У меня хватило ума глупо прожить жизнь

 

 

* * *

 

Я социальная психопатка. Комсомолка с веслом.

Вы меня можете пощупать в метро. Это я там стою, полусклонясь, в купальной шапочке и медных трусиках, в которые все октябрята стремятся залезть. Я работаю в метро скульптурой. Меня отполировало такое количество лап, что даже великая проститутка Нана могла бы мне позавидовать.

 

* * *

 

Ахматова мне говорила: «Вы великая актриса». Ну да, я великая артистка, и поэтому я ничего не играю, меня надо сдать в музей. Я не великая артистка, а великая жопа.

 

* * *

 

Жить надо так, чтобы тебя помнили и сволочи.

 

* * *

 

Жизнь бьет ключом по голове!

 

* * *

 

Эпикур говорил – хорошо прожил тот, кто хорошо спрятался.

 

* * *

 

«Писать мемуары – все равно что показывать свои вставные зубы», – говорил Гейне. Я скорее дам себя распять, чем напишу книгу «Сама о себе». Не раз начинала вести дневник, но всегда уничтожала написанное. Как можно выставлять себя напоказ? Это нескромно и, по‑моему, отвратительно.

 

* * *

 

Пристают, просят писать, писать о себе. Отказываю. Писать о себе плохо – не хочется. Хорошо – неприлично. Значит, надо молчать. К тому же я опять стала делать ошибки, а это постыдно. Это как клоп на манишке. Я знаю самое главное, я знаю, что надо отдавать, а не хватать. Так доживаю с этой отдачей. Воспоминания – это богатство старости.

 

* * *

 

Если бы я, уступая просьбам, стала писать о себе, это была бы жалобная книга – «Судьба – шлюха».

 

* * *

 

Три года писала книгу воспоминаний, польстившись на аванс 2000 рублей с целью приобрести теплое пальто.

 

* * *

 

Меня попросили написать автобиографию. Я начала так: «Я – дочь небогатого нефтепромышленника.»

 

* * *

 

Книгу писала 3 года, прочитав, порвала. Книги должны писать писатели, мыслители или же сплетники.

 

* * *

 

Если бы я вела дневник, я бы каждый день записывала одну фразу: «Какая смертная тоска». И все. Я бы еще записала, что театр стал моей богадельней, а я еще могла бы что‑то сделать.

 

* * *

 

Жизнь отнимает у меня столько времени, что писать о ней совсем некогда.

 

* * *

 

Жизнь моя. Прожила около, все не удавалось. Как рыжий у ковра.

 

* * *

 

Жизнь проходит и не кланяется, как сердитая соседка.

 

* * *

 

Всю свою жизнь я проплавала в унитазе стилем баттерфляй.

 

* * *

 

Ничего кроме отчаянья от невозможности что‑либо изменить в моей судьбе.

 

* * *

 

Главное в том, чтоб себя сдерживать, – или я, или кто‑то другой так решил, но это истина. С упоением била бы морды всем халтурщикам, а терплю. Терплю невежество, терплю вранье, терплю убогое существование полунищенки, терплю и буду терпеть до конца дней.

 

* * *

 

У меня хватило ума глупо прожить жизнь. Живу только собою – какое самоограничение.

 

* * *

 

День кончился. Еще один напрасно прожитый день никому не нужной моей жизни.

 

* * *

 

Молодой человек! Я ведь помню порядочных людей. Боже, какая я старая!

 

* * *

 

Я как старая пальма на вокзале – никому не нужна, а выбросить жалко.

 

* * *

 

Не могу его есть (мясо): оно ходило, любило, смотрело. Может быть, я психопатка?

 

* * *

 

Про курицу, которую пришлось выбросить из‑за того, что нерадивая домработница сварила ее со всеми внутренностями, Фаина Георгиевна грустно сказала: «Но ведь для чего‑то она родилась!»

 

* * *

 

– Фаина Георгиевна, как ваши дела?

– Вы знаете, милочка, что такое говно? Так вот оно по сравнению с моей жизнью – повидло.

 

* * *

 

– Как ваша жизнь, Фаина Георгиевна?

– Я вам еще в прошлом году говорила, что говно. Но тогда это был марципанчик.

 

* * *

 

Бог мой, как прошмыгнула жизнь. Я даже никогда не слышала, как поют соловьи.

 

* * *

 

Жизнь – это небольшая прогулка перед вечным сном.

 

* * *

 

Жизнь – это затяжной прыжок из пизды в могилу.

 

* * *

 

Страшно грустна моя жизнь. А вы хотите, чтобы я воткнула в жопу куст сирени и делала перед вами стриптиз.

 

* * *

 

Теперь, в старости, я поняла, что «играть» ничего не надо.

 

* * *

 

Отвратительные паспортные данные. Посмотрела в паспорт, увидела, в каком году я родилась, и только ахнула.

 

* * *

 

Паспорт человека – это его несчастье, ибо человеку всегда должно быть восемнадцать лет, а паспорт лишь напоминает, что ты не можешь жить, как восемнадцатилетний человек!

 

* * *

 

Старость – это просто свинство. Я считаю, что это невежество Бога, когда он позволяет доживать до старости. Господи, уже все ушли, а я все живу. Бирма – и та умерла, а уж от нее я этого никак не ожидала. Страшно, когда тебе внутри восемнадцать, когда восхищаешься прекрасной музыкой, стихами, живописью, а тебе уже пора, ты ничего не успела, а только начинаешь жить!

 

* * *

 

Старая харя не стала моей трагедией – в 22 года я уже гримировалась старухой и привыкла и полюбила старух моих в ролях. А недавно написала моей сверстнице: «Старухи, я любила вас, будьте бдительны!»

 

* * *

 

Старухи бывают ехидны, а к концу жизни бывают и стервы, и сплетницы, и негодяйки. Старухи, по моим наблюдениям, часто не обладают искусством быть старыми. А к старости надо добреть с утра до вечера!

 

* * *

 

Сегодня ночью думала о том, что самое страшное – это когда человек принадлежит не себе, а своему распаду.

 

* * *

 

Мысли тянутся к началу жизни – значит, жизнь подходит к концу.

 

* * *

 

Книппер‑Чехова, дивная старуха, однажды сказала мне: «Я начала душиться только в старости».

 

* * *

 

Еду в Ленинград. На свидание. Накануне сходила в парикмахерскую. Посмотрелась в зеркало – все в порядке. Волнуюсь, как пройдет встреча. Настроение хорошее. И купе отличное, СВ, я одна. В дверь постучали.

– Да‑да! Проводница:

– Чай будете?

– Пожалуй. Принесите стаканчик, – улыбнулась я. Проводница прикрыла дверь, и я слышу ее крик на весь коридор:

– Нюся, дай чай старухе!

Всё. И куда я, дура, собралась, на что надеялась?! Нельзя ли повернуть поезд обратно?..

 

* * *

 

В шестьдесят лет мне уже не казалось, что жизнь кончена, и когда седой как лунь театровед сказал: «Дай Бог каждой женщине вашего возраста выглядеть так, как вы», – спросила игриво:

– А сколько вы мне можете дать?

– Ну, не знаю, лет семьдесят, не больше.

От удивления я застыла с выпученными глазами и с тех пор никогда не кокетничаю возрастом.

 

* * *

 

В Театре им. Моссовета с огромным успехом шел спектакль «Дальше – тишина». Главную роль играла уже пожилая Раневская. Как‑то после спектакля к ней подошел зритель и спросил:

– Простите за нескромный вопрос, а сколько вам лет?

– В субботу будет сто пятнадцать, – тут же ответила актриса. Поклонник обмер от восторга и сказал:

– В такие годы и так играть!

 

* * *

 

Одиноко. Смертная тоска. Мне 81 год.

 

* * *

 

Ничто так не дает понять и ощутить своего одиночества, как когда некому рассказать сон.

 

* * *

 

Сижу в Москве, лето, не могу бросить псину. Сняли мне домик за городом и с сортиром. А в мои годы один может быть любовник – домашний клозет.

 

* * *

 

Когда Раневская получила новую квартиру, друзья перевезли ее немудрящее имущество, помогли расставить и разложить все по местам и собрались уходить. Вдруг она заголосила:

– Боже мой, где мои похоронные принадлежности?! Куда вы положили мои похоронные принадлежности? Не уходите же, я потом сама ни за что не найду, я же старая, они могут понадобиться в любую минуту!

Все стали искать эти «похоронные принадлежности», не совсем понимая, что, собственно, следует искать. И вдруг Раневская радостно возгласила:

– Слава богу, нашла!

И торжественно продемонстрировала всем коробочку со своими орденами и медалями.

 

* * *

 

В старости главное – чувство достоинства, а его меня лишили.

 

* * *

 

Старость – это когда беспокоят не плохие сны, а плохая действительность.

 

* * *

 

Стареть скучно, но это единственный способ жить долго.

 

* * *

 

Старость – это время, когда свечи на именинном пироге обходятся дороже самого пирога, а половина мочи идет на анализы.

 

* * *

 

Или я старею и глупею, или нынешняя молодежь ни на что не похожа! Раньше я просто не знала, как отвечать на их вопросы, а теперь даже не понимаю, о чем они спрашивают.

 

* * *

 

Как‑то в присутствии Раневской начали ругать современную молодежь.

– Вы правы, – согласилась актриса, – сегодняшняя молодежь ужасна.

И после паузы добавила:

– Но еще хуже то, что мы не принадлежим к ней.

 

* * *

 

Я кончаю жизнь банально – стародевически: обожаю котенка и цветочки до страсти.

 

* * *

 

Сейчас долго смотрела фото – глаза собаки человечны удивительно. Люблю их, умны они и добры, но люди делают их злыми.

 

* * *

 

Читаю дневник Маклая, влюбилась и в Маклая, и в его дикарей.

 

* * *

 

Читаю Даррелла, у меня его душа, а ум курицы. Даррелл писатель изумительный, а его любовь к зверью делает его самым мне близким сегодня в злом мире.

 

* * *

 

– Моя собака живет лучше меня! – пошутила однажды Раневская. – Я наняла для нее домработницу. Так вот и получается, что она живет, как Сара Бернар, а я – как сенбернар.

 

* * *

 

Животных, которых мало, занесли в Красную книгу, а которых много – в «Книгу о вкусной и здоровой пище».

 

* * *

 

Мне иногда кажется, что я еще живу только потому, что очень хочу жить. За 53 года выработалась привычка жить на свете. Сердце работает вяло и все время делает попытки перестать мне служить, но я ему приказываю: «Бейся, окаянное, и не смей останавливаться».

 

* * *

 

Сегодня встретила «первую любовь». Шамкает вставными челюстями, а какая это была прелесть. Мы оба стеснялись нашей старости.

 

* * *

 

Сейчас, когда человек стесняется сказать, что ему не хочется умирать, он говорит так: «Очень хочется выжить, чтобы посмотреть, что будет потом». Как будто, если бы не это, он немедленно был бы готов лечь в гроб.

 

* * *

 

А может быть, поехать в Прибалтику? А если там умру? Что я буду делать?

 

* * *

 

Когда я умру, похороните меня и на памятнике напишите: «Умерла от отвращения».

 

* * *

 

Похороны – спектакль для любопытствующих обывателей.

 

Не лажу с бытом… К счастью, мне очень мало надо

 

Фаина Георгиевна, как могла, всячески старалась преодолеть быт. Уборка, еда, одежда – все это было для нее тяжким испытанием.

 

* * *

 

Угнетает гадость в людях, в себе самой – люди бегают, носятся, скупают, закупают, магазины пусты – слух о денежной реформе, – замучилась долгами, нищетой, хожу как оборванка, «народная артистка». К счастью, мне очень мало надо.

 

* * *

 

Поняла, в чем мое несчастье: скорее поэт, доморощенный философ, «бытовая» дура – не лажу с бытом! Деньги мешают и когда их нет, и когда они есть. У всех есть «приятельницы», у меня их нет и не может быть. Вещи покупаю, чтобы их дарить. Одежду ношу старую, всегда неудачную. Урод я.

 

* * *

 

Мое богатство, очевидно, в том, что мне оно не нужно.

 

* * *

 

Оставшись в послереволюционной России, Раневская очень бедствовала и в какой‑то трудный момент обратилась за помощью к одному из приятелей своего отца. Тот ей сказал: «Сударыня, поймите меня правильно: дать дочери Фельдмана мало я не могу. А много – у меня уже нет.»

 

* * *

 

Третий час ночи. Знаю, не засну, буду думать, где достать деньги, чтобы отдохнуть во время отпуска мне, и не одной, а с П. Л. (Павлой Леонтьевной Вульф). Перерыла все бумаги, обшарила все карманы и не нашла ничего похожего на денежные знаки.

 

* * *

 

Раневской деньги нужны были главным образом для того, чтобы отдавать их другим. Она не просто любила делать подарки, она не могла без этого жить. Дарить – это было основное качество Фаины Георгиевны.

 

* * *

 

В Москве можно выйти на улицу одетой как бог даст, и никто не обратит внимания. В Одессе мои ситцевые платья вызывают повальное недоумение – это обсуждают в парикмахерских, зубных амбулаториях, трамвае, частных домах. Всех огорчает моя чудовищная «скупость» – ибо в бедность никто не верит.

 

* * *

 

Многие современники Фаины Георгиевны знали ее как вспыльчивого, порой капризного, часто язвительного человека. Но никто и никогда не знал ее скупердяйкой и жадиной. О доброте и щедрости Раневской до сих пор многие вспоминают со слезами на глазах. Говорили, что любой бедный человек мог подсесть к ней в транспорте и, попросив денег, тут же их получить. Ей должны были все актеры, и о долгах этих она никогда не вспоминала. При этом Фаина Раневская жила очень скромно. Единственная роскошь, которую она себе позволяла, – это, нежась в ванне, пить чай из самовара.

 

* * *

 

Эрзац‑внук пришел к Раневской с любимой девушкой и представляет ее:

– Фаина Георгиевна, это Катя. Она умеет отлично готовить, любит печь пироги, аккуратно прибирает квартиру.

– Прекрасно, мой мальчик! Тридцать рублей в месяц, и пусть приходит по вторникам и пятницам.

 

* * *

 

У Раневской часто сменялись домработницы. Они были ее бесконечным кошмаром. Приходили в дом, как завоеватели, и уходили, как мародеры с поля боя. Лиза была, пожалуй, самой яркой из них.

– Что сегодня на обед? – интересуется Фаина Георгиевна у Лизы, когда та возвращается из магазина.

– Детское мыло и папиросы купила.

– А что к обеду?

– Вы очень полная, вам не надо обедать, лучше в ванне купайтесь.

– А где сто рублей?

– Ну вот детское мыло, папиросы купила.

– Ну а еще?

– Да что вам считать! Деньги от дьявола, о душе надо думать. Еще зубную пасту купила.

– У меня есть зубная паста.

– Я в запас, скоро ничего не будет, ей‑богу, тут конец света на носу, а вы сдачи спрашиваете.

Фаина Георгиевна позволяла себя обманывать и обкрадывать, философски считая, что кому‑то, возможно, ее материальные блага нужнее.

 

* * *

 

Лиза бесконечное количество раз прощалась и вновь пользовалась добротой своей хозяйки. Так, однажды в гости к Раневской пришла Любовь Орлова в шикарной норковой шубе. Домработница актрисы, одержимая страстью найти себе спутника жизни, упросила Фаину Георгиевну, пока Орлова у нее в гостях, разрешить надеть эту шубу, чтобы произвести впечатление на очередного поклонника. Раневская разрешила, в чем потом горько раскаялась, поскольку Лизавета прогуляла аж три часа, а Любовь Орлова так и не поняла, почему Фаина Георгиевна столь настойчиво уговаривала ее посидеть еще.

 

* * *

 

Раневская решила продать шубу. Открывает перед потенциальной покупательницей дверь шкафа – и вдруг оттуда вылетает здоровенная моль. Фаина Георгиевна провожает ее взглядом и внушительным тоном – с упреком – вопрошает: «Ну что, сволочь, нажралась?»

 

* * *

 

Раневская всю жизнь спала на узенькой тахте. Приобретенную однажды шикарную двуспальную кровать подарила на свадьбу своей домработнице Лизе.

 

* * *

 

Комната, в которой она жила в Старопименовском переулке, была кишка без окон, так что ее можно было уподобить гробу. «Живу, как Диоген, – говорила она, – днем с огнем».

 

* * *

 

Мне непонятно всегда было: люди стыдятся бедности и не стыдятся богатства.