Преподобный Павел Обнорский.

(1317-1429).

       Одним из выдающихся отшельников среди сонма преподобных XIV века был преп. Павел Обнорский. Вначале он поступил в обитель Рождества Христова на Прилуке. Устремляясь на высшие подвиги и желая иметь себе опытного наставника на пути добродетели, он поступил в братство к преп. Сергию, который и стал его старцем. Преп. Павел отказался от своей воли и отдал себя всего на волю своего наставника. В Сергиевом монастыре он провел 15 лет. После этого двинулся он на север в непроходимые Вологодские леса, где он жил в стволе липы. Здесь нашел его афонский исихаст преп. Сергий Нуромский, который стал его духовником и сотаинником. — “Блаженная жизнь Павла, — говорит житие, — была подобна жизни первого человека в раю: птицы и звери, даже хищные, паслись возле его жилища, утешая его незлобием. К нему приходил заяц вместе с лисицею, принимая пищу из рук св. старца. Вились птицы, являлся медведь и смирно ждал себе пищи”... Об этом говорится в службе преподобному в 8-ой песне канона: “Зверие дивии, преподобие, кровоядцы бываху, от благодати Божия живущия в тебе ничтоже ти скорбно показующе, но и повелению твоему повиновахуся, поюще: благословите вся дела Господня Господа.” Молитва, Богомыслие и углубление в святоотеческие писания приобрели ему дар проникновения и духовной прозорливости. Посему он постигал и невысказанные тайные помыслы собеседников и исцелял их благодатным своим словом. Об этом свидетельствует стихира в службе ему: “Преподобие отче Павле, ты Богу последуя всех возлюбил еси и от всех любим был еси, благого ради жительства и нрава благоприступнаго якоже ангела. Отонудуже и душ попечение восприял еси, наставляя сия твоими ученьми к небесному наследию.” В 1389 году св. Павел основал монастырь в честь Живоначальной Троицы. Из этого монастыря, как уже было сказано, осталось учительное писание о руководстве молодых монахов, дающее нам понятие о монастырском быте того времени и свидетельствующее о существовании старческого руководства.

       К сожалению, в синодальном издании житий святых нет ссылок на подлинные исторические житийные памятники, где исследователь мог бы найти те признаки и черты, которые его интересуют. Только в трудах агиографов он натыкается на драгоценные для него крупицы, хотя и там жития рассматриваются не с точки зрения аскетики и мистики, а с исторической, литературной, бытовой и др. Такие ценные для нас выдержки из жития св. Павла Обнорского находим у проф. Кадлубовского. Они взяты из подлинного жития, написанного в первой половине XVI века. Эти черты рисуют образ великого исихаста, ибо наша “Северная Фиваида” ничем не уступала своему африканскому первообразу. Насельники девственных лесов Заволжья по духовной силе, мощи своих подвижников, по высоте их достижений были равны отцам первых веков христианства. Но как знойная африканская природа с ее ярким, синим небом, сочными красками, жгучим солнцем и бесподобными лунными ночами отличается от акварельных, нежных тонов нашей северной природы, с голубой гладью ее озер и мягкими оттенками ее лиственных лесов с их изумрудной зеленью ранней весной и богатой гаммой золотых красно-коричневых тонов в сентябре, — таким же образом отличается святость отцов египетской пустыни — стихийно-бурная и могучая, как лава, извергающаяся из вулкана, эта святость, подобно яркости южной природы, отличается от нашей святости, тихой, величавой и кристально-светлой, как светел и ясен лучезарный и тихий вечер русской весны. Но как тут, так и там, то же “умное делание,” то же безмолвие. Вот те цитаты, которые взяты у Кадлубовского, касательно преп. Павла: “Блаженный Павел смирен сый умом, и ненавидяй славы и чести от человек, безмолвие же любя, Боголюбец сый, и во мнозе времени моляше святаго Сергиа яко да повелит ему в уединении пребывати,” О Павле рассказывается, что он пребывал “поя и моляся присно и ума зрительное очища.” Он заботился о чистоте своих помыслов “да не прилипнет ум его никаких же земных вещей.” Ниже читаем, как он “со усердием присно моляшеся Богови, тщаливо трудяшеся, зрительное ума очищая.” Перед своей кончиною Павел окончательно “безмолствовати начат, всего человеческаго жительства ошаяся, в молитве же и внимании к Богу ум свой присно имеа, зрительное очищая и свет Божественнаго разума сбираа в сердци своем и чистотою его созерцаа славу Господню, тем сосуд избран бысть Святому Духу.”

       Муравьев, автор “Русской Фиваиды,” во время своего паломничества по Вологодскому краю, переехав р. Нурму, увидел у самого моста уединенную часовню и зашел туда поклониться преп. Павлу. “Кроткий лик его встретил меня там; — говорит Муравьев, — в сонме прочих пустынножителей, по сторонам распятого Господа, ради Коего столько подвизались. В руках святого Павла был свиток с надписью: “О, если бы ведали всю силу любви.” Такое краткое напоминание в пустыне особенно было умилительно для сердца и красноречивее многих витийственных речей.” Здесь же стояло ведро воды с черпалом для утоления жажды путников в знойный день. И я вспомнил евангельское слово: “Кто напоит одного от малых сих чашею холодной воды, во имя ученика, истинно говорю вам, не потеряет награды своей” (Мф. 10:42).

 

Преп. Евфимий Суздальский (1316-1404) был из числа собеседников преп. Сергия. Он именуется “ Второй Сергий ” в посвященной ему службе. Святитель Дионисий Суздальский, тогда нижегородско-печерский настоятель, постригает его и руководит им, как старец. В 1352 г. отсылает его из своей нижегородской обители в Суздаль. Старец, ободряя ученика, в утешение ему говорит, что и его Бог наградит даром прозорливости. В Суздали он создает Спасо-Евфимиеву обитель. При совершении литургии ему сослужит ангел. Всякий грешник, искавший спасения, имел в Евфимий наставника к покаянию. Он исцелял больных, его трепетали бесы. Иначе говоря, был старцем для обращавшихся к нему. Было много посмертных чудес. Князь Пожарский в 1612 г. молитвенно призывал преп. Евфимия, как своего небесного покровителя. Пожарский погребен в Спасо-Евфимиевом монастыре.

 

Ученик преп. Сергия, преп. Савва Сторожевский (+ 1407 г.) пришел в Троицкую обитель, будучи уже опытным в духовной жизни, но еще более у совершился в подвигах под руководством преп. Сергия. Удалившись на отшельничество, он основал Дубенский монастырь. Впоследствии заменяет в Троицком монастыре преп. Никона. Затем безмолвствует. Звенигородский князь дает ему место для основания нового Сторожевского монастыря.

       XIV в. это век преп. Сергия: его образ возвышается над всеми остальными, остальные его ученики, или собеседники. Но есть и преподобные, независимые от него. Выше уже упомянуто о подвижниках XIV в. преп. Арсении Коневецком и Лазаре Мурманском. В житии последнего встречается личность святителя Моисея Новгородского (+ 1362 г.). Это тип архиерея подвижника. К нему приходили поучаться день и ночь (старчество). Два раза оставлял кафедру для подвигов. Когда в Новгороде вспыхнул мятеж, Владыка, выйдя из затвора, умирил народ словами: “Дети, не подымайте брани, да не будет похвалы поганым, а св. церквам и месту сему пустоты, не вступайте в бой.” Святитель Моисей боролся с языческими обычаями и, между прочим, с так называемым “бить бочки.” Преп. Пахомий Нерехтский (+ 1384 г.) отшельник и созерцательный подвижник основал Нерехтскую обитель в Костромских пределах.

 

 

Характеристика XV века.

 

Преподобный КИРИЛЛ Белозерский

Преподобный НИЛ Сорский

 

К ак мы стремились показать, Русь с самого начала своего исторического существования все время находится под благотворным духовным влиянием Византии. Это влияние не ограничивается только духовной стороной, но и “ряд частных сторон государственного, правового и социального строя Древней России отразил на себе влияние образцов и идей византийской церковности. Блестящий анализ этой материи в применении к домонгольскому периоду дал Ключевский, показавший, как преобразовывалось по Номоканону наше право уголовное, гражданское, имущественное, обязательственное, семейное, брачное, как возвышалась женщина, как таяла холопская неволя, обуздывалась кабала ростовщичества и тому подобное. Анализ Ключевского применим в известной мере и ко всей старорусской эпохе: и к судебнику Иванов III и IV, и даже к уложению царя Алексея Михайловича.”

       Монгольское нашествие временно прерывает связь с Византией. Но после татарского разгрома, в XIV веке и отчасти в XV, русская культура переживает новый прилив византийских воздействий.

       XIV век был временем отшельнического и монашеского возрождения, — это век преподобного Сергия. XV век еще богат всходами духовных семян, посеянных в предыдущих столетиях. От прежде основанных монастырей возникают новые обители, дающие новых преподобных. Это продолжение эпохи XIV века, ее расцвет, “золотой век” русского подвижничества. Но вместе с тем это канун кризиса и разрыва. Проф. Флоровский указывает, что “это был национальный и государственный кризис, связанный с государственным ростом Москвы, с пробуждением национального политического самосознания, с потребностью церковно-политической независимости от Константинополя... Повод к разрыву подает Флорентийский собор. Греческое отступничество дало основание провозгласить русскую независимость”'. “Отвержение Московской Русью Флорентийской унии, по верной характеристике нашего историка Соловьева: “есть одно из тех великих решений, которые на многие века вперед определяют судьбы народов... Верность древнему благочестию, провозглашенная великим князем Василием Васильевичем, поддержала самостоятельность северо-восточной Руси в 1612 году, сделала невозможным вступление на престол польского королевича, повела к борьбе за веру в польских владениях, произвела соединение Малой России с Великой, обусловила падение Польши, могущество России и связь последней с единоверными народами Балканского полуострова.” Мысль историка бежит по чисто политической линии. Но параллельно и по линии культурного интереса мы должны отметить момент отказа от унии, как момент, ведущий за собой целую эпоху. После этого внутреннее отъединение русского мира от Запада, под воздействием вспыхнувшей мечты о Москве — Третьем Риме, уже твердо закрепило особый восточно-европейский характер русской культуры, которого не стерла ни внешне, ни тем более внутренне, великая западническая реформа Петра Великого.” Таково неизмеримо великое значение этого исторического шага — отвержения унии.

       Вскоре после этого Византийская Империя под натиском турок окончательно погибает. Историческая миссия продолжать ее великую древнюю культуру выпадает на долю России, но в этот момент она еще не в состоянии принять на свои плечи византийское наследие: душа русского народа находится еще в детском периоде своего национального роста. Древней Руси еще не под силу создать свою самобытную культуру, способную быть достойным продолжением “ромейской.” Лишившись своего великого пестуна, Русь еще подвергнется влиянию чуждых ей начал, пройдет путь унижения и кенозиса, прежде чем, возмужав, осознает самое себя и начнет прозревать истинную ценность своего наследия.

       Скажем теперь вкратце о тех внутренних изменениях и потрясениях, которые переживает подвижничество в эти переходную и последующую за ней эпохи. Монашество распадается на два направления. Главная ветвь исходит от Кирилла Белозерского, собеседника Сергия и величайшего святого, жившего в начале XV века. Он возглавляет ту школу духовного делания, которая с легкостью и окрыленностью духовного подъема и созерцания совмещает и служение миру, питая голодных в тяжелые годы, окормляя духовно притекающий в обитель люд. Ей же принадлежит заслуга продолжения колонизации северо-востока, начатой в век преподобного Сергия. Кирилловскую традицию “Северной Фиваиде” передает Дионисий Глушицкий, живший также в Белозерской монастыре и написавший портрет с самого великого преподобного. В житиях вологодских и комельских подвижников чувствуется отражение кирилловых заветов. Распространившись на северо-востоке, “Северная Фиваида” еще цветет в XVI веке. Но в XVII, только на крайнем севере, на периферии государства, мы встречаем всего два ясно выраженных типа исихастов: это Диодор Юрьегорский и Елеазар Анзерский. После них духовное делание окончательно замирает.

       Вторая ветвь сосредотачивается около Москвы. Вокруг нее образуется кольцо монастырей. Хотя последние и берут свое начало от Троицкой лавры, но духовно они ниже “Северной Фиваиды.” Это монастыри общежительные, без стремления к созерцательности и безмолвию. В XV веке они дают двух святых, имеющих решающее влияние на последующие поколения: это Пафнутий Боровский и Иосиф Волоцкий. Эти святые, хотя и не вмещавшие в полноте идеалы Сергия Радонежского и Кирилла Белозерского, все же подвижники и великие народные благотворители. Но уже их последователи не обладают их благодатными свойствами: теперь главной целью становится соблюдение уставов и обрядов. Нетерпимость, сухой аскетизм, суровость, идея неумолимой и строгой справедливости, заслоняющая идею милосердия, — таково их направление. Устав и обряд доминируют во всем, и соблюдению внешних правил придается господствующее значение, при забвении того, что дух животворит. На этой почве вырастает раскол, великое духовное обескровление, позднее расчистившее дорогу секуляризации быта и всей государственной жизни страны, произведенной реформами Петра.

       В конце XV века происходит типичное для эпохи столкновение этих двух течений в лице Нила Сорского и Иосифа Волоцкого. Нил Сорский последний из русских подвижников совершает путешествие на восток, с целью возобновить учение о духовном делании. Он посетил Афон, где познакомился с учением Григория Синаита. Преп. Нил созерцатель и исихаст чистой воды. Он систематизирует учение о внутреннем делании. Характерен для него полный уход и отрыв от мира.

       Спор о монастырских владениях разделяет монашество на два лагеря. Во главе нестяжателей стоит Нил Сорский, за монастырские земли — Иосиф Волоцкий. Последний побеждает. Таким образом, то, что сочеталось в духовной школе преп. Кирилла: созерцательная жизнь и благотворительность, теперь оказывается уже несовместимым. Нил берет главное — внутреннее делание и тесно с ним связанную нестяжательность, но теряет связь с жизнью государства, в этом его слабая сторона. Иосиф же, наоборот, органически срастается с государством, его типа монастыри продолжают традицию благотворительности, но уже в ущерб духовному деланию. Монашеству не должно уклоняться от служения миру Бога ради, но для него гибельно служение мирским началам. И когда подвижничество уходило от мира в глубь лесов в период колонизации, мир бежал за ним и покорялся ему. Но с момента, когда монашество взялось служить мирским началам (исторический перелом — собор 1503 г., на котором вопрос о монастырских владениях был разрешен в положительном смысле), тогда мир начал порабощать его, пока окончательно не покорил себе.

       В половине XVI в. бегство к заволжцам вызвало гонение на последних. Таким образом, поле битвы остается за Московским направлением.

       Проф. Г.Федотов, пользуясь данными проф. Е.Голубинского, производит исследование о канонизированных святых этих времен, свидетельствующее, что количество преподобных катастрофически уменьшается: “на первую половину XVI века падает 22 святых, на вторую — 8, на первую половину XVII века — 11, на вторую — 4. В XVII веке убыль идет резко и равномерно; по четвертям XVII века соответственные цифры дают 7, 4, 2, 0... Роковой гранью является середина XVI века.”

       Одновременно меняется и тип, и характер святости; школа исихастов под руководством старцев давала многочисленное духовное потомство: последующие поколения пользовались опытом предыдущих. С забвением школы выступает индивидуальный подвиг. Подвижник должен дойти до всего самолично долгим и трудным опытом. Внутреннее очищение и трезвение заменяется подвигами умерщвления: железный колпак, вериги, всякого рода “железа” являются его орудиями. Путь святости становится несравненно труднее. Этого одного было бы уже совершенно достаточно для уменьшения количества святых. Нил Сорский в предисловии к “уставу” говорит: “Многие приобрели сие светозарное делание посредством наставления, и редкие получили его прямо от Бога усилием подвига и теплотою веры.” Он же свидетельствует о “трудности ныне обрести нелестного наставника.” Трудность эта, отмечаемая преп. Нилом, относится уже к концу XV века.

       Еще в XIV веке преп. Сергий видит пред собой множество прекрасных птиц, доселе им невиданных, и слышит таинственный голос с высоты небес: “Так умножится стадо учеников твоих, и после тебя не оскудеет.” Но в XVII веке преп. Иринарху устами блаженного Иоанна Большого Колпака говорится уже прямо противоположное: “Бог дает тебе коня, и на том коне никто, кроме тебя, не сможет ездить и сесть на твоем коне вместо тебя.” В своем исполинском подвиге он остается одиноким. Его путь самобытен и индивидуален и по жестокости аскезы не может встретить подражателей.

       Итак, русское подвижничество, оторвавшееся от Византии и предоставленное самому себе, подвергается процессу разложения и распадается на два течения. Духовное скоро погибает, и школа духовного делания забывается настолько, что когда Паисий Величковский в начале XIX века восстановит школу и учредит старчество, то последнее будет встречено с недоверием и опасением как неслыханное новшество.

 

Преподобный Кирилл Белозерский. (+ 1429)

       Преп. Кирилл Белозерский, в миру Косьма, принадлежал к обедневшей боярской семье и воспитывался в доме богатого родственника Вельяминова, дом которого посещал преп. Стефан Махрищский, — друг и собеседник преп. Сергия. Под влиянием бесед и примера преп. Стефана, юный Косьма избирает иноческий образ жизни. Вскоре, постриженный преп. Стефаном с именем Кирилла, он поступает в Симонов монастырь, где настоятелем был его основатель архимандрит Феодор, племянник преп. Сергия. Новоначального инока отдали под руководство строгому подвижнику старцу Михаилу, будущему епископу Смоленскому, научившему его умной молитве и борьбе с духами злобы. Послушание он проходил в хлебной и на поварне и, глядя на пылающий огонь, помышлял о пламени адском, проливая при этом слезы покаяния; так он стяжал дар слез. Старец запрещал Кириллу поститься сверх сил и заставлял вкушать пищу за трапезой с братией ежедневно, а не через 2-3 дня, как желал Кирилл. Несмотря на это, ночные молитвы доводят его до полного изнурения.

       “Утаить хотя добродетель,” он пробует юродствовать, чем вызывает неудовольствие настоятеля, который его сажает на 6 месяцев на хлеб и воду. Кирилл радуется лишению пищи не по своей воле. Провидя в Кирилле великого будущего подвижника, преп. Сергий, бывая у своего племянника в Симонове, прежде всего заходил в хлебную и часами беседовал с Кириллом “о пользе душевной.” После возведения арх. Федора на Ростовскую кафедру, Кирилл был избран на его место в настоятели, но вскоре ушел в затвор. При чтении акафиста, ночью он услышал голос от иконы Богоматери: “Кирилл, выйди отсюда и иди на Белоозеро. Там Я уготовала тебе место, где можешь спастись.” Отворив окно, он увидел огненный столп на севере, куда призывала его Пресвятая Дева. Вдвоем с единомысленным братом, иноком Ферапонтом' (+ 1426 г.), который знал Белозерский край, покинул преподобный обитель и двинулся на север, в заволжскую страну, где, наконец, обрел среди дремучих лесов дивной красоты озеро, — то самое “зело красное место,” которое ему указала Божия Матерь. Ради более строгого безмолвного жития спутники решили расстаться. Преп. Ферапонт отошел на 15 верст, где впоследствии основал свой знаменитый монастырь, украшенный в XV веке фресками мастера Дионисия. Оставшись один, преп. Кирилл поселился в землянке. Живя в лесу, он не раз был чудесно спасен от смертельных опасностей и от злобы людской. Когда же вокруг него стали собираться иноки, преподобный смирился, лишаясь безмолвия, стал строить Успенский собор и учредил общежитие. Преп. Кирилл обладал многими духовными дарами: даром слез, даром прозрения, даром чудотворения: он воскрешает умершего монаха Далмата, чтобы иметь возможность его причастить. И водные стихии повинуются ему, — он знамением креста успокаивает волны, и огненная стихия покоряется тому же знамению креста, когда с крестом в руках, он прекращает пожар; он умножает в сосуде вино для совершения литургии. И когда случалось в чем-либо оскудение, братия даже не приходила утруждать о сем настоятеля, зная, что по его молитве все даровано будет от Бога. И не только монахи, но и окружное население чудесно им кормится во время голода, у посетителей чудесно умножаются данные им на дорогу припасы.

       По словам агиографа Муравьева: “всякого рода болящих, слепых и расслабленных приводимо было к святому Кириллу, по свидетельству его учеников, и всех он исцелял, помазуя их святой водой и елеем, здравыми возвращались они в дома свои, благодаря Бога и угодника Его Кирилла.”

       Таков характер чудес Кирилловых, который невольно переносит нас в Евангельские времена. “Когда случался недостаток в хлебе, и братия понуждала его послать просить к кому-либо из христолюбивых соседей, с теплой верой возражал он: “Если Бог и Пречистая забудут нас на этом месте, то что еще оставаться в здешней жизни?”

       О насыщении голодающих вот какими словами говорится в житии: “По неколицех же летех бывше в людех гладу немалу. И таковаго ради утеснения нужды мнози от неимущих прихождаваху в обитель святаго нужди ради глада. Святый же повелеваше даяти просящим к тех насыщению и тако даяху во вся дни нищим хлеба довольно... Слышавше окрест тоя обители живуще человеци, яко питают приходящих глада ради, и сего ради множайши начата приходити и тамо насыщатися. Но елико брашна взимаша оттуда, то толику паче множахуся и преизобиловаху... И тако малыми брашны препиташеся людие мнози.” Благотворительная деятельность монастыря проявлялась и по смерти святого. Игумен Христофор (1428-33) “многих от пленных искупив, на своих местех паки насадив.” При следующем игумене Трифоне (до половины XV века), когда монастырь строил церковь, и материальные средства его были напряжены, случился в крае большой голод. Многие стали приходить в обитель, ища пропитания. Здесь никому не отказывали и особенно заботливо питали голодных детей. Но экономный келарь, “умален быв верою,” стал бояться, что у монастыря не станет средств на всех: прокормиться с самой братией, содержать рабочих и пропитать голодных; служебные чины обители стали уменьшать выдачу милостыни. Тогда запасы, действительно начали быстро убавляться. Игумен решил снова питать всех приходящих, и в Белозерском монастыре кормились ежедневно 600 человек и больше до нового хлеба. Грозный писал в Кириллов монастырь в своем знаменитом послании: “Кириллов доселе многая страны питал в гладные времена.”

       “Житие Кирилла, — говорит Кадлубовский, — прославляет нестяжательность святого, его кроткое милостивое и участливое отношение к людям, духовную независимость его и учеников его от сильных мира сего.” Действительно, и слова святого, и поступки его свидетельствуют о его крайней нестяжательности. Преподобный говорит: “Аще села восхощем держати, болми будет в нас попечение, могущее братиям безмолвие пресекати.” Получив извещение о завещании боярина (Даниила Андреевича), Кирилл “села не восхоте прияти, рече яко не требую сел, при моем животе, то моем же отшествии еже от вас якоже хощете, тако творите.”

       Хотя житие говорит, что при жизни Кирилла монастырь не имел сел, но исторические акты свидетельствуют о каких-то земельных приобретениях. Проф. Кадлубовский так объясняет это противоречие: “Надо добавить, что нередко житие, изменяя на свой страх фактическую сторону жизни святого, уклоняясь от правдивости реальной, сохраняло, однако, правдивость идеальную. Резкое разногласие между показаниями актов и жития преп. Кирилла можно примирить тем, что преподобный не раз отказывался от сел, которые предлагали его монастырю соседние землевладельцы и только ропот братии, недовольной нестяжательностью своего игумена, а, может быть, и опасение за будущую судьбу своей обители, побудили его последовать общему монастырскому примеру.

       Мы видим, что любовь к ближним — основная черта Кирилла Белозерского. “Преподобный настаивает на служении любви, и о ней говорят как его многочисленные чудеса, так и оставшиеся от него послания к князьям. Князю Андрею Можайскому он пишет: “А милостыньку бы есте по силе давали: понеже, господине, поститись не можете, а молитися ленитесь ино в то место, господине, вам милостыня ваш недостаток исполнит.” В своих посланиях к князьям Московскому и удельным, св. Кирилл с кротостью и простотой русской полукнижной речи внушает идеал справедливой и человечной власти: великого князя он просит помириться с Суздальскими князьями: “посмотри... в чем будет их правда пред тобою.” А Можайскому князю он предлагает целую правительственную и социальную программу: здесь и неподкупность суда, и отмена корчемства, и таможен, но вместе с тем и наказание “татей” и “уймание” людей от сквернословия, и ревность о храмовом благочестии. Поставленный от Бога и призванный к воспитанию людей в благочестии, князь еще не самодержец, и ничто не указывает на возможность его власти над Церковью и духовными людьми. Твердая, хотя и кроткая независимость к сильным мира сего характеризует как преп. Кирилла, так и всю его школу. Св. Кирилл, оставивший отеческие поучения князьям, отказывается посетить князя Юрия Дмитриевича: “Не могу чин монастырский разорить.” Преп. Мартиниан, напротив, появляется в Москве в хоромах Василия II, чтобы обличить великого князя, заключившего в оковы боярина вопреки данному им слову. “Не убоялся казни ниже заточения, но помяну Иоанна Златоустого глаголюща, яко прещение царево ярости львови уподобися.” Григорий Пельшемский обличает князя Юрия Дмитриевича и его сына Шемяку, неправдою захвативших великое княжение. Впрочем, эти столкновения с миром, как и всякий выход в мир редки и исключительны. Северный подвижник жаждет прежде всего безмолвия.

       Кирилл Белозерский являлся прямым продолжением Сергиевых традиций, подобно своему учителю Сергию Радонежскому, превосходя всех своих современников изобилием духовных дарований, он был вождем подвижников своей эпохи, когда особенно процветало “умное делание.” И, действительно, преп. Дионисий Глушицкий, возглавитель всего северо-восточного монашества, иначе Северной Фиваиды, был в Кирилловом монастыре еще при жизни преподобного, когда и написал с него портрет. Также и все заволжское нестяжательное отшельничество получило вдохновение от преп. Кирилла: из его монастыря выходит Паисий Ярославов, старец и учитель Нила Сорского.

       Преп. Мартиниан Белозерский (1397-1483) ученик преп. Кирилла, воспитанный им с детских лет. О нем говорится в житии: “Особо же вспоминаше блаженный и сия часто на уме учителя своего наказание преподобнаго си Кирилла чудотворца слово глаголюще, яко добро рече иноку Молчание хранити и нестяжание и отбегати вредящих душевныя чувства. Эти слова свидетельствуют об умном подвиге. Выше говорилось об обличении им Василия II в княжеских хоромах.

       Преп. Савватий Соловецкий (+1435 г.) выходец из Кириллова монастыря, некоторое время был на Валааме, затем на необитаемом острове; положил начало Соловецкой обители. Он принадлежит к школе преп. Кирилла, базирующейся на предании Св. Отцов. Его ученик архиеп. Геннадий Новгородский (1484-1504). Преп. Александр Ошевенский (+ 1479 г.), постриженик белозерский, основал Успенско-Ошевенскую обитель. Преп. Александр Куштский (+ 1439 г.) основал обитель близ Кубенского озера, постриженик святителя Дионисия Святогорца архиеп. Ростовского.

       Другой постриженик свят. Дионисия-грека Дионисий Грушицкий (+ 1437 г.), получивший при постриге его имя и живший при своем настоятеле — Святогорце 9 лет. Кроме того преп. Дионисий находился некоторое время и в обители Белозерской в числе учеников св. Кирилла, “священный лик” которого, как говорит Муравьев, “сохранил на иконе своею кистью.” Таким образом, преп. Дионисий совмещал в себе и афонские, и Сергеевы традиции. Отличительной его чертой является то, что он “нищелюбие стяжал”, и в похвальном слове о нем сказано: “Алчущим питатель, сущим в наготе покровитель, обидимым пособник, вдовам заступник, печальным утешение, беспомощным помощник и рабом освободитель.” Влияние Афона сказывается на характере его подвижничества: “Сотвори ум твой единого Бога искать и прилежать к молитве,” учит св. Дионисий. Жизнеописатель говорит о нем: “Се бо дело истинного мнишескаго чина, име преподобный, отнележе вселися в пустыню еже николиже праздну духовнаго делания обретися.” Перед кончиной им был слышен голос Богоматери, обещавшей небесное покровительство братии ею монастыря.

       Житие св. Амфилохия сохранило нам характерную сцену, где преп. Дионисий приучает ученика своего Макария Сосновецкого старчествовать за святое послушание. Приходит преп. Амфилохий проситься в монастырь. (Этому Амфилохию преп. Дионисий впоследствии скажет: “Старейшинство вручаю моему ученику Амфилохию”). Преп. Дионисий, обратившись к Макарию, сказал: “Пришел к нам в монастырь, наставляемый Богом, инок Амфилохий и хочет с нами приносить молитву Богу.” “Прости меня невежду, отче, не знаю, что говорить,” отвечал Макарий. “Говори, послушник, что Бог положит тебе на сердце,” повелел настоятель, и Макарий сказал: “Благословен Бог, Который хочет чтобы все люди спаслись и достигли познания истины” (I Тим. 2:4). “Да даст тебе Бог говорить полезное,” добавил Дионисий.

       При жизни преп. Дионисия “в то же лета гладна бысть страна та.” В обитель преподобного приходит много народа за хлебом: “творяше бо (преподобный) милостыню нескудно просящим. Они же больше начали приходить. Преподобный же никако не стужа, но больше даяше.” Эконом монастыря указывает подвижнику на оскудение запасов. Но тот “понося эконому,” дает наставление творить милостыню без всякого расчета и указывает, что за немилосердие Господь будет карать на Страшном суде Своем, и что именно милостыня особенно поможет инокам на суде Христовом: “Ничтоже бо сице нам яко милостыня помогающе есть. Милуяй нища взаим дает Богу. Сице смысляше и учаше.”

       В этом сказывается ученик Кирилла Белозерского. Начиная с Феодосия Печерского, нищелюбие является свойством всех русских подвижников.

       Преп. Григорий Пельшемский (+ 1451 г.) — друг и ученик Дионисия Глушицкого, дожил до 127 лет. Происходил он из рода князей Лопотовых, из Галича, Костромской области. Григорий стремился к безмолвию. От игуменства в Галиче спасается в Ростов, но не обретает желаемого, наоборот, его там делают архимандритом, и он возобновляет Спасскую обитель. Но стремление к безмолвию его не покидает, и он уходит к преп. Дионисию и ставит себя в положение его ученика. Взаимная любовь подвижников была такова, что у них образовалась как бы одна воля. Для характеристики Григория служат небольшие замечания о том, что он не имел возношения и что “с корнем искапывал” вредные помыслы. Преп. Дионисий его поучает: “сотвори ума твои с всем тщанием единого Бога искать и прилежать к молитве и паче подвигайся помогать нищим и сиротам, и вдовицам; дондеже время имаши, делай благая, буди воистину славя Бога и волю Его творя, и даст ти Бог прощение и у правит горняя помышляти, горних искати идеже Христос есть, одесную Бога седя на небесех”... “В своей души, — говорит Дионисий, — “ничто-же взношениа ямый помышлениа, ис корене ископа и очища с страхом и трепетом и умилением служити Господеви.” Далее житие говорит, “что Григорий, радуяся течаще без преткновения и в вышних ум свой вперяя и сердце свое очищая от всех страстных мятеж.” Когда преп. Григорий созрел для полного безмолвия, преп. Дионисий отпускает его на восток для отшельнической жизни. Он прибыл на реку Сухону, и когда зарделась заря, святой взял крест и пошел туда, откуда был слышен звон, через леса и болота. И на этом месте со временем основалась Пелынемская обитель. Преп. Григорий “поучает учеников и мирян и был наставником всем хотящим спастись” (Ч.М.). Другими словами нес подвиг старчества. Кроме того, он борется за правду и обличает неправые поступки князей и терпит преследование. Так поступали и другие преподобные в эту эпоху. Григорий Пельшемский, ученик преподобного Дионисия Глушицкого, усвоил наставления своего учителя: “Прихождаше нищая в глад с радостию принимаше их.” Традиция эта от Дионисия восходит к Кириллу, а от него к преп. Сергию, ученик которого “преп. Никон о “человеколюбии слово преложи рек: аще есть мощно, ни единаго приходящих тщама отпустити рукама, да не како утаится вам Христа презрети, единаго от просящих видом показавшася.” Не ясно ли, говорит Смирнов, “что преп. Никон разделял воззрения своего наставника относительно нищелюбия?” Вошедший в жизнь русского монашества с половины XIV века Иерусалимский устав оказался сродни русскому духу: “Палестинцы находят время и для служения миру. Св. Евфимий обращает в христианство целое арабское племя, св. Савва устраивает ряд ксенодохий-больниц и странноприимных домов. Оба они участвуют в церковной борьбе своей эпохи, выступая против ересей и в городе, и в императорском дворце. Этот-то идеал для подражания поставила себе Святая Русь, внеся в него свой собственный талант, овеяв его строгость своим благоуханием.

       Преп. Макарий Колязинский. (+ 1483 г.) из рода бояр Кожиных. Отец его, боярин Кожа, прославился подвигами военными при в. кн. Василии Темном. Преп. Макарий кладет начало в Клобуковской обители. Пройдя путь внешних подвигов и желая безмолвия, благословившись у игумена, уходит на Волгу и уединяется в 18 верстах от г. Кашина между двух озер в лесу. Дикие звери не нападали, а ласкались, и он делил с ними скудную пищу. Такова была высота его совершенства. К преподобному стекается братия. Он долго отказывается от священства и игуменства. Наименование “Колязино” происходит от имени Коляги — человека, злоумышлявшего на преподобного, но раскаявшегося и принявшего у него пострижение. Коляга оставляет свое недвижимое имущество в пользу монастыря, и св. Макарий из смирения именует монастырь Колязинским. Св. Иосиф Волоцкий повествует, что великий старец Митрофан Бывальцев, проживавший 9 лет на горе Афонской, выразился о Колязинском монастыре так: “Напрасно я трудился и без успеха и совершил путь в Святую Гору мимо Колязинского монастыря, ибо можно спастись и в нем живущим; здесь все делается подобно киновиям на Святой Горе.” Из Колязинского монастыря вышло несколько основателей новых монастырей. Таковы преп. Ефрем Перекомский и преп. Паисий Углический (племянник Макария Колязинского). Еще при жизни преподобный прославился чудотворениями. Преп. Макарий, хотя ходил в худых одеждах и показывал пример во всех монастырских трудах, но не был “нестяжателем,” подобно Кириллу Белозерскому. При его жизни было внесено много вкладов пустошами и населенными землями. Через 38 лет по кончине, были обретены нетленные мощи преподобного. Совершилось это обретение при постройке нового храма. На Московском соборе 1547 г. установлено “петь и праздновать повсюду” в числе других и преп. Макарию Колязинскому, причем он помещен в числе “великих чудотворцев.” Вассиан Патрикеев с укоризною говорил о простоте жизни Макария и называл его “мужиком сельским.” Сам Вассиан князь Патрикеев, постриженный насильно, остается аристократом и снобом и в монашеской одежде. В полемику о нестяжательное(tm) вносит страстность и не стесняется в выражениях. Осужденный на заточенье в монастыре Иосифа Волоцкого, он кончает там жизнь у своих врагов.

       Пафнутий Боровский (1477 г.) ученик преп. Никиты Высоцкого, который был учеником и пострижеником преп. Сергия Радонежского. Пафнутий наследовал от своего учителя черту — выдающуюся духовническую опытност