И вот один из них, стоящий посередине, взял два посоха, сложил их крестом и три раза медленно перекрестил и благословил пропасть.

Потом он шагнул первым прямо в пропасть!

Но почему-то не упал, а каким-то чудом остался висеть в воздухе.

Волосы мои зашевелились на голове. С высоты я ясно видел, что монах не стоит на земле, а висит в воздухе!

Затем он медленно начал делать шаги и пошёл как по дорожке.

Он не упал в пропасть! Как?!

За ним шагнули и также пошли по воздуху все остальные монахи.

По очереди, цепочкой. Они спокойно шли друг за другом, поднимаясь вверх, пока все не скрылись в облаке.

От увиденного я растерялся, и потерял контроль над управлением вертолётом. Немного опомнившись, я вырулил машину, посадил вертолёт на поляну, и заглушил его.

Минут через двадцать ко мне подбежали солдаты из оцепления.

Я продолжал сидеть в кабине вертолёта, пытаясь дать логическое объяснение увиденному.

Солдаты обступили вертолёт, и старший спросил меня:

- Товарищ капитан, где они?

Куда делись монахи?

Мы поднялись на вершину, но их там не было.

- Они... они ушли на небо, - проговорил я.

Громкий солдатский смех с протяжным эхом раздался в горах.

На следующий день мой начальник, полковник, метался по комнате и брызгал слюной:

- Потрудитесь объяснить, товарищ капитан, куда пропали монахи, которых мы выслеживали двое суток?! И как вы повели оцепление по ложному следу?!

И я ответил:

- Моим объяснениям вы всё равно не поверите, товарищ полковник.

Так что вот мой партийный билет и рапорт об увольнении в запас.

Уйдя из армии, я принял Крещение, и стал верующим человеком.
Дивны дела Твои, Господи!

 

Чудо в ночь на Рождество

(по произведениям Инг и Джакели)

Нино приехала в город учиться.

Её соблазнил один женатый человек.

Она забеременела, а дальше всё развивалось по обычной схеме: виновник проблемы дал деньги на аборт.

Но Нино уже любила своего ещё нерожденного ребенка и отказалась от этой идеи. Она хорошо знала, что её строгий отец и братья не простят ей этой ошибки, и все-таки в конце концов вернулась домой, в деревню.

Наступал Новый год, и она надеялась, что сказочная ночь сотворит и для неё чудо: родные её простят, и всё забудут.

К сожалению, этого не произошло. Даже мать не заступилась за беременную дочь.

Наоборот, она подсказала «мудрое» решение:

– Сейчас все отдыхают, и никому нет до нас дела. Как Рождество пройдёт, я отвезу её в соседний район к знакомой акушерке. Там и родит втайне. А ребёнка продадут кому-нибудь. Благо, бездетных много – долго искать не придётся!

Нино решила бежать.

И вечером на Рождество ей это удалось.

Она долго шла лесом, чтобы скрыться. Даже холода не чувствовала от страха. Вышла из чащи, когда совсем стемнело.

Подошла к первому же дому. Во дворе стоял молодой парень. Нино окликнула его. Он двинулся к воротам и спросил:

– Кто ты? Я по голосу не узнаю тебя.

– Чужая я здесь. Из дому сбежала, – ответила Нино, не видя в темноте, что хозяин смотрит словно мимо неё.

– Мама, – крикнул парень, оборачиваясь в сторону дома. – это Рождественский Меквле (то есть - человек, который первым входит в дом на Рождество или Новый год со сладостями, и желает семье благополучия). Меквле пришел к нам!

И кое-как на ощупь открыл ворота. Неужели слепой? У Нино сжалось сердце.

Из дома вышла женщина средних лет, вытирая о фартук запачканные мукой руки.

Нино завели в дом, накормили и выслушали её историю.

– Я ребенка не отдам. Умру без него, – рассказывала Нино. – Не знаю как, но спасу его. Прошу, позвольте переночевать у вас. Боюсь заболеть на улице. Господь вознаградит вас за доброту.

– Мама! – воскликнул слепой срывающимся голосом. – Эту девушку мне Бог послал после стольких лет мучений.

И Нино услышала от него удивительную историю:

– Четыре года назад я был самым счастливым человеком на свете. Любил очень красивую девушку. Она была уже от меня беременна.

Мы собирались справить свадьбу после Рождества. Встречали Новый год вместе.

Я вынес во двор ружье, чтобы выстрелить, как наступит 12 часов.

Оно взорвалось у меня в руках. И врачи не смогли вернуть мне зрение.

Когда моя невеста узнала о диагнозе, она испугалась жизни с инвалидом и отказалась от свадьбы. Я умолял её родить нашего ребенка и дать мне его на воспитание, но она сделала аборт.

Трудно описать словами мои страдания. Я не покончил жизнь самоубийством только потому, что маму пожалел.

Ты веришь в чудеса? Ведь это неспроста, что пройдя такой длинный путь, ты постучала именно в наши ворота.

Я не смею просить тебя остаться. Но позволь мне заботиться о твоем ребенке, который вот-вот родится. Нино прослезилась, и чуть не расцеловала руки хозяевам дома.

Рождество они встретили вместе. На рассвете у Нино разболелся живот.

Она перепугалась. Ехать в больницу было поздно: роды уже начались.

Мать Тедо - Тамара стала помогать: «Я хоть и ветеринар, но в гинекологии кое-что понимаю!»

Наутро родился мальчик.

Друг Тедо днём привел врача, который, осмотрев мать и ребенка, сказал, что в больницу их перевозить необязательно.

Тамара накрыла стол.

Нино захотела назвать мальчика в честь хозяина дома, но слепой попросил: «Раз Бог подарил мне вас в такой день, лучше назвать его Хвтисо» (Это по-грузински означает - Божий!).

С тех пор прошло больше 30 лет. Всё наладилось. Тедо и Нино поженились.

У них, кроме Хвтисо, родились ещё трое детей.

Самый старший (Хвтисо) выучился, стал врачом, женился.

План у него первостепенный таков: отцу хотя бы на один глаз операцию сделать – вернуть зрение.

Тедо ему верит и надеется. Потому что знает: нет ничего невозможного.

 

 

Исцеление атеиста

Сколько разных людей приходит к преподобному Сергию в Троицкий собор!

С горем, со скорбью, с печалями, с болезнями, с радостью, с благодарностью – со всех концов земли идут сюда люди!

Однажды со множеством паломников пришел в Троицкий собор высокий статный мужчина средних лет.

Шли и шли к раке Преподобного женщины и мужчины, старики, дети, часто мелькали черные форменные кители студентов духовной семинарии. А этот человек не уходил, стоял и стоял недалеко от раки, у иконы святителя Николая.

Уже несколько раз сменились монахи у изголовья, а он всё так и стоял, опустив голову. Если бы кто-нибудь решил понаблюдать за ним, то увидел бы, что он - плачет.

Высокий, широкоплечий, красивый человек, - он стоял и плакал, и ни на кого не обращал внимания.

Незадолго до закрытия собора он подошел к дежурному, и сказал, что ему хотелось бы встретиться с настоятелем собора архимандритом Николаем.

И вот какую историю он рассказал настоятелю.

Евгений, - так звали этого человека, - впервые попал в Троице-Сергиеву Лавру чуть больше двух дет назад.

Он был кадровый военный, подполковник, и с несколькими сослуживцами приехал в Сергиев Посад по делам.

Вечером они пошли «прогуляться», как он выразился, по Лавре.

Троицкий собор уже закрывали, но военные упросили показать им храм.

Они стали расспрашивать отца Николая (настоятеля) об истории Лавры, о смысле монашеской жизни, и, конечно, о Преподобном Сергии.
Настоятель собора подробно отвечал на все вопросы.

Но самое главное – он рассказывал им об авве Сергии, о его детстве, об основании монастыря, о многочисленных чудесах при жизни святого и после его кончины.

Особенно отец Николай старался привлечь внимание гостей ко множеству удивительных случаев исцелений у раки Преподобного и по молитвам к нему. Он приводил самые неожиданные и до слез трогающие душу примеры.

Но как же ослеплены наши глаза и бесчувственны наши сердца!
Мы смотрим и не видим, слушаем и не слышим, мы не можем и не хотим поверить.

Вот и они, офицеры, – внимательно и с интересом слушали, задавали вопросы, но никак не могли понять: а, собственно, какое всё это имеет отношение к нам сегодня?

Они больше всего удивлялись тому, что вообще на свете есть какие-то монахи, которые живут в этой Лавре.

Да, всё это очень красиво, но ведь никакой связи с жизнью – как же можно этим жить?

Да, это, возможно, история, археология, культура – всё, что угодно, это очень занимательно, но утверждать, что всё это именно так и есть, - а было ли всё это?

Так примерно рассуждал про себя Евгений и его товарищи.

Долго говорили военные с отцом Николаем.
Они не спорили с ним, они просто не могли понять: есть ведь такие странные мужчины, живущие какой-то странной жизнью в этих древних стенах.

Всё было очень интересно. Но пора было возвращаться в реальную и настоящую жизнь.

Когда они уже выходили из собора, Евгений почему-то вдруг задержался, быстро вернулся к раке Преподобного и, сам удивляясь себе, подумал:

«Святой Сергий, если ты есть, если ты меня слышишь, как бы это устроить, чтобы мне годика на два - заболеть… Говорят, тут сильно исцеляются, а мне бы – заболеть!».

Евгений вышел из собора, вместе с друзьями поблагодарил отца Николая за оказанное им внимание. Вернувшись к месту своей службы, Евгений среди множества дел забыл о поездке.

А о чём вспоминать? Мало ли музеев видел он на своем веку!
Через несколько дней Евгений как будто простудился, но держался на ногах.

Жене ничего не говорил: подумаешь, простуда…

Евгений был сильный и спокойный человек; зачем беспокоить близких из-за ерунды - пройдёт.

Но ему становилось все хуже. Болела голова, ломило суставы, тело горело. Он терпел, не обращался в медсанчасть, только думал: «Вот тебе и насморк…». Он всегда болел только насморком.

Ещё через несколько дней Евгения нашли на полу в его кабинете без сознания.

Когда он очнулся, то увидел белый потолок, потом огромные испуганные родные глаза – жена.

Потянулся к ней – а тела словно нет.

«Что такое, - подумал он, - в чем дело, что это такое?» Но ни пошевелиться, ни встать он так и не смог.

Сколько дней, сколько ночей пробыли они так вместе – он неподвижно лежал, а она – всегда рядом?!

По болезни Евгения уволили в запас. Пролежав полтора года в самых разных госпиталях, центрах и больницах, он вернулся, наконец, домой. Родные и друзья подняли на ноги всех знакомых и незнакомых врачей, профессоров, доставали неслыханные заграничные лекарства. Состояние Евгения почти не изменилось.

Он только мог полулёжа читать и, проводя руками по неподвижному и беспомощному, а когда-то сильному телу, не переставая удивляться: «Что же это?»

 «Знаешь, - прошептала однажды жена, - схожу я в церковь.

Мне соседка сказала – сегодня ведь праздник – Пасха! Мы так давно болеем, а я ни разу не была».

Евгений равнодушно ответил: «Иди».

Жена вернулась из церкви переполненная новыми и непривычными впечатлениями. Вскоре на столике рядом с его постелью появились календари, жития святых, Евангелие.

Но он даже не брал в руки эти книги с крестами на обложках. Кресты напоминали ему о смерти.

Что потом? Ему было совершенно всё равно.

Жена что-то рассказывала ему, восхищалась, в её речи появились новые слова: батюшка, всенощная, молебен.

В субботу вечером жена ушла в церковь. Евгений остался один.

Всё-таки это был мужественный человек – он не озлобился, не раздражался на жену за её радость, не ревновал её к неожиданному увлечению – церкви; он очень любил её.

Евгений лежал в пустой квартире. Он был подавлен и начал плакать.

Он теперь часто плакал, когда был один. Ему было жалко умирать.

Немного успокоившись, он взглянул на столик с книгами, равнодушно взял верхнюю, пролистал «Житие Преподобного Сергия, Радонежского Чудотворца».

Древние стены, купола, рака с мощами… что-то знакомое!

Сергий, Сергий… Так ведь он был там!

Евгений посмотрел на изображение серебряной раки, и вспомнил тот тёплый весенний вечер, товарищей по службе, монахов в чёрном, полумрак, разноцветные огоньки над ракой, долгий разговор.

Да, вот здесь, рядом они и стояли.

- Евгений, - услышал вдруг он.

«Жена, наверно, дверь забыла закрыть, и кто-то пришел» - подумал он.

- Вставай, Евгений, ты здоров.

Рядом с постелью стоял человек. Евгений смотрел, и не узнавал его.

Среди соседей и знакомых такого не было. Старый человек с белой бородой в длинной темной одежде.

- Вставай, Евгений.

Он смотрел ему прямо в глаза.

Евгений почувствовал, как всё его существо наполнилось новой силой.

Встал с постели.

- Евгений, - опять зазвучал этот ласковый голос. – Сегодня исполнилось ровно два года, ты помнишь?

Старик передвигался неслышно, он был уже в конце комнаты.

- Теперь ты здоров. – Последние слова, которые услышал от него Евгений.

Он бросился в прихожую. Никого!

Дверь заперта снаружи.

Когда вернулась жена, она увидела Евгения на полу на коленях перед раскрытой книгой.

Она кинулась к нему, думая, что он упал с постели.

Взглянув ему в лицо, она едва узнала его –  он посмотрел на неё светлыми, какими-то неземными глазами, молча встал, выпрямился, обнял её, а потом вместе с ней опустился на колени перед книгой.

С раскрытых страниц на них смотрел Преподобный Сергий, Радонежский чудотворец, - старый человек с белой бородой, в длинной темной одежде.

 «Преподобне отче наш Сергие, моли Бога о нас» - с радостью и

ужасом шептали они.

 

 

Чудо под подушкой

К парализованной схимнице в соседнюю кирпичную пятиэтажку мы ходили лет пять.

Как раз с того времени, как она, будучи нашей переделкинской звонаркой, упала на ступенях колокольни. Схимница тяжело ушиблась и - оказалась прикованной к кровати.

Каждый год неоднократно навещали мы страдалицу.

Важен для неё был, конечно, визит отца Кирилла, который утешал беднягу, исповедовал...

Батюшка основательно собирался, брал, само собою, епитрахиль, поручи; ну и - всякие вкусности для угощения матушке и ее хожалке Раечке.

В святом углу у схимницы мерцала скромная лампадка у Казанской в деревянном киоте. Это была памятная для нее икона, значительная.

И как-то раз она поведала нам - почему…

В довоенное время молоденькой девушкой она работала в Москве на какой-то фабрике.

Жила в общежитии. Времена были нелёгкие, суровые, ну, и по религиозной части - сами знаете - надо было быть осмотрительной.

Мария воспитывалась в православной семье, и любила Церковь, любила молиться, любила иконы. Вот и взяла с собою из дома в общежитие образ Казанской Богоматери....

Только прятать икону приходилось... под подушкой.

Придет она с работы поздним вечером в общежитие, вроде спать уляжется как и все её соседки, а сама - достанет Казанскую из под подушки,

и украдкой молится ей.

Очень уж хотелось Марии стать монахиней.

Мечтала всегда об этом. А однажды - шла как-то в сумерках домой со своей фабрики, и совсем пригорюнилась.

Без сил на скамейку в парке опустилась, расплакалась - никогда мечте её не сбыться в этой стране и в такие времена!

Вдруг рядом к ней подсаживается незнакомая женщина, и начинает ее ласково так, по-матерински утешать, гладить доброй и нежной рукой по голове.

- Не скорби, Мария, - говорит ей, называя её по имени, таинственная незнакомка, - придёт время - будешь ты монахиней, и схимницей еще будешь! Будешь!

- Да откуда ж вам знать! - плачет Мария и вдруг начинает понимать, что и имя её известно незнакомке, и тайное желание сердца известно!

Что же это такое сейчас было!!! А женщина та уже поднялась...

В вечернем полумраке и удаляющийся её силуэт нельзя было толком разглядеть...

- Ой, тётенька! Постойте! - кричит ей в догонку Мария, - Постойте! Скажите хоть, где вы живете!

- Под подушкой живу... Под подушкой, - донеслось до Марии из темноты.

В монашестве Мария носила имя Евфимии Всехвальной, а в схиме - приняла по традиции имя данное при крещении.

Умерла в канун памяти преподобного Сергия осенью.

 

Мамина молитва

Вячеслав Сливин

Она всегда молилась на коленях
В укромном месте, в комнате своей.
И часто искренние, слёзные прошения
Шли к Иисусу за ее детей.

Два сына не познали Бога!..-
Покоя мать не знала день и ночь.
Она молилась истово, помногу:
«Я верю, Господи,
Ты можешь им помочь!

 

Яви им свет во тьме кромешной,
Ведь кратки и лукавы наши дни!..»
Ушла мать в вечность безутешной,
Остались братья не земле одни.

 

Шло время. Выросли те сыновья,
По-прежнему они не знали Бога.
У старшего была уже семья,
Свои проблемы, и своя дорога.

 

А младшему достался отчий дом,
Немного старый, но зато большой!
Ремонт не оставляя «на потом»,
Решил сначала пол сменить гнилой.

Трудиться начал с раннего утра,
Работа продвигалась,
словно песня лилась.
Но вот дошел он до того угла,
Где мать когда-то их молилась.

 

И сердце стало что-то жать,
Лом поднимать вдруг стало не под силу.
Сын ясно вспомнил старенькую мать,
И как за них она просила…

 

«Мне нужно выбросить никчемную доску,
Из-за неё работа напрочь встала!..»
Но сердце не могло прогнать тоску,
И совесть так сурово обличала.

 

«Пойду я к брату, пусть поможет он»,-
Сказал сын младший, отложив работу.
Но старший брат, пришедши в дом,
Припомнил также материнскую заботу.

Стояли братья долго в тишине,
Произнести не смея даже слово.
И, горько зарыдав, на маминой доске,
Родились в покаянии к жизни новой…

 

Тьму прогоняет только свет, -
За души грешников идет незримо битва,
Бывает так, что через много лет
Детей находит мамина молитва.

 

Зависть

Поучительная сказка

Давным-давно жила маленькая девочка по имени София.

То и дело происходили с ней невероятные истории. А всё потому, что малышка верила в чудо…

Перед самым Рождеством родители девочки отправились в город на ярмарку. Мама, спешно собираясь, сказала:

— Мы ненадолго. Выберем для всех подарки и на вечернем автобусе вернёмся!

Хоть София и не любила оставаться одна, но сегодня отъезд родителей был как нельзя кстати. Дело в том, что малышка мастерила папе с мамой открытку к Празднику.

А, рисовать, зная, что в любой момент они могут зайти в комнату, было неудобно.

— Не волнуйтесь, я буду хорошо себя вести, — пообещала София.

Папа засмеялся и сказал, что в этом никто и не сомневается.

Проводив родителей, она решила немедленно приняться за дело.

Но, стоило ей закрыть калитку, как на дороге неожиданно появилась незнакомая девочка.

Да такая красивая, что глаз не оторвать! Её белоснежная шубка сияла под лучами яркого зимнего солнца, сапожки блестели от чистоты, а на вязаной белой шапочке весело болтался огромный помпон.

Девочка шла и горько плакала, вытирая слезы рукавом.

— Ты что, потерялась? – крикнула незнакомке София.

— Нет, — всхлипнула девочка, — просто со мной никто не хочет дружить!

— А, как тебя зовут? – спросила София.

— Зависть, — прошептала та.

Увидев, что София нахмурилась, она поспешила добавить:

— Вот и ты меня сейчас прогонишь, а я, на самом деле, хорошая!

Просто меня все люди с сестрой путают, вот и гонят со двора…

София призадумалась. Она не знала, что у зависти есть сестра.

По крайней мере, родители об этом никогда не рассказывали. Может быть, они не знали?...

Тем временем незваная гостья, увидев её растерянность, стала просить:

— Давай дружить! Хочешь, я расскажу тебе всю правду про нас с сестрой, и ты сама убедишься, что мы с ней совершенно не похожи?

Софии стало любопытно, и она распахнула калитку.

Когда девочки вошли в дом, Зависть воскликнула:

— Как же у вас тут вкусно пахнет!

— Это мандарины! Мама целых три кило купила!

— Зачем так много? – изумилась Зависть, — Разве вы столько съедите?

София рассмеялась:

— Нет, конечно! Просто к нам гости приедут. Мои двоюродные сестры – Юлька и Настенька. Вот мы и придумали положить им подарки в красивые пакеты.

Каждой достанутся мандарины, шоколад и ещё какой-нибудь сувенир.

Я пока не знаю, какой именно. Родители сами на ярмарке выбирать будут…

Ты, лучше про свою сестру расскажи!

Зависть печально вздохнула:

— Мне неловко говорить о ней плохо, но, с другой стороны, я же не вру…

Понимаешь, я – Белая Зависть, а сестру мою называют Черной Завистью. Нас очень часто путают, а мы, ведь - такие разные!

Сестрёнка у меня злая, и не любит, когда с людьми что-то хорошее случается.

А я, например, очень радуюсь, если кому-то новую игрушку подарили.

Просто стараюсь сделать всё, чтобы и у меня такая же появилась. Разве это плохо? По-моему, очень даже хорошо!

София пожала плечами. Она была не уверена, что это действительно хорошо.

Впрочем, и ругаться с новой знакомой девочке не хотелось.

— Зависть, мне нужно маме с папой открытку нарисовать, так что мне тебя развлекать некогда — сказала София.

— Я в уголке посижу. Не волнуйся, отвлекать тебя не стану! – отозвалась гостья.

Вскоре на листе бумаги появился Вертеп.

Яркое фиолетовое небо над ним озаряла немного не ровная, зато большая звезда…

София старательно вывела под рисунком надпись: «С Рождеством!».

Девочка почти забыла про свою новую знакомую, которая скромно устроилась в сторонке.

Малышка сложила открытку и, вдруг, подумала:

«Точно, родители не знают, что бывает Зависть Черная и Зависть Белая.

А, так бы обязательно разрешили нам дружить. Ведь, никакого вреда от этой белоснежной девочки нет. Сидит себе тихонько, никому не мешает».

До самого вечера Зависть рассказывала Софии, какие подарки получат на Рождество её подружки:

Машке подарят огромного плюшевого медведя,

Тане достанутся настоящие коньки,

а для Людочки купили набор игрушечной посуды.

Фарфоровой!

Так девочки заболтались, что и не услышали, как папа с мамой вошли в дом.

— Ой, что же будет?! Сейчас меня выгонят! – засуетилась Зависть.

— Не переживай, — стала успокаивать ее София, — я всё родителям расскажу. Объясню, что ты Белая!

— Нет, нет, нет, — захныкала Зависть, — я твоих родителей знаю!

Когда они были маленькими, я к ним приходила. Они тогда не поверили, что я хорошая, не поверят и сейчас. Мне нельзя им на глаза попадаться!

София огорченно сказала:

— Ладно, давай тогда я тебя через окно выпущу.

Зависть стала переминаться с ноги на ногу, а потом покраснела и призналась:

— Если честно, мне так хочется увидеть, что они твоим сестрам купили…

Можно я у тебя под кроватью спрячусь? Мне бы только одним глазочком посмотреть, а потом я уйду!

И, не дожидаясь ответа, гостья проворно юркнула под кровать.

— Дочка, гляди, какая красота! – сказал папа, входя в детскую.

Он поставил на стол две маленькие яркие коробки.

София аккуратно открыла одну из них, и ахнула от восторга.

На бархатистой подушке лежал крохотный стеклянный колокольчик.

На его хрупком боку был нарисован Ангел.

Малышка сразу поняла: это самый лучший подарок на свете…

— Ты позвони! – улыбался папа.

София взяла сувенир за белую ленточку и слегка качнула.

Звук был такой нежный и чистый, что даже мама, выбежав из кухни, радостно всплеснула руками:

— Какую диковинку отыскал наш папа!

А я уж собиралась Насте с Юлей обычные деревянные шкатулки купить…

Во второй коробке лежал точно такой же колокольчик, только привязан он был к розовой ленточке.

София бережно поставила подарки на полку, а родители вышли из комнаты, плотно закрыв за собой дверь.

— Да уж, — прошептала под кроватью Зависть, — тебе такой колокольчик они точно не купили…

— Это почему? – удивилась девочка.

— Да потому что вряд ли у продавца сразу три одинаковых нашлось!

Для тебя они, скорее всего, какие-нибудь варежки выбрали.

— Варежки – тоже прекрасный подарок! – возразила София.

— Ага, только колокольчик лучше, - ответила ей Зависть.

С этим малышка поспорить не могла.

— Ладно, не огорчайся, — сказала Зависть, - я, так и быть, научу тебя, как сделать, чтобы оба этих подарка тебе достались!

Слушай внимательно и запоминай: пойдёшь сейчас к маме и начнёшь хныкать. Лучше даже заплачь.

Скажешь ей, что так тебе эти колокольчики понравились – сил нет с ними расстаться! А сёстрам и мандаринов с шоколадом хватит.

Если мама не согласится, тогда начинай громче реветь. И ногами не забывай топать!

Тут Зависть вылезла из под кровати и, внимательно оглядев Софию, махнула рукой:

— Впрочем, ничего у тебя не выйдет. Ты капризничать не умеешь.

Но, и это не беда. Возьмём сейчас одну коробочку, и бросим её на пол.

Никто даже не догадается, что мы это специально сделали! Зато второй колокольчик тебе точно отдадут!

Не станут же родители Насте с Юлей один подарок на двоих дарить.

Тут София увидела, как шубка и сапожки у гостьи стали - чёрными пречёрными! И даже шапочка почернела, так что теперь помпон напоминал большущий уголёк.

Зависть уже протянула свою руку в сторону полки, но София схватила её за шиворот, и рассерженно сказала:

— Ты меня обманула. Нет у тебя никакой сестры!

Зависть на свете только одна – Чёрная!

Это ты специально переодеваешься в белую шубку, чтобы людей запутать!

Стала Зависть вырываться, но София её держала крепко.

Девочка храбро распахнула окошко и вышвырнула её на улицу.

Зависть угодила прямо в сугроб, и долго в нем барахталась, фыркая от возмущения.

А София закрыла окно и принялась точить карандаши.

Папе с мамой она открытку нарисовала, а вот сёстрам ещё не успела.

Малышка изо всех сил старалась, чтобы она, как и подарки, получилась самой красивой на свете…

Родители тем временем достали ещё одну коробку и спрятали ее в сервант.

В ней лежал стеклянный колокольчик на фиолетовой ленточке.

Мальчик и писарь

По произведениям Бориса Ганаго

Это произошло в конце 19-го столетия.

Петербург. Канун Рождества.

С залива дует холодный, пронизывающий ветер.

Сыплет мелкий колючий снег.

Цокают копыта лошадей по булыжной мостовой, хлопают двери магазинов — делаются последние покупки перед Праздником. Все торопятся побыстрее добраться до дома.

Только маленький мальчик медленно бредёт по заснеженной улице.

Он то и дело достает из карманов ветхого пальто озябшие покрасневшие руки, и пытается согреть их своим дыханием.

Затем снова засовывает их поглубже в карманы, и идёт дальше.

Вот он останавливается у витрины булочной, и разглядывает выставленные за стеклом кренделя и баранки.

Дверь магазина распахнулась, выпуская очередного покупателя, и из неё потянуло ароматом свежеиспеченного хлеба. Мальчик судорожно сглотнул слюну, потоптался на месте, и побрёл дальше.

Незаметно опускаются сумерки. Прохожих становится - всё меньше и меньше…

Мальчик приостанавливается у здания, в окнах которого горит свет, и, поднявшись на цыпочки, пытается заглянуть внутрь. Немного помедлив, он открывает дверь.

Старый писарь сегодня задержался на службе. Ему некуда торопиться.

Уже давно он живёт один, и в праздники особенно остро чувствует своё одиночество.

Писарь сидел, и с горечью думал о том, что ему не с кем встречать Рождество, некому делать подарки.

В это время дверь отворилась. Старик поднял глаза и увидел мальчика.

— Дяденька, дяденька, мне надо написать письмо! — быстро проговорил мальчик.

— А деньги у тебя есть? — строго спросил писарь.

Мальчик, теребя в руках шапку, сделал шаг назад.

И тут одинокий писарь вспомнил, что сегодня канун Рождества, и что ему так хотелось сделать кому-нибудь подарок. Он достал чистый лист бумаги, обмакнул перо в чернила и вывел: “Петербург. 6-е января. Господину…”.

— Как фамилия господина?, - спросил он мальчика.

— Это не господин, — пробормотал мальчик, ещё не до конца веря своей удаче.

— Ах, это дама? — улыбнувшись, спросил писарь.

— Нет-нет! — быстро проговорил мальчик.

— Так кому же ты хочешь написать письмо? — удивился старик,

— Иисусу, - ответил мальчик.

— Как ты смеешь насмехаться над пожилым человеком? — возмутился писарь, и хотел указать мальчику на дверь.

Но тут он увидел в глазах ребенка слезы, и вспомнил, что сегодня канун Рождества.

Ему стало стыдно за свой гнев, и уже потеплевшим голосом он спросил:

— А что ты хочешь написать Иисусу?
    Мальчик ответил:

— Моя мама всегда учила меня просить помощи у Бога, когда трудно.

Она сказала, что Бога зовут Иисус Христос.

Мальчик подошел ближе к писарю и продолжал:

— А вчера она уснула, и я никак не могу её разбудить.

Дома нет даже хлеба, а мне так хочется есть, — он ладонью вытер набежавшие на глаза слезы.

— А как ты её будил? — спросил старик, поднявшись из-за своего стола.

— Я её целовал, - ответил мальчик.

— А она дышит?, - спросил писарь.

— Что ты, дяденька, разве во сне дышат?, - отвечал мальчик.

— Иисус Христос уже получил твое письмо, — сказал старик, обнимая мальчика за плечи. — Он велел мне заботиться о тебе, а твою маму забрал к Себе.

Старый писарь подумал: “Мать моя, уходя в мир иной, ты велела мне быть добрым человеком и благочестивым христианином.  Я забыл твой наказ, но теперь тебе не будет стыдно за меня”.

 

Святой отец

— Алло! Это вы, святой отец? Мне... это… в церкви сказали, что вы сегодня приедете квартиру освящать, — глухо проговорил позвонивший и начал невнятно объяснять, где он проживает и как его найти. Наконец, запутавшись в собственном рассказе, мужчина пообещал, что встретит священника при въезде в посёлок, и они вместе доберутся до его дома.

За годы служения отец Дионисий научился, как ему казалось, неплохо разбираться в людях. «То, что он назвал меня, как католик, «святым отцом», — думал он, медленно продвигаясь на своей машине в предновогодней пробке, — говорит о его неграмотности в вопросах церковных. Ну, а судя по сумбурной речи, — это или пожилой пенсионер после инсульта, или средних лет алкоголик».

Свернув с трассы, священник остановился в условленном месте у обочины, и в автомобиль, не спеша и не отряхивая с ботинок грязную кашу из подтаявшего снега, сел странного вида бледный человек, одетый в обветшалую коричневую куртку и казённого вида штаны. Несмотря на лёгкий морозец, на незнакомце, представившемся Вячеславом, не было шапки, и коротко подстриженные редкие чёрные волосы делали его угловатое, осунувшееся лицо с небольшим острым носом особенно невыразительным.

Немного оживлял этот невзрачный портрет пристальный взгляд больших чёрных глаз, которыми незнакомец, ничего не говоря, долго и подозрительно рассматривал отца Дионисия, толком не отвечая на его попытки завести разговор и лишь изредка давая указания, куда поворачивать.

«Наверное, недавно освободился из тюрьмы или выписался из психбольницы», — подумал священник, и ему стало немного тревожно: мало ли чего можно ожидать от такого странного типа. Убить, может, и не убьёт, а вот нервы потреплет изрядно. Впрочем, убить человека тоже несложно…

— Только машину ставить у подъезда не будем, а то у меня соседи очень нехорошие, — прервал грустные размышления батюшки Вячеслав.

«Ну, всё понятно, — шизофрения. Теперь главное — не давать ему собой манипулировать. Почувствует слабину, и случиться может всё что угодно…» — пронеслось в голове у священника.

— Это в каком смысле — нехорошие? Шину мне, что ли проткнут? — несколько раздражённо спросил он вслух.

— Вам не проткнут, а надо мной издеваться будут…

«Вот так номер, издеваться будут, — подумал батюшка, — а ведь Господь сурово нам сказал: кто постыдится Меня и Моих слов в роде сем прелюбодейном и грешном, того постыдится и Сын Человеческий …(Мк. 8,38)», — но не успел о. Дионисий раскрыть рта для обличения в маловерии, как его новый знакомый открыл дверь, и они вошли в квартиру, вид которой настолько поразил священника, что он не смог промолвить и слова.

Стены, пол и потолок были покрыты даже не пылью, а толстым слоем чёрно-серой, матовой грязной копоти.

Батюшка по привычке снял обувь и тут же пожалел об этом, так как его ноги погрузились в липкую, похожую на гудрон субстанцию, от которой с громким звуком пришлось отдирать носки.

«Жилище маньяка», — подумал священник, но вслух робко спросил:

— В какой комнате мы будем молиться?

— В этой… — ответил Вячеслав, и повёл своего гостя в зал, загромождённый длинным старым столом, накрытым зачем-то паласом и поставленными на него перевёрнутыми табуретками.

— Мне нужен газ — кадило разжечь, — попросил отец Дионисий и пришёл в ещё больший ужас, когда оказался на кухне, буквально утопающей в пыли и жирной грязи.    Здесь всё было закопчено до такой степени, что даже окна, с трудом пропускавшие тусклый дневной свет первого этажа, делали мизерное пространство хрущёвской кухни унылым, как затхлый склеп именитого грешника. Конфорки газовой плиты торчали словно из пролитого и застывшего холодца, обильно присыпанного чем-то серо-бурым.

«А меня ещё жена ругает за неубранные книги», — подумал батюшка, и его опасливое негодование сменилось жалостью к этому, очевидно, никому не нужному, опустившемуся, а возможно, и просто больному человеку.

Освятив квартиру, отец Дионисий принялся проповедовать о том, что наше жилье освящается прежде всего нашей благочестивой жизнью, что необходимо прощать обиды и уметь мириться с домочадцами и соседями, ну и, конечно же, молиться хотя бы сокращённо утром и вечером.

— А самое главное, что Господь нам даёт в Церкви, — это возможность теснейшего общения с Ним в святых таинствах.

Когда христианин исповедуется — мы верим, что в это время его исповедь принимает Сам Христос, Который врачует его душу.

Когда мы причащаемся, то верим, что Сам Христос входит в наши сердца и пребывает там до тех пор, пока мы не изгоним Его своими грехами. Каким образом это происходит? Наш ум этого вместить не может, потому и называется: таинство.

«Зачем я ему это говорю? Он же всё равно не понимает…» — тоскливо подумал батюшка и, отказавшись от протянутой мятой сторублевки, поскорее засобирался из мрачного места.

— Вы это… святой отец, извините за беспорядок, — как-то нерешительно пробормотал Вячеслав, прощаясь со священником.

— Святые на небесах, а я — грешный, — подытожил о. Дионисий и, немного подумав, добавил: — Вы уж приберитесь у себя дома-то, а то как-то совсем тоскливо. Всё-таки Рождество скоро…

Праздничная Рождественская служба всегда радовала отца Дионисия, но вместе с тем и неизбежно утомляла. По характеру своему он был интровертом, и огромное скопление народа вызывало в нём если не панику, то некое непонятное смущение.

Именно поэтому батюшке особенно нравилось служить на святках — седмице, последующей за Рождеством, когда молящихся в храме значительно меньше, и обстановка более камерная.

Литургия в тот день закончилась довольно рано, и когда под праздничный трезвон колоколов все прихожане уже разошлись, священник, разоблачившись, вышел на улицу и, щурясь от январского солнца в сугробах, долго смотрел вверх, на колокольню, где в эти святые дни дозволялось каждому прихожанину попробовать себя в качестве звонаря.

— Здравствуйте, грешный отец! С Рождеством вас Христовым! — громко, перекрикивая колокольный звон, обратился кто-то к священнику.

Отец Дионисий, не успев обидеться на столь смирительное приветствие, увидел перед собой немного странного, рано постаревшего мужчину, одетого так, как одеваются на работе дворники.

— Не узнали меня? Это я — Вячеслав, у которого вы недавно ква<