Мирные переговоры с мистером Хьюиттом

 

Стокгольм

12 октября 1943 года

Мы с мистером Хьюиттом очень хорошо поладили. Оба придерживаемся мнения, что с этой ужасной войной должно быть покончено. Но Хьюитт справедливо говорит, что весь мир не желает мириться с национал-социалистической Германией. Однако в первую очередь я думаю о Финляндии; а Финляндия и Америка не воюют друг с другом. Как считает Хьюитт, вполне возможно, что президент Рузвельт вмешается и устроит мир между Финляндией и Россией, так как Америка по-прежнему питает огромную симпатию к Финляндии. Я сообщил Хьюитту, что Финляндия не слишком крепко связана с национал-социалистической Германией и что самим финнам национал-социализм противен. Вступить в союз с Германией нас заставила лишь досада из-за Зимней войны с Россией. Хьюитт сказал, что ценит это и готов действовать как посредник. Но первый шаг должна сделать Финляндия. Я ответил, что собираюсь через несколько дней лететь в Финляндию, чтобы сделать там доклад о Германии, и что воспользуюсь возможностью, чтобы упомянуть о моих переговорах с ним, так как искренне желаю, чтобы Финляндия порвала с державами оси и заключила мир. Возможно, я полечу в Хельсинки 15 октября.

 

Стокгольм

24 октября 1943 года

Сегодня воскресенье, и я снова навещал Граффмана в Дандериде. Он очень умный и дальновидный человек. Мы разговаривали о военной ситуации. Он сказал, что Германия ни в коем случае не добьется победы, так как американская технология и авиапромышленность значительно превосходят германскую. Я согласился с этим, но высказал убеждение, что Германия сможет протянуть еще пару лет. Граффман не поверил мне, полагая, что Германия потерпит крах через полгода. А что случится потом? – спросил я. Граффман сказал, что придет конец гитлеровскому рейху, но Европу ожидают тяжелые времена, и по этой причине чем скорее наступит мир, тем лучше. Я сказал:

– Да, я тоже так думаю и надеюсь на это. По моему мнению, Запад недооценивает опасность с востока.

Граффман добавил, что именно поэтому так важно вовремя заключить мир.

Я спросил, не могли бы мы поговорить об этом с Хьюиттом. Граффман ответил, что Хьюитт прибудет в Дандерид примерно через час, и мы сможем обсудить этот вопрос. Но с Гитлером никто не будет мириться; сначала должен быть устранен его режим. Я сказал:

– Думаю, что это возможно. Я могу поговорить об этом с Гиммлером, так как полагаю, что он готов к обсуждению этого вопроса.

Хьюитт прибыл в шесть вечера, и мы сразу же начали разговор. Он тоже видит опасность с востока. Я предложил полететь к Гиммлеру и прозондировать возможность заключения мира. Хьюитт заявил, что первое требование США и Англии – освобождение всех оккупированных территорий, запрет нацистской партии и СС, вслед за чем в Германии должны пройти свободные и демократические выборы под американским и британским контролем; отмена диктатуры Гитлера; заключение ведущих нацистов в концентрационных лагерях. Те, кто ответственны за военные преступления, должны предстать перед судом. Немецкая армия должна быть сокращена в такой степени, чтобы больше не смогла использоваться как орудие агрессии.

Я сказал Хьюитту:

– Думаю, что Гиммлер мог бы принять эти условия, если для него будет сделано исключение и он получит гарантию личной свободы.

Хьюитт и Граффман согласились, что мы должны обсудить всю идею подробнее. Хьюитт выскажет американскую точку зрения. Мы должны проработать те предложения и требования, которые будут выдвинуты через несколько недель. Затем Хьюитт полетит в Америку и обсудит вопрос с Рузвельтом.

Вот копия письма к Гиммлеру, написанного в Стокгольме 24 октября 1943 года и посланного с финской дипломатической почтой:

 

«Дорогой господин рейхсфюрер!

Сегодня вечером я пользуюсь возможностью, чтобы донести до Вас предложения, которые могут иметь величайшее значение для Германии, для Европы и даже для всего мира. То, что я предлагаю, – это возможность почетного мира.

Здесь, в Стокгольме, у меня есть пациент-американец; его зовут Абрам Стивенс Хьюитт (он не еврей), и он поддерживает тесные контакты с американским правительством. Он находится здесь с миссией и работает под началом американского министра иностранных дел Стеттиниуса. Мы провели с ним много бесед и, учитывая колоссальные разрушения, вызываемые войной, выработали предложения для мирных переговоров. Я заклинаю Вас, господин рейхсфюрер, не бросать это письмо в корзину для мусора, а отнестись к нему с тем гуманизмом, который живет в душе Генриха Гиммлера. Мир будет вспоминать Вас с благодарностью на протяжении столетий. Мне, как финну, нелегко вести мирные переговоры в пользу Германии. Поэтому я прошу Вас прислать ко мне в Стокгольм кого-нибудь, кто бы пользовался Вашим полным доверием, чтобы я мог представить его мистеру Хьюитту. Пожалуйста, не мешкайте, господин рейхсфюрер, а решайте немедленно – от этого зависит судьба Европы.

Господин Шелленберг кажется мне подходящей персоной, так как он тоже говорит по-английски.

Заклинаю Вас, не теряйте времени, господин рейхсфюрер. Каждый потерянный день означает гибель тысяч немцев, англичан и американцев, каждый день приносит все большие разрушения.

Я посылаю Вам семь условий, выработанных нами с мистером Хьюиттом и господином Хольгером Граффманом, еще одним моим пациентом. Они могут служить основой для последующих мирных переговоров.

– Вывод войск со всех территорий, оккупированных Германией, и восстановление их суверенитета.

– Запрет нацистской партии; демократические выборы под контролем Америки и Великобритании.

– Упразднение диктатуры Гитлера.

– Восстановление германской границы 1914 года.

– Сокращение германской армии и военно-воздушных сил до размера, исключающего возможность агрессии.

– Полный контроль американцев и англичан над германской военной промышленностью.

– Арест ведущих нацистов и передача их суду по обвинению в военных преступлениях.

Эти условия приемлемы для всех сторон, и я умоляю Вас, господин рейхсфюрер, воспользоваться этой благоприятной возможностью. Сама судьба и история вкладывают в Ваши руки средство, чтобы покончить с этой ужасной войной.

Преданный Вам,

Феликс Керстен».

 

Стокгольм

25 октября 1943 года

С 15 по 19 октября я был в Финляндии. Новый финский министр иностранных дел Рамсай попросил меня рассказать ему о положении в Германии. Я сообщил, что военное положение Германии безнадежно и что она протянет в крайнем случае еще пару лет. Затем, как я полагал, ее ожидает полный крах. Я считал абсолютно необходимым, чтобы Финляндия выступила с мирными предложениями, дабы избавиться от германского давления, которое уже не может быть таким суровым, как раньше. Кроме того, я сказал Рамсаю, что, если он того пожелает, я могу в Стокгольме установить контакт с Рузвельтом, так как его специальный представитель, мистер Хьюитт, – мой пациент, и я в состоянии сыграть роль посредника. Однако посоветовал Рамсаю вести эти переговоры через Грипенберга, финского посла в Стокгольме.

Рамсай очень обрадовался известию об этом контакте и поручил мне связать Грипенберга с Хьюиттом. Это произошло вчера. Еще я сказал Рамсаю, что Гиммлер никак не может забыть про финских евреев; он снова расспрашивал меня относительно них и сказал, что получил от Гитлера приказ действовать. Однако, чтобы выиграть время, я сразу же предложил лично заняться этим вопросом. Рамсай дал мне на это полномочия и попросил меня сделать все возможное, чтобы умиротворить власти в Германии, когда я снова там окажусь. Я ответил ему, что буду действовать в этом отношении точно так же, как и раньше.

16 октября я провел два часа за кофе с президентом Рюти. Он очень встревожен. Немецкое давление на Финляндию по-прежнему сильное. Рюти знает, что Финляндии нужен мир, но не видит возможности обеспечить его. Слава богу, мы не воюем с Америкой. Это вселяет большую надежду.

 

Стокгольм

1 ноября 1943 года

Мирные переговоры с Хьюиттом и Граффманом далеко продвинулись. Оба они видят опасность, надвигающуюся с востока. Граффман сказал:

– Крах европейской экономики сделает ее добычей для коммунистической России.

Несколько дней назад я написал Гиммлеру о своей встрече с Хьюиттом и попросил его прислать в Стокгольм Шелленберга. Крайне важно, чтобы он встретился с Хьюиттом. Я не могу вмешиваться в мирные переговоры между Америкой и Германией, поскольку я – финн. Я встревожен, поскольку не знаю, приедет ли Шелленберг.

Вместе с Хьюиттом я дважды посещал Грипенберга. Хьюитт с большим сочувствием относится к Финляндии, попавшей в тяжелую ситуацию.

 

Стокгольм

9 ноября 1943 года

Шелленберг прибыл в Стокгольм. Я представил его Хьюитту, и они вполне поладили друг с другом. Искренне надеюсь, что этот контакт приведет к миру.

 

Хохвальд

4 декабря 1943 года

Сегодня утром я пытался убедить Гиммлера, что ему пора принять решение о моих переговорах в Стокгольме с Хьюиттом и Граффманом. Я сказал ему:

– Ни одна страна в Европе ничего не получит от этой войны; пора ее остановить.

Наступил момент, когда он должен сделать выбор.

Гиммлер попросил:

– Ах, не мучайте меня, дайте время. Я не могу избавиться от фюрера, которому всем обязан.

Далее он сказал:

– Именно он сделал меня тем, кто я есть, – и теперь я должен воспользоваться своим положением рейхсфюрера, чтобы свергнуть фюрера? Это мне не по силам, господин Керстен. Попытайтесь понять. Вспомните клятву верности, которую я избрал своим девизом. Неужели я должен забыть о ней и стать предателем? Ради бога, не требуйте от меня этого, господин Керстен.

– Я ничего у вас не требую. Однако немецкий народ и Европа ждут вашего решения. Вы – единственный человек, который может это сделать. Не надо колебаний, господин рейхсфюрер. Дайте Европе мир, если действительно хотите войти в историю как великий немецкий вождь. Мистер Хьюитт в Стокгольме ждет вашего решения, чтобы передать его Рузвельту. Воспользуйтесь шансом – второй возможности не будет.

– Те условия, о которых мне сообщил Шелленберг, едва ли приемлемы, – сказал Гиммлер. – Вспомните о принесенных нами жертвах, господин Керстен. Неужели все они тщетны? Какой ответ мне предстоит дать вождям партии?

– Вам не понадобится отвечать перед ними, – возразил я, – потому что их больше не будет. Однако, избрав путь мира, вы получите благодарность от немецкого народа и от Европы.

– Я внимательно прочел письмо, присланное вами из Стокгольма, – сказал Гиммлер. – От этих условий волосы встают дыбом. Впрочем, их можно обсудить, если ситуация станет действительно серьезной. Тем не менее одно условие совершенно неприемлемо – а именно то, что мы должны нести ответственность за некоторые военные преступления, которые, по нашему мнению, таковыми не являются. Все, что происходило в Германии при режиме фюрера, выполнялось с должным уважением к закону.

– Даже уничтожение поляков и евреев? – спросил я.

– Разумеется, оно тоже происходило в соответствии с законом, – ответил Гиммлер, – потому что фюрер приказал уничтожить евреев в Бреслау в 1941 году. А приказы фюрера – главный закон в Германии. – И после паузы добавил: – Я никогда не действовал по своей инициативе, только выполнял приказы фюрера, поэтому ни я, ни СС не несут никакой ответственности.

– Тогда кто же несет ответственность, по вашему мнению? Гитлер?

– Разумеется, – ответил Гиммлер. – Я готов это признать. Если кто-то должен нести ответственность, то только фюрер. Однако это юридический вопрос, а я в юриспруденции не разбираюсь, так что бессмысленно обсуждать эту тему.

Я сказал, что тем не менее должен поговорить с ним о моих стокгольмских мирных переговорах. Гиммлер достал из бумажника письмо с условиями мира, которое я прислал ему из Стокгольма.

– Хм-м, вывод войск со всех оккупированных территорий… Это очень суровое условие. Вам следовало бы вспомнить, что завоевание этих земель стоило Германии жизни ее лучших сыновей, господин Керстен. Но если так необходимо, я могу на это согласиться. Затем, например, вы пишете – признание границ 1914 года. Мистер Хьюитт оставляет нам не очень много. В целях безопасности наша восточная граница должна быть отодвинута миль на сто.

Демократические выборы в Германии, – продолжал читать Гиммлер, – под контролем Америки и Великобритании. Не возражаю. Устранение фюрера и запрет партии? Ну и как мне это осуществить?

– Сами решайте, но это должно быть сделано, так как союзники никогда не пойдут на соглашение ни с партией, ни с фюрером.

– Да, этот пункт переварить труднее всего, – задумчиво произнес Гиммлер. – Он выбивает землю у меня же из-под ног. А дальше этот бред! – воскликнул он, крайне расстроенный. – Я должен включить в условия мира право союзников призвать немцев к ответу за так называемые военные преступления. Это полное безумие, господин Керстен! Мы, немцы, не преступники, мы не совершали военных преступлений. Мы – достойный народ, сражающийся храбро и с честью. А то, что союзники в последние несколько лет превращают наши города в руины – не преступление? Неужели вы не понимаете, что в случае поражения Германии Европа окажется под пятой России, а лет через десять – может быть, и Америки?

Далее в вашем списке идет сокращение германской армии до размера, который сделает агрессию невозможной. Что под этим подразумевает мистер Хьюитт? Мы должны вернуться к стотысячной армии? С ней мы не сможем оказывать сопротивления русским. Германии нужна по меньшей мере трехмиллионная армия, чтобы защищать Европу от востока. – Несколько минут спустя Гиммлер сказал усталым голосом: – Сегодня я не могу принять решение. Хьюитт проведет в Стокгольме еще несколько дней. Ваши предложения для меня приемлемы, кроме ответственности за мнимые военные преступления.

Я спросил Гиммлера, могу ли дать знать Хьюитту и Граффману, что он, Гиммлер, в принципе согласен?

– Ох, подождите еще несколько дней, – ответил Гиммлер. – Я должен все обдумать. Я понимаю, что эта война стала для всех нас катастрофой. И я сделаю все, что в моих силах, чтобы остановить ее. Но Америка тоже должна проявить добрую волю.

Этот разговор между рейхсфюрером СС Генрихом Гиммлером и мной состоялся 4 декабря 1943 года в полевой штаб-квартире в Хохвальде, Восточная Пруссия. Разговор начался рано утром, в четверть десятого, и закончился без десяти минут одиннадцать.

 

Хохвальд

9 декабря 1943 года

Весь день я упорно старался уговорить Гиммлера заключить мир. Дело дошло до настоящей баталии. Гиммлер постоянно прибегает к аргументу: «Я не могу предать моего фюрера. Я стал тем, кто я есть, благодаря ему. Я был никем до того, как он назначил меня на эту должность. И теперь мне ужасно даже помыслить о том, чтобы бросить его в беде».

Постепенно Гиммлер успокоился и понял, что надо принимать решение. Сегодня утром без четверти десять он сказал, что его внутренний конфликт закончился и он готов вести с Хьюиттом мирные переговоры на основе моих предложений. Но хотел, чтобы другая сторона понимала – Германия не побеждена, не находится в состоянии краха и ее военная мощь ничуть не ослаблена. Однако он готов пойти на этот шаг, учитывая всеобщую потребность в мире. Тем не менее он настаивал, чтобы Америка постаралась понять Германию и выказала признаки доброй воли.

Гиммлер поручил мне сообщить об этом Хьюитту, но подчеркнул, чтобы в отношении переговоров соблюдалась строжайшая секретность.

 

Полевая штаб-квартира

13 декабря 1943 года

Вернувшись сегодня утром к Гиммлеру, я сказал ему, что настал момент принести мир Европе и ее измученным народам.

– Вы уже забыли наш недавний разговор? – спросил я. – Не пора ли перестать думать о несущественных мелочах?

– Ах да, вы совершенно правы, – согласился Гиммлер. – Слишком многими вещами забит мой разум. И у меня нет сотрудника, которому я действительно мог бы доверять, который избавил бы мои плечи от постоянного груза текущих забот. Всякий раз, как я думаю, что этот человек мог бы заменить меня, он заходит слишком далеко и ведет себя как слон в посудной лавке.

– И вдобавок требует, чтобы вы убивали на месте всех военнопленных, – добавил я, – чтобы навеки очернить ваше имя.

– Вы ошибаетесь, – ответил Гиммлер. – Ни один из моих вождей СС не говорил со мной об этом, это целиком моя забота. Несколько дней назад так велел мне фюрер – это его идея.

– А вы не понимаете, господин рейхсфюрер, что подобные идеи может порождать лишь больной разум? – спросил я.

– Я не имею права об этом думать, господин Керстен.

– И все же подумайте, – настаивал я. – Сейчас вы должны взять дело в свои руки и не позволить Адольфу Гитлеру навлечь на Европу новые бедствия.

– Да, да, да, вы правы, я знаю, знаю, знаю, – ответил Гиммлер. – Я постоянно думаю о ваших переговорах с Хьюиттом. Я же говорил вам, что в принципе согласен. Сегодня утром мне даже пришла идея – не лучше ли пригласить Хьюитта сюда? Ведь он вполне может полететь в Америку из Стокгольма через Германию и Лиссабон. Тогда мы спокойно обсудим его предложения во всех подробностях. А его последующий разговор с Рузвельтом станет более предметным.

Я согласился, что это хорошая идея, но высказал опасение, не появится ли у Риббентропа возможность вмешаться.

– Разумеется, нет, это нам не грозит, – сказал Гиммлер. – Мы впустим Хьюитта в страну без визы и ничего не сообщим в министерство иностранных дел. Лучше всего будет, если вы полетите в Стокгольм, имея полномочие провезти обратно через границу человека, не показывая его документов. Затем вы отправитесь с Хьюиттом в Харцвальде, и там я встречусь с ним. Точно так же мы обеспечим его отправку в Испанию.

Я согласился, что это наилучший способ обсудить вопрос с Хьюиттом, но попросил послать вместо меня другого человека, поскольку это исключительно германо-американское дело, и кроме того, я не желал играть активную роль в политике. Для этой задачи превосходно подошел бы Шелленберг. Кроме того, Шелленберг произвел очень хорошее впечатление на Хьюитта, который бы тоже одобрил этот выбор.

– Вы действительно думаете, что поехать в Стокгольм и пригласить Хьюитта лучше Шелленбергу, а не вам? – спросил Гиммлер.

– Конечно, господин рейхсфюрер, – ответил я. – Я наладил контакт с Хьюиттом, чтобы принести какую-либо пользу Европе. Кроме того, в данном случае я считал себя не более чем врачом, который прописывает лекарство, чтобы вылечить пациента. Но принимать лекарство должен сам пациент. В задачи врача это не входит.

– Да, да, вы правы, – согласился Гиммлер, – я пошлю за Шелленбергом и поговорю с ним. Мы сможем договориться со всеми условиями, за исключением этого проклятого пункта о военных преступлениях – американцы должны от него отказаться. Он затрагивает нашу немецкую честь.

Записав этот разговор, я пошел к Брандту и рассказал ему, как обстоит дело. Брандт обрадовался, что Гиммлер наконец-то готов покончить с войной. Он сказал, что приказы фюрера уже давно кажутся ему все более и более странными. Как было бы превосходно, если бы мы заключили мир! Тогда он немедленно эмигрирует из Германии. Брандт спросил меня:

– А вы куда поедете после войны?

– В Голландию, – ответил я, – это моя страна.

 

Гут-Харцвальде

22 декабря 1943 года

Сегодня утром я добился освобождения 6 немцев, 8 голландцев, 4 эстонцев и датчанина. Все они были приговорены к расстрелу.

 

Постскриптум

Шелленберг уехал не сразу, и когда он наконец добрался до Стокгольма, то не смог связаться с Хьюиттом, который улетел в Вашингтон, так как отпущенное нам время уже истекло.

 

 

XXVIII

Борьба с непримиримыми

 

Хохвальд

20 июня 1944 года

Сегодня Гиммлер рассказал мне, что вчера вечером разговаривал с Гитлером о тех непримиримых, которые ничем не довольны и слишком тупы, чтобы постичь величие достижений фюрера на благо Германии, в то время как сами они только всячески вредят и ослабляют германские позиции.

– Они – позор нации, – заявил Гиммлер, – и среди них есть миллионы, которые помогают врагу, сами того не подозревая, и подрывают национал-социалистическое государство. Они всячески трудятся на благо евреев. Но несмотря на них, славная немецкая нация добьется победы, которая так дорого обошлась ей. Однако те, кто позорят народ, не получат от победы ничего, так как фюрер решительно приказал, чтобы мы безжалостно разделались с ними, как только кончится война. Они не заслуживают жалости.

– Но кто эти люди, которых вы называете позором нации? – перебил я его.

– Это реакционеры и люди из старых городских корпораций. Они окопались в своих загородных имениях, на заводах, в компаниях и конторах, наживаясь на тех бедствиях, которые выпали на долю достойных национал-социалистов. После войны мы проведем тщательную чистку, выгоним этих людей из их имений и с заводов, вышвырнем их с их должностей, конфискуем их капиталы и уничтожим основу для их существования.

Я возразил, что представители этого класса тем не менее исполняют свой долг на фронте.

– Мы ни в чем не упрекаем тех бойцов и их семьи, которые выдержали проверку, – ответил Гиммлер. – Но всем известно, что солдаты из этого класса неохотно идут в бой. Фюрер заявил, что большая часть старого офицерского корпуса настроена против национал-социализма. Иными словами, они предатели. После войны предатели потеряют право на жизнь. Терпение фюрера наконец-то лопнуло.

Я заявил, что иначе как чудовищным преступлением не назовешь расправу с людьми, число которых исчисляется миллионами, провинившимися лишь в том, что думают иначе, чем Гитлер, но во всех других отношениях остающимися немцами и людьми чести. Гиммлер ответил лишь, что фюрер никогда не совершал преступлений. Он, Гиммлер, и лучшие элементы нации – убежденные национал-социалисты, каждый день благодарящие Провидение за то, что оно ниспослало им грандиозный подарок – служить Адольфу Гитлеру, величайшему немцу всех времен. Какое счастье – в любой момент пожертвовать ради него своей жизнью, как уже расстались с жизнью сотни тысяч людей ради этого идеала.

– А теперь посмотрите на этих непримиримых: по всей стране они втихомолку совершают акты саботажа и преступления против нации. Приведу лишь один пример: промышленник изобрел новый превосходный транспорт, который обеспечивает безопасное сообщение с Африкой и защищен от торпед. Он построил опытный образец такого транспорта за свой счет – это обошлось ему в десятки тысяч марок – и предоставил прототип соответствующему комитету. Но в этом комитете заседали непримиримые, готовые к саботажу, и у них нашелся аналогичный транспорт, построенный на другой верфи, якобы по тому же самому проекту. Однако их проект отличался тем, что имел изъян в конструкции. Этот второй корабль был отправлен в испытательное плавание и, естественно, потерпел крушение. Тогда комитет заявил, что эта конструкция непригодна, так что нет нужды испытывать второй прототип, который тоже окажется непригодным. В итоге мы отказались от строительства этих транспортов, Африканский корпус остался без средств снабжения, мы проиграли Африканскую кампанию, тысячи немецких солдат погибли. За их смерть ответственны непримиримые. Тысячи этих непримиримых ведут саботаж по всей стране.

Они саботируют производство нового оружия и самолетов; они строят грандиозные деревянные бараки без какой-либо защиты, которые легко уничтожаются бомбами; они посылают по неверным маршрутам поезда с боеприпасами и техникой, так что эти боеприпасы пылятся без дела и портятся в одном месте, в то время как в другом не хватает ни их, ни топлива, в результате чего наши танки не могут ни стронуться с места, ни вести огонь, а фронт удается удержать, лишь принося в жертву все новые жизни. Эти непримиримые ответственны за смерть неисчислимых тысяч солдат.

– Просто не могу в это поверить! – возразил я. – Все это либо плод воображения, либо выдумки заинтересованных сторон – полицейских шпионов, которым нужно как-то оправдать свое жалованье.

– Заинтересованных сторон? – переспросил Гиммлер. – У меня есть показания, даже показания людей, не состоящих в партии, не говоря уж о гестапо, – показания людей которые просто потрясены судьбой, постигшей их сыновей и братьев. Если эти непримиримые убьют одного из нас, стоящих во главе страны, то и тогда они не добьются такого успеха, как с помощью своих подлых и тайных методов. Они убивают десятки и сотни тысяч молодых, доверчивых людей только для того, чтобы добраться до нас, чтобы нанести нам ущерб и подорвать наши позиции. Они поднимаются по грудам тел тех, кто погиб, сражаясь за Германию.

Неужели они так глупы, что думают, будто Советы настолько гуманны, что необходимо содействовать их победе? Я молюсь, чтобы настал тот день, когда мне удастся свести счеты с этими убийцами и реакционными свиньями. Я тысячекратно воздам за каждого погибшего. Не хочу больше говорить на эту тему даже с вами, господин Керстен.

 

XXIX

Гиммлер и 20 июля

 

Хохвальд

20 июля 1944 года

Сегодня утром во время сеанса лечения Гиммлер рассказал мне, что у американцев возникли большие проблемы с русскими. Их ждет серьезный конфликт, который в итоге окажет решающее влияние на дальнейший ход войны.

Кроме того, утром у меня нашлось время для долгой прогулки, а после обеда я пошел отдыхать. Неожиданно послышались встревоженные крики. Штурмбаннфюрер Лукас – шофер Гиммлера – ворвался ко мне в спальный вагон с криком:

– Покушение на фюрера! Покушение на фюрера! Но фюрер жив, с ним ничего не случилось, он в безопасности! Мы с рейхсфюрером только что прибыли из «Вольфшанце»![23]

Я тут же обулся, надел пальто и отправился к рейхсфюреру. Охрана его помещений удвоилась, но мой пропуск еще действовал. Я вошел в кабинет Гиммлера, не постучавшись. Он стоял у стола; присмотревшись, я увидел, что он просматривает и уничтожает какие-то бумаги. Тогда я спросил:

– Что там случилось, господин рейхсфюрер?

Гиммлер, не поднимая глаз, ответил:

– В фюрера бросили бомбу. Но Провидение спасло его.

Я спросил, известны ли ему подробности.

– Покушение совершил полковник вермахта, – сказал он. – Теперь пришел мой час. Я схвачу всю банду реакционеров. Уже отдан приказ об аресте предателей.

– Кого вы собираетесь арестовать? Вы уверены, что знаете преступников? Надеюсь, вы не схватите невиновных, господин рейхсфюрер.

Гиммлер по-прежнему просматривал бумаги.

– Господин рейхсфюрер, как это покушение оказалось возможным? – спросил я. – Неужели ни ваша разведка, ни служба безопасности ничего о нем не знали? Будут ли они наказаны? Кажется, существует специальная организация, занятая исключительно охраной Гитлера, – почему же она оказалась не на высоте?

Гиммлер ничего не отвечал, еще глубже зарывшись в бумаги, но я спросил его снова:

– Господин рейхсфюрер, помните, года полтора назад вы показывали мне отчет о болезни фюрера? В этой связи не было бы лучше, если б он погиб? В тот момент вы уверяли меня, что постараетесь не допустить неверных шагов. Однако за прошедшее время не смогли предотвратить многого, что со всей очевидностью несло вред стране. Вы должны были действовать тогда. Теперь за вас действовал кто-то другой. Взгляните на произошедшее в этом свете, прежде чем запускать машину по уничтожению тех людей, которых вы называете предателями.

Гиммлер прекратил рыться в своих бумагах и посмотрел на меня с ужасом.

– Что вы такое говорите, господин Керстен?! Вы действительно так считаете? Вы не должны даже думать об этом, не то что говорить! Сохранив фюрера, Провидение подало нам знак. Фюрер жив, он не пострадал – Провидение спасло его для нас, чтобы под его руководством мы довели войну до победного конца. Отныне мое место рядом с фюрером, и я без жалости исполню все его приказы. Я немедленно улетаю в Берлин. А вам лучше подождать в Харцвальде, пока я вас не вызову.

Гиммлер забрал оставшиеся бумаги и вышел.

Я остался один в его кабинете, глядя на стол, лишившийся своих секретов.

 

XXX