Я не умею выражать сильных чувств, хотя могу сильно выражаться

Фаина Георгиевна Раневская

Старость – невежество Бога

 

 

Фаина Георгиевна Раневская

Старость – невежество Бога

 

Народные артистки на дороге не валяются

 

 

* * *

 

Во время гастрольной поездки в Одессу Раневская пользовалась огромной популярностью и любовью зрителей. Местные газеты выразились таким образом: «Одесса делает Раневской апофеоз!»

 

* * *

 

Актриса прогуливалась по городу, а за ней долго следовала толстая гражданка, то обгоняя, то заходя сбоку, то отставая, пока наконец не решилась заговорить.

– Я не понимаю, не могу понять, вы – это она?

– Да, да, да, – басом ответила Раневская. – Я – это она!

 

* * *

 

На улице в Одессе к Раневской обратилась прохожая:

– Простите, мне кажется, я вас где‑то видела. Вы в кино не снимались?

– Нет, – отрезала Раневская, которой надоели уже эти бесконечные приставания. – Я всего лишь зубной врач.

– Простите, – оживилась ее случайная собеседница. – Вы зубной врач? А как ваше имя?

– Черт подери! – разозлилась Раневская, теперь уже обидевшись на то, что ее не узнали. – Да мое имя знает вся страна!

 

* * *

 

За Раневской по одесской улице бежит поклонник, настигает и радостно кричит, протягивая руку:

– Здравствуйте! Позвольте представиться, я – Зяма Иосифович Бройтман.

– А я – нет! – отвечает Раневская и продолжает прогулку.

 

* * *

 

Назойливая поклонница выпрашивает у Фаины Григорьевны номер ее телефона. На что та отвечает с изумлением в глазах:

– Милая, вы что, с ума сошли? Ну откуда я знаю свой телефон? Я же сама себе никогда не звоню.

 

* * *

 

После очередного спектакля, уже в гримерке, глядя на цветы, записки, письма, открытки, Раневская нередко замечала:

– Как много любви, а в аптеку сходить некому.

 

* * *

 

Чтобы получить признание – надо, даже необходимо, умереть.

 

* * *

 

Однажды Раневская отправилась в магазин за папиросами, но попала туда в тот момент, когда магазин закрывался на обед. Уборщица, увидев стоящую у дверей Раневскую, бросила метелку и швабру и побежала отпирать дверь.

– А я вас, конечно же, узнала! – обрадованно заговорила уборщица, впуская Раневскую. – Как же можно не впустить вас в магазин, мы ведь вас все очень любим. Поглядишь этак на вас, на ваши роли, и собственные неприятности забываются. Конечно, для богатых людей можно найти и более шикарных артисток, а вот для бедного класса вы как раз то, что надо!

Такая оценка ее творчества очень понравилась Раневской, и она часто вспоминала эту уборщицу и ее бесхитростные комплименты.

 

* * *

 

Этим ограничивается моя слава – «улицей», а начальство не признает. Все, как полагается в таких случаях.

 

* * *

 

Я часто думаю о том, что люди, ищущие и стремящиеся к славе, не понимают, что в так называемой славе гнездится то самое одиночество, которого не знает любая уборщица в театре. Это происходит оттого, что человека, пользующегося известностью, считают счастливым, удовлетворенным, а в действительности все наоборот. Любовь зрителя несет в себе какую‑то жестокость. Однажды после спектакля, когда меня заставили играть «по требованию публики» очень больную, я раз и навсегда возненавидела свою «славу».

 

* * *

 

Многие получают награды не по способности, а по потребности. Когда у попрыгуньи болят ноги – она прыгает сидя.

 

* * *

 

Успех – единственный непростительный грех по отношению к своему близкому.

 

* * *

 

Как‑то Раневская поскользнулась на улице и упала. Навстречу ей шел какой‑то незнакомый мужчина.

– Поднимите меня! – попросила Раневская. – Народные артистки на дороге не валяются.

 

* * *

 

Спутник славы – одиночество.

 

Я себя чувствую, но плохо

 

 

* * *

 

Здоровье – это когда у вас каждый день болит в другом месте.

 

* * *

 

Чем я занимаюсь? Симулирую здоровье.

 

* * *

 

Ночью болит все, а больше всего совесть.

 

* * *

 

Нет болезни мучительнее тоски.

 

* * *

 

Склероз нельзя вылечить, но о нем можно забыть.

 

* * *

 

Если больной очень хочет жить, врачи бессильны.

 

* * *

 

– Вы заболели, Фаина Георгиевна?

– Нет, я просто так выгляжу.

 

* * *

 

На вопрос одного из актеров, справлявшихся по телефону у Раневской о ее здоровье, она отвечает:

– Дорогой мой, такой кошмар! Голова болит, зубы ни к черту, сердце жмет, кашляю ужасно, печень, почки, желудок – все ноет! Суставы ломит, еле хожу. Слава богу, что я не мужчина, а то была бы еще импотенция!

 

* * *

 

Медсестра, лечившая Раневскую, рассказала, как однажды Фаина Георгиевна принесла на анализ мочу в термосе. Сестра удивилась, почему именно в термосе, надо было в баночке. На что великая актриса возмущенно пробасила: «Ох, ни хрена себе! А кто вчера сказал: неси прямо сутра, теплую!?»

 

* * *

 

Была сегодня у врача «ухо‑горло‑жопа».

 

* * *

 

Прихожу в поликлинику и жалуюсь:

– Доктор, у меня что‑то в последнее время вкуса нет.

Тот обращается к медсестре:

– Дайте Фаине Георгиевне семнадцатую пробирку.

Я попробовала.

– Это же говно.

– Всё в порядке. Вкус появился.

Проходит несколько дней, я опять появляюсь в кабинете этого врача:

– Доктор, вкус‑то появился, но с памятью всё хуже и хуже.

Доктор обращается к медсестре:

– Дайте Фаине Георгиевне пробирку номер семнадцать.

– Там же говно! – ору я.

– Всё в порядке. Вот и память вернулась.

 

* * *

 

Фаина Георгиевна много курила, и когда известный художник‑карикатурист Иосиф Игин пришел к ней, чтобы нарисовать ее, она так и вышла – погруженной в клубы дыма на темном фоне. Врачи удивлялись ее легким:

– Чем же вы дышите?

– Пушкиным, – отвечала она.

 

* * *

 

A. A. Ахматовой:

Спасибо, дорогая, за Вашу заботу и внимание и за поздравление, которое пришло на третий день после операции, точно в день моего рождения, в понедельник.

Несмотря на то, что я нахожусь в лучшей больнице Союза, я все же побывала в Дантовом аду, подробности которого давно известны.

Вот что значит операция в мои годы со слабым сердцем. На вторые сутки было совсем плохо, и вероятнее всего, что если бы я была в другой больнице, то уже не могла бы диктовать это письмо.

Опухоль мне удалили, профессор Очкин предполагает, что она была незлокачественной, но сейчас она находится на исследовании. В ночь перед операцией у меня долго сидел Качалов В. И. и мы говорили о Вас.

Я очень терзаюсь кашлем, вызванным наркозом. Глубоко кашлять с разрезанным животом непередаваемая пытка. Передайте привет моим подругам.

У меня больше нет сил диктовать, дайте им прочитать мое письмо. Сестра, которая пишет под мою диктовку, очень хорошо за мной ухаживает, помогает мне. Я просила Таню Тэсс Вам дать знать о результате операции. Обнимаю Вас крепко и благодарю.

 

* * *

 

B. И. Качалов Ф. Г. Раневской:

Грустно стало за Вас, что такое безрадостное и тяжелое для Вас выпало лето, не давшее Вам ни отдыха, ни утешения.

Не падайте духом. Фаина, не теряйте веры в свои большие силы, в свои прекраснейшие качества – берегите свое здоровье. Больше всего думается – именно теперь, в эту Вашу неудачную, несчастливую полосу жизни – больше всего думается о здоровье.

Только о своем здоровье и думайте. Больше ни о чем пока! Все остальное приложится, раз будет здоровье, – право же, это не пошляческая сентенция. Ваша «сила» внутри Вас, Ваше «счастье» в Вас самой и Вашем таланте, который, конечно, победит, не может не победить всякое сопротивление внешних фактов, пробьется через всяческое сопротивление, через всякое «невезение» и всякие «незадачи» очных ставок с подкидышами через головы Судаковых и Поповых, назло всем старухам зловещим Малого театра. Только нужно, чтобы Вы были здоровы и крепки, терпеливы и уверены в себе. Главное – здоровье. Крепко Вас обнимаю.

Ваш В. Качалов.

 

* * *

 

В. И. Качалов Ф. Г. Раневской:

«Кланяюсь страданию твоему». Верю, что страдание твое послужит тебе к украшению, и ты вернешься из Кремлевки крепкая, поздоровевшая, и еще ярче засверкает твой прекрасный талант. Я рад, что эта наша встреча сблизила нас, и еще крепче ощутил, как нежно я люблю тебя. Целую тебя, моя дорогая Фаина.

Твой ЧТЕЦ‑ДЕКЛАМАТОР.

 

Иллюстрации

 

Маленькая Фаина в Таганроге

 

Папа Гирши Хаймович

 

Мама Милька Рафаиловна

 

Фаина с братом

 

Дом, где жила Фаина Раневская в Таганроге

 

С сестрой Изабеллой. 1917–1918 год

 

1929 год

 

1929 год

 

Одна из первых ролей. Раневская в роли Зинки в театральной постановке Александра Таирова «Патетическая соната». 1931 год

 

«Муля, не нервируй меня!» Эта фраза преследовала ее до конца жизни

 

 

«Подкидыш». 1939 год

 

«Человек в футляре». 1939 год

 

«Александр Пархоменко». 1942 год

 

«Свадьба». 1944 год

 

«Родные берега, или Три гвардейца». 1943 год

 

«Небесный тихоход». 1945 год

 

«Весна». 1947 год

 

 

«Золушка». 1947 год

 

 

«Рядовой Александр Матросов». 1947 год

 

Начало 50‑х годов

 

«Девушка с гитарой». 1958 год

 

«Осторожно, бабушка!». 1960 год

 

Пробы на роль Ефросиньи Старицкой

 

«Легче жизнь». 1964 год

 

Фаина Раневская – королева Марго

 

 

 

 

 

 

Фаина Раневская у себя дома

 

С Екатериной Фурцевой

 

Театр им. Моссовета. Фаина Раневская и Ростислав Плятт. 1969 год

 

Кадр из сатирического киножурнала «Фитиль»

 

1979 год

 

Рабочий стол в кабинете

 

Встреча со зрителями

 

 

Памятник Фаине Раневской в Таганроге

 

Фаина Георгиевна Раневская

Старость – невежество Бога

 

 

Фаина Георгиевна Раневская

Старость – невежество Бога

 

Я не умею выражать сильных чувств, хотя могу сильно выражаться

 

Так, конечно, могла сказать только Фаина Георгиевна Раневская. Ее забавные словечки, смешные реплики, острые характеристики людей передавались из уст в уста.

Удивительна была ее популярность. Припоминаю, как мы однажды стояли с ней возле дома отдыха «Серебряный Бор», где как‑то одновременно отдыхали. И откуда‑то маршировала группа солдат. Проходя мимо нас, они приветственно замахали руками. Я вообразил, не скрою, что это относится ко мне, и собрался порадоваться своей известности. Но со стороны солдат дружно раздалось: «Муля, не нервируй меня!» Фаина Георгиевна устало помахала им рукой и сказала мне:

– Боже, как мне надоело это «Муля, не нервируй меня!».

Эта реплика из фильма «Подкидыш» стала настолько крылатой, что преследовала Раневскую на каждом шагу. Слышал от нее самой: как‑то ее на улице окружила группа ребят с криками: «Муля, не нервируй меня!» Выйдя из себя, Раневская им скомандовала: «Пионеры! Стройтесь попарно и идите в задницу!» Любопытно, что сама Раневская считала эту роль из «Подкидыша» одной из самых незначительных, а после неожиданной популярности буквально ее возненавидела. И можно себе представить ее злость, когда, вручая ей орден за творческую деятельность, Леонид Брежнев, как она мне рассказывала, произнес осточертевшее ей: «Муля…» и т. д.

Поразителен сценический диапазон Раневской – от поистине трагических ролей, таких как в спектаклях «Странная миссис Сэвидж» или «Дальше – тишина», трогавших зрителей буквально до слез, до комических образов, таких как Спекулянтка в «Шторме» или мать невесты в чеховской «Свадьбе», вызывавших гомерический смех. Надо сказать, что нелегко давались Раневской эти сложнейшие психологические перевоплощения. Помню, как‑то после спектакля «Дальше – тишина» мы с женой и внуком Витей зашли за кулисы с цветами для Фаины Георгиевны. Я захватил с собой и незадолго до того вышедшую книгу своих воспоминаний.

– Спасибо вам, Фаиночка, огромное. Вы играли потрясающе.

– А вы думаете, это легко дается? – спросила Раневская и вдруг заплакала. – Ах, как я устала. От всего, от всех и от себя тоже.

Я растерянно смотрел на нее и, меняя тему разговора, сказал:

– А это, Фаиночка, наш внук, Витя. А есть еще внук поменьше, Андрюша, которого мы называем Поросюкевич.

Фаина Георгиевна улыбнулась сквозь слезы.

– Поросюкевич? Это очаровательно. А почему?

– А он с рождения был толстенький, как поросенок.

С тех пор, где и когда бы мы ни встречались, Раневская неизменно спрашивала:

– А как поживает ваш очаровательный Собакевич?

– Не Собакевич, а Поросюкевич, – обиженно поправлял я.

– Да, да. Простите, дорогой. Конечно, Поросюкевич.

Но при следующей встрече все повторялось:

– Как поживает, Борис Ефимович, ваш очаровательный Собакевич? – спрашивала Раневская, лукаво улыбаясь.

– Фаиночка!!! – вопил я. – Не Собакевич, а Поросюкевич!

Мы оба хохотали. И это стало своего рода традицией при наших встречах. Прочитав подаренную мною книгу, Раневская прислала мне следующее письмо:

«Милый, милый, дорогой, дорогой Борис Ефимович. Вы не представляете, какое глубокое волнение вызвала во мне ваша книга. Читала ее с интересом особым, п.ч. она очень интересна, очень талантлива. Спасибо за чудесный подарок мне и всем нам. Ваша книга очень нужна, и над многими строчками я горестно плакала… Яне умею выражать сильных чувств, хотя могу сильно выражаться. Вижу, что мне не удается сказать вам в этой записке всего, что хотела. Боюсь лишних слов. Но поверьте, что взволнована я глубоко и полюбила вас еще больше и нежнее. Крепко, крепко обнимаю. Душевно ваша Ф. Раневская.

P. S. Подарите мне и другие ваши книги».

 

Раневская находилась в дружбе с Татьяной Тэсс, хотя трудно себе представить более разные характеры – экспансивная, эмоциональная, не слишком воздержанная на язык Фаина и сугубо практичная, деловитая, скуповатая Татьяна.

Помню, мы с Татьяной Тэсс были на премьере спектакля «Странная миссис Сэвидж». Как всегда, игра Раневской произвела огромное впечатление, и мы на другой день послали ей общую телеграмму, высказывая свое восхищение. Вскоре я получил от Раневской ответную телеграмму с трогательными словами благодарности. Мы жили с Татьяной Тэсс в соседних подъездах, и, встретив ее на следующий день во дворе, я спросил:

– Таня, вы получили телеграмму от Раневской?

– Никакой телеграммы я не получала, видно, начхала она на меня. Наверно, за что‑то надулась. За что – не пойму.

Через пару дней мы сидели с Раневской рядом в Доме кино на просмотре итальянского фильма со знаменитой Клаудией Кардинале.

– Фаиночка, – спросил я, – что у вас произошло с Таней Тэсс? Она обижена, что вы ответили на нашу общую телеграмму только мне.

– А пошла она в ж… Посудите сами, Боря. Мне надо было срочно перекрутиться с деньгами. Вы знаете, что Танечка достаточно состоятельная дама. И я попросила ее выручить меня на пару дней. И вы знаете, как элегантно она мне ответила? «Фаиночка, вам будет трудно их вернуть». Какая изобретательная форма отказа. По‑моему, это большое свинство. Да бог с ней. Скажите лучше, как поживает ваш очаровательный Собакевич.

Когда мы выходили из зала после просмотра картины, сюжетом которой была довольно мутная история о кровосмесительной связи между братом и сестрой, кто‑то спросил:

– Какое у вас впечатление, Фаина Георгиевна?

На что последовал ответ, целиком в духе Раневской:

– Впечатление, как будто наелась кошачьего дерьма.

Надо сказать, что подобные выражения и еще более сочные в устах Раневской воспринимались отнюдь не как неприличная брань, а как абсолютно органично присущая ей манера разговора, ни для кого не оскорбительная, а только забавная. Ведь это была – Фаина Раневская! Но умела она шутить и обходясь без всяких «непечатных» словечек, а с простодушным веселым озорством. Я был свидетелем, когда к ней домой позвонила одна надоедливая дама, завела с ней длинный, скучный разговор. Раневская некоторое время терпеливо слушала, а потом прервала ее:

– Ой, простите, голубушка. Я разговариваю с вами из автомата, а тут уже большая очередь, стучат мне в дверь.

Она положила трубку и весело рассмеялась. И это тоже была – Фаина Раневская!

В день своего восьмидесятилетня я получил от Фаины Георгиевны такое письмо:

«Мой дорогой, очень любимый человек, очень любимый художник, мой друг, позвольте Вас так назвать. В день Вашего рождения мне так хотелось Вам сказать о моей любви, пожелать Вам только хорошего и много хорошего, но я не знала адреса, а сейчас меня навестила Таня Тэсс и дала мне слово, что мою любовь опустит в Ваш почтовый ящик. Обнимаю крепко, нежно!!! Ваша Раневская – небезызвестная артистка!»

Фаина Георгиевна Раневская ушла из жизни в 1984 году. Обидно и горько, что эта уникальная актриса была так мало востребована в театре и в кино в достойных ее ролях. В этом непростительно повинны близорукость и недоброжелательство, и не в последнюю очередь интриганство тех, кто в ту пору делал погоду в искусстве.

 

Борис Ефимов