Выборы нового фюрера конклавом

 

Рим

20 октября 1942 года

Гиммлер сказал:

– После смерти фюрера мы выберем нового вождя точно так же, как выбирают папу; это хорошая система, выдержавшая проверку временем.

Я удивленно спросил:

– Значит, в католической церкви все же есть что-то хорошее?

Гиммлер ответил:

– Естественно, мы возьмем на вооружение все хорошее и избавимся от всего плохого. Мы позаимствуем самые здоровые ветви с дерева истории и заново привьем их на ствол немецкого национал-социализма.

По его словам, после войны будет учрежден сенат для избрания фюрера, включающий в себя всех гауляйтеров, десять ведущих партийных деятелей, десять ведущих вождей СС, пять ведущих вождей СА и рейхсминистра. Самый достойный человек из их числа станет новым фюрером. Лучшую систему для избрания расой повелителей своего фюрера невозможно представить. Однако сенат получит и другие функции, станет постоянным органом.

 

 

XXI

Чиано

 

Рим

27 ноября 1940 года

Во время поездки в Рим с Риббентропом мне также пришлось лечить графа Чиано и Буффарини, министра внутренних дел. Я живу в «Гранд-отеле» как гость итальянского правительства. Все ко мне очень внимательны и дружелюбны – возможно, потому, что я финн.

 

12 декабря 1940 года

Сегодня получил почетную награду – Крест ордена Св. Маврикия и Лазаря, который от имени короля мне вручил граф Чиано.

Мне кажется, что вожди итальянского фашизма питают известную враждебность к Германии. Чиано рассказал мне, что итальянцы боятся немцев. Они никогда не знают, что нацисты сделают в следующий момент, и считают национал-социализм плохой имитацией фашизма, в основе которой лежит непонимание. Чиано рад, что может говорить со мной откровенно, поскольку я – финн.

 

Рим

3 мая 1942 года

Прибыл сюда сегодня по срочной просьбе Чиа-но. Меня сопровождает Ирмгард. Некоторое время назад Чиано спрашивал Гиммлера, могу ли я приехать. Сначала Гиммлер пришел в негодование и сказал:

– Пусть эти итальянцы сами лечат свои больные потроха. – Мол, они со своей шайкой лживых иезуитов бесполезны как солдаты и для немцев служат только обузой. – Когда дело доходит до боя, они обычно держатся в сторонке, но всегда знают, к кому обратиться, когда заболит живот.

 

Рим

6 июня 1942 года

Как обычно, пришлось продлить курс лечения. Мой отъезд был отложен до сегодняшнего дня. С Чиано и Буффарини, министром внутренних дел, мы обсуждали, удастся ли мне приехать в Рим осенью. Буффарини советовал мне завести квартиру в Риме, постепенно разорвать все связи в Германии и перебраться в Италию. Рано или поздно Италии придется заключить сепаратный мир, и мне стоило бы к тому моменту жить в Риме. Буффарини распрощался со мной такими словами:

– Бросайте этих холодных немцев и приезжайте к нам.

 

Рим

13 октября 1942 года

Итальянское правительство устраивает большой прием для Гиммлера в отеле «Амбассадор». Чиано пригласил и меня. Там будут все вожди фашистской партии и итальянское правительство в полном составе.

После обеда мы с Буффарини присоединились к Гиммлеру и Чиано, который рассказывал Гиммлеру, какую исключительную пользу ему приносит мое лечение. Гиммлер сказал, что не знает, как бы жил без моей помощи.

– Лечение Керстена уникально, – признал Гиммлер. – Он великий волшебник, Будда, и все мы должны быть ему благодарны. Он добивается успеха там, где все прочие врачи терпят поражение. Он мгновенно исцеляет мои желудочные колики, благодаря чему я могу продолжать работу. – И добавил: – У меня есть единственный упрек в его адрес – он не принимает никаких почестей и наград.

Чиано со смехом ответил:

– Значит, итальянцы могут гордиться, что он принял от нас Крест Св. Маврикия.

Все это было для меня очень неприятно. Я сказал, что единственная награда, о которой мечтаю, – приносить облегчение моим пациентам и помогать нуждающимся.

Тогда Гиммлер сказал:

– Однако наш Будда часто вызывает у меня большое беспокойство. Он приходит ко мне со списком имен в руке и просит освободить людей, выступающих против войны и против великих идей фюрера. Большинство из них – голландцы, евреи и немецкие предатели. И он столь невероятно упрям и настойчив, что мне всегда приходится уступать.

Чиано засмеялся:

– Да, никто ни в чем не может отказать Керстену.

И Гиммлер добавил:

– Нашему Будде это прекрасно известно. Именно поэтому он так настойчив.

 

Рим

13 ноября 1942 года

Как чудесно снова оказаться в Риме. Если бы только не пришлось возвращаться в Германию! Жизнь в Вечном городе так прекрасна! Граф Чиано готов помочь мне перебраться в Рим. Но я сомневаюсь, чтобы из этого что-нибудь вышло, – Гиммлер слишком разозлен на Италию. Однако сделаю все, что в моих силах.

Чиано сегодня был очень пессимистически настроен и сказал:

– Союзники – глупцы. Зачем высаживаться в Африке? Почему не в Генуе? Тогда для Италии война бы кончилась. А сейчас война продолжается, и многим итальянцам придется умереть ради этих варваров-немцев. Крайне досадно.

Я спросил Чиано, почему бы Италии не выйти из войны, в которой она явно ничего не приобретет.

Чиано ответил:

– Не выйдет. Здесь слишком много немецких войск и шпионов. Ничего не поделаешь. Немцы знают все.

Меня охватила сильная тревога. Бедная милая Италия! Я сказал, что, может быть, все сложится не так плохо. Не перевешают же нацисты всех итальянцев! Чиано усмехнулся:

– Меня Гиммлер не повесит. Я уж постараюсь. Варвары всегда хотят всех вешать. Муссолини слишком доверяет немцам. Риббентроп безумен. У немцев нет чувства юмора. Они все время злые. Керстен, вы должны приезжать в Рим. Здесь солнце и веселые люди.

После этого мы поговорили о моем возвращении в Рим в апреле, когда я постараюсь задержаться подольше.

– Замечательно! – воскликнул Чиано. – Чудесно! Конечно, приезжайте и привозите семью!

 

XXII

Оригинальный план Гиммлера по решению еврейского вопроса

 

Мюнхен

10 ноября 1942 года

Гиммлер сообщил мне, что итальянцы заключат сепаратный мир. Предатель Чиано продал Италию союзникам. Лишь с попустительства Чиано союзникам удалось высадиться в Африке. Чиано – худший из предателей.

– Можете быть уверены, господин Керстен, грядет тот день, когда фюрер повесит Чиано.

Гиммлер находился в крайнем возбуждении, и к нему вернулись желудочные боли. В данный момент его здоровье снова совершенно испорчено. Очевидно, десант союзников нанес сильный удар по его организму.

– Вы в состоянии понять, зачем союзники высадились в Африке? – спросил он.

Я ответил, что не разбираюсь в политике. Тогда Гиммлер продолжил:

– Если бы англо-американцы высадились в Греции, в этом была бы какая-то логика. Тогда, возможно, мы сумели бы прийти к пониманию и объединить свои силы против большевизма, врага человечества. Но евреи, которые служат главной поддержкой большевизму, захватили власть в Америке и Англии. Нам никогда не достичь понимания, пока они остаются у руля.

– Это ваше мнение или фюрера? – спросил я у Гиммлера.

– Наше общее, – сказал он.

– Почему бы вам не воспользоваться нейтральными каналами, чтобы прийти к почетному соглашению с Англией и Америкой?

– По ряду внутренних причин это невозможно, так как подорвет престиж Национал-социалистической партии. Фюрер пойдет на что угодно, только не на это. Партия должна вынести войну, не растеряв ни капли влияния, потому что она – опора нации.

В ходе дальнейшего разговора Гиммлер заявил, что высадка союзников в Африке временно замедлила продвижение на Восточном фронте, поскольку положение в Африке до сих пор неясно. Фюрер полагает, что через три или четыре месяца Африканская кампания снова окажется под контролем. После этого можно будет сосредоточить все наличные силы, чтобы нанести большевистским ордам смертельный удар.

С момента десанта в Африке фюрер отдал приказ безжалостно избавляться от евреев. Я сказал, что не могу понять смысла этой бесчеловечной кампании против евреев, которые заключены в концентрационные лагеря и совершенно беззащитны. Гиммлер прокомментировал так:

– Я должен это делать.

Я возразил:

– История осудит вас как величайшего антисемита всех времен.

Через несколько минут Гиммлер сказал усталым голосом:

– Ах, Керстен, я никогда не желал уничтожения евреев. У меня были совсем другие идеи. Все, что происходит, – на совести Геббельса.

Я изумленно уставился на Гиммлера:

– Что вы имеете в виду?

– Несколько лет назад фюрер отдал мне приказ избавиться от евреев. Им было позволено забрать с собой свои капиталы и собственность. Сначала я даже наказывал моих людей за эксцессы, о которых мне становилось известно. Но я был неумолим в одном: евреи должны убраться из Германии. В 1938 году Рузвельт направил нам запрос по поводу наших намерений в отношении евреев. Мы дали ему знать, что намереваемся изгнать из Германии всех евреев, позволив им забрать всю свою собственность; капиталы, которые они вложили в германскую промышленность, следовало заменить иностранными инвестициями. Мы даже учредили еврейскую эмиграционную службу и комитет для решения возникающих экономических вопросов, который возглавлял высокопоставленный деятель из министерства торговли. Евреи могли вести за границей ту же жизнь, какую они вели здесь. Мы попросили у Рузвельта поддержки в осуществлении этого проекта, но так и не получили ответа на свою просьбу. Вскоре после этого советник нашего посольства в Париже, фон Рат, был убит евреем Грюншпаном. Несмотря на это, я по-прежнему помогал евреям уехать из страны. Однако наше великодушие оставалось незамеченным, и мир начал против нас позорную кампанию. В движение пришли скрытые политические силы, стремящиеся к войне, и они преуспели. Наши экономические и политические проблемы возрастали. За всем этим стояли евреи. Тем не менее вплоть до весны 1940 года евреи могли без всяких проблем покинуть Германию, пока в дело не вмешался Геббельс.

– Почему Геббельс?

Гиммлер ответил:

– Геббельс считал, что еврейский вопрос можно решить лишь полным уничтожением евреев. Любой еврей, пока остается жив, всегда будет врагом национал-социалистической Германии. Следовательно, любые проявления мягкости в их адрес неуместны. Я считал, что было бы достаточно изгнать евреев. В 1934 году я предложил фюреру отвести евреям крупную территорию и дать им возможность создать на ней независимое государство. Я хотел им помочь. Мы отправили ряд запросов самым разным странам, но евреи оказались никому не нужны.

Я спросил, думал ли он о Палестине.

– Нет, о Мадагаскаре. Это остров с плодородной почвой и климатом, подходящим для евреев.

– Но Мадагаскар – владение Франции.

– Мы могли бы созвать международную конференцию и уладить этот вопрос с Францией. Но все вышло по-другому. А затем началась война, и при таких обстоятельствах участь евреев была решена.

 

Полевая штаб-квартира

9 июня 1944 года

Сегодня у меня с Гиммлером состоялся очень продолжительный разговор о евреях. Я сказал, что мир больше не потерпит уничтожения евреев; пора положить этому конец. Гиммлер сказал, что это не в его власти; он – не фюрер, а соответствующий приказ Адольфа Гитлера совершенно недвусмыслен. Я спросил Гиммлера, понимает ли он, что история рано или поздно объявит его одним из величайших известных убийц из-за проводившегося им уничтожения евреев. Он должен подумать о своей репутации, не позволять запачкать ее таким обвинением. Гиммлер ответил, что он не делал ничего плохого, а только выполнял приказы Адольфа Гитлера.

Тогда я спросил его, как лично он относится к этому вопросу. Он ответил, что многое отдал бы, чтобы избежать выполнения этих приказов. Кроме того, он задействовал бы особые подразделения, а не ваффен-СС. В этой связи Гиммлер пожалел о том, что его мадагаскарский план не был осуществлен до наступления войны. Независимое еврейское государство стало бы наилучшим решением. Оно послужило бы домом для евреев из всех стран, и Германия навсегда избавилась бы от них. Но к несчастью, иностранные державы, мгновенно договорившись с Геббельсом, Борманом и их сторонниками, положили конец этой программе.

Я сказал Гиммлеру, что у него еще есть возможность избежать суда истории, проявив гуманность к евреям и другим жертвам концентрационных лагерей, если он действительно недоволен приказами Гитлера об их уничтожении. Достаточно позабыть о некоторых приказаниях фюрера и не исполнять их.

– Возможно, вы правы, господин Керстен, – сказал Гиммлер, но добавил также, что фюрер никогда ему этого не простит и немедленно прикажет его повесить.

Я удивленно посмотрел на Гиммлера и спросил:

– Неужели ваша позиция настолько слаба? Если да, то я нашел бы единомышленников в партии, чтобы вместе с ними убедить Гитлера, что уничтожение евреев отбрасывает Германию к ужасам Средних веков.

Гиммлер ответил, что ему не в чем себя упрекнуть и что его совесть чиста. Но он не может ни с кем говорить на эту тему, это слишком опасно; тут никому нельзя доверять. Когда мы расставались, он сказал:

– Поговорим об этом снова через несколько дней.

Я воспользовался возможностью, чтобы передать ему список людей, осужденных на смерть за саботаж, в котором значилось шесть голландцев, три люксембуржца, четыре норвежца, трое датчан и два бельгийца. Я попросил Гиммлера помиловать их, и он согласился.

 

Полевая штаб-квартира  

16 июня 1944 года

Сегодня у меня состоялся очередной продолжительный разговор с Гиммлером о евреях и цыганах, в ходе которого я убеждал его отказаться от политики уничтожения и отпустить их всех в нейтральную страну. Если это окажется невозможно, я умолял его хотя бы обходиться с ними помилосерднее. Гиммлер согласился на это и сказал, что готов выпустить некоторые категории евреев и других узников концлагерей в нейтральную страну при условии, что это будет сделано в полном секрете, так как Гитлер считает политику уничтожения своей собственной идеей с тех пор, как Геббельс и Борман – ее истинные авторы – прожужжали ему все уши на эту тему.

Я попросил Гиммлера сообщить Бергеру, Брандту и Шелленбергу о его великодушном решении, поскольку все трое – надежные люди, которые в состоянии помочь в осуществлении его гуманных идей. К счастью, Бергер как раз находился на совещании в штаб-квартире, а еще через час ко мне на лечение должен был прийти Шелленберг. Гиммлер согласился на мое предложение и сказал, что завтра пообедает с нами, а я должен незаметно перевести разговор на данную тему. Все трое – яростные противники Геббельса, Бормана и их приверженцев, так что было бы вполне разумным ходом привлечь их к осуществлению плана, не опасаясь предательства. Я выразил удовольствие, сказав Гиммлеру, что сейчас он действительно поступает как великий немецкий вождь…

 

Полевая штаб-квартира

Воскресенье, 17 июня 1944 года, вечер

Сегодня Бергер, Брандт, Шелленберг и я были приглашены на обед к Гиммлеру.

Гиммлер заявил, что рейх и весь мир избавили бы себя от многих трудностей, если бы был осуществлен его мадагаскарский план. К несчастью, в 1941 году фюрер принял гибельное решение уничтожить евреев, поддавшись влиянию Геббельса, Бормана и их сторонников. Но он, Гиммлер, в последнее время много размышлял над этой проблемой и решил проводить иную еврейскую политику. Он готов выпустить евреев за границу: я, сделавший ему некоторые предложения, полагаю, что Швеция готова открыть для них границу.

Когда Шелленберг спросил, можно ли ему проинформировать о такой перемене политики заинтересованные стороны в Швейцарии, Гиммлер согласился при условии, что не будет упомянуто его имя. Эти переговоры следует держать в абсолютном секрете, так как они полностью противоречат программе партии.

Гиммлер добавил, что к такой смене политики его подтолкнули две причины. Во-первых, уничтожение людей – грязная работа; а во-вторых, она возбудила обширную недоброжелательность, так как невинные люди за границей слишком тупы и невежественны, чтобы понять необходимость таких мер.

 

XXIII

Отчет о болезни Гитлера

 

Полевая штаб-квартира

12 декабря 1942 года

Сегодня был самый поразительный день с тех пор, как я начал лечить Гиммлера. Он пребывал в крайней нервозности и беспокойстве; я понял, что он чем-то взволнован, и поинтересовался, что с ним происходит. В ответ он спросил меня:

– Можете ли вы вылечить человека, страдающего от жестоких головных болей, головокружения и бессонницы?

– Конечно, но я должен осмотреть его, прежде чем дать окончательный ответ, – сказал я. – И в первую очередь мне необходимо выяснить причину этих недугов.

– Я скажу вам, кто этот человек. Но вы должны поклясться, что никому об этом не расскажете и сохраните в строжайшем секрете то, что я вам поведаю.

Я ответил, что, будучи врачом, все время храню доверенные мне тайны; в этом нет ничего нового, поскольку строжайшая осмотрительность – часть моего профессионального долга.

Тогда Гиммлер достал из своего сейфа черную папку и вытащил из нее рукопись на синей бумаге.

– Прочтите это. Здесь – секретные документы с отчетом о болезни фюрера.

Отчет занимал 26 страниц. С первого же взгляда я понял, что он представляет собой вольный пересказ истории болезни Гитлера тех времен, когда он лечился в Пазевальке от потери зрения. Далее в отчете сообщалось, что в юности Гитлер на войне стал жертвой отравляющего газа, из-за некомпетентного лечения некоторое время ему грозила слепота. Кроме того, некоторые симптомы определенно указывали на сифилис. Из Пазевалька он выписался с признаками явного выздоровления. В 1937 году снова проявились признаки, свидетельствующие, что сифилис продолжает свою губительную работу, а в начале 1942 года появились недвусмысленные симптомы того, что Гитлер страдает от прогрессирующего паралича. Налицо были все признаки, кроме застывшего взгляда и путаной речи.

Я вернул отчет Гиммлеру и сообщил ему, что, к несчастью, в данном случае ничего не могу сделать, поскольку моя специальность – мануальная терапия, а ей не подвластны мозговые расстройства. Гиммлер спросил мое мнение о том, что можно сделать в данном случае. В ответ я спросил, лечит ли кто-нибудь Гитлера.

– Конечно, – ответил Гиммлер. – Морелль делает ему инъекции, которые, по его уверениям, должны остановить развитие болезни и в любом случае сохранить работоспособность фюрера.

– А какие гарантии, что это правда? – возразил я. – Медицинская наука в нынешнем состоянии не знает общепризнанного лекарства от прогрессирующего паралича.

– Конечно, мне это тоже приходило в голову, – ответил Гиммлер, – но если вам приходится выбирать между двумя врачами, один из которых сдается и говорит, что болезнь смертельна, а второй заявляет, что может вылечить ее или хотя бы затормозить ее развитие и надолго сохранить работоспособность пациента, то как вы поступите? Это не обычный пациент, а фюрер Великого Германского рейха, занятый борьбой не на жизнь, а на смерть, – и выиграть ее можно лишь вместе с фюрером, поскольку он – единственный человек, чья сила соответствует стоящим перед ним задачам. Он не должен подвести нас. Мы должны испробовать любые медицинские средства, чтобы удержать его на ногах, – в сильном возбуждении продолжал Гиммлер. – Я отказываюсь верить, что это конец, что фюреру откажет разум – разум, которому мы обязаны столькими великими достижениями. Всегда остается какой-то шанс. Часто случается, что, когда врачи выносят приговор, природа оказывается сильнее и опровергает их и пациент, которого они назвали «безнадежным», излечивается. Вспоминая, как фюрер был послан нам Провидением, я не могу поверить, что невозможно исцелить его от последствий сифилиса. И вот приходит Морелль и заявляет, что может спасти фюрера. И никакие факты не противоречат его словам, так как после инъекций Морелля разум фюрера становится поразительно ясным, а его мысли – столь же оригинальными и логичными, как в прежние дни. Теперь скажите мне, как бы вы поступили, господин Керстен?

Он сам ответил на своей вопрос:

– Я знаю, вы скажете, что, несмотря на все это, Гитлер должен пройти тщательное обследование в психиатрической лечебнице. В любом другом случае я сказал бы то же самое, но в отношении фюрера это просто невозможно, не говоря уже о том, что он никогда на это не согласится. Только подумайте, какое впечатление это произведет на немецкий народ, а тем более на заграницу! Невозможно вообразить, чтобы такое событие удалось держать в тайне – через несколько дней заграничная разведка получит точные сведения, даже если мы сделаем вид, что речь идет о какой-то другой болезни. Немецкий народ и решительно все наши солдаты узнают обо всем по вражескому радио. Мы навлечем на себя самую чудовищную катастрофу, какую только можно вообразить. Именно поэтому я решил довериться Мореллю и дать ему полную свободу действий. Морелль совершит великое дело, если ему удастся поддержать работоспособность фюрера до победы в войне. После этого фюрер может удалиться на заслуженный покой.

С этими словами Гиммлер забрал у меня документы, положил их обратно в черную папку и запер в сейфе – еще раз потребовав от меня соблюдать абсолютную секретность.

Когда я уходил, Гиммлер сказал мне:

– Теперь вы понимаете, как я встревожен; порой мне приходится очень нелегко. Мир считает Адольфа Гитлера сильным человеком – и именно таким он должен войти в историю. После войны Германский рейх протянется от Урала до Северного моря. Это будет великим достижением фюрера. Он – величайший человек, когда-либо являвшийся на свет, и без него такое достижение никогда не стало бы возможно. Поэтому какое имеет значение, что он болен сейчас, когда его работа почти завершена?

Теперь мне многое стало ясно, хотя у меня по-прежнему кружилась голова от всего, что я услышал. Прежде всего, я захотел проверить, сколько людей знает секрет, поэтому осторожно спросил у Брандта, что ему известно о секретной синей рукописи, насчитывающей примерно 26 страниц.

Брандт побледнел от ужаса.

– Боже мой, неужели рейхсфюрер говорил с вами об этом? Вы не знаете, какая опасность вам угрожает! Вам, иностранцу, стал известен государственный секрет величайшей важности!

Я успокоил его, и он сообщил мне, что помимо самого Гиммлера факты известны очень немногим людям – Борману и, вероятно, Герингу. Тогда я захотел узнать, кто писал отчет. Брандт ответил, что не имеет права этого говорить. Автор отчета решил, что его долг – сообщить обо всем рейхсфюреру, и недавно имел с последним продолжительный разговор в штаб-квартире. Кроме того, я спросил, как давно Гиммлеру известно об этом деле. Брандт заявил, что слухи всегда ходили, но Гиммлер решительно не желал им верить вплоть до появления этого отчета, который написал человек с очень глубоким чувством ответственности – человек, в чьей искренности невозможно сомневаться. Теперь Гиммлер, после долгих размышлений, уже не осмеливается отвергать факты. Брандт заклинал меня никогда больше не затрагивать эту тему даже в разговоре с Гиммлером.

 

19 декабря 1942 года

Сегодня снова обсуждал с Гиммлером отчет о болезни Гитлера, невзирая на предупреждение Брандта. Гиммлер сам начал разговор, спросив, не приходила ли мне в голову мысль о том, как помочь Гитлеру. Я ответил, что можно попытаться применить лечение от малярии по методу Вагнера-Яурегга; что следует избегать любых нагрузок и крайне важно начать лечение незамедлительно. Я указал, какую страшную угрозу для всего немецкого народа представляет то, что во главе его стоит человек, страдающий от прогрессирующего паралича – тем более в военное время и при авторитарной системе, когда этот человек принимает самые серьезные решения. Я объяснил Гиммлеру, что болезнь может повлиять на разум, ослабив рассудительность и затруднив способность к критическому анализу, порождая заблуждения и даже манию величия; физически она может проявляться у пациента в форме головных болей, бессонницы, общей слабости, дрожи в руках, путаной речи, конвульсий и паралича конечностей. Я был совершенно неспособен понять, как Гиммлер мог избрать легкий путь и доверить лечение Гитлера Мореллю; рейхсфюрер принял на себя огромную ответственность, позволив Гитлеру отдавать приказы – и считая их вполне разумными, хотя в действительности они продиктованы человеком, страдающим от тяжелой болезни. Невозможно сказать, отданы ли эти приказы в момент просветления или под непосредственным влиянием болезни, – однако они могут решать участь миллионов. Теперь, когда Гиммлеру известны факты, как он будет относиться к новым приказам фюрера? Станет ли безоговорочно соглашаться с ними или будет решать в каждом случае, порождены они здравым рассудком или нет?

Поскольку Гиммлер молчал, я еще более откровенно сказал ему, что он должен считать Гитлера больным человеком, а вовсе не тем самым фюрером, которого знал раньше. Фюрером может быть лишь человек в абсолютно здравом уме. Раз это условие не выполняется, нет необходимости признавать власть Гитлера.

Гиммлер, покачав головой, устало сказал:

– Я думал обо всем этом. С точки зрения логики вы вполне правы, но на самом деле ситуация совершенно иная. Я уже говорил вам вчера, что мы проиграем войну, если останемся без фюрера. Вам следует понимать, что коней на переправе не меняют. Наш народ не сможет выдержать такого удара.

– Не верю этому, – возразил я. – Фюрер, несомненно, назначил для такого случая преемника, который займет его место. При авторитарной системе не так уж сложно заставить людей смириться со сложившейся ситуацией. У вас есть достаточно ловкий министр пропаганды, чтобы найти правильный способ подачи новостей. Немцы – а также, разумеется, союзники – увидят в отставке Гитлера шанс на достижение желанного мира.

– Все это звучит замечательно, – ответил Гиммлер, – но беда в том, что фюрер распорядился только насчет своей смерти и не назначил себе преемника на любой другой случай. Между армией и партией немедленно разразится свирепая грызня по вопросу наследования, которая будет иметь совершенно катастрофические последствия для ситуации в стране.

– Однако у вас есть ваши СС, господин рейхсфюрер, – возразил я, – а у Геринга – люфтваффе! Если вы изложите факты ключевым военачальникам, объяснив им, что фюрер болен и должен уйти в отставку в интересах нации, они с благодарностью признают это как чрезвычайно ответственный шаг с вашей стороны. Если вы еще добавите, господин Гиммлер, что быстрое достижение почетного мира будет первой обязанностью нового фюрера, то получите всеобщую поддержку. В любом случае в северных странах главным человеком, подходящим на эту должность, считается Геринг. Его назначение не встретит никаких затруднений при условии, что у него нет таких амбиций, как у Гитлера, чтобы самому руководить войной, и что, пока воевать необходимо, он поручит ведение войны генералам. Но первый шаг предстоит сделать вам.

– В том-то и дело, господин Керстен. Я не могу ничего предпринять против фюрера – ведь я рейхсфюрер СС, чей девиз: «Моя честь – моя верность». Все подумают, что мной движут корыстные мотивы, что я пытаюсь захватить власть для себя. Конечно, я могу заручиться мнением врачей в оправдание своих поступков, но все прекрасно знают, с какой легкостью добываются эти мнения. Все работает против меня. Вы не знакомы с силой убеждения фюрера и его манерой излагать вопросы. По сравнению с этим мнения врачей, даже величайших авторитетов, – ничто. То, что врачи считают четко проявившимися симптомами, можно с той же легкостью объявить последствиями усталости и изнурения, от которых фюрер может оправиться. Болезнь, о которой свидетельствуют симптомы, можно выявить лишь путем глубокого медицинского обследования. Но такое обследование возможно лишь в том случае, если мы предпримем шаги, которые будут расценены как подрыв позиции и авторитета фюрера. А что, если диагноз окажется неверным? Когда речь идет об обычном человеке, ничего непоправимого не случится: он просто вернется к своим делам. Но фюрер никогда снова не получит власть над рейхом. Получилось бы, что я причинил неслыханный вред своему народу и избавился от величайшего человека в рейхе, который до сих пор способен на самые грандиозные идеи, – а виной всему подозрительность врачей.

– Если верить отчету, – ответил я, – это не просто подозрительность. В отчете фактически заявляется, что фюрер заразился сифилисом более двадцати лет назад и что общепринятый курс лечения этой болезни привел лишь к исчезновению внешних симптомов.

– Может быть, – кивнул Гиммлер, – но вы забываете про случаи самоизлечения, которые медицинская наука признает даже в случае рака. Сифилис не обязательно ведет к прогрессирующему параличу; тело может одержать верх над инфекцией. В случае фюрера это вполне вероятно, поскольку он не курит, не пьет, вегетарианец и ведет абсолютно регулярный образ жизни. И лишь из-за того, что он когда-то болел сифилисом, врачи хотят связать симптомы этой болезни с параличом. Если бы они не знали про сифилис у фюрера, такая идея, вероятно, никогда бы не пришла им в голову. Однако остается возможность, что организм одолел инфекцию и мы наблюдаем не более чем признаки крайнего изнурения – что неудивительно в свете сверхчеловеческих усилий фюрера. В таких обстоятельствах я не могу решиться на столь резкий шаг.

– Но что вы будете делать? – спросил я Гиммлера. – Неужели просто оставите проблему без решения и станете наблюдать, как здоровье Гитлера разрушается все сильнее и сильнее? Можете ли вы смириться с мыслью, что во главе германского народа стоит человек, с большой вероятностью страдающий прогрессирующим параличом?

Гиммлер на несколько секунд задумался, а затем ответил:

– Дело еще не зашло так далеко. Я буду внимательно следить за ситуацией, и у меня достанет времени, чтобы принять меры, когда станет ясно, что отчет правдив.

На этом разговор закончился. У меня создалось впечатление, что Гиммлер говорил совершенно искренне; сомневаюсь только, способен ли он на объективность в своих наблюдениях. Он считает Гитлера величайшей фигурой в истории Германии и чрезвычайно сильно зависит от него, привыкнув исполнять его приказы без вопросов. Я сообщил Брандту, что мы снова обсуждали отчет о болезни Гитлера, и без колебаний изложил ему свое мнение. Брандт согласился со мной и указал, что Гиммлер не может заниматься этим вопросом, потому что недавно между ним и фюрером встал Борман. Самые лучшие планы неосуществимы, пока Гиммлер не возьмет верх над Борманом. Но Гиммлер по сравнению с Борманом слишком слаб; его самая главная ошибка в том, что он никогда не пользовался той властью, какой фактически обладает. Гиммлер всегда старался поддерживать наилучшие отношения – по крайней мере их видимость – с ближайшими приближенными фюрера, оказывающими на него влияние. Гиммлер никогда не допустит открытого конфликта с Борманом и тем более не даст последнему шанс поколебать уверенность Гитлера в его, Гиммлера, лояльности. Следует четко понимать это и не питать ложных надежд.

 

Харцвалъде  

4 февраля 1943 года

Сегодня у меня состоялся длинный разговор с генералом СС Бергером, который возглавляет Главное управление СС. Он упомянул заграничные слухи о том, что Гитлер страдает от сифилиса и прогрессирующего паралича, и спросил меня, слышал ли я что-нибудь подобное во время поездок за границу. Я ответил, что мне не хочется обсуждать эту тему, но что-то подобное припоминаю. По словам Бергера, намеки Гиммлера настолько неясны, что по ним все равно нельзя получить представление об истине. Бергер наверняка знал лишь то, что Гитлер отравился газом в Первую мировую войну; о сифилисе же ничего не слышал. На эту болезнь как будто указывали некоторые признаки, например крайняя раздражительность Гитлера, но они могли иметь и иную причину. Из наблюдений за людьми в своем подразделении Бергеру было вполне известно о проявлениях сифилиса в разных возрастных группах. Он не замечал типичных симптомов этой болезни у Гитлера, но вполне возможно, что под воздействием газа в организме Гитлера стал развиваться наследственный сифилис. Так или иначе, одно лишь предположение, что Гитлер болен сифилисом, крайне рискованно.

– Да, очень опасно! – ответил я. – Лучше не говорить об этом.

Я сказал, что никогда не обследовал Гитлера, никогда даже не видел его вблизи, и у меня нет мнения на этот счет.

– Намеки Гиммлера заставили меня о многом задуматься, – сказал Бергер. – Неужели он поверил каким-то зловредным слухам? Или это действительно так, или?.. – Бергер закончил очень серьезно: – Вы правы, это опасная тема – и чрезвычайно неясная. Будем держать язык за зубами и вести себя так, будто никогда не затрагивали этого вопроса.

 

XXIV

План по переселению голландцев

 

Берлин

1 марта 1941 года

Сегодня в шесть вечера доктор Брандт показал мне секретные документы о переселении голландцев в восточную Польшу. Они представляют собой 43 машинописных листа в желтой папке, подписанные Гитлером и Борманом и помеченные как секретные.

Их содержание можно вкратце пересказать следующим образом: все население Голландии, насчитывающее примерно 8,5 миллионов человек, следует поэтапно переселить в восточную Польшу. Первыми туда отправятся 3 миллиона «непримиримых» – все те, кто, вероятно, сохранит враждебность к Германии даже после ее победы, а также их семьи.

План по переселению представляет собой тщательно охраняемый секрет, известный лишь немногим людям. Подробности еще не проработаны. Но в целом известно, что на восток будут целиком переселены представители некоторых профессий: фермеры, огородники и другие. Однако существует и более обширный план – он изложен на бумаге, и я лично читал его. В соответствии с ним ограниченный этап по переселению фермеров и им подобных станет лишь первой частью более грандиозного переселения. Он служит лишь камуфляжем, скрывающим реальный план, который некоторое время должен сохраняться в тайне, чтобы не возбуждать преждевременного негодования во всем мире.

Гиммлер полагает, что идея по переселению всех голландцев родилась у Гитлера под влиянием неожиданного импульса. В феврале 1941 года в Амстердаме прошли восстания. Когда Гиммлеру стало об этом известно, он был у Гитлера и тут же сообщил ему новости. Гитлер пришел в ярость и воскликнул:

– Я их всех выселю! Я разделаюсь с этими паразитами!

Сразу же после этого он продиктовал приказ о переселении.

 

10 марта 1941 года

Я начинаю борьбу за Голландию. Участь, уготовленная голландскому народу, так сильно встревожила меня, что прошлой ночью я так и не смог уснуть. Последние несколько дней Гиммлер был крайне нездоров – это всегда благоприятная ситуация, когда пытаешься заставить его что-нибудь сделать. Все это время я неоднократно повторял ему, что он слишком беспощадно изматывает свою нервную систему и что это неизбежно скажется на нем, если он возьмет на себя ответственность за переселение голландцев. И не окажется ли транспортная система рейха в состоянии крайнего перенапряжения из-за попытки перевезти более 8 миллионов человек через Германию посреди войны? Забитые линии коммуникаций затруднят переброску войск. То, что при этом происходит, демонстрирует бегство гражданского населения во Франции. То же самое может случиться в Германии, тем более что голландцы далеко не так дисциплинированны, как немцы.

Гиммлер ответил, что они быстро научатся. Тогда я испробовал другой аргумент, сказав, что не представляю себе, как столь разумный человек, как он, может пуститься в столь необдуманное мероприятие, как переселение голландцев. Мой врачебный долг – предупредить его о риске, которому он подвергается при столь чрезмерных нагру<