Глава 9. Досада майора Бакингэма

 

Мне пришло в голову, что если и есть на све­те человек, который смог бы помочь советом мо­ему старому другу Уилфреду Бакингему относитель­но его семейного катаклизма, то это — Моруорд. Поэтому я периодически говорил о подобном вме­шательстве с каждым из них и после некоторых колебаний со стороны Бакингэма помог им креп­че подружиться.

Его неприятность заключалась в следующем: Бакингэм женился довольно рано, взяв в жены свою ровесницу, с которой они около шестнадца­ти лет прожили в относительном семейном сча­стье. Все действительно шло гладко, и ни один из супругов, как говорится, не заглядывался ни на кого третьего до тех пор, пока в опасном возрас­те — сорок лет — миссис Бакингэм не воспы­лала страстью к одному из близких друзей своего мужа. Легко вообразить последовавшие за этим осложнения. Любовники продолжали свой роман несколько месяцев, ни разу не попавшись, однако это становилось все труднее, и миссис Бакингэм во всем призналась мужу. После этого она ушла из дома и сняла небольшую квартиру (поскольку не была стеснена в средствах), с тем чтобы бес­препятственно видеться с любовником. Как можно было предположить, покинутому Бакингэму только и оставалось, что страдать от ревности, злобы, уяз­вленного самолюбия, сожаления и прочих непри­ятных чувств, которые раздирали его не очень раз­витую душу. Подобно тем, кто видит, как вокруг то и дело умирают другие люди, однако забывает, что и сам он должен будет со временем умереть, майор и раньше замечал, что у окружающих про­исходят семейные трагедии, но никогда даже на мгновение не мог представить себе, что такого же рода трагедии возможны и применительно к нему самому. Поэтому он никогда прежде ни на мгно­вение не задумывался о том, как ему следовало бы действовать в подобных обстоятельствах, так что, когда удар обрушился на него, мистер Бакингэм уподобился ребенку, брошенному в бурные воды и совершенно не умеющему плавать. Тогда в ка­честве спасателя я привлек Моруорда. Он при­гласил майора заглядывать к нему без стеснения, когда тот пожелает, чтобы выпускать пар долго сдерживаемых эмоций. Что и происходило: Бакин­гем безудержно изливал все свои горести в уши сочувственно внимающего Моруорда, а когда при­сутствовал я, то и в мои. И именно этим встре­чам я обязан своим знакомством с этими заме­чательными и, на мой взгляд, бескорыстными и возвышенными взглядами Моруорда на брак, а также на все, что ему сопутствует. Правда, я про­явил бы большую близорукость, если бы не осоз­навал, что его взгляды могут оказаться шокирую­щими для человека, мыслящего общепринятыми категориями, ибо необычная добродетель (как вы­сказал мне это другими словами и сам Моруорд) шокирует определенный тип традиционного созна­ния гораздо больше, чем обычный порок. Но, как правдивый хроникер, я не могу смягчать свои впе­чатления, низводя их до уровня простых баналь­ностей в угоду вкусам большинства. В первую очередь я обязан быть правдивым по отношению к Моруорду, а во вторую — по отношению к са­мому себе.

Мы обычно сидели по вечерам в домике Мо-руорда, в котором было нечто от мирной атмосфе­ры монашеской кельи за вычетом присущего ей отсутствия комфорта, и до поздней ночи глядели в огонь камина (дело было осенью), и майор вре­мя от времени принимался расхаживать по ком­нате, будучи охвачен приступом особого красноре­чия в процессе повествования о своих многочис­ленных горестях. Моруорд сидел в своем довольно прямом кресле, сложив руки так, что кончики его длинных, изящных пальцев прикасались друг к другу; он казался, как это нередко бывало, во­площением любви и душевного спокойствия. Мне часто казалось, будто майор — это шестилетний ребенок (хотя на самом деле он выглядел стар­ше Моруорда), а сам Моруорд — мужчина шес­тидесяти лет, с нежной снисходительностью вни­мающий каким-то детским грустным жалобам.

И должен признаться, что после одной из этих майорских вспышек гнева я не смог сдержать улыбку. После нескольких месяцев общения с моим невозмутимым, философски настроенным другом подобная точка зрения (которую так под­черкивал этот гнев), начинала меня поражать своей примитивностью: чувства, которые с возрастом уже давно следовало бы перерасти, детский собствен­нический инстинкт, несовместимый с человеческой эволюцией. Но как обратить этого человека в иную «веру»? Вот в чем заключалась трудность. И вот однажды Моруорд приступил к осуществ­лению этой рискованной миссии.

Майор к этому времени уже выговорился. Он уже успел в сотый раз изложить свои намерения и в конце концов заявил: «Ну вот, ребята, вам, ко­нечно, чертовски трудно все это выслушивать, но все же, скажу я вам, так здорово бывает излить душу, и я так благодарен вам за то, что у меня есть с кем об этом поговорить. Однако же я собира­юсь заткнуться. Без толку — этим больше ниче­го не добьешься. Так что если у вас, парни, есть что предложить, то я вполне готов поразмыслить над тем, что вы мне скажете.

— Ага! Вот это уже лучше, — умиротворяю­ще произнес Моруорд. — Наши мысли и чув­ства подобны обезьянкам. Дайте им какое-то время порезвиться, а когда они начнут уставать от своих прыжков — тогда самое время воспользо­ваться этим удобным случаем.

Майор как-то криво улыбнулся.

— Вы прекрасно знаете, что мы к вам испы­тываем глубочайшее сочувствие, — продолжал Моруорд, — но сочувствие — это еще не все, и оно почти бесполезно. Так что давайте посмот­рим, не сумеем ли мы каким-то образом вам по­содействовать.

— Но как, боже мой? — несколько раздра­женно спросил майор.

— Ну, скажем, вам никогда не приходило в го­лову, что наличие определенной точки зрения —это предупредительная мера против большинства неприятностей?

— Не могу сказать, что приходило, — ответил мистер Бакингэм.

— Что ж, таковой она и является, и что мы по­пытаемся сделать — так это как раз изменить вашу точку зрения.

— Вы увидите, что это чертовски трудно, — заметил майор.

— Но игра стоит свеч, — с серьезным ви­дом ответил Моруорд. — Вы отважный человек, мой дорогой майор. Вы героически сражались на бурской войне, где речь шла о физическом про­явлении отваги, и, думаю, вы проявите присущий вам героизм и на этой, семейной войне, где тре­буется неменьшая отвага в нравственном отно­шении.

— Я не совсем вас понимаю, — сказал майор.

— Тогда давайте помедленнее... Вы никогда не задумывались: а что, если ваша жена вас все еще любит?

— Да какой смысл задумываться — как она может любить меня, если взяла и влюбилась в дру­гого мужчину?

— Этот ответ предполагает, что вы думаете так: если бы, например, Бродбент влюбился в какую-нибудь женщину, то он потерял бы всякую сим­патию, скажем, ко мне?

— Ба! — бросил майор, — это же совсем другое дело.

— Именно такого ответа я и ожидал, — ус­покоительным тоном произнес Моруорд. — И поэтому вы уж простите меня, если я выражусь несколько грубовато, но на вас, как и на многих других, влияют сентенции тех, кто никогда не за­думывался об истинном значении вещей. Разни­ца между вами и подобными людьми отнюдь не так велика, как вам это кажется.

Майор выглядел озадаченным.

— Как это? — спросил он.

— Если вы с вашей женой прожили вместе лет двадцать, то в ваших отношениях наверняка дол­жен был возникнуть элемент дружбы?

— О, осмелюсь предположить, что да.

— А когда вы только-только влюбились в вашу будущую жену, то кому в первую очередь расска­зали об этом?

— Я сразу же направился к старине Уилкинсу. Бедняга! Его подстрелили в бою под городом Ледисмит.

Моруорд улыбнулся.

— Так значит, вы сразу же направились к своему лучшему другу и во всем ему признались. И ведь, влюбившись, вы не только не потеряли какую бы то ни было симпатию к другу. Вы ведь, наверное, ощутили, что он никогда еще вам не нравился так, как в момент вашего искрен­него признания?

— Ну, теперь, когда вы обратили на это мое внимание, я понимаю, что так оно и было.

— Но предположим, что друг, — продолжал Моруорд, — вместо того, чтобы встретить ваше признание с сопереживанием и пониманием, встре­тил бы его с гневом — что тогда?

— Что тогда? Да я просто послал бы его ко всем чертям, — не задумываясь, ответил майор.

— Вот именно это вы проделали со своим луч­шим другом — со своей женой, — заметил Мо­руорд, примирительно улыбаясь. — Майор, — продолжал он уже более отрывисто, — вы упус­тили одну из величайших возможностей в своей супружеской жизни, однако еще не поздно все ис­править.

Майор, отличавшийся некоторым тугодумием, казался изумленным, будучи не в силах понять со­беседника.

— Вы отвергли прекрасную возможность со­переживания своей жене, i— спокойно пояснил Хейг.

— Сопереживание! — вскричал майор. — Да пропади оно пропадом!

Мы оба рассмеялись. — Эта мысль, вероятно, вас несколько удивляет и пугает, — успокоитель­ным тоном сказал Моруорд, — но поверьте мне, я искренне имею в виду то, что говорю. Сопере­живать своей жене для вас означало бы выступить в роли того самого героя нравственной баталии, о котором мы говорили. Более того, уверяю вас, за это вам воздастся.

— Вы имеете в виду, — взволнованно вскри­чал майор, — что мне нужно позволить жене иметь любовника, при этом и глазом не моргнув? Покорнейше благодарю. Каким ослом я бы при этом выглядел! И ради бога, что это за нравст­венность такая, хотел бы я знать?

— Есть огромная разница между тем, кто про­сто позволяет жене иметь любовника, — мягко произнес Моруорд, — и тем, кто смотрит сквозь пальцы на это ее увлечение, потому что знает: любовная страсть жены сильнее ее самой. Поче­му же, милый друг, вы осуждаете жену за слабость в том, что она не может отказаться от этого чело­века, между тем как не осуждаете себя за соб­ственную слабость в том, что вы не в состоянии простить свою супругу?

Ответить на этот вопрос было невозможно, и майор, не найдя готового аргумента, сконфуженно молчал.

— Относительно того, чтобы выглядеть ослом, как вы изволили выразиться, — тем же спокой­ным тоном продолжал Моруорд, — то боюсь, в глазах окружающих нередко от глупости до геройства один шаг, однако с точки зрения истины, на­стоящий герой никогда не возражает, чтобы его считали дураком. Видите ли, дурак из-за своего тщеславия не возражает против того, чтобы его считали героем, а герой, как раз из-за того, что тщеславие ему несвойственно, не возражает про­тив того, чтобы его считали дураком.

На самом деле Моруорд своим изящно препод­несенным трюизмом поставил майора в затруд­нительное положение, из которого тот не мог бы выйти легко и с достоинством. Поэтому мой так­тичный друг с большой ловкостью придумал до­статочно правдоподобный предлог для того, что­бы резко сменить тему разговора.

— Однако, мой дорогой друг, — сказал он, — вы докурили до конца свою сигару, позвольте, я пойду принесу вам другую. Я проявлю истинную невнимательность, если позволю вам курить этот мерзкий окурок.

И он направился к буфету и принес коробки с сигарами.

После того как майор Бакингэм ушел домой, Моруорд поделился со мной своим наблюдением:

— «Секреты» добродетели следует выдавать малыми дозами; выдайте человеку сразу слишком много, и он не сумеет это усвоить. Но как бы то ни было, нам удалось сделать первый многообеща­ющий шаг.

На следующий день меня отправили с поруче­нием к миссис Бакингэм. Я ее хорошо знал, по­этому, взявшись за это дело, не очень-то нервни­чал. Она была не такой женщиной, которую мог­ло бы возмутить то, что я открыто заговариваю с ней на подобную тему. Разумеется, она скорее приветствовала бы возможность облегчить душу, если я правильно понял ее характер, и как ока­залось, я понял его правильно.

Миссис Бакингэм приняла меня весьма радуш­но, сама завела разговор на интересующую нас тему и помогла мне понять суть проблемы, за что я был ей чрезвычайно признателен, так как ис­пытывал искреннее желание помочь Моруорду Хейгу уладить столь щекотливое дело.

Как он и заключил прошлым вечером, миссис Бакингэм все еще была привязана к мужу, но по­ка ее чувство к тому, другому мужчине было столь сильно, что целиком ее захлестывало. Я говорю «пока», исходя из собственных догадок на этот счет, поскольку сама миссис Бакингэм не предполага­ла, что для ее страсти существует какой-то вре­менной предел. В чем она была уверена, так это в том, что ее любовь к обоим мужчинам глубока и прочна, но при этом носит совершенно различ­ный характер. Дружба, сложившаяся в результате двадцатилетнего супружеского общения, как ска­зала мне миссис Бакингэм, не может умереть в одночасье, и если бы ее муж предпринял хотя бы малейшую попытку понять жену в этой ситуации, то в их отношениях все могло бы быть совершен­но иначе. Так уж случилось, что муж всего-навсе­го сделался совершенно невыносимым созданием, и жить с ним стало просто невозможно. Я даже пришел к выводу о том, что ее любовь к мужу — изначально явление более высокого порядка, чем любовь мужа к ней, ибо любовь миссис Бакингэм была менее эгоистичной и менее чувственной, так что, когда вспыхнула другая ее страсть, это отнюдь не привело к угасанию первой привязан­ности. Миссис Бакингэм совершенно не могла решить, в каком направлении ей двигаться. Од­нако она сказала мне, что, во всяком случае, есть одна вещь, которую она не будет делать — это открыто жить со своим любовником под одной крышей. В конце концов, майор по большей час­ти жил в деревне, и для его жены никоим обра­зом не считалось бы странным иметь дом в горо­де. Относительно же того, чтобы просить миссис Бакингэм отказаться от того, другого мужчины — нет уж, увольте. Я знал, что это бесполезно, а по­тому и не предлагал. И она весьма многословно поблагодарила меня за то, что я удержался от по­добных предложений.

— Легко ему проклинать меня, — сказала она, — и вообще обращаться со мной так, как он это делает. А я просто ничего не могу с собой поде­лать. Я совсем не хотела влюбляться в Бэзила, но это было сильнее меня.

Далее миссис Бакингэм сообщила, что ей очень неприятно, когда ее считают врагом, и что она на самом деле «просто жаждет быть другом» своему мужу.

Вот каково было содержание моей беседы с миссис Бакингэм, и когда я сообщил о нем Мо­руорду, он позвонил майору и пригласил его на обед. После того, как я проинформировал майора (ибо я тоже был приглашен) обо всем, что гово­рилось в беседе между мной и его супругой, и пос­ле того как ему по обыкновению предоставили возможность дать выход своим чувствам, Моруорд Хейг взялся за гостя — приступил к очередной стадии его обучения сверхнравственности.

— Видите ли, дорогой мой майор, — сказал Моруорд, — ваша жена по-прежнему любит вас, как я и предсказывал, и ее чувство, должно быть, по-настоящему глубоко и истинно, если, влюбив­шись в другого человека, она все еще любит вас. Как я недавно говорил, если помните, вы настоль­ко поддались гипнозу общественного мнения, что поверили, будто одна любовь непременно убивает другую. Это неправда, критерий истинной люб­ви — то, что она продолжается и после зарож­дения новой страсти.

Майор Бакингэм решил, что эта идея звучит весьма умно, однако очень трудно убедиться в ее истинности.

— К вашим услугам — высказывания вашей жены, которые говорят в пользу этой идеи, — спо­койно продолжал настаивать Моруорд.

— Откуда мне знать, что она не лжет? — ото­звался майор.

— Во-первых, — вмешался я, — довольно лег­ко выявить, когда человек говорит неправду, а во-вторых, я что-то не пойму, зачем ваша супруга стала бы это делать.

Майор пожал плечами.

— Возможно, вы и правы, — сказал он с со­мнением.

— Давайте же, друг мой, — снова заговорил Моруорд, причем весьма убедительным тоном, — попробуем взглянуть на это как с героической, так и с практической точки зрения. Во-первых, ваше страдание по этому поводу означает, что вы опре­деленно не желаете терять свою жену. Далее, вы хотите избежать скандала. Вы также рассказы­вали нам, что у этого человека и прежде было мно­го романов с женщинами и что вскоре он и ее бросит, оставив ни с чем. Так что вы, помимо всего прочего, хотите еще и спасти ее.

— Не думаю, что она этого заслуживает, — мрачно пробурчал майор.

Моруорд с улыбкой проигнорировал это заме­чание и продолжал:

— Прежде всего, вы хотите вернуть себе ее любовь. Что ж, сделать можно лишь одно: принять жену обратно, проявить по отношению к ней со­переживание, любовь и понимание — и просто выжидать.

— Но вы же, наверное, не можете ожидать, что я стану все это делать? — воскликнул майор.

— На вашем месте, друг мой, я определенно чувствовал бы себя расположенным это сделать. В действительности вам больше ничего не оста­ется, если вы не хотите навсегда потерять жену, равно как лишиться ее любви, довести дело до скандальной огласки и погубить супругу (ведь по вашим словам, вы не хотите давать ей развода).

Майор сидел, угрюмо уставившись в огонь ка­мина.

— Надеюсь, вы действительно любили свою жену? — немного помолчав, тихо спросил Мо­руорд.

Майор выразил согласие.

— Вам никогда не приходило в голову, что на­стоящая любовь всегда предполагает заботу о сча­стье любимого человека? И даже если последний получает это счастье из рук совсем другого чело­века, настоящая любовь ничего не имеет против.

— Я не святой, — отрезал майор.

— А почему бы вам не стать святым?

— Да это просто дьявольски трудно.

— Отнюдь нет, если вы вооружитесь правиль­ной точкой зрения.

Майор промолчал. Его мозги были явно не в силах одолеть подобные высоты нравственности; мистер Бакингэм скорее воспринимал их как без­нравственность: крайности нередко бывают внешне так похожи, что он только начинал улавливать слабый проблеск разницы.

И поэтому Моруорд Хейг оставил эту тему до поры до времени и возобновил этот разговор лишь в следующий раз, когда мы снова собрались втро­ем. Но на этот раз он в полной мере проявил все свое красноречие и умение убеждать — ив итоге достиг цели.

— Что же такое, в конце концов, представ­ляет собой брак, — начал он после краткой предварительной беседы, — и во что он выли­вается? Обычный человек начинает супружескую жизнь с какой-то смесью романтического чувства и физической страсти; романтическое чувство постепенно увядает, точно так же увядает страсть (вырождаясь в редкое, от случая к случаю, удов­летворение чувственности), и на место двух этих чувств приходит либо дружба, либо полное без­различие. В последнем случае человеку просто неразумно расстраиваться, когда жена влюбляется в кого-то еще; в первом же варианте в рав­ной мере неразумно огорчаться, ибо истинно дру­жеское расположение лишь усиливается, когда человек способен нормально воспринимать сокро­венные переживания другого. Вы сами призна­лись, что вам никогда так не нравился ваш друг (я имею в виду того, кто погиб под Ледисмитом), как в тот момент, когда вы могли поведать ему по секрету о своей романтической страсти. Ну так вот, если бы вы сопереживали своей жене по поводу этой ее новой любви и позволили бы ей бесстрашно доверять вам свои тайны, то ваша супруга никогда не чувствовала бы к вам такую любовь, как во время этого обмена признания­ми и сопереживаниями.

Я подумал, что у Бакингэма, пожалуй, впервые появляются проблески понимания.

— А ведь все было бы именно так, — про­должал свою проникновенную речь Хейг, — по­скольку ваша жена все это время ощущала бы благородство вашего невысказанного прощения и поэтому была бы не только благодарна вам, но и полна восхищения вами. И в самом деле, ничто так не усиливает любовь, как благодарность в сочета­нии с восхищением. И поэтому я не считаю, что был неправ, когда на днях сказал вам, что вы упу­стили одну из величайших возможностей в своей супружеской жизни.

Майор молча глядел куда-то вдаль, задумчиво барабаня пальцами по столу, и в его молчании сквозило частичное согласие.

— Ведь там, — снова заговорил Моруорд, — где жива истинная любовь, не бывает другой столь благоприятной возможности, как возможность что-либо прощать, ибо прощение является проявлени­ем благородства перед объектом нашей любви. И величайшая из форм прощения та, которая на­столько очевидна, что не нуждается в словесном выражении, ибо настоящая любовь всегда проща­ет до того, как появится повод для этого.

Майор еще раз промолчал.

— И вот, друг мой, разве не очевидно, что яв­ляется самым героическим и, одновременно, самым практичным для вас? Примите обратно свою жену и выжидайте. Покажите ей, что вы до сих пор еще не действовали так благородно, как могли бы. Что ей, со своей стороны, тоже есть за что прос­тить вас. Результатом будет то, что вы оба суме­ете насладиться счастьем прощения.

Майор, казалось, еще сомневался.

— Вы все еще не убедились? — с улыбкой спросил Моруорд. — А между тем, хотя неуме­ние прощать — это разновидность детскости, вряд ли можно сомневаться в том, что прощать — это не только лучшая линия поведения, но также ис­тинная радость.

— Вы просите меня сделать нечто гораздо большее, чем просто простить, — сказал наконец майор. — Принять ее обратно, осознавая все вре­мя, что она крутит роман с другим человеком — тьфу, пропасть! Это несколько больше, чем я смо­гу выдержать.

— Но почему? — спокойно поинтересовался Моруорд.

— Почему? Потому что... ну, разве она не при­надлежит мне?

И тут Моруорду пришлось в полной мере ис­пользовать поток своего красноречия.

— Друг мой, — сказал он, — средоточием почти всех бед является чувство собственности, то есть понятия «я» и «мое». И к вашему случаю это, несомненно, применимо, как применимо и ко мно­жеству других случаев. Ведь вы мысленно говори­те себе: «Она моя жена», однако вам не удается провести преисполненное мудрости различие: хотя она и является вашей женой, но душой и телом она не может быть полностью и безоговорочно вашей. И поэтому желать, чтобы она была таковой — ибо душа человеческая принадлежит только себе са­мой и больше никому — это на самом деле столь же бесполезно, как пытаться осуществить право собственности на Солнце или Луну. Горевать же по поводу неосуществимости подобной затеи — значит выбрасывать на ветер свои силы и энергию. Если же вы решите отказаться от права соб­ственности на душу жены, ограничившись лишь аналогичным правом на ее тело, то ваше положе­ние от этого вряд ли станет менее затруднитель­ным, ибо если не заточить супругу дома, как в тюрьме, или не шпионить за ней с утра до вече­ра, она будет вольна распоряжаться своим телом как ей заблагорассудится. А будете требовать от жены больше, чем она сможет выполнить, так она в результате лишь станет вас обманывать, попол­няя этим число своих прегрешений. Да и в чем, в конце концов, заключается ваше горе, если вы оза­ботитесь тем, чтобы вскрыть его истинную причи­ну? Ведь на самом деле: стоит ли так расстраи­ваться из-за этого обмена поцелуями здесь и там? Не являются ли подобные чисто плотские прояв­ления бесконечно менее значимыми, чем любовь души — чувство, которое вообще едва ли беспо­коит физическая сторона дела? Но не слепы ли на деле окружающие, стараясь за какой-либо про­ступок отплатить проступком гораздо более серь­езным и под предлогом отместки за какое-либо прегрешение идти на прегрешение еще более тяж­кое? И только потому, что мораль общества вдох­новляет вас на неблагородное поведение, позволяя вам отвергнуть жену в связи с ее небольшой лю­бовной страстью, которая по причине мимолетно­сти всякой страсти должна рано или поздно угаснуть сама собой, — только потому вы действитель­но готовы столь многого лишиться из-за какой-то малости? Воистину подобный поступок не был бы героическим. Если же это так, то выберете более благородную линию поведения.

И тут Моруорд на некоторое время замолчал, между тем как майор смотрел на него с некото­рым удивлением и восхищением.

— Могу ли я вас кое о чем спросить? — за­говорил Бакингэм. — А вы сами опробовали эти изумительные идеи на своей собственной жене?

— Ну разумеется, опробовал, — скромно отве­тил Моруорд.

— Вы имеете в виду, что и с вами приключи­лось нечто подобное?

— Во многом подобное, — согласился Мору­орд.

— И вы никогда нам об этом не рассказывали?

— Я никогда не считал, что мои личные дела представляют особый интерес для окружающих.

Но мы не могли позволить ему увильнуть и по­этому сидели допоздна, слушая эту единственную историю, которую мне удалось от него услышать, сущностно затрагивающую самого Моруорда. Со­жалею лишь о том, что не могу воспроизвести его неподражаемый стиль, окрашенный поэзией, и ме­лодичность его речи, способную очаровать любого слушателя.