Преподобный Феодосий Печерский.

(род. между 1035 и 1038-1074)

       Значение преп. Антония нисколько не умаляет значения его ученика, сподвижника и сотаинника, преп. Феодосия, равного Антонию по заслугам перед Церковью и по величию своего образа. Признаки старчества у преп. Феодосия налицо: он принимает откровения помыслов, руководит духовными чадами и облечен благодатными дарами (харизмами). Феодосии является вторым русским старцем. Как говорит проф. Смирнов: “Отцы русского монашества, преп. Антоний и Феодосии Печерские, были подвижниками разных типов: первый, афонский постриженик, был созерцатель-отшельник, второй, постриженик уже Антония, соединял с созерцанием и великими подвигами выдающийся практический и организаторский талант. Время его правления (1062-1074), несомненно, лучшая пора в истории Печерского монастыря, а вместе с тем и в истории русского монашества первого периода. Последующие иноки (до преп. Сергия) только подражали преп. Феодосию, далеко не достигая ни высоты подвигов, ни размеров его славы. Ни о какой попытке пересоздать русское монашество, повести его по новому пути, более совершенному или возвышенному, чем путь Феодосия, задать ему задачи, которых не указал бы он, не могло быть и речи. Преп. Феодосии — законодатель русского монашества.

       Это исключительный, редкий человек, поражающий всесторонностью дарований и той необычайной уравновешенностью сил и свойств, которая создает гармонию святой личности. Великий подвижник, жаждавший высшего подвига — смерти за Христа и за правду, неусыпающий молитвенник, послушливый, кроткий и смиренный, ревностный, но никогда не гневающийся инок, прозорливец и провидец, был в то же время талантливый и практический администратор и в высшей степени сердечный, отзывчивый на человеческое горе и на житейскую нужду. Ни одно из указанных свойств не было преобладающим, вытесняющим другие. В свои отношения к миру Феодосии вносит ту целостность личных дарований своих, которая отмечает и его монастырскую игуменскую деятельность.”

       По мнению проф. Смирнова, первым духовником братии Печерской был преп. Феодосии, а Голубинский полагает, что таковым был “Пресвитер Никон,” называемый Великим. Но, вероятно, прав Смирнов, т. к. по Студийскому уставу духовником братии является игумен. Исповедь происходит по уставу на каждой утрени. В начале 4-й песни канона выходил из хора игумен и садился, принимая исповедь приходящих братии и врачуя каждого подобающим образом. Руководясь примером Студийского аввы, Феодосии исповедовал и мирян. Вот какими замечательными словами характеризует летописец эту сторону деятельности великого подвижника: “Игуменство бо держащю Феодосью в животе своем, правящью стадо, порученное ему Богом-черноризцы, не токмо же си едины, но и мирьскыми печашеся о душах их, како быша спаслися.” Разнообразно выражается это попечение о спасении мирян. Прежде всего подвижник считает обязанностью монаха молиться за мирян: “Трудиться в бдении и в молитвах молиться за весь мир беспрестанно.” Вторая обязанность инока быть учителем, даже пастырем мирян. Учительность проявлялась в обличении мирской неправды. В Киеве при Феодосии произошло княжеское междоусобие между детьми Ярослава: братья лишили Киевского стола Изяслава, а посадили на его место Святослава. Тогда Печерский игумен запретил поминать в церкви нового князя, резко отказался идти на княжеский обед и начал обличать обидчика, а в своем послании Святославу поступок последнего приравнивал с братоубийством Каина, а самого князя приравнивал к древним гонителям. Смиренный игумен вызвал этим княжеский гнев. Братия просила Феодосия оставить свои обличения, бояре, приходя в монастырь, говорили, что князь подвергнет игумена изгнанию или заточению, но подвижник не испугался этих угроз и опасности, напротив, еще с большей ревностью обличал Святослава. Явившемуся к нему князю преподобный произносит многознаменательные слова: “Что бо, благий владыко, успеет гнев наш еже на державу твою, но се нам подобает обличити и глаголити вам, еже на спасение души, вам же лепо бы послушати того.” Подвижник считает своей иноческой обязанностию (“нам подобает”) обличать неправду, защищать попранные права. Он нес относительно мирян обязанность и более сложную, чисто пастырскую. Так преп. Феодосии был духовником и мирян. Слыша о добром житии Печерской братии, князья, бояре и их семейства “прихожаху к великому Феодосию, исповедающе грехи своя.” “Исповедь в древности у нас соединялась с особым избранием и назначением священника в духовные, или покаяльные отцы. А стать духовником значило тогда взять на душу дело спасения своих духовных детей, учить их и руководить на пути спасения, в каждом шаге религиозно-нравственной жизни, быть почти старцем.” А так как преп. Феодосии, будучи духовником, был и харизматиком, то он уже в полном смысле слова становился старцем.

       “Третья форма служения миру, которую показал и на своем примере отец русского монашества, — заступничество или печалование: “Тако же сии блаженный отец наш Феодосии многьим заступник бысть пред судиями и князи, избавляя тех, не бо можахуть ни в чем преслушати его, ведуща и (его) праведна и свята. Не бо его чтяху честных его ради порт и светлыя одежа или имения ради многаго, но честнаго его ради жития и светлыя душа и поучения того многих, яже кипяхуть святым духом от уст его.” Ясно опять таки, что печалование было обычным делом преподобного печерского игумена, что оно соединялось с великим пастырским его влиянием в мирской среде. Четвертая форма, в которой проявлялось служение его в миру — благотворительность. “Таково бо бе милосердие великаго отца нашего Феодосия, аще бо видяше нища или убога, в скорби суща и в одежи худе, жаляаше си его ради и вельми тужаше о сем и с плачем того миловаше”'.

       За монастырской оградой преподобный построил двор с церковью, и на этом дворе принимались калеки, нищие и больные. На них шла десятая часть доходов монастыря. Но нищелюбивому Феодосию этого было еще мало, он был заступником вдов, помощником сирот, прибежищем убогим, учил, и утешал приходящих, и подавал “еже на потребу и на пищу тем.”

       На деятельность Феодосия нельзя смотреть, как на дело частного инока. Он отец русского монашества, по признанию самих' древних иноков наших — “игумен или архимандрит всея Руси,” “начальник иже в Руси мнишскому чину.” “Общему житию первый начальник в Русской земле.” Ставя его на такое место, наше древнее монашество должно было видеть (и действительно видело) в его лице обязательный пример, а в его деятельности, обязательную программу своего служения миру.”

       Такими чертами и свойствами определяет проф. Смирнов характер преп. Феодосия и его служение миру. И они, как мы видим, те же, какими рисует проф. Соколов современное Феодосию византийское монашество.

       В Киево-Печерском монастыре в Антониевой и Феодосиевой пещерах почивают мощи 118-ти преподобных богатый посев старчествования Антония и Феодосия. Они канонизированы митрополитом Петром Могилой в 1643 г. Но лишь 30 из них получили житийные повествования в Киево-Печерском Патерике. Все они относятся к XI, XII, и даже к XIV векам.

       Вот одно из них: Онисифор Прозорливец, пресвитер саном (+ 1148 г.), сподобляется прозорливости от Бога, чтобы видеть согрешения людей и давать советы согрешающим. Из его жития передается такой случай: Господь не открыл ему согрешений его духовного сына черноризца, который исповедовался ему не чистосердечно. Этот инок умирает и его труп издает необычайный смрад. Преп. Онисифору является преп. Антоний, упрекая его за погребение в святом месте этого нераскаянного грешника. Онисифор стал молиться Богу и вопрошать: “Господи, для чего Ты скрыл от меня дела человека сего?” Ангел сказал: “На показание всем согрешающим и не кающимся было это, дабы видя покаялись.” В следующую ночь прозорливцу снова было повеление: взять из пещеры тело нераскаянного грешника и бросить в воду. Когда же Онисифор с игуменом Пименом решили исполнить небесную волю, явился преп. Антоний и сказал, что грешник помилован Богом.

       Этот рассказ свидетельствует, что старчество, положенное в основу монастыря, не прекращается в последующие столетия.

       В XII и XIII вв. чтимых и канонизированных дает главным образом Киево-Печерская Лавра. Ее ветви идут и на север: епископ Никита Новгородский (+ 1108 г.), — подвижник Печерский (в молодости прельщенный явлением беса под видом Христа), в сане епископском прославился даром чудотворений. Из Лавры выходит преп. Кукша, апостол вятичей и мученик (+ 1113 г.). Всех подвижников Лавры и ее значение в истории Церкви в нашем труде охватить невозможно.

       Кроме подвижников Печерских в XII веке назовем Антония Римлянина (+ 1147 г.), и преп. Герасима Вологодского' (+ 1178 г.). Этот последний, уроженец киевский, положивший начало своему подвигу в Глинецкой обители, “под руководством старцев глинецких, опытных в жизни духовной,” 30-ти лет, влекомый жаждою уединенного подвига уходит на Дальний Север. 19 августа 1147 года он прибывает в Вологду. В то время это было селение с храмом Воскресения Христова. Сначала его встречают недружелюбно, но мало-помалу его подвижническая жизнь привлекает людей: “Одни пожелали содействовать преподобному в его трудах по постройке церкви и обители, другие захотели под его старческим руководством подвизаться и сожительствовать ему.” Одним из светочей XII в. является личность святителя Кирилла епископа Туровского (1130 — 1180), церковного писателя, подвижника и столпника. Приведем отрывок из писания святителя Кирилла, в котором он поучает необходимости отсечения своей воли и о послушании старцу: “Ты, как свеча, — внушает святитель иноку, — волен в себе до церковных дверей, а потом не смотри, как и что из тебя сделают. Ты, как одежда, знай себя до тех пор пока не возьмут тебя в руки, а потом не размышляй, если разорвут тебя и на тряпки. Имей свою волю только до поступления в монастырь. По приятии иноческого образа всего себя отдай в послушание, не таи в сердце даже малого своеволия, дабы не умереть душою. Вступив в монастырь, постарайся найти мужа, имеющего дух Христов, украшенного добродетелями, представляющего свидетельство своим житием, более всего имеющего любовь к Господу, послушание к игумену и незлобие к братии, разумеющего писания и чрез то наставляющего идущих на небеса к Богу. Отдай такому мужу самого себя, уничтожив свою волю.” В житии прибавлено: “Таким учительным мужем-подвижником (старцем) и был сам Кирилл.”

       В XIII веке Русь подверглась опустошительному нашествию монголов. В 1240 году пострадала вместе с Киевом и Печерская Лавра. Общее бедствие отражается и на жизни Церкви. Монастырская жизнь замирает. Ее возрождение принадлежит следующим векам. Из выдающихся в этом XIII столетии имен назовем преп. Авраамия Смоленского и преп. Варлаама Хутынского.

       Житие преп. Авраамия Смоленского (+ около 1220 г.), составленное его учеником Ефремом, сохранилось в списках ХVI-ХVII вв. Автор жития, как ученик преподобного, живший, следовательно, также в XII или в начале XIII вв. самым этим житием живо показывает нам содержание, объем и направление литературного образования того времени, притом, на отдаленном северо-западе, в Смоленске, где, по некоторым известиям было и тогда прекрасно устроенное училище, основанное правнуком Вл. Мономаха Романом Ростиславичем (1160- 1181).

       Из Смоленска был родом и второй русский митрополит Климент Смолятич, о котором летописец говорит: “бысть книжник и философ так, якоже в Русской земли не бяшет,” писал “от Омира, от Аристотеля и от Платона.” Митр. Климент — автор послания к пресвитеру Фоме экзегетического содержания, это собрание пояснений темных мест в Библии и Св. Отцах. Из этого послания явствует, что в Смоленске существовал кружок лиц, посвятивших себя ученым занятиям, которые при этом разделялись на разные экзегетические направления. Ввиду сказанного, ученость преп. Авраамия не является исключительным явлением.

       Связав эти сведения с другими данными, относящимися к тому времени, можно судить о большой высоте духовно-богословского образования на Руси в древнейший период ее церковной истории. Высокая степень начитанности преп. Авраамия в святоотеческой литературе, опытность его и мудрость дали ему возможность проявлять учительную деятельность, и он становится наставником большинства горожан. Зависть и недоброжелательство со стороны местного духовенства вызывает клевету (обвинение в чтении голубиных, т.е. богомильских книг). Но провиденциальное вмешательство (засуха и по его молитве обильный дождь вслед за его оправданием) подкрепляет данные в пользу его невинности. Епископ Игнатий делает его настоятелем нового монастыря в честь Положения Ризы Богоматери, где преп. Авраамий свободно продолжает свое старческое служение, принимая богатых и убогих.

       Преп. Варлаам Хутынский' происходит из богатого рода. Он поселяется в Хутыни для отшельнического жития, но не один, а с другими боярами-друзьями. Принимает постриг и сан иерея. Ведет внутреннюю борьбу, терпит злобу врагов видимых и невидимых, наконец, достигает бесстрастия. Тогда принимает посетителей для поучения и исцелений (старчество) и воскрешает умершего. Перед кончиною преподобного вернулся из Царьграда его друг Добрыня Адрейкович, в монашестве Антоний, впоследствии архиепископ Новгородский и Псковский. Память его совершается 10 февраля вместе с другими святителями, почивающими на “Золотой паперти” Софийского собора. О его путешествии говорилось выше.

 

 

Московская Русь.

 

Вступление к XIV веку

Великий печальник земли русской Преподобный Сергий Радонежский

Преподобный ПАВЕЛ Обнорский

 

Вступление к XIV веку.

       “С половины XIV века наблюдается на Руси явление, которое объясняется всецело историческими условиями монгольского времени, явление неизвестное по местным условиям на Востоке. Его принято называть монастырской колонизацией. Удаляясь от людей в непроходимую лесную глушь, которая, собственно, и называется на древнерусском языке пустыней, отшельник надолго подвизается один, “един единствуя,” посещаемый только зверями. Лишь только пойдет в народе молва о нем, затем легким пером пронесется слава, как в лесную пустыню к малой келейке безмолвника один за другим собираются его будущие сожители и сподвижники. С топором и мотыгою они трудятся своими руками, труды к трудам прилагая, сеча лес, насевая поля, строя кельи и храм. Вырастает монастырь. И к шуму векового леса, к дикому вою и реву волков и медведей, присоединяется теперь новый, правда, сначала слабый звук — “глас звонящих,” и, как будто на зов нового голоса, на приветный звон монастырского била, к обители являются крестьяне. Они беспрестанно рубят лес, пролагают дороги в непроходимых раньше дебрях, строят вблизи монастыря дворы и села... Села разрастаясь превращаются в посад, или даже город... Это движение вызвано было величайшим подвижником русской земли, отцом последующего монашества, преп. Сергием Радонежским, который, по выражению его жизнеописателя, был “игумен множайшей братии и отец многим монастырем,” а по летописцу: “начальник и учитель всем монастырем, иже на Руси.”

       Какова же была жизнь пустынника, когда он жил “един единствуя” на лоне девственной природы? Отшельники искали такие местоположения, которые возбуждают в душе чувство высокого, чувство присутствия Бога. Место второй пустыни Сийской (где подвизался Антоний Сийский), “в горах бяше, горами, яко стенами окружено, в долу же гор тех бяше озеро, Падун глаголемое. На горах же тех лес великий зело видети. В подгорий же гор онех стояше келлия святаго. Окрест же ея дванадесять берез, яко снег белеюще. Плачевно же есть место се вельми, яко же кому пришедши посмотрети сию пустыню, зело умилится имать, яко самозрение места того в чувство привести может.”

       Но пустыня, которая умиляла и возвышала душу, являлась одновременно и силой грозной, полной всевозможных опасностей. “Вот тот же Антоний Сийский, — говорит жизнеописатель его, — шел в северные страны, прилежавшие двинской области, и приходивши непроходимые лесы, дебри и дрязги иже прилежат студеного моря-окиана и мхи и блата непостоянныя и езера многая, ищущи благопотребна места, идеже Бог наставит.” В этих мхах и болотах “живяху дивии зверие, медведи и волцы, елени и заяцы и лисицы, множество много их яко скота бяше их.” Однако, он уживается среди них, как другие преподобные, достигшие безстрастия. “Когда преп. Сергий поселился в лесах Радонежских, по словам жизнеописателя его, пустыня тогда была непроходимая, стези не было, и непроходимо было стопами человеческими: много тогда гадов и ползающих змей являлось ему, к келлии его разные звери подходили во множестве не только ночью, но и днем, стада волков рыли и ревели вокруг его келлии, иногда же являлись медведи, приближались к нему, безвредно окружали его.” “Обычай имяше преп. Макарий Колязинский обходити места пустынныя: аще бо и зверие дивии насельницы быша пустыни той, но яко кротчайший овчата с ним хождаху, паче же рещи, яко же и повиновахуся ему, многажды и пищу примаху от него.” Климат северный являлся также суровым и немилосердным к беззащитному человеческому существу. В житии Антония Сийского говорится, что зимой от великой бури занесет всю келлию отшельника снегом, а он “живет под тем снегом, аки в пещере и к Богу теплые свои молитвы воссылает.” Откуда брали преподобные эту силу, благодаря которой они могли побеждать законы естества? Как мог, например, преп. Павел Обнорский жить в стволе липы три года? В житии его сказано: “тем сосуд избран бысть Святому Духу.” В этих словах и можно найти разгадку к такой вышеестественной жизни святого.

       Мы знаем лютость наших русских морозов, а жизнь в дупле дерева показывает, что отшельник, живший в нем, обходился без огня. Такая жизнь превышает человеческие силы, т. к. всякий должен был бы погибнуть в первую же стужу.

       Это явление объясняет преп. Серафим в своей беседе с Мотовиловым о стяжании благодати Св. Духа. После того, как их осияла видимым образом благодать Божия по молитве Преподобного, последний говорил Мотовилову: “Никакая приятность земного благоухания не может быть сравнена с тем благоуханием, которое мы теперь ощущаем, потому что нас теперь окружает благоухание Святого Духа. Заметьте же, ваше боголюбие, ведь вы сказали мне, что кругом нас тепло, как в бане, а смотрите-ка, ведь ни на вас, ни на мне снег не тает и над нами также. Стало быть, теплота эта не в воздухе, а в нас самих. Она-то и есть та самая теплота, про которую Дух Святой словами молитвы заставляет нас вопиять ко Господу: “Теплотою Духа Твоего Святаго согрей мя.” Ею-то согреваемые пустынники и пустынницы не боялись зимнего мороза, будучи одеваемы, как в теплые шубы, в благодатную одежду, от Духа Святаго истканную.” Теплотою Духа Святаго “согреваемые пустынники и пустынницы не боялись зимнего мороза”... эти слова относятся к российским отшельникам. Но в египетской пустыне картина была иная и характер проявлений помощи свыше иной.

       В житии преп. Онуфрия находится описание путешествия св. Пафнутия по внутренней пустыне, где жили среди сыпучих песков, под жгучим солнцем отшельники (IV в.). Это ряд вышеестественных житий. Эти анахореты, как впоследствии по их примеру и наши отечественные, ради Бога отказались от всего присущего человеческому естеству вплоть до инстинкта самосохранения и вверглись в пучину милосердия Божия безоговорочно, храня лишь веру, горами двигающую. И эта вера, как тут, так и там, не оставалась неоправданной. Но у нас теплотою Духа Святого спасались от мороза, а там — среди бесплодной пустыни внезапно возникают источники, вырастают пальмы с ветвями, плодоносящими каждый месяц. Преп. Онуфрий говорил преп. Пафнутию о подобных себе: “Бог посылает к нам святых ангелов,” которые приносят им пищу, изводят воду из камня и укрепляют их настолько, что относительно их сбываются слова пророка Исайи, говорящего: “Надеющиеся на Господа обновятся в силе: поднимут крылья как орлы, потекут и не устанут” (Ис. 40:31).На вопрос Пафнутия, как он причащается, Онуфрий ответил следующее: “Ко мне приходит ангел Господень, который и приносит с собою Пречистыя Тайны Христовы и причащает меня. И не ко мне одному приходит ангел с причастием Божественным, но и к прочим подвижникам, живущим ради Бога в пустыне и не видящим лица человеческого; причащая, он наполняет сердца их неизреченным весельем. Если же кто-либо пожелает видеть человека, то ангел берет его и поднимает к небесам, дабы он видел святых и возвеселился. И просвещается душа такого пустынника как свет, и радуется духом, сподобившись видеть блага небесная. И забывает тогда пустынник о всех трудах своих, предпринятых в пустыне. Когда же пустынник возвращается на свое место, то начинает еще усерднее служить Господу, надеясь получить на небесах то, что он сподобился видеть.”

       То же, что было в IV веке в пустыне египетской, повторилось в “русской пустыне,” в Саровских лесах в XIX в.

       “Некогда, читая слова Спасителя, — говорит преп. Серафим Иоанну Тихонову, — что “в дому Отца Моего обители многи суть,” я убогий остановился на них мысленно и возжелал видеть сии небесная жилища... И Господь, действительно, по великой своей милости не лишил меня утешения по вере моей и показал мне сии вечные кровы, в которых я, бедный странник земной, минутно туда восхищенный... видел неисповедимую красоту небесную и живущих там: великаго Предтечу и Крестителя Господня Иоанна, апостолов, святителей, мучеников и преподобных отец наших Антония Великаго, Павла Фивейскаго, Савву Освященнаго, Онуфрия Великаго и Марка Фраческаго и всех святых, сияющих в неизреченной славе и радости, каких око не видело и ухо не слышало и на помышление человеку не приходило, но какие уготовал Бог любящим Его.”

       Преп. Серафима отделяют от преп. Онуфрия 15 веков, но мистические явления одни и те же. Преп. Серафим почти наш современник, мы знали еще лично видевших его. Это уже не таинственная далекая древность в тумане веков. Но именно теперь, когда уже у нас почти атрофировались духовные крылья, и мы забыли, какие возможности таятся в нашем духе, был послан нам преп. Серафим, во всей силе и духовной мощи великих древних отцов, чтобы мы вспомнили о своем Богосыновстве и стремились к безграничному совершенству Отца нашего Небесного: “Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный” (Мф. 5:46).

       Сам преп. Серафим понимал так свое назначение: в только что приведенной беседе его с Мотовиловым, он в заключение сказал последнему: “Мню, что Господь поможет вам навсегда удержать это (действие благодати) в памяти вашей... тем более, что и не для вас одних дано разуметь это, а чрез вас для целого мира, чтобы вы сами утверждались в деле Божием и другим могли бы быть полезным.”

       Ко всему сказанному можно еще прибавить следующее: любовь является доминирующей чертой северо-восточных подвижников. “Любовь к Богу и ближнему стяжав, закона и пророк исполняя главизну, ибо не любящий ближняго ниже Бога возлюбити может. Ты же, преподобие отче наш Павле, обоя исполнил еси” (6-я песнь канона преп. Павлу Обнорскому).

       Такой же исключительной любовью отличался и преп. Серафим, всех приходивших к нему именовавший “радостью.” Сходство это, однако, не случайно и не является простым совпадением. Хотя оба подвижника жили в разное время, их разделяет 400 лет, но роднит их то, что они оба опытно прошли тот же путь, ту же святоотеческую школу и увенчались тем же венцом добродетели — совершенной любовью.

       Объяснение этой тайны (приобретения истинной любви) дает нам преп. Исаак Сирин (VII в.): “Нет способа возбудиться в душе Божественной любви, во след которой таинственно течешь ты в отшельничестве, если она (душа) не препобедила страстей. Ты же сказал, что душа твоя, не препобедив страстей, возлюбила любовь к Богу, и в этом нет порядка... всякий говорит, что желает любить Бога, и не только христиане говорят это, но и неправо поклоняющиеся Богу. И слово это всякий произносит, как свое собственное, однако же при произнесении таких слов движется только язык, душа не ощущает, что говорит.” Прежде надо исцелить душу: “Как больной не говорит отцу: “сделай меня царем,” но прилагает сперва попечение о недуге своем и по совершенном выздоровлении, царство отца его само собою делается его царством: так и грешник, принося покаяние, получая здравие души своей, входит со Отцом в область чистого естества и царствует в славе Отца своего.”

       Даром любви обладают все истинные подвижники и безмолвники, искоренившие страсти. О таких подвижниках преп. Исаак Сирин говорит, что если кому нет возможности проявлять любовь к ближнему деятельным образом по причине безмолвного жития и безысходного его пребывания в затворе, то достаточно пред Богом ограничиться мысленной любовью (молитвенным предстательством). “Ибо, если кто совершенно не имеет общения с людьми и всецело погружен мыслью в Боге, когда мертв он для всего, и удален от всех, таковому не повелевается служить людям и угождать им. Если же кто по временам прерывает свой подвиг и по исполнении своего правила встречается с людьми, и утешается общением с ними, но нерадит о братьях своих, которые в скорбях, думая, благодаря этому в строгости выдержать свое правило, тот не милосерд и жесток. Он не снисходит до участия в делах любви по недостатку милосердия, по самомнению и по ложным помыслам. Кто пренебрегает больным, тот не узрит света. И кто пренебрегает гласом страждущего, у того сыны его в слепоте ощупью будут икать домов своих. Да не поругаем великого имени безмолвия невежеством своим. Ибо всякому житию свое время, и место и отличие.”

       В приведенном отрывке Исаак Сирин говорит о двух сторонах религиозно-христианского идеала, а именно, деятельного милосердия и созерцательного отшельничества, избегающего общения с людьми. (“Не могу быть с Богом и людьми.” Авва Арсений). Проф. прот. Георгий Флоровский указывает на существующее по этому поводу в аскетической литературе разногласие и даже противоречие, в котором заключается предельная антиномия, в философской мысли не разрешенная. И это не раз подымало и даже с большой остротой вопросы Богословские и догматические. Проф. Зарин подробно исследует эти “два пути,” указывая на их равноценность и даже на Двуединство религиозного идеала, включающего и созерцательную и деятельную его стороны. Цель этого идеала воспитать и осуществить Нераздельно, но и Неслитно “любовь” к Богу и к ближним ради Бога. Из приведенных слов преп. Исаака можно видеть, каким образом это задание должно осуществляться на практике в самой жизни аскетов.