Сердца трепещут над бесплодной землей

Несколько месяцев спустя, к юго-востоку от Славонски Брода в северной Боснии, солдаты югославской федеральной армии вместе с бандами четников шли строем по дубовой роще, с треском ломая сучья и поскальзываясь на прошлогодней листве, которая уже сгнила, но еще не стала землей. После того как они определили местоположение хорватского блиндажа, командир отобрал трех рядовых, включая Ивана, чтобы они подползли к укрытию и ликвидировали пулеметную точку.

– Идите и проявите себя. Мы будем целиться вам в спину, так что лучше без фокусов.

Над ними проплывали низкие облака, от леса под ярким солнцем поднимался пар, а трое солдат ползли по холму. Иван разозлился, что такое ужасное задание дали именно ему. Если он не справится, то командир продолжит пить и веселиться, словно ничего и не случилось, а Иван останется лежать на этом холме и гнить, словно прошлогодняя листва. Пока они ползли по склону, то мельком видели дуло пулемета, торчащее из блиндажа, как полый палец недоброго бога из облаков, но палец этот указывал на горизонт, куда-то над их головами. Когда до блиндажа оставалось еще около ста метров, дуло наклонилось и уставилось на Ивана. Иван выстрелил в него. В ответ из блиндажа вылетели несколько пуль. Иван скатился вниз, как ребенок, играющий на поросшем густой травой холме. Одна пуля попала ему в бок, в районе почки и селезенки. От ощущения, что он проиграл и его ранили, Ивану стало спокойнее. А пули свистели вдоль склона, рассекая кусты, высокую траву, раскалывая камни, впиваясь в кору деревьев. В голове Ивана вертелся стишок: «Земля совершенно разрушена, ее больше нет, ничего не осталось… Земля зашатается, как алкоголик». Один из товарищей Ивана прокатился мимо, весь красный, и даже не заметил его. Иван вскочил и побежал, а потом – не чувствуя под собой земли – полетел. Он убегал подальше от блиндажа и от их лагеря.

Рана придала ему смелости. Если он вернется, то командир рано или поздно найдет способ убить его. Иван остановился, чтобы осмотреть влажную рану. Пуля отхватила лоскут кожи, слой жира и мускулов на левом боку. Иван оторвал рукав от куртки и прижал к ране, но ткань пропитывалась кровью, как промокашка.

Винтовка куда-то делась, хотя Иван и не помнил, чтобы выкидывал ее. Бежать в Низоград? Но как? Это слишком далеко. Кроме того, его будут судить как сербского военного преступника, несмотря на то что он хорват. Поискать хорватскую армию? Нет, она слишком слаба, и быть в ее рядах опасно. Хватит с Ивана армий. Но сможет ли он выжить в одиночку? Как жаль, что нет с собой Библии, поскольку с Библией Иван чувствовал себя в безопасности, она охраняла, как амулет, а без нее он ощущал себя абсолютно одиноким. Но какая польза была от религии? Он задумался, а не религия ли завела его в эти глухие леса, но тут случайно забрел в сосновый бор, островок спокойствия в прохладной тьме.

Шатаясь, Иван вышел из леса в сгоревшую деревню. Заполз в один из домов и рухнул без сил на кучу пепла. Он спал несколько дней подряд, пока его не разбудило странное ощущение влаги на лбу и бровях. Его лизала мурлыкающая кошка. Иван не противился шершавому язычку, который переключился на веки и приоткрыл их. Казалось кошка обрадовалась, что человек проснулся, она прекратила лизать его и свернулась клубочком рядом с его лицом, тепло мурлыкая и по капле вливая ритм жизни в его шею. Иван попробовал пошевелиться, но помешала острая боль в области левой почки. Он пощупал левый бок – на ране образовалась корка. Ни крови, ни сильного отека больше не было, гнойного воспаления, по-видимому, тоже. Хорошо, что он в сожженном доме, здесь мало микробов, так что гангрены не будет. А кошка опасна для раны? Она и там полизала? Сейчас кошка щекотала своим язычком его уши, словно говоря: «Не узнаешь никогда».

Когда Иван поднялся, кошка вышла во двор к необычно большой кирпичной печи, в которой хозяева, наверное, пекли хлеб для всей деревни. Кошка гордо вышагивала с важным видом, подняв хвост трубой и слегка покачивая самым кончиком, демонстрируя свое полное удовольствие. Она приглашала идти за собой, словно Иван был ее котенком, в тот потайной уголок, где жила. Иван набрал сена на лугу, чтобы сделать свое маленькое жилище более уютным. Хотя и хорошо, что оно было маленьким, большим пространствам на войне доверять нельзя. А так войска, которые, возможно, пройдут мимо, не станут утруждать себя и заглядывать в печь.

В лесу Иван собирал землянику, шелковицу, вишню, дикий лук и всевозможные грибы. В кустах он обнаружил гнездо жаворонка и приготовил омлет с грибами.

Его единственным занятием было искать пропитание. Со старой липы Иван соскреб древесный гриб, который поджег, чтобы выкурить диких пчел из дупла на шелковице. Он жевал прохладный мед в сотах, которые оставляли на языке приятный аромат акации и царапали горло.

Когда кошка исчезла как-то ночью, Иван скучал по ее мурлыканью. Он проснулся от пения хора соловьев, заполнившего лес прекрасной мелодией. Кошка появилась на рассвете. Она тащила по тропинке к печи молодого кролика почти одного с ней размера. Естественно, Иван сначала решил, что кошка хвастается и положила добычу к его ногам только показать, но потом понял, что это спасение. Он разжег огонь с помощью двух камешков и сена и поджарил кролика. Иван чувствовал себя эгоистом, пока кошка не поймала соловья и не съела его демонстративно, словно говоря, что Иван может не беспокоиться, она голодной не останется. На следующее утро кошка поймала ему еще одного кролика, и, чтобы отблагодарить ее, Иван наточил несколько палочек и пошел за деревню к небольшой речушке, настолько тихой и медленной, что сформировала пруд. Кошке понравился карп, которым угостил ее Иван.

Иван не различал все разновидности грибов, но знал, как выглядят мухомор и бледная поганка, а остальных не боялся, поскольку они могли вызвать только расстройство желудка и головную боль. Кроме того, многие грибы обладают целебными свойствами, и они могут загадочным образом придать ему сил. Иван был уверен, что медицина только через сто лет обнаружит всю лечебную силу, которой обладают многие грибы, даже ядовитые, если есть их в умеренных дозах. Ведь пенициллин – это тоже микроскопический гриб. Поэтому Иван ел почти все грибы, какие находил, по кусочку. У него случались галлюцинации, мерещились светящиеся и пульсирующие зеленые листья, но Иван не знал, чем это объясняется – грибами или нервным напряжением и поврежденной селезенкой, если, конечно, она была задета. Иван варил боровики с их влажными коричневыми шляпками, которые он охотно продавливал пальцем, оставляя отпечатки, добавлял дикий лук и крапиву, и получался изумительно вкусный суп.

Но лето, счастливое время, когда так легко прятаться, быстро закончилось. Листья на деревьях стали краснеть, задули студеные ветры из Венгрии. Но холоднее всего Ивану становилось при виде голых горных вершин. Он останется без еды, если только не найдет способа делать запасы, как белка.

Скорее всего, Ивану удалось бы и перезимовать в сгоревшей деревушке, если бы звуки боя не подкрались слишком близко. Взрывы и миномет выжгли всю растительность в нескольких километрах от его убежища, и запах пепелища долетал до него сухим едким дымом. Однажды через трещину в стенке печки Иван увидел, как через деревню идут четники, на следующий день это были мусульмане, а еще через день – хорваты. Один, он станет зимой легкой добычей для всех воюющих армий. Но все равно, возможно, он остался бы, если бы не пропала его кошка. Иван размышлял убили ли ее солдаты ради еды или просто чтобы поупражняться в жестокости.

Двинувшись на восток, рядом с деревней на границе Боснии и Хорватии Иван обнаружил скульптуру изображавшую Голгофу. Статуи Христа и двух разбойников были отколоты и брошены в заросли вереска на обочине дороги, а на крестах были распяты три трупа, висевшие на огромных ржавых гвоздях. Двое были обрезанными мусульманами, а третий, занявший место разговорчивого разбойника, был католиком с татуировкой на плече, изображавшей Деву Марию. На макушке у каждого из убитых зияла дыра – своеобразная подпись четников – и широкий кровавый след обвивал шею и тянулся по грудной клетке. Один из мусульман показался Ивану знакомым, и хотя его чуть не вывернуло от запаха разлагающейся плоти, он приподнял его голову палкой и узнал Алдо, своего соседа по комнате из Нови-Сада. Какой ужас! И какой цинизм – распять мусульманина! На самом деле Иван частенько поминал Алдо недобрым словом за ту дурацкую шутку с убийством Тито во время парада. Если бы не он, Иван, скорее всего, был бы сейчас доктором. С другой стороны, ему не очень-то хотелось быть доктором, по крайней мере сейчас, по прошествии почти двух десятков лет. И хотя Иван злился на Алдо за то, что из-за него пришлось отсидеть на Голом острове, но часто задумывался, где его необычный горячий друг. Он скучал по их шуткам, а иногда с ностальгией вспоминал, как они воровали еду на ярмарке в Нови-Саде, о том, как Алдо безуспешно подкатывал к девушкам со всякими глупостями, о том, как они ели чудинку, гостинец от мамы Алдо, и друг отрезал ему самые мясные куски. И как тогда Иван ощутил кристаллики соли под языком, но когда сплюнул, в слюне была кровь, возможно, от усталости или оттого, что он несколько месяцев не видел зубной пасты, или же от шока при виде распятого друга. Sic transit gloria mundi, sic transit gloria mundi [9].  Эта фраза звучала в его голове, словно голос священника, постепенно усиливаясь. Иван огляделся, но рядом никого не было. А он ведь даже грибов не ел.

После одной ветреной ночи Иван сидел на краю какой-то чистенькой деревеньки на гладкой коре березы, которая, вероятно, рухнула ночью, но не потому, что ветер был настолько силен, просто вода размыла почву так мощно, что дерево напоминало давно гниющий зуб, который можно вырвать, просто раскачав его языком. Дождь смыл с корней всю землю, и обнаженные слепые ветки молча шарили в воздухе, чернея на фоне прозрачной бирюзы ясного неба. Иван выжал рубашку и носки и разложил их на коре. Он пристально следил, как несколько пожилых женщин в черных юбках гонят стадо гусей по главной и единственной дороге деревни. Когда они увидели Ивана, то подняли крик. На нем все еще была солдатская форма. А солдаты часто мародерствовали и насиловали.

Иван сказал:

– Успокойтесь, я не собираюсь убивать вас.

Но женщины закричали даже громче. Когда Иван обнаружил, что в деревне не осталось ни одного мужика, то пробрался в ближайший дом, нашел лучший воскресный костюм бывшего хозяина и убежал в леса, оставив свою военную форму.

Иван избегал людей и прятался в стогах сена, а если не мог найти их, то в канавах, даже в конце января, когда ужасная зима захватила континент с излишней жестокостью, словно Господь пытался заморозить народ-разрушитель ради остальных своих тварей. Он уже испробовал и огонь, и воду, и медные трубы, но это не помогло, и теперь Бог выбрал лед, отказавшись от других адских мук, и Иван, дрожащий от холода и выковыривавший лед из бороды, почувствовал, что новый катаклизм может сработать.

С выпученными глазами, сходя с ума от одиночества, Иван трясся в стогу сена. Он вспоминал приятные моменты детства. Каждое воскресенье после похода в церковь он ехал на велосипеде в поле, где пастушка приглашала его сесть рядом, прижавшись щекой к ее шее. Она обнажала груди и давала Ивану пощупать их. Дрожащими руками он прикасался к гладкой теплой коже с голубоватыми венами, восхищаясь нежностью и мягкостью грудей. Целое лето он ласкал ее груди по воскресеньям, но на этом дело и кончилось, а теперь это ощущение вернулось к нему каплей тепла в заледеневшей вселенной.

Той ночью его схватили хорватские солдаты. Они завернули Ивана в кусачее шерстяное одеяло, словно он уже умер, и отнесли в свою казарму в Сисаке. Напоили горячим чаем с аспирином, который растворился в горле Ивана раньше, чем он успел проглотить, и там разлился какой-то угольной горечью. Это казалось некой пародией на причастие.

Из-за воспаления легких Ивана мучили жар и галлюцинации, и он не отвечал ни на какие вопросы, пока не увидел поднимающееся весеннее солнышко и не поправился. Хорваты держали Ивана за решеткой три месяца, поскольку у него не было никаких удостоверений личности, но поверили, что он хорват из-за его манеры речи, после чего перевели в небольшой лагерь около Сараево, на базу объединенной группировки хорватских и мусульманских войск.

Когда три тысячи югославско-сербских солдат окружили лагерь, командир дал Ивану ружье, чтобы он снова стал солдатом, и Иван не смог отказаться. Несколько дней сербские гаубицы и минометы палили по лагерю, сжигая все бараки, и в огне погибли многие солдаты. У мусульман и хорватов были только винтовки, пулеметы да пара минометов. Поэтому, когда после обещания амнистии его полк сдался, Иван попал в плен к югославской армии, в рядах которой недавно служил.

Под дулом пистолета он забрался в грузовой состав вместе с еще двумя сотнями солдат. Но как только военнопленные выходили из поезда в поле, их тут же расстреливали из десятка пулеметов. Когда наступила очередь Ивана, то пулеметная очередь стихла, и отряд военнопленных окружили острия штыков. Четники тыкали штыками под ребра пленных и приговаривали: «Хотите домой? Отлично, мы покажем вам ваш дом, свиньи». Один из солдат прошелся из пулемета по их группе, словно расставляя знаки препинания, но никто не упал, поскольку люди стояли так плотно, что те, кто был убит на месте или умер от кровопотери, оставались стоять в толпе.

– Правила простые, – продолжил свою речь четник с рупором. – Если дойдете на своих двоих до Дрвара, вы свободны, а если нет – вам конец. И у вас не будет ни передышек, ни воды, ни еды.

Они прошли пешком сто миль по горной местности. И если кто-то из пленных в пути прислонялся к забору, то его тут же закалывали штыками и оставляли гнить в канаве, с выколотыми глазами и отрезанными в качестве трофеев ушами.

На второй день было ужасно жарко, словно Господь передумал использовать лед и снова размышлял, а не сжечь ли сынов человеческих, уничтожив их с лица земли. Иван спотыкался, ноги покрылись волдырями и кровоточили, он с тоской посматривал на колодцы в деревенских дворах. В сумерках один из солдат тихонько ткнул его штыком в область почки, в зажившую рану.

– Давно не виделись, – улыбнулся Йово, его сосед по комнате из Нови-Сада. – Какого черта ты тут застрял? Я думал, ты уже давным-давно отдал Богу душу. Готов поклясться, ты сейчас жалеешь, что это не так. Господи, да ты же стал легендой в Нови-Саде, ты да Дракула!

Иван ничего не ответил. Йово сделал глоток сливовицы, он пронес открытую бутылку прямо перед носом у Ивана и поинтересовался, не хочет ли он глоточек. Такая пытка была обычным делом – веселый солдатик дразнил выбранного им военнопленного, – так что никто не обратил внимания на то, что Йово толкает, пихает и тыкает локтем Ивана, даже сам Иван, пока Йово не сунул тихонечко фляжку с водой ему в карман. Когда луна скрылась за тучами, Иван выпил всю воду и выкинул пустую фляжку, когда гремел гром.

Тучи ворчали и кашляли, но из них не пролилось ни капли. Они висели низко и морщились, как брови Сталина, ловя в свои сети тепло и влагу, отчего в воздухе запахло какой-то плесенью. Утром Иван начал ужасно потеть. Соленый пот со лба. попадал в глаза и разъедал их, словно на их месте зияли открытые раны, хотя так оно и было, поскольку пыль, мошкара и песок раздражали глаза почти так же, как зрелище упавших товарищей по несчастью, которых четники били по голове прикладами и чьи мозги растекались, словно борщ.

К полудню следующего дня губы Ивана потрескались и опухли. Даже сербские деревушки, мимо которых они проходили, казались безлюдными, поскольку все оставшиеся в живых жители попрятались, словно вид ужасной процессии – слишком тяжелая ноша, чтобы нести ее за собой в мирное время.

Как-то ночью, когда четники напились сливовицей, нескольким военнопленным удалось отбиться от колонны – скопированной с похожих колонн времен Второй мировой, правда, тогда применялась еще большая жестокость, – хотя многие были убиты, как только спрыгнули в придорожную канаву. Иван даже не пытался. Он с трудом тащился и запинался о камни и знал, что точно упал бы, если бы Йово не дал ему фляжку, но Йово ушел. Ивану хотелось бы посидеть с ним где-нибудь, вспомнить молодость. Внутренняя часть бедер кровоточила от постоянного движения и пота, хотя, возможно, пот тут и ни при чем, его больше не было, поскольку Иван был слишком обезвожен. Он с трудом мог глотать то, что скапливалось в горле, нет, не слюну – это был песок. Когда он попытался сплюнуть, ничего не получилось и ужасно зачесалось горло.

Ночью Иван попытался отлить, потихоньку вынув член из штанов. Но не смог выдавить ни капли, только обжигающая боль горячим потоком побежала из почек сначала по члену, а потом по пальцам. Он запихнул его обратно в штаны и вспомнил себя в шестилетнем возрасте, когда обожал писать на виду у всех, даже на церковном кладбище, пока мать не научила его скромности. Только он с гордостью вытащил свою пиписку, как она сказала: «Немедленно убери! А не то кошка схватит и съест вместо рыбки!» При этом воспоминании Иван улыбнулся, и от этой улыбки трещины на губах разошлись, и кровь закапала на небритый подбородок.

Колонна военнопленных добралась до следующей деревни, где им раздали по миске с фасолью. Четники ждали, когда закончатся гроза, бушевавшая двое суток, и ужасный ливень, а потом погнали пленных дальше, еще десятки километров, до лагеря для интернированных.

Проходя мимо сожженного и разоренного сталелитейного цеха, военнопленные мусульмане и хорваты, спотыкаясь, двигались по полю, усеянному воронками от бомб. В воронках плескалась вода, из которой выпрыгивали серые бородавчатые жабы, словно сердца, покинувшие тела павших воинов и теперь скитающиеся по этой обреченной земле. Ивана нервировало то, что столько сердец сразу выскакивало из серости. Он видел их все, пока они зависали в воздухе, и казалось, что земля просто выплевывает ненужные сердца, а потом заглатывает их обратно в грязь.