Растительные образы, служащие для обозначения людей

А. Н. Веселовский указывает, что «основной тип параллели: картинки природы, с цветком, деревом и т.д., протягивающая свои аналогии к картинке человеческой жизни» [Веселовский, 2006, с.449]. Обозначение людей – одна из центральных функций растений в причётах. Названия растений используются в качестве метафорической замены. Причитальщица называет себя и детей недозрелой ягодкой, недоцвелым цветиком, отросточком. Одиночество передаётся автонаименованиями с суффиксами единичности лесиночка, травиночка. Приём исключения единичного из множества позволяет выделить главного героя из среды других людей [Зуева, 2002, с.74]: «Я одна-одинё...ох...шенька, да / Ровно в лисе леси...ох...ночка, да / В поле горька трави...(ночка)» [Ефименкова, 1980, №53, с. 162], «Въ темном лисе – как едина деревиночка/ <…> / Быдто деревцо въ лесу да я шатучее, / Быдто летняя трава да подкошонная» [Барсов, 1872, с. 62], «Как я-то, сиротиночка, / Как в поле забытая былиночка» [Разова, 1994, с.175]. Основы слов травиночка, лесиночка, деревиночка содержат суффиксы-деминутивы (уменьшительно-ласкательные) и суффикс –ин-, который образует существительные «с общим значением единичного предмета, который принадлежит <…> совокупности однородных предметов, названных мотивирующим именем существительным» [Ефремова, с.193]. Слово лесиночка диалектное, находится за пределами литературного языка (см. лесина [СВГ, вып. 4, с.37]).С точки зрения художественного восприятия, непривычность слова подчёркивает неестественность положения.

Наименование подтверждается сходством по действию. Как травинка без опоры других трав или одинокое дерево без опоры деревьев колышется от малейшего ветра, так без ветру шатается, без воды обливается сирота: «Ровно в лисе леси...о-ё-ёй...ночку, ты / Ровно в поле трави...о-ё-ёй...ночку, я / Без ветру ту шата...о-ё-ёй...юсе, я / Без дожжа облива...о-ё-ёй...(юсе)» [Ефименкова 1980, № 60, с. 171]. Самоощущение причитальщицы передано через уменьшение её образа до травинки, почти незаметной человеку. Выделенность предмета из ряда однородных сродни сиротству: травиночка одна, хоть и находится в целом поле других трав, лесиночка в лесу – не гармоничная часть целого, а отделённое от других волею обстоятельств дерево. Такое одиночество среди людей и представлено в описании участи сирот, которым предстоит теперь «натерпетьсо же горькиё,/ Все пустыя-то славушки» от своих же соседей [Шейн, 1900, с. 782]. Скрыто образ растения появляется и в следующем фрагменте: «Ой, да я горемычная / Росно в поле отпеяна, / Ой, мама родимая, /Я тыном отгорожена» [Никольские песни, 1975, №20, с.28]. Формула «без ветру шатается» относится и к самой умершей, которая привиделась вопленице: «Вот идет да мама-мамушка, / Да без ветру она шатается» [Никольские песни, 1975, №21, с.28]. Встречается отрицательный параллелизм с образом берёзы, качающейся от ветра: «Не березки тряхнулися/ Это в поле качнулося. / Это мама родимая / С белым светом рассталася» [там же]. Как в лирических песнях «дерево или былина, склоняемая ветром, – любимый образ печали» [Потебня, 2000, с. 336], так и в причётах образ растения, качнувшегося «от ветру» или «без ветру», служит общему эмоциональному настрою: выражению горечи и печали.

Другим автонаименованием служит уменьшительное от ягода-цветок. И то, и другое предназначено для продолжения жизни растения, размножения, это его потомство. Так называются дети умершего в первом и третьем лице: «Да оставил-то, милая, / Да ты недорослых-то травонек, / Да недозрелых-то ягодок» (см. прил., с. 247), оставил «Ой, недорослую травоньку, / Ой, недоцвелого цвитика, / Ой, недозрелую ягодку!» [Ефименкова, 1980, №1, с. 90]. Слово цвитик приобретает морфологические признаки одушевлённости: формы винительного и родительного падежей совпадают. А.А. Потебня в статье «О связи некоторых представлений в языке» пишет о сближении слов «род» и «рост»: «Слово род, в смысле совокупности родичей, предполагает значение произращения (деятельности, великорус. обл.) и плода (результата) <…> оно заключает в себе сравнение рода как явления человеческой жизни с произрастанием дерева и растении вообще» [Потебня, 2000, с. 331].

Учёный считает, что изменения, происходящие в жизни растения, были замечены прежде возрастных изменений человека и послужили объяснением и наименованием последних. Чрезмерная молодость сирот подчёркивается и общеязыковым эпитетом зелёный («зелен как эпитет растения соответствует слову молод» [там же, с. 29]): «Осталяет нас батюшко/ Молодым молодешеньки / И зеленым зеленешеньки» [Малевинский, 1912, с. 31].

А. Н. Веселовкий указывает на связь «молод» - «зелен, крепок», «зелёный = молодой» [Веселовский 2006, с. 444, с. 437]. Иногда эпитет зелен относится не к детям, а к молодой женщине – умершей, вдове. Соседка причитает соседке: «Молодым-то молодешенькя,/ Зеленым ты зеленешенькя/ Расставаешься со белым со светом» [Тенишев, 2007-1, с.391]. Молодая вдова причитает: «Ой да ты оставиу меня горькую, / Ой да сироту да горе-горькую, /Ой да молодым да молодешенькю, / Ой да зеленым да зеленешенькю», и далее: «Ой да я подумаю молодешенькя, /Ой да подумаю зеленешенькя, / Ой да как жить мне будет бедной горькией» [там же, с.389]. Зелен тот, кто несамостоятелен и не успел состояться.

В составе многочленного параллелизма могут присутствовать растительные образы (травонька, ягодка, цветик) с одной стороны, прямые и метафорические по действию наименования (детушки, горюшица) с другой: «Ой, да глупым-то глупёшеньки,/ Ой, недорослая травонькя,/ Ой, недоцвелыё цветики,/ Ой, да осталися деточки,/ Ой, без родимыё мамушки!» [Ефименкова, 1980, №14, с.109, см. также: №22, с.117]. Семантически нагруженной оказывается приставка недо - (недозрелая-недоспелая ягода, недоцвелый цветок, недорослый по отношению равно к траве или человеку). Незавершённость процесса, которому уже не завершиться. Полное осуществление действия ведет к приобретению нового статуса: цветок, чтобы стать плодом, должен доцвести и перестать быть цветком, ягода, чтобы дать всходы, должна дозреть и стать новым растением. Живое, достигая определённого возраста, меняет сущность. Эта идея лежит в основе системы инициаций. Чтобы продолжить дом, дети должны быть выращены родителями до изменения их статуса на взрослый. Тревога за одиноких детей передаётся через тревогу за преждевременно оставшийся без корней (то есть без подпитки земли и силы) цветок. В олонецком причёте встречается украшение умершей девушки цветами, взятое в текст из сопутствующего действа. Параллель между девушкой и цветком проявляется и на словесном, и на предметном уровнях обряда.

Если сироты – ягодки и цветы, сорванные до времени, то умерший традиционно называется сухим деревцем, сухим кореньицем. Так подчёркивается неразрывная связь внутри семьи. А. А. Потебня пишет о родстве слов «пень – корень – отец». «Как корень – отец, так и отпрыск, паро ст – дитя» [Потебня, 2000, с. 339, 341] – продолжает учёный. В причётах «отросточком» может быть назван сирота, но чаще – отеческое благословение умершего. Уподобление предстает в форме психологического параллелизма:

Возникает морфологический параллелизм: деревце – отросльице – пригреньице, кореньице – благословеньеце. Слово «отросток» даёт большое количество вариантов: отростелоцки, отростельице, отросль. Иногда при этом возникает рифма (например, кореньица – благословеньца). Вследствие забывания текста причёта «человеческий» и «растительный» пласты свободно соединяются в одном высказывании: «Ой, сухого кореньица / Не будет нам благословленьица» (см., прил, с. 250). Обычно упоминание о благословении и сухом дереве появляется в конце причёта: «Как я да стара, да / Как я да забивцива / Как от сухого-то деревця / Нет отростелоцьков / Нет выходця с того свету-то белого»[133]. Это характерно в основном для плачей по главе семьи, но встречается и в ряде других. Актуализируется значение невозможности – как с того света нет возврата, так и сухое (мёртвое) дерево не вернётся к жизни. По данным языка дерево в древности считалось вместилищем душ или духов [Маковский, с.134]. У него также находятся параллели с понятиями «середина», «порядок», «число», «вселенная», «вещь». Дерево – это нечто, что может быть одушевлено, содержать в себе душу, но может и утратить её и перестать расти. Причём в слове «отросточек» корень «рос - раст» заметнее: основная отличительная черта отросточка - его способность к росту, то есть жизни.

Сухое деревце включается в «формулу невозможного». Плачее кажется, что она видит умершую, гуляющую по кладбищу, приглашает её вернуться в дом, потом останавливает себя: «Ой от сухова то деревца / Ой не живет отростельице / Ой со тово свету белова / Ой не живет выхождельице / Ой из-под серых то камушков / Ой да не бежит рицька быстрая» (см. прил., с.244). Сухое дерево, не дающее отросточков, перечислено в одном ряду с серыми камушками, из-под которых не бежит «речка быстрая». Речка может здесь пониматься как движение, как бегущая (живая) вода. Камни, напротив, бездвижны. А серый камень (серый цвет символизирует смертность тела, пепел, прах) ассоциируется с могильной плитой и камнем, закрывающим вход в мир мёртвых. Сухое дерево, таким образом, не связывается, а противопоставляется живым растениям, отросточкам.

Невозможность вернуться с того света показана и через другой, тоже растительный, образ – цветы, которые не цветут зимой (одна из реализаций оппозиции «жизнь-смерть»): «По зиме-то студё...ох...ною да / Не цветут-то цветo..ох...чики, да / Со того свету бе...ох...лого да / Не выходят-то вы...(ходцы)» [Ефименкова, 1980, №52, с.160]. Невозможность той жизни, которую символизируют растения, не вина и не желание умершего – это инобытие.

Как известно, причитания состоят не только из готовых формул, варьирующихся и разным образом сочетающихся, но и из импровизации, ситуативных образов, появляющихся в одном причёте и не встречающихся в других. В материалах В.Н. Тенишева содержится «Плач о сыне под елью». Перед смертью сын причитальщицы очистил от веток громадную ель, находящуюся на «новине» (место, вырубленное в лесу для будущих посадок). Эта ель стала памятью о нём, вошла в причёт (см. прил., с. 237).

Дерево остаётся заместителем человека, причитальщица описывает его в идеализированных формулах, как оплакиваемого: листочки гумажные (ср. лицо гумажное – бумажное), прутьё-витьё жемчужное. При этом встречаются как уникальные образы кореньё булатноё, кужелёк позолоченный, так и встречающееся в причётах сухотушка, горюшко, приметочка. Ср.: «Заломи ты в поле веточку, / Ты мене да на приметочку» [134]. Можно сказать, что ситуативные образы вписываются в художественное целое причитания и растворяются в традиционной системе приёмов и образов.