О, я очень нуждаюсь в нежном прикосновении женских рук и женских губ».

 

Вот, собственно, и все основания для ареста номера весьма уважаемого журнала.

И все это на фоне массированной и почти безнаказанной

пропаганды всеобщего насилия, проводимой большевиками в то время.

О времена, о нравы!..

О том, что времена изменились (хотя бы в плане декоративного плюрализма), свидетельствуют хотя бы такие газетные объявления:

* «Очень симпатичная девушка, 21 год, познакомится с состоятельной Леди для близких, серьезных отношений».

* «Лесбиянка. 18/160/56, познакомится для дневных встреч с Бизнес-Леди. Возраст не имеет значения. Я — любовь, удовольствие. Ты — поддержка, понимание».

* «Бизнес-Леди, 35/160/59, спортивна, ищет чувственную подругу. Жду откровенных писем с фото. Хороший заработок гарантирую».

* «21/170. очень одинокая девушка ищет подругу и не только… Ценю честность и благородство души».

* «Девушка, 19, стройная, материально и жильем обеспечена. Замужем. Познакомлюсь с девушкой для редких встреч вдвоем или втроем, по желанию».

* «Бизнес-Леди. 33/169/58, брюнетка, спортивная, разочарованная в мужчинах, ищет стройную подругу для общения. Интеллект и образование обязательны. Жду откровенных писем с фото. Хороший заработок гарантирую».

* «Юная одинокая и непонятая феминистка, 18/157, жаждет любви состоятельной женщины до 30 лет. Леди Виктория».

* «Очень симпатичная «дочурка», 21/170/56, нежная и ласковая, познакомится с симпатичной, состоятельной «мамочкой» от 38 и старше. Мы будем более близки, чем сиамские близнецы».

Как видим, в большинстве случаев это — типичные объявления рубрики «Ищу работу».

Это напоминает приведенную выше историю с графом Л. Н. Толстым, когда он предложил проститутке должность кухарки, а она поспешила отказаться под благовидным предлогом.

Каждому — свое…

Что же касается подлинного смещения сексуальной ориентации, то его естественность подтверждают некоторые факты нестандартного поведения животных, которые приводит Чезаре Ломброзо:

«Некоторые коровы делают попытки заменить в половом отношении быков, где число последних недостаточно.

В больших птичниках, при недостатке в петухах, обыкновенно одна из куриц берет на себя их роль.

Особенно часто наблюдаются такие извращения полового инстинкта у гусей, уток, фазанов, у которых стареющие самки принимают и другие половые особенности самцов, как например, в отношении оперения».

Таковы капризы Природы, может быть, не всегда объяснимые, но естественные, а потому отнюдь не безобразные, какими их делает лишь человек, обильно сдабривая природные явления своей бессмысленной жестокостью, своей патологической алчностью и своей похотью, которая исходит не столько из физиологических потребностей, сколько из устремлений извращенной психики.

Это происходит, как правило, в большинстве подобных случаев.

---------------------------------------------

 

ИЛЛЮСТРАЦИИ:

 

«ФАННИ: Какая скверная погода! Проливной дождь и ни одной коляски…,

ГАЛИАНИ: Увы, к сожалению, мой экипаж в починке.

ФАННИ: Мама будет беспокоиться…

ГАЛИАНИ: Ну, об этом не тревожьтесь, дитя мое. Ваша мама знает о том, что если разыграется непогода, вы проведете эту ночь у меня… Чувствуйте себя как дома и ни о чем не беспокойтесь…

Они вошли в спальню, и я получил возможность не только их слышать, но и видеть сквозь полупрозрачную драпировку.

ФАННИ: Вы очень добры, графиня, но…

ГАЛИАНИ: Но…

ФАННИ: Мне бы не хотелось стеснять вас.

ГАЛИАНИ: Напротив, вы лишь скрасите мое одиночество. Располагайтесь, дорогая.

ФАННИ: А… вы? Это ведь ваша спальня?

ГАЛИАНИ: Я разделю ее с вами.

ФАННИ: Но… я помешаю вам спать…

ГАЛИАНИ: Оставьте церемонии, дитя мое. Мы будем как две подруги-миссионерки… Согласны?

(Фанни нерешительно кивнула).

Вот и отлично! А теперь я помогу вам раздеться, так как горничная уже легла спать, бездельница… Но ничего, мы обойдемся без нее…

И через минуту я мог лицезреть два очаровательных женских тела в нескольких шагах от себя.

ГАЛИАНИ: О, какое у вас пленительное тело!

ФАННИ: Вы мне льстите, графиня. Право же…

ГАЛИАНИ: Какая белизна! Какая грация! Можно только позавидовать этому совершенству!

ФАННИ: О, вам ли это говорить…

ГАЛИАНИ: Окажись сейчас здесь Парис, он бы, несомненно, отдал бы яблоко вам, маленькая плутовка… О, как вы прекрасны! Ваше тело создано для поцелуев…

И она стала покрывать ошеломленную девушку градом быстрых и страстных поцелуев.

ФАННИ: Что вы делаете, мадам? Пустите меня, прошу вас! Умоляю, мадам…

Ее сопротивление было тщетным. Сжатая длинными руками Галиани, она билась и трепетала, как пойманная голубка…

И вот графиня с неожиданной легкостью подхватила свою жертву и бросила на широкую кровать.

ФАННИ: О, Боже! Постойте… это ужасно… я буду кричать… оставьте меня, я вас боюсь…

ГАЛИАНИ: Молчи… молчи, радость моя, молчи…

ФАННИ: Это… дурно… вы. губите меня…

Это было безумное зрелище. Графиня, лежа на Фанни, оплела ее руками и ногами, будто змеями, и они слились в один рычащий и стонущий клубок…»

АЛЬФРЕД ДЕ МЮССЕ. Галиани

 

 

***

 

«Ариана легкими движениями вытирала ее грудь и спину, но не прекратила это занятие и после того, как все было вытерто насухо. И к ощущению недостатка воздуха, усталости, жажды, прибавилось новое, не лишенное приятности. Внезапно Ариана отшвырнула полотенце и, сомкнув руки на спине своей ученицы, прижалась к ней всем телом. Эммануэль почувствовала, как чужие груди ищут ее грудь, и как только они соприкоснулись, ей стало так хорошо, что сопротивляться этому натиску она не могла. Сквозь шорты она ощутила, как тугой холмик Арианы прижался к ней еще теснее и откинулась, а так как обе они стали теперь одинакового роста, губы Арианы оказались на уровне губ Эммануэль…

И Эммануэль получила первый настоящий поцелуй Арианы: глубокий, исследующий по очереди, ничего не минуя, каждый миллиметр поверхности ее губ, ее языка, все вмятинки ее неба, ее зубы. Он был таким долгим, этот поцелуй — минуты он длился или часы? Эммануэль забыла о своей усталости, о своей жажде. Она стала тихонько раскачиваться, чтобы лоно ее проснулось, бутон отвердел и нашел успокоение, прижавшись к плотному животу другой женщины.

И когда это наступило, и возбуждение достигло такой точки, что бутон ее плоти стал походить на маленькое, но крепкое навершие копья, Эммануэль бессознательно сжала ногами бедро Арианы и стала тереться о него своим лоном. Ариана замерла, потом оторвала губы от губ Эммануэль, посмотрела на свою добычу и засмеялась радостно, словно школьница, довольная удачной проделкой.

Этот смех смутил немного Эммануэль и объяснил ей, что в этих сплетениях Ариана не искала никаких сентиментальных, нежных чувств. Это был смех плотоядный, жадный, но Эммануэль все равно хотелось, чтобы ее целовали еще, чтобы грудь Арианы не отрывалась от ее груди. Но та снова, как при их встрече, подхватила Эммануэль под мышки и подняла ее еще выше на несколько ступеней. Теперь Эммануэль стояла на лестнице. Она подумала, что Ариана хочет поцеловать ее грудь, но руководительница игры держала голову на расстоянии и не отрывала смеющихся глаз от лица своей жертвы. И прежде чем Эммануэль сообразила, что же происходит, рука Арианы проникла под шорты и прижалась к влажной коже Эммануэль.

Пальцы Арианы были столь же умелы, как и ее губы, Она пощекотала восставшую плоть, и потом два сдвинутых пальца решительно углубились в тело Эммануэль, работая настойчиво и в то же время осторожно. И оргазм буквально смыл Эммануэль, затопил ее, стремившуюся раскрыться как можно шире навстречу столь умело берущей ее руке.

Когда, наконец, почти потеряв сознание, она соскользнула с лестницы, графиня подхватила ее, прижала к себе, и если бы Эммануэль могла видеть в эту минуту глаза Арианы, она не заметила бы в них ни искорки насмешки.

Однако когда Эммануэль окончательно пришла в себя, к Ариане вернулась ее прежняя насмешливость. Поддерживая Эммануэль за плечи, она спросила:

— Ты сможешь передвигать ноги по лестнице?

Смущение овладело Эммануэль, она опустила голову, как пристыженный ребенок. Ариана взяла ее за подбородок, посмотрела ей в глаза. Голос Арианы стал хриплым. Так она еще никогда не разговаривала с Эммануэль:

— Скажи мне, другие женщины уже делали это с тобой?

Эммануэль сделала вид, что не слышала вопроса, но Ариану было трудно

провести. Она спросила еще раз:

— Отвечай же! Ты занималась любовью с женщинами?

Эммануэль упорно молчала. Ариана приблизила губы к ее губам.

— Поедем ко мне, — выдохнула она. — Хорошо?

Но Эммануэль замотала головой».

ЭММАНУЭЛЬ АРСАН. Эммануэль

 

 

***

 

«Почему никто не раскаивается в распутстве? Да потому, что распутство очень скоро становится привычным делом. Так пусть же войдет в привычку любой неординарный поступок: по примеру похоти все поступки легко обратить в привычку; по примеру бесстыдства каждый из них способен вызвать сладкую дрожь нервных флюидов, и это щекочущее ощущение, близкое к страсти, может доставить высшее наслаждение и впоследствии превратиться в первую необходимость…

Присутствующие были развращены до мозга костей, и вам, наверное, будет небезынтересно узнать, что проделала со мной каждая из них.

Они выстроились по возрасту, и первой пошла в атаку самая младшая, Элизабет. Маленькая прелестница тщательно обследовала, покрывая поцелуями, каждую частичку моего тела, потом с размаху, будто прыгнув с берега в воду, нырнула между моих ног, исступленно впилась в промежность губами, как будто пытаясь влезть в мое нутро, и скоро мы обе замерли от восторга и едва не потеряли сознание.

Следующей была Флавия. Ее действия говорили о большем опыте и искусстве. После бесчисленных предварительных ласк мы оказались в таком положении, что наши бедра обхватывали головы друг другу, а искусные движения пылающих губ и языков исторгли потоки липкой влаги из самых потаенных недр наших тел.

Затем подошла Сент-Эльм. Она легла на спину, заставила меня сесть на ее лицо верхом, и я, трепеща от восторга, почувствовала, как ее нос волнующе щекочет мне задний проход, а острый язычок вонзается во влагалище. Я упала на нее всем телом и таким же образом прижалась губами к ее промежности, стискивая пальцами ее подрагивающие ягодицы, и пять неистовых, следовавших друг за другом оргазмов показали, что не зря эта девочка сетовала на одиночество предыдущей ночью. Я и сама исторгла ей в рот все соки, какие во мне оставались, и никто до этих пор не глотал их с такой жадностью, как это делала она.

А в это время Вольмар уже пристроилась к моему заду и начала страстно лобзать его. Через некоторое время, подготовив и смазав узкий проход остреньким розовым язычком, она навалилась на меня и умело ввела свой внушительных размеров хоботок в мой задний проход, потом повернула мою голову к себе и, впиваясь в губы, принялась сосать мне язык, не переставая при этом энергично двигать взад-вперед своим клитором. Не удовлетворившись этим, ненасытная лесбиянка сунула в мою руку искусственный член, я нащупала ее раскрывшийся бутон и вонзила в него свое оружие; не успела я совершить несколько сильных толчков, как распутница едва не испустила от удовольствия дух.

После этого последнего натиска я заняла предназначенное мне место возле Дельбены. Эта фурия разместила нас следующим образом.

Элизабет лежала на спине, на самом краю кушетки и рукой массировала клитор Дельбены, которая полулежала рядом, опираясь на руки. Флавия стояла на полу на коленях и. обхватив руками бедра наставницы, облизывала ее вагину. Сент-Эльм, плотно накрыв своими ягодицами лицо Элизабет, подставляла жадно раскрытое влагалище поцелуям Дельбены, а Вольмар, обратившись в содомита, самозабвенно удовлетворяла своим раскаленным клитором нашу несравненную наставницу. Завершая композицию, я опустилась на четвереньки рядом с Сент-Эльм, и Дельбена, в лихорадочном, но четко размеренном ритме переходя от влагалища Сент-Эльм к моему анусу, ласкала нас поочередно: лизала, щекотала, обсасывала нас с возрастающим жаром то в одно отверстие, то другое, при этом она вибрировала всем телом, откликаясь на пальцы Элизабет, язык Флавии и клитор Вольмар, и ежеминутно извергалась в яростном кратковременном оргазме.

Как часто мы слышим безмозглых ораторов, которые клеймят женские страсти, забывая о том, что эти страсти производят искру, зажигающую лампу философии…»

 

 

***

 

«Несмотря на все свои безумства, я продолжала с вожделением думать об очаровательной герцогине Грийо. Ей было не более двадцати лет, и последние восемнадцать месяцев она находилась в законном браке с шестидесятилетним человеком, которого презирала и ненавидела; ее звали Онорина, и в смысле уз плоти она была так же далека от старого сатира, как и в тот день, когда мать вытащила се из монастыря Святой Урсулы в Болонье, чтобы выдать за него. Я не думаю, что герцог не предпринимал никаких попыток и усилий подобраться к телу юной супруги, но все они были безуспешными. До тех пор я заходила к герцогине всего лишь два раза — первым был визит вежливости, когда я вручила свои рекомендательные письма, второй раз я пришла, чтобы снова вкусить неизъяснимое удовольствие от ее общества. В третий раз я была настроена самым решительным образом, намереваясь объявить ей о своей страсти и удовлетворить ее, невзирая на все препятствия, которые могла воздвигнуть между нами ее добропорядочность.

Я предстала перед ней в одном из тех умопомрачительных туалетов, которые просто не могут не соблазнить и не растопить самое ледяное сердце. Мне с самого начала улыбалась удача — я застала прелестницу одну. После первых комплиментов я вложила всю свою страсть в пламенные взгляды, но добыча ускользнула от меня, укрывшись под панцирем скромности. Тогда на смену взглядам пришли панегирики и кокетство; взявши герцогиню за одну руку, я воскликнула:

— Знаете, прелесть моя, если есть Бог па свете и если он справедлив, тогда вы, конечно же, самая счастливая женщина в мире, ибо вы, без сомнения, самая прекрасная.

— Это говорит ваша снисходительность, а я смотрю на себя беспристрастно.

— О, мадам, сама беспристрастность требует, чтобы все боги предоставили вам свои алтари, ведь та, кто восхищает вселенную, должна пребывать в самом роскошном храме.

Я взяла ее за руку, крепко сжала се и начала покрывать поцелуями.

— Зачем вы льстите мне? — спросила Онорина, и на ее щеках выступила краска.

— Потому что я без ума от вас.

— Но… разве может женщина влюбиться в женщину?

— Почему же нет? Чем она чувствительнее, тем больше способна оценить и понять красоту будь то в мужском или в женском обличим. Мудрые женщины остерегаются связей с мужчинами, связей, сопряженных с опасностью… между тем они могут поддерживать друг с другом такие сладострастные отношения. Милая моя Онорина — я буду называть вас просто Онорина — разве не могу я сделаться вашей близкой подругой, вашей возлюбленной… вашим любовником?

— Вы сошли с ума, несчастная! — возмутилась герцогини. — Вы всерьез полагаете, что можете стать тем. что вы сейчас упомянули?

— Я уверена в этом. — И я крепко прижала ее к своей пылающей груди, — Да, да, радость моя. и больше всего я жажду быть вашим любовником, если вы пустите меня в свое сердце.

Мой раскаленный язык проскользнул ей в рот, Онорина безропотно приняла первый поцелуй любви, а на второй ответила сама любовь: самый нежный, самый сладостный язычок затрепетал на моих пылающих губах и настойчиво проник между ними. Мое нахальство возрастало; я сняла покровы, прикрывавшие прекраснейшую в мире грудь, и осыпала ее страстными ласками, мой ликующий язык ласкан розовые сосочки, а дрожащие руки блуждали по алебастровой коже. И Онорина сдалась перед этим бурным натиском: ее большие голубые глаза наполнились вначале живым интересом, потом в них загорелись огоньки и появились слезы восторга, а я, как вакханка, обезумевшая, опьяневшая от вожделения, будучи не в силах ни остановиться, ни, ускорить ласки, передавала ей весь жар, весь пыл, сжигавший меня…

— Что вы делаете? — простонала Онорина, — Вы забыли что мы принадлежим к одному полу?

— Ах, сладчайшая моя, — откликнулась я, — разве не имеем мы право иногда преступить границы Природы, желая оказать ей еще большие почести? Увы, несчастны те женщины, которые даже не пытаются искать утешения за все несправедливости и унижения, уготованные им.

Осмелев еще больше, я развязала тесемки ее нижней батистовой юбки и в моем распоряжении оказались почти все прелести, обладать которыми я так сильно жаждала. Онорина, опешившая от моих тяжелых вздохов, от громких ударов моего сердца, прекратила всякое сопротивление. Я повалила ее на спину, скользнула вниз, властно раздвинула в стороны ее бедра, и она безропотно отдала мне свой маленький шелковисто-пушистый бутончик, который я начала ласково поглаживать и взъерошивать, обольстительный, пухленький холмик, прекраснее которого я не видела; левой рукой я накрыла одну из грудей неподвижно лежавшей герцогини, впилась губами в другую, пальцы мои коснулись ее клитора, проверяя его чувствительность. Великий Боже! Как судорожно затрепетал этот нежный хоботок! Онорина вздрогнула всем телом, ее оскорбленная и протестующая добродетель с глухим стоном возвестила о своем поражении, и по этому сигналу я удвоила свои ласки.

Мне нет равных в умении доводить удовольствие до кульминации, граничащей с агонией, похожей на приступ. Я почувствовала, что моя возлюбленная нуждается в помощи, что необходимо устранить последнее препятствие на пути медового нектара. Замечу мимоходом, что немногие женщины по-настоящему сознают, насколько важно, чтобы кто-нибудь в это время пососал им влагалище и открыл шлюзы для клокочущей и переполняющей их спермы, и в такие моменты ничто так не требуется нм, как ловкий и проворный язык. И я со всем пылом своей страсти оказала ей эту услугу. Опустившись на колени между величественных бедер Онорины, я ухватилась за ее талию руками, прижала ее тело к себе и впилась языком в куночку; я жадно лизала ее, а жаркое дыхание, вырывавшееся из моих ноздрей, заставляло ее клитор разбухать и подниматься. А какие ягодицы дрожали в моих ладонях! Им могла бы позавидовать сама Венера. Я почувствовала, что наступил момент раздуть эту искру в большой пожар, ибо, как вам известно, нельзя пускать поток страсти на самотек. Надо убрать все преграды с его дороги, и если женщине, которую вы ласкаете, природа дала двадцать канатов наслаждения, придется расчистить их все до одного, чтобы стократно увеличить ее волнение[17]. Поэтому я стала искать ее заднюю норку, намереваясь погрузить туда палец, чтобы его щекочущие движения породили сладостные волны, которые хлынут в вагину, закупоренную моими губами. Настолько узким, настолько крохотным было это нежное отверстие, что я не сразу нащупала его, но наконец мой палец глубоко проник в него… Восхитительное мгновение! И трижды восхитительно оно для любой женщины, обладающей хоть каплей чувствительности. Не успела судорожно сжаться ее маленькая очаровательная дырочка, как Онорина глубоко вздохнула… и улыбнулась, и в глазах небесного создания вспыхнул неземной восторг. Она испытала оргазм, она погрузилась в немыслимый экстаз, и этим блаженством она была обязана мне.

— Ах, мой ангел, сладкий мой ангел, я обожаю вас, — это были первые слова, которые она произнесла, открыв глаза, — Я переполнена счастьем. Чем мне отблагодарить вас?

— Добротой, дорогая моя, добротой. — Я задрала юбки, схватила ее руку и крепко прижала к своему влагалищу. — Ласкай меня, моя любовь, ласкай, пока здесь не выступит пена. Боже ты мой, что еще можно делать в таких случаях?

Однако, как и подобает благовоспитанной даме, Онорина смутилась: она вызвала во мне желания, массу желаний и теперь не знала, что с ними делать. Пришлось дать ей первый урок.

Я прибила к заключению, что она может больше сделать своим языком, нежели руками, и обхватила ее голову бедрами, и она покорно лизала мне вагину, пока я рукой удовлетворяла себя. Онорина вела себя безупречно, возбудив меня сверх всякой меры, и я трижды изверглась ей в рот. После чего у меня возникло острое желание увидеть ее обнаженное тело целиком, я подняла ее с ложа и сорвала с нее остатки одежды… О, Господи! Меня ослепило возникшее передо мной великолепие — как будто я увидела яркую звезду, которая ранней весной наконец-то пробилась сквозь продолжительный зимний туман. И я могу поклясться, что никогда прежде я не видела столь прекрасного зада, никогда в жизни. Это была какая-то торжествующая красота, облаченная в нежную просвечивающую кожу. Это были несравненные груди, невероятные бедра и потрясающие ягодицы. Но самым главным во всем этом великолепии был зад. Величественный алтарь любви и наслаждения, не проходит и дня, до сих пор не проходит ни единого дня без того, чтобы мои мысли не устремлялись к тебе, чтобы воображение мое не простирало к тебе тоскующие руки, мечтая еще раз оказать тебе самые высшие почести…

Одним словом, я не могла сдержаться при виде этого божественного зада. Обладая вкусами и пристрастиями, скорее уместными для мужчин, я горько жалела о том, что не могу воскурить своему идолу более ощутимый фимиам. Я жарко целовала его, раздвигала полушария и с восторгом заглядывала в темную манящую глубину, мой язык касался стенок этой пещеры блаженства, а пальцы мои нежно массировали клитор Онорины, и таким образом я исторгла из нее новый оргазм. Но чем больше я ее возбуждала, тем больше впадала в уныние от того, что несмотря на все мои старания, возбуждение герцогини как бы застыло на мертвой точке.

— Знаете, моя радость, — проговорила я с нескрываемым сожалением, — в следующий раз, когда мы снова встретимся, я захвачу с собой какой-нибудь инструмент, который покажется вам убедительнее, чем мой язык, и я стану вашим любовником, супругом, ведь я говорила что мечтаю обладать вами так, как о том мечтает мужчина.

— Ах, делайте все, что считаете нужным, — покорно откликнулась Онорина, — умножайте свидетельства вашей любви, и я сторицей верну их вам.

Потом Онорина попросила раздеться меня донага и жадно оглядела мое тело, но наука наслаждения была ей неизвестна — тем более она не знала, как передать мне свой восторг. Впрочем, для моей пылавшей души это было неважно: мною любовалась прекрасная женщина, ее взгляд доставлял мне плотское удовольствие, и я купалась в блаженстве. Однако сластолюбивые и развратные создания, случись им оказаться на моем месте, в том положении, в каком была я, посочувствуют мне, поймут мое отчаяние, которое всегда охватывает человека, раздираемого на части не исполненными желаниями так же, как сделала я, недобрым словом помянув Природу за то, что она внушает нам страсти, которые лесбиянки удовлетворить не в силах…»

МАРКИЗ де САД. Жюльетта

------------------------------------------------------

 

КСТАТИ:

* Как говаривал Козьма Прутков, нельзя объять необъятное.

* «Сколько всего нужно, чтобы сделать счастливым только одного человека!»

ШАРЛЬ МОНТЕСКЬЕ

 

А чтобы сделать счастливой женщину?

Сотканная из сплошных противоречий, она требует одновременно ласки и жестокости, возвеличивания и унижения, пьянящей мягкости рук нежной подруги и свирепого натиска первого встречного бродяги-насильника…

Уголь и алмаз, вода и огонь, медные трубы славы и сточные трубы позора.

 

 

КОНЦЕНТРАТ

 

«Там вздохи, плач и иступленный крик

В беззвездной тьме звучали так ужасно,

Что поначалу я в слезах поник».

ДАНТЕ АЛИГЬЕРИ. Божественная комедия

 

Все, даже самые оригинальные капризы похоти одной, отдельно взятой женщины, — ничто в сравнении с тем грозовым облаком страстей, которое зависает над местами массовой концентрации представительниц так называемого «слабого пола».

Подобными местами прежде всего являются женские тюрьмы и монастыри.

Над ними витает мощное психоэнергетическое поле — эгрегор, который подпитывается волнами энергии влечений каждой из находящихся в сфере его влияния женщин, которые, в свою очередь, получают отраженную волну огромной разрушительной силы.

Там все самые отрицательные качества женской натуры — капризность, истеричность, непоследовательность и т. д. — в невообразимой мере усиливаются и усугубляются за счет сексуального ажиотажа, который охватывает всех, даже тех, кто в обычной, нормальной жизни относился к сексу довольно индифферентно.

Этот ажиотаж более всего (и в самых болезненных и уродливых формах) характерен для женских тюрем, обитательницы которых, в отличие от монахинь, оказались там вопреки своей воли, лишены даже теоретической, предположительной возможности полового общения с противоположным полом и, кроме того, обладают некоторыми психическими особенностями, характерными именно для преступников.

Преступник сознательно ставит себя вне общества, находится в состоянии постоянной войны с ним, войны, в которой соотношение сил явно не в пользу его, преступника. Он поддерживает и укрепляет свой боевой дух презрением к противнику, отрицанием его нравственных норм, самоутверждением и культивированием в себе дерзкой агрессивности. Но стрелы, посылаемые в противника, неизбежно возвращаются, сея в душе преступника неуверенность и тревожность, делающие его особо импульсивным и ранимым.

Это стимулирует развитие комплекса неполноценности и одновременно стремление любыми способами преодолеть этот комплекс. Тревожное состояние формирует в душе ситуацию, когда пассажиры тонущего корабля, стремясь поскорее занять места в спасательных шлюпках, сминают, давят друг друга, охваченные безумием паники.

Естественно, что в женском варианте эти качества приобретают совершенно патологический характер, да еще и усиленный царящим в тюрьме сексуальным ажиотажем.

Удовлетворение похоти становится здесь идеей-фикс.

И все это на фоне царящих в наших так называемых «исправительно-трудовых учреждениях» скученности, несоблюдения элементарных санитарных норм (когда, возможно, сама начальница колонии видела биде лишь на страницах иностранных каталогов), скудости материальной и культурной сфер и всеобщей звериной озлобленности.

Что ж, тюрьма всегда считалась действующей моделью государства, в котором она находится…

Но тюрьма все равно остается тюрьмой, с витающим над ней эгрегором, даже в самых благополучных государствах.

 

АРГУМЕНТЫ:  

«Очутившись в тихий воскресный день в мужской тюрьме, вы наверняка не увидите пеленок на бельевой веревке и не услышите плача младенцев. Физиологические особенности женщин — менструации, климактерический период, беременность — в тюремной обстановке сплошь и рядом обостряют их эмоции. Женщины, безусловно, куда менее выдержанны, чем мужчины, которые подчинены некоему кодексу мужества и не желают выглядеть плаксами и маменькиными сынками в глазах товарищей. А в наших женских тюрьмах считается вполне нормальным, когда заключенные рыдают, впадают в истерику, стенают или визжат. Уж так повелось, что мужчина в обыденной жизни, в армии или в тюрьме обязан хорошо владеть собой, не хныкать, быть тренированным и выносливым. Для женщин все это вовсе не обязательно. Они просто не замечают своей недисциплинированности, своей подчас ребяческой неразумности…

Заключенные женщины, бесспорно, уделяют своей внешности много больше внимания, чем мужчины в том же положении. Почти все, в особенности «долгосрочницы», смертельно боятся рано состариться. Для многих это было главным, что поглощало их внимание. То и дело они причесывались, делали себе маникюр, мазали лицо и руки кремом, летом старались загорать, похудеть или поправиться. Многие прибывали в тюрьму коротко остриженными, но в тюрьме было невозможно как следует ухаживать за прической… Арестанткам разрешали подстригать друг другу волосы, но если они оказывались чересчур короткими, как у мужчин, виновных наказывали. И все-таки у нас было множество коротко остриженных голов… Практикуемая тайно, лесбийская любовь не преследовалась и как бы считалась допустимой. Надзирательницам было не так-то легко уследить за многочисленными привязанностями этого рода. Женщины придумывали десятки уловок, чтобы избежать наблюдения и слежки. Например, какая-нибудь девушка нарочно задерживала надзирательницу за рабочим столом, чтобы изложить ей ту или иную вполне законную просьбу, а в это время этажом выше ее подружки предавались любовным утехам. Иногда выставлялись «дозоры», и при появлении надзирательницы на лестнице раздавался предупреждающий сигнал — свист или пение. Если же парочку заставали врасплох, то обеих любовниц наказывали одиночным заключением, после чего расселяли по разным коттеджам. Сначала обе чувствовали себя одинокими и несчастными, тайно переписывались, обменивались сувенирами. Но, как говорят, с глаз долой — из сердца вон. Старые привязанности забывались, возникали новые…»

ЭЛИЗАБЕТ ГЭРЛИ ФЛИНН. В Олдерсонской тюрьме

 

Самым простым и общедоступным способом сексуального удовлетворения в таких заведениях всегда была лесбийская любовь, однако далеко не все, кто прибегает к ней, являются инвертированными. Для многих — это разновидность мастурбации, разве что скрашенная контактом с партнершей, которая при этом играет явно мужскую роль, стараясь походить на мужчину и внешне (короткая стрижка, характерные манеры и т. д.), и самим характером своих действий во время сношения с помощью прикрепленного к своему лобку самодельного фаллоимитатора.

Фрейд объясняет это явление стремлением многих инвертированных к объекту одного с ними пола, но при этом обладающим определенными признаками и качествами пола противоположного, почему пассивные педерасты, как правило, необычайно женственны.

В тюрьмах подобные женщины-имитаторши обычно называются «коблами». Они занимают там привилегированное положение; «жены» отрабатывают за них положенную трудовую норму, всячески ублажают их, делают продовольственные и денежные подношения.

Есть и другая категория, иногда называемая «золотая ручка», — те, которые, необычайно ловко работая пальцами, могут в считанные минуты любую женщину довести до оргазма, Такие специалистки тоже высоко ценятся и зарабатывают своим ремеслом немалые деньги.

Нередки случаи принуждения той или иной заключенной стать клиенткой «золотой ручки» по тому же принципу, как иногда делают из нормального человека наркомана путем первой — насильственной — инъекции («сажают на иглу»).

Но очень многие становятся добровольными рабынями похоти, духом которой пронизана вся жизнь этого контингента женщин, волею судьбы оказавшихся в изоляции от внешнего мира.

В бараках или общих камерах иногда происходят оргии, своим размахом уступающие разве что вакханалиям времен Древнего Рима.

Используются и другие возможности удовлетворения похоти, например, описанные Варламом Шаламовым сцены из быта сталинских лагерей, где с помощью подкупленной стражи устраивались встречи в туалетах зэков из мужской и соседней женской зон (подобное имеет место и в наше время) или — сношения с муж- чинами-охранниками, но эти возможности, как правило, редки, опасны и требуют немалых материальных затрат.

Но жизнь неистребима, как неистребима Природа и ее влечения, для которых нет преград ни в виде морали, ни в виде изгородей из колючей проволоки.

Как заметил Геннадий Малахов, «духом соития пронизана вся Вселенная. Видимо, самая главная «валюта» Вселенной — это мощная созидательная энергия полового акта…»

Этот неистребимый дух царил и летом 1793 года в парижской тюрьме Консьержери, где десятки мужчин и женщин — высший свет Франции — в ожидании своей очереди на гильотину после приговора революционного трибунала устраивали пышные праздники любви, и в обреченном варшавском гетто во время Второй мировой, и на изнурительных каторжных этапах по знаменитому российскому бездорожью…

-------------------------------------------------------

 

ИЛЛЮСТРАЦИЯ:

 

«Мало вынесла с собою Катерина Львовна в пестрядинном мешке ценных вещей и еще того меньше наличных денег. Но и это все, еще далеко не доходя до Нижнего, раздала она этапным ундерам за возможность идти с Сергеем рядышком дорогой и постоять с ним обнявшись часок темной ночью в холодном закоулочке узенького этапного коридора…

В этой большой партии в числе множества всякого народа в женском отделении были два очень интересные лица: одна — солдатка Фиона из Ярославля, такая чудесная, роскошная женщина, высокого роста, с густою черною косой и томными карими глазами, как таинственной фатой завешенными густыми ресницами; а другая — семнадцатилетняя востролиценькая блондиночка с нежно-розовой кожей, крошечным ротиком, ямочками на свежих щечках и золотисто-русыми кудрями, капризно выбегавшими на лоб из-под арестантской пестрядинной повязки. Девочку эту в партии звали Сонеткой.

Сонетка имела вкус, блюла выбор и даже, может быть, очень строгий выбор: она хотела, чтобы страсть приносили ей не в виде сыроежки, а под пикантною, пряною приправою, с страданиями и с жертвами; а Фиона была, русская простота, которой даже лень сказать кому-нибудь: «прочь поди» и которая знает только одно, что она баба. Такие женщины очень высоко ценятся в разбойничьих шайках, арестантских партиях и петербургских социально-демократических коммунах…

С первых же дней совместного следования соединенной партии от Нижнего к Казани Сергей стал видимым образом заискивать расположения солдатки Фионы и не пострадал безуспешно. Томная красавица Фиона не истомила Сергея, как не томила она по своей доброте никого. На третьем или четвертом этапе Катерина Львовна с ранних сумерек устроила себе, посредством подкупа, свидание с Сережечкой и лежит не спит: все ждет, что вот-вот взойдет дежурный ундерок, тихонько толкнет ее и шепнет: «беги скорей». Отворилась дверь раз, и какая-то женщина юркнула в коридор; отворилась и еще раз дверь, и еще с нар скоро вскочила и тоже исчезла за провожатым другая арестантка; наконец дернули за свиту, которой была покрыта Катерина Львовна. Молодая женщина быстро поднялась с облощенных арестантскими боками нар, накинула свиту на плечи и толкнула стоящего перед нею провожатого.

Когда Катерина Львовна проходила по коридору, только в одном месте, слабо освещенном слепою плошкою, она наткнулась на две или три пары, не дававшие ничем себя заметить издали. При проходе Катерины Львовны мимо мужской арестантской, сквозь окошечко, прорезанное в двери, ей послышался сдержанный хохот.

— Ишь, жируют, — буркнул провожатый Катерины Львовны и, придержав ее за плечи, ткнул в уголочек и удалился.

Катерина Львовна нащупала рукой свиту и бороду; другая ее рука коснулась разгоряченного женского лица.

— Кто это? — спросил вполголоса Сергей.

— А ты чего туг? с кем ты это?

Катерина Львовна дернула впотьмах повязку с своей соперницы. Та скользнула в сторону, бросилась и, споткнувшись на кого-то в коридоре,

полетела.

Из мужской камеры раздался дружный хохот.

— Злодей! — прошептала Катерина Львовна и ударила Сергея по лицу концами платка, сорванного с головы его новой подруги.

Сергей поднял было руку; но Катерина Львовна легко промелькнула по коридору и взялась за свои двери. Хохот из мужской комнаты вслед ей повторился до того громко, что часовой, апатично стоявший против плошки и плевавший себе в носок сапога, приподнял голову и рыкнул:

— Цыц!

Катерина Львовна улеглась молча и так пролежала до утра. Она хотела себе сказать: «не люблю ж его», и чувствовала, что любила его еще горячее, еще больше. И вот в глазах се все рисуется, все рисуется, как ладонь его дрожала у той под ее головою, как другая рука его обнимала ее жаркие плечи.

Бедная женщина заплакана и звала мимовольно ту же ладонь, чтобы она б<