Волкодавом как необходимая рудничная принадлежность. И длинный кусок окаменевшего древесного ствола с корой и ветвями, еще не нашедший в этой странной комнате своего, только ему присущего места...

В общинном доме народа Четырех Орлов не было ни лавок, ни столов, ни скамей. Каменный пол укрывали потрепанные, но все еще красивые и теплые цветные ковры. Люди ходили по ним в вязаных носках, оставляя обувь у входа. На коврах во множестве лежали вышитые подушки - точь-в- точь как в старых нарлакских домах, где еще помнили о кочевом прошлом и чтили его обычай. Всю середину пола занимал обширный очаг, над ним с кровельных балок свешивались две перевитые цепи. Во дни великих торжеств к ним подвешивали быка и жарили его целиком; сегодняшний радостный случай пришел совсем неожиданно, не дав к себе приготовиться, и оттого цепи висели бездельно, а огонь в длинном очаге горел лишь по концам, остывшая же середина являла прокаленный камень, опрятно очищенный от золы.

Итигулы редко занимались строительством. Постоянно воюющее племя не увеличивалось в числе, так что последние сто лет стены и крыши возводились разве что взамен рухнувших. Строили из обломков местного камня, скрепляя его известкой,   замешенной на сыворотке и яйце. Самые же старинные жилища, заселенные еще до Последней войны, были целиком вырублены в скалах, благо те охотно уступали резцу. Надо ли говорить, что такие дома считались наиболее почетными и подходящими для лучших людей, слишком именитых, чтобы ночевать под кровом общинного дома? Когда арранта и венна препроводили под назначенный для них кров, знакомый с обычаями итигулов сразу сказал бы - этих гостей принимали воистину по-царски. Ради того, чтобы они могли несколько ночей вкушать старинное гостеприимство, из жилища, высеченного в цельном утесе, спешно перебралась к общему очагу семья старшего сына вождя.

Очаг в северном углу и потрескавшаяся от времени кожаная труба, сквозь которую в отверстие высоко на стене уходил дым. Деревянные сундуки, по крышкам которых были напоказ выложены тончайшие шерстяные ткани, слава итигульских мастериц, и с гордостью расставлены дорогие покупные предметы вроде сосуда от водяных часов, по неосведомленности превращенного в кубок... Крюк для люльки, пухлые войлоки и ковры, укрывшие плоть скалы... и груды подушек, на которые Эврих - важный странствующий мудрец - сейчас же улегся.

 

Описания самих героев не отличаются подробным перечислением деталей, но тем не менее позволяют составить достаточно полное представление об их облике. Кроме того, описывая своих героев, М. Семенова называет их самыми разными словами:

Ни один нарлакский мужчина не показывался на люди иначе как в безрукавке, носимой, согласно обычаю, в память о кочевом прошлом народа. Для стариков и почтенных мужей их кроили из цельных, без разреза, овчин, молодежь в возрасте деяний носила кожаные, притом на голо тело.

Одеяния у жрецов были двуцветные. Справа серая ткань отливала   краснотой, слева - зеленью. У старшего жреца цвета одеяния были поярче, у молодого - совсем тусклые.

Там, внутри, на опрятно обмахнутом верстаке разложено браное [42] полотенце, а на нем стоит глиняная миса с чисто облизанной ложкой. Пришедшего в женихи - да притом еще кузнеца - кормят на славу, так, что он капельки недоеденной не оставит, уберет в рот даже сверх сыта. И хлеба на полотенце не покинет ни крошки. Грех это, хлеб крошить и крошки бросать. Не можно такого содеять юному жениху. Выгонят. И от срама до старости не отмоешься.

А парень с девкой сидят на лавке возле стены, и горит перед ними светец, и шипят угольки, падая в корытце с водой. Светец, может, тот самый, что паренек сегодня докончил. Со славно оттянутым, заостренным нижним концом расщепами, куда вставляют лучину. Люди, слепые на красоту, для этого просто надрубают металл: держит щепку - и ладно! Но молодой кузнец, конечно, постарался на совесть. Лучина у него покоится между живыми цветочными лепестками, в загнутых лапках тычинок. И цветок не абы какой, а в точности тот, что возле кузницы, перед порогом расцвел. Расцвел и Оленюшке понравился. То-то каждый листочек подпилком тщательно выведен. И, чего доброго, еще бабочка сверху присела, сладкий сок пробует...

Пива, красавица! И не этой аррантской бурды, которую зачем только из-за моря везут! Местного подавай!..

- И курочек пару! Да побольше соуса, соуса!..

Служаночки в самом деле бегали, как настеганные. Складывали в поясные кармашки позвякивающие монетки. Стряпухи на кухне угорело метались от жаровни и сковородок к земляной печи и от нее к пузатой коптильне.

Также представление о быте племен можно получить из описаний домашней утвари, посуды:

Там, в трюме, горел маленький очажок, устроенный особым образом, так, чтобы и штормовых волн не бояться, и не вызвать пожара на корабле. Людям, проводящим вдали от берега много дней подряд, нужно тепло, нужна горячая пища. Островные сегваны, поколениями ходившие в море, на корабле себя чувствовали едва ли не уверенней, чем на твердой земле. Впереди грозил шторм, под килем корабля до дна морского простирались, может быть, версты, ­а у них булькал себе над огнем закопченный котел и, как ни качайся корабль, - не плеснет, не перевернется.

Чашки, которые старый воин ловко извлекал из короба, были сами по себе замечательные. Не кожаные, не глиняные, не медные, даже не деревянные. Добрый мастер сработал их из льдисто-прозрачного, чуть тронутого зеленью стекла. Они чудесно сохраняли тепло и (многажды проверено!) не разбивались, падая на твердую палубу и даже на камень. Но самой удивительной выдумкой стекловара было то, что чашки туго вкладывались одна в другую, занимая таким образом очень мало места, которого вечно не хватает на корабле.

На Островах испокон веку было принято шить паруса из кож или тканей, окрашенных яркими красками, не облезающими от морской сырости и яркого солнца. Причин тому имелось самое меньшее две. Лето с его буйством цветов в стране морских сегванов всегда было коротким, а после нашествия Ледяных Великанов стало уже совсем мимолетным. Большую часть года человеческий глаз видел только белое с серым да еще черное. Оттого мастерицы, украшая одежды, не жалели ниток для яркого цветного узора; оттого обитателя Островов за версту нельзя было спутать с собратом по крови и языку - жителем Берега. Как уж тут не раскрасить обширное полотнище, которому судьба судила реять под серым небом, над серыми волнами! Пусть скорее заметят родичи и друзья, ждущие на берегу. Пусть обретет надежду терпящий бедствие: помощь близко, держись! Пусть и враги увидят этот парус, раздуваемый ветром, точно яркий боевой флаг. Пусть они знают: здесь их никто не боится...

Вот это и есть вторая причина. У каждого кунса свои цвета и узоры, двух одинаковых не найдешь. Все вожди с кем-то в союзе или во вражде, и длится это столетиями. Перемены происходят нечасто. С кем дружил или воевал дед, с тем братается или режется внук. И как по одежде всегда можно определить, какого роду-племени человек, а значит, и выяснить, чего примерно следует от него ждать, - так по парусу нетрудно тотчас догадаться, кому принадлежит корабль. А стало быть, друг там или враг».

Всем известно, что на равнинах Шо-Ситайна обитает гораздо больше скота, чем людей. Несведущие иноземцы даже посмеиваются над меднокожими странниками равнин, называя их то собирателями овечьего навоза, то пожирателями вонючего сыра, то нюхателями пыли и ветра из-под конских хвостов. Шо-ситайнцы не обижаются. Что взять с чужестранцев! Да и следует ли обижаться на очевидную глупость? Она лишь создает скверную славу тому, кто изрекает ее. Придумали бы еще посмеяться над почтенным мономатанским купцом - за то, что он больно много золота скопил в сундуках!

Равнинный Шо-Ситайн - большая страна. Ее племена говорят на нескольких языках, не вполне одинаковых, но близких, как единокровные братья. Большинство слов общие для всех. Одно из таких общих слов обозначает богатство. И оно же во всех шо-ситайнских наречиях обозначает скот. Хозяйственного, зажиточного человека так и называют: "сильный скота". И другого слова для наименования достатка нет в Шо-Ситайне. Не понадобилось за века, что живут здесь кочевые кланы, а степную траву топчут их благодатные табуны и стада. Иного богатства шо-ситайнцам не надобно.

Самые рассудительные из чужестранцев, справедливо признавая скот как богатство, все же числят его не самым истинным и высоким символом изобилия. Не таким всеобъемлющим и совершенным, как золото. Имея золото, говорят они, ты сумеешь купить себе все остальное. И корову, и коз, и овец. И коня, чтобы объезжать пастбища, и собаку, чтобы все сторожила».

 

2.3. Сопоставление славян и других народов в произведениях
Марии Семеновой

 

Племя веннов обитало в истоках реки Светыни и несколько южнее. На левом её берегу кончались их земли. Если смотреть на образ и уклад жизни веннов, то он поразительно похож на славянский, да и сами венны очень близки к ним по нравам и сути. Как говорила сама Мария Семёнова: «Конечно, венны, там действующие, - это несколько приукрашенные и архаизированные славяне».

Так, дом относится к числу основополагающих, всеобъемлющих архетипических образов, с незапамятных времен функционировавших в человеческом сознании. Эквиваленты славянского слова «дом» древнееврейский «bait» — обозначали широкий круг понятий: кров, семью, жилище, строение, некое определенное место — а также явления, связанные с культурной организацией жизни: хозяйство, быт семьи или народа, наследство, иерархию, порядок.

В мифопоэтических представлениях древних славян дому отводилось чрезвычайно важное место. Он осмыслялся как «мир, приспособленный к масштабам человека и созданный им самим». Жилище было по преимуществу носителем признака «внутренний»: оно оберегало человека от невзгод внешнего мира, создавало атмосферу безопасности, определенности, организованности, противостоящей внешнему хаосу. Дом сравнивался с матерью, которая кормит и охраняет дитя, а также с материнским чревом, с наседкой, защищающей цыплят. Закрытое, об<