Нонна Борисовна Юртаева, Владимир Мстиславович Юртаев

Нонна Борисовна Юртаева, Владимир Мстиславович Юртаев

Повести дерева Зы, или Притчи о советнике Лю и тех, кто был с ним в те годы

 

 

Аннотация

 

Книга адресована в первую очередь тем, кого интересует познание природных законов и духовное развитие, тем кто уже умеет или только учится созерцать и медитировать, находить суть и переводить её в личную практику… Ведь притча – это повествование со скрытым смыслом, который ещё надо найти и осознать, а далее: или отказаться от него или практиковать. А можно и то, и другое одновременно…

 

 

Как имеет смысл читать эту книгу.

Её можно и не читать, если это не Ваше, уважаемый читатель.

Книга адресована в первую очередь тем, кого интересует познание природных законов и духовное развитие, тем кто уже умеет или только учится созерцать и медитировать, находить суть и переводить её в личную практику… Ведь притча – это повествование со скрытым смыслом, который ещё надо найти и осознать, а далее: или отказаться от него или практиковать. А можно и то, и другое одновременно…

Если вы всё же решили читать, то лучше всего делать это понемногу: одну – две – ну, три притчи за один раз. А зачем больше?…

Хорошо бы перед чтением успокоиться, отринуть груз забот и беспокойства, негатива и критиканства, обид и раздражений, гнева и алчности, мести и злокозненности – короче, всего того, что весь день таскает человек с собой, обременённый проблемами, которых у него могло бы и не быть.

Неспешность, спокойствие, тишина, Вселенская любовь и благодарность Природе за всё – вот, как выяснилось, лучшие из состояний для работы с данным текстом.

Если вы нуждаетесь в поддержке и расслаблении, можно включить в качестве музыкального фона что‑нибудь подходящее – по вашему мироощущению. Говорят, помогает… Настроиться… Разным людям – разное. Но всё же рискну напомнить, что это – допинг, костыли. Они помогают, но могут и создавать зависимость от себя. Хорошо, когда твоя музыка звучит в тебе самом… Когда твоя тишина разговаривает с тобой, а ты способен её слушать…. Когда твои ритмы созвучны твоей душе и твоей природе, а тональность… Впрочем, не всё сразу, всему своё время.

Некоторые мои знакомые, прочитавшие книгу, пробовали использовать её для гадания. Мне лично до поры – до времени такое в голову не приходило, а они, вроде бы, довольны.

Надо учесть, что книга, которую сейчас вы держите в руках, требует практики и работы над собой. Она, практика, и есть самый сложный и ответственный этап прочтения. Всё остальное: слова, музыка, мысли – только служат ей.

– Ах, всё же, если бы каждый из нас был достаточно правдивым перед самим собою, как далеко мы ушли бы и как все были бы счастливы сейчас! – некогда воскликнул советник Мяо.

Разве не так?

С уважением и благодарностью, автор‑переводчик.

 

Примечание переводчика.

1. Измерение времени в часах и минутах, впрочем, как и многие другие категории (например, "подсознание", названия болезненных состояний и проч.), излагается в понятиях, более‑менее адаптированных для современного читателя, поскольку время в исходной рукописи измеряется в других единицах, а категории называются иначе… Да и содержание их, как правило, не совсем идентично смыслу, вкладываемому в эти слова нами.

2. То же относится к названиям животных и растений. Там же, где мною не были найдены приемлемые аналоги, оригинальные названия сохранены.

3. Само собой разумеется, последовательность притч оригинала оставлена без изменений. Хотя иногда мне кажется, что в ней нет какой‑либо особой систематичности… А иногда думается, что есть…

 

От автора‑переводчика.

Предисловие или

«Рукопись, найденная на прикроватном столике».

Конечно, читатель может не поверить и посчитать мой рассказ тривиальным литературным приёмом. Я лично не стану с ним спорить. В конце концов, сомневаться – его право, хотя и не обязанность.

Не берусь смущать чей‑либо душевный покой, но сначала всё это мне и вправду приснилось. Наверное, так начинается добрая треть фантастических опусов, но тем не менее…

Всё началось со сна.

Он явился во сне и представился правнуком Чу. Мне это ничего не сказало, но, я всё равно постарался быть вежливым. Действительно, ведь не каждый день, извините, ночь тебе является некто, да ещё и представляется незнамо кем. Честно говоря, в тот момент я уже не был уверен, что не сплю.

– Так, похоже на практикум по осознанному сновидению, – мелькнуло в голове вторым, третьим или даже четвёртым планом. Первый план был занят гостем.

– Сновидение или нет – не так уж и важно, – посетитель терпеливо улыбнулся, – но времени у меня, увы, маловато.

– Вот, вам просили передать, – после тактично выдержанной паузы продолжал он, – сказали, что вы поймёте, – и он положил на прикроватный столик рулон, внешним видом напоминающий старую рукопись.

– Кто просил? Что это? И что с этим делать? – только и сумел выдавить я, заставляя хоть как‑то работать сонный мозг.

– Потом всё поймёте, а это надо перевести на местный язык и напечатать.

Одной рукой я слегка развернул свиток. Ни языка, ни букв я не понимал.

– Ничего‑ничего, начнёте читать – поймёте, а издатель найдётся, – как бы отвечая на мои мысли, заверил визитёр.

– Чу передавал вам поклон, – добавил он, – а теперь мне пора…

Неизвестный мне доселе правнук загадочного Чу начал таять в воздухе, сложив руки в намастэ и не переставая улыбаться.

– Чу‑де‑са, – подумалось мне и захотелось спать пуще прежнего, что я и сделал, перевернувшись на другой бок.

Наутро сон вспомнился, и лёжа с ещё закрытыми глазами я спрашивал себя – что бы он значил? Но забивать себе голову толкованиями каких‑то мутных сновидений вовсе не хотелось. Поэтому я открыл глаза, поднялся… И вот тогда‑то увидел Её. Рукопись действительно лежала там, где её оставил ночной гость.

– Правнук Чу? А имя‑то у него есть? И кто такой, или такая, или такое – это самое Чу? – ворчливо шевельнулось в голове.

Покосившись на рукопись, но не притронувшись к ней, я побрёл в ванну, по пути мысленно сканируя загадочный свёрток на предмет "Ну, и что с ним делать?!"

Однако, как я ни старался обнаружить подвох, сенсоры ничего подозрительного или несовместимого со мной не находили. В конце концов, мне жуть как надоело кружить вокруг да около нежданной посылочки, и я развернул её.

Нет, ни маги, ни боги и ни демоны не выскочили со страниц непонятного мне текста, но чем дольше я всматривался в него, тем понятней становились слова и буквы, тем чётче слышалась удивительно приятная слуху речь, перед мысленным взором одна за другой всплывали картины, явно не из этой жизни…

… И вот уже третий месяц я записываю то, что "читаю", если этот процесс можно назвать чтением.

Эти буквы, напоминающие снежинки и капли дождя, языки пламени и шелест листвы, горки песка и посвист ветра, эти буквы снятся мне по ночам и наполняют душу непонятной тоской по чуму‑то утерянному или несостоявшемся в нашем суетливом бытии. Я уже привык к ним, хотя по‑прежнему ничего не могу произнести на их таинственном языке.

Потом мне вновь приснился правнук Чу. Он вежливо осведомился, как продвигается работа, и спросил, нужна ли помощь.

Я взглядом показал на тетрадь с переводом, он быстро её полистал, одобрительно кивнул и сказал, что теперь будет забирать рукопись – фрагмент за фрагментом, те, которые я уже записал на своём языке.

– Это и есть помощь, – пояснил он деловито, – а то ведь замучают потом…

Пробудился я только утром. Взял в руки свиток: действительно, текст, который условно считался мною переведенным, бесследно исчез вместе с пергаментом, на котором был написан. Рукопись начиналась прямо с того места, на котором я вчера остановился в своей работе.

Так с той ночи и пошло: каждое утро я обнаруживал, что рукопись становилась всё тоньше и тоньше, поскольку переведенный и обработанный накануне текст исчезал вместе с тканью, на котором был написан. Всё, что оставалось у меня – это мои "переводы"… И опыт, полученный от практики понятых мыслей.

Естественно, копировать фрагменты свитка я не мог: между мною и теми, кто прислал "Правнука Чу", существовало какое‑то негласное понимание и соглашение, нарушить которое мне даже не приходило в голову.

…Теперь, когда труд практически завершён, хотя издателя или денег на публикацию не видно и на горизонте, я чётко осознаю, что не имел ни малейшего желания тащить свиток в какой‑нибудь НИИ на экспертизу. Честно говоря, я и сейчас поступил бы точно так же…

Рукопись давно "испарилась", я дорабатываю её перевод в виде небольших рассказиков или притч о некогда легендарном Лю – Советнике, Целителе и Учителе, и весёлая истина с каждым днём всё яснее открывается передо мной.

 

Итак, притча о том…

От проблемы её владельца.

Как‑то к советнику Лю пришёл некий человек и долго плакался о том, что у него пропала единственная овца, составлявшая практически всё его имущество.

Он горько стенал, восклицая:

– О, господин советник! Как мне теперь жить?! Почему судьба ко мне так жестока?! Где моя овца?! Что с ней стало?! Кто её украл?! Как он решился на такой гнусный поступок?!

– Я вижу, ты хочешь решить проблему, – сказал ему Лю, – но сначала выбери – чью: свою или овцы, или того, кто её украл?..

 

На опустевшем базаре.

Как‑то советник Лю и его помощник Чу шли по шумному базару. Полуденный летний зной, пропитанный запахами еды и пота, окутывал их плотной завесой.

Пыль, поднятая тысячами ног, столбом стояла над базаром, оседая на одеждах и лицах людей. Непрерывный гул базара неразличимо складывался из разговоров и возгласов людей, криков ослов и мулов, рёва верблюдов, ржания коней, скрипа многочисленных повозок…

Советник Лю с отрешённым видом проталкивался сквозь толпу, он был всецело поглощён своими, лишь ему одному известными мыслями… Чу, его верный ученик и помощник, неотступно следовал за советником, но как ни старался поспеть, иногда отставал, то сталкиваясь, то расходясь со встречными и поперечными, обходя груды товара, лотки и прилавки.

Внезапно Лю остановился, осенённый очередной идеей.

– Чу, – обратился он к своему помощнику, – будь любезен, найди местечко, где бы ты смог внимательно меня слушать и в точности записывать всё, что я скажу.

Они примостились под стеной старого сарая, стоящего в сторонке от потока людей, и Лю начал диктовать…

Чу едва успевал записывать то, что надиктовывал ему советник. Так пролетел час, второй, пошёл третий. Время остановилось для Чу, базар для него как будто исчез, растворился в пространстве, изредка напоминая о себе невнятным отдалённым гулом.

Они не заметили, как Солнце стало садиться, опускаясь к горизонту в алом зареве заката, а базар – пустеть и затихать.

Люди расходились по домам, а советник и его помощник всё ещё были поглощены своим делом: один что‑то говорил, глядя в никуда, а второй – быстро записывал его слова.

Наконец Лю остановился и закрыл глаза, сделав паузу.

– На сегодня всё, – сказал он наконец, – мы неплохо поработали.

Чу оглянулся. Базар был почти пуст. Поднявшийся вечерний ветер гнал по площади накопившийся за день мусор.

– Учитель, – тихо ответил он, – что это было? Удивительно… Вокруг нас бурлил водоворот людей, а у меня такое чувство, словно мы вернулись из пустыни… Теперь я понял слова "Быть на рынке, как в пустыне"!

– Теперь бы ещё научиться быть в пустыне, как на рынке, – улыбнулся советник Лю и выудил из своих карманов пару сочных груш.

Они сидели на брошенном кем‑то старом бревне, ели груши и молча смотрели на закат, пламенеющий над опустевшим базаром.

 

Правдивым с самим собой.

Советник Лю очень любил собственноручно ухаживать за своим садом.

Однажды советник Мяо поинтересовался, почему Лю сам работает в саду: разве у него нет для этого садовника?

– Садовник садовником, – ответил Лю,– но в саду я постигаю науку управления.

– Вы всегда учитесь. Но разве не вы – советник самого императора? Ведь вы один из самых просвещённых людей, кого я когда‑либо встречал.

– Лучше учиться до того, как понадобится умение, а не после. Я всего лишь не обманываюсь насчёт себя и стараюсь, по мере возможности, быть правдивым с самим собой, а то ведь может случиться то, что приключилось с зондарским купцом.

– Что же произошло с зондарским купцом?– спросил Мяо.

И тогда советник Ляо рассказал следующее.

– В городе Зондаре жил купец, который прославился не только своим простодушием, но и глупостью. Впрочем, он был не так уж и глуп, ибо каким‑то образом всё же сумел сколотить некоторое состояние.

Однажды, когда он стоял у ворот своего дома, какой‑то насмешник, направляясь на базар, поведал ему, что, мол, сегодня в торговых рядах будут менять ослов на муку: одного вьючного дают за один мешок муки.

Наш купец, обрадованный донельзя, тут же нагрузился четырьмя мешками с мукой и потащил их на базар. Справедливости ради надо заметить, что у него только вчера издох осёл, поэтому купец рассчитывал по дешёвке добыть четвёрку новых осликов. Он бы хотел и больше, да мог поднять лишь четыре мешка.

С превеликим трудом, обливаясь потом, дотащил он на себе эти злополучные мешки до базара… Но в тот день, впрочем как и любой другой тоже, никто и не помышлял менять осла на мешок муки. Шутник же, явившийся на базар много раньше купца, успел предупредить о своей проделке таких же насмешников, а они разнесли весть по торговым рядам.

Поэтому, когда купец бегал по базару, спрашивая, где меняют мешок муки на осла, одни лишь молча усмехались, а другие посылали его на дальний конец базара, говоря, что если и меняют, то, наверное, там.

Долго бегал простодушный купец по рынку, пока не понял, что его подло разыграли.

Расстроившись вконец, разочаровавшись в себе и людях, он поплёлся домой, таща на себе всё ту же муку.

Дома его встретила удивлённая жена, которая стала расспрашивать, где же он пропадал полдня, да ещё и вернулся такой измученный, с четырьмя огромными мешками – разве в доме нет муки?

Выслушав его рассказ, умная женщина сказала:

– Муж мой, кажется, ты сам себя наказал.

– Нет, меня обманули, надо мной зло издевались! – закричал купец, сверкая глазами.

– Может быть, но ты сам дал себя обмануть: разве бывало такое, чтобы кто‑нибудь менял мешок муки на осла. Ты ведь знаешь, что ослик стоит гораздо дороже.

– Ах, алчность ослепила меня! – горестно воскликнул купец. – Я действительно пренебрёг очевидным.

– Алчность свойственна женщинам, поэтому она не могла подсказать тебе что‑нибудь путное,– ответила мудрая жена.

– Если бы я не был ею ослеплён, то бы услышал голос своего сердца и речь разума, которые всю дорогу до базара отговаривали меня от дурной затеи… Как бы то ни было, я забыл про главную свою обязанность и теперь за это сурово наказан.

– Какую обязанность? – поинтересовалась жена.

– Главная обязанность? Всегда быть правдивым с самим собой, – нараспев повторил купец слова, слышанные им когда‑то от своего школьного учителя ещё в далёком‑предалёком детстве.

 

Учиться целительству.

Рассказывают также, что сановник Пхулу однажды явился к советнику, жалуясь на невыносимые головные боли. Эти боли буквально преследовали чиновника, не давая завершить некий проект, порученный ему самим императором.

Советник Лю внимательно выслушал его и обратился к своему помощнику Чу, присутствующему при разговоре:

– Любезный Чу, разберите, пожалуйста, просьбу нашего уважаемого гостя.

– Конечно, учитель, – с готовностью отозвался Чу, и без того горя желанием помочь пациенту. Сострадательный Чу явно вдохновлялся, когда ему предоставлялась возможность поучиться целительству…

На следующий день Чу явился на службу к советнику с сильнейшей головной болью, зато, по слухам, у Пхулу дела помаленьку пошли на лад. Он успешно завершил свой проект и предоставил его на рассмотрение императору. В итоге проект был принят, а Пхулу – награждён и повышен в должности.

Вскоре Чу, который так и продолжал маяться головной болью, в одном из многочисленных коридоров императорского дворца случайно повстречался с Пхулу. Однако чиновник Пхулу, увидев несчастного Чу, прошёл мимо, не удостоив того ни малейшим вниманием.

Вечером озадаченный Чу обратился к Лю о причине такого поведения своего бывшего пациента.

– Ничего особенного, – ответил советник Лю, – ведь ты его пожалел… А теперь он тебя и знать не желает.

– Как же так? – недоумевал Чу – пусть я ошибся и нанёс вред самому себе, но ему‑то – помог!

– Что поделать, не все люди рассуждают одинаково…

– Да, глупо носить на себе симптомы чужой болезни, – задумчиво согласился Чу и тут же мысленно извинился за своё невежество.

На следующий день боли у Чу бесследно исчезли, зато Пхулу снова при каждом неловком движении со стоном начинал хвататься за свою бедную голову…

– Вот ведь как вредно забирать у человека его проблему, которую он должен решить сам. Ведь в решении этой проблемы для него кроется величайшая ценность, – заключил Чу.

И с тех пор он ни на кого не сваливал свои дела и обязанности, как бы тяжело ему ни приходилось. И не мешал другим получать свои уроки у жизни.

 

По деревьям Цму и Бхажи.

Как известно, мало что так олицетворяет собою полную противоположность, как деревья Цму и Бхажи.

Дерево Цму как бы создано для того, чтобы по нему лазали. Его крепкие ветви растут так удобно, будто дерево само приглашает: "Заберись на меня, я помогу тебе, спрячься в тени моих листьев, отдохни на моих ветвях…". Видимо, поэтому дерево Цму часто называют "Детской лестницей", его высаживают возле домов, в скверах и на детских площадках для того, чтобы дети в своих играх могли легко и быстро подниматься и спускаться по нему, особо не рискуя упасть или пораниться. Цму всегда было любимой игрушкой детворы. И вряд ли во всей империи найдётся человек, который хоть однажды вдоволь не налазился бы по этому дереву, не отдыхал бы, удобно расположившись на его прочных ветвях среди больших мясистых листьев, дающих влажную тень.

И также трудно отыскать человека, который без величайшей на то нужды согласился бы влезть на дерево Бхажи, ветви которого были усеяны длинными шипами, торчащими в разные стороны и коварно подстерегающими отчаянного древолаза. Именно эти колючки делали Бхажи крайне неудобным и даже опасным для лазания.

Так вот, в связи с этими деревьями рассказывают такую историю.

Как‑то Чу – ученик и помощник советника Лю, прогуливаясь со своим учителем, спросил у него, почему тот так редко предупреждает о последствиях неправильных поступков. Из‑за этого учиться у него иногда бывает довольно больно.

– Я предупреждаю, – ответил Лю, но ты, как правило, не узнаёшь предупреждения. Пока мои слова не связанны с твоим личным опытом, они для тебя – лишь пустой звук. Разве не так?

– Учитель! Если бы вы повторили несколько раз, объяснили бы что к чему, неужели я не понял бы вас и не послушался! – воскликнул Чу.

– Всё равно ничему не научишься, пока с тобой беседует мой опыт, но не твой собственный.

В это время они как раз подошли к небольшой рощице.

– Друг мой Чу, – традиционно обратился советник к своему помощнику, – будь добр, влезь на это дерево, – и советник показал на ближайшее дерево Цму.

– Конечно, учитель! – вдохновенно отозвался Чу, радуясь возможности размяться и показать свою готовность учиться.

Через несколько минут он уже сидел на верхних ветках, обозревая открывшийся перед ним пейзаж.

– Что теперь?– крикнул он советнику с вершины дерева.

– Ничего, слезай вниз, – ответил Лю.

Когда Чу спустился, советник спросил его, сколько крупных ветвей ему пришлось преодолеть.

– Я на них не обратил внимания, ведь поднимался очень быстро, – смущённо ответил ученик и помощник, – но могу их сейчас пересчитать!

Лю отрицательно качнул головой, и они молча пошли дальше.

Когда они подошли к дереву Бхажи, советник снял с себя лишнюю одежду и полез по дереву вверх, ловко уворачиваясь от его опасных шипов. Добравшись до вершины, Лю спустился вниз, отделавшись, к удивлению Чу, лишь с парой незначительных царапин.

– Теперь твоя очередь, – обратился советник к своему ученику.

Делать нечего, озадаченный Чу полез на дерево.

Надо ли рассказывать о его медленном и мучительном подъёме и ещё более трудном спуске… Достаточно сказать, что, слезши с дерева, он предстал перед своим учителем измученным, исколотым и исцарапанным в кровь.

– Ну, и сколько веток ты теперь насчитал? – участливо спросил советник страдальца.

– Не меньше двадцати, учитель, – ответил уставший Чу, – зато я помню, как получил каждую царапину и каждый укол.

– Вот так и учение. Мы хорошо запоминаем лишь то, что оставило хотя бы маленький шрамик в нашей душе, – заметил советник Лю, и они отправились дальше.

Говорят, что после этого случая Чу регулярно приходил к деревьям Бхажи и тренировался лазать по ним. Через пару лет он стал проделывать трюк не хуже своего учителя – советника Лю, превратив это занятие в настоящее искусство.

– Жизнь больше напоминает дерево Бхажи, чем дерево Цму. Но мы мечтаем о Цму… – не раз говаривал Чу своим ученикам, когда пришло его время стать учителем.

 

Своего хозяина.

В те времена Лю много размышлял о сущности Пустоты. Как‑то в гости к нему заглянул советник Мяо. Они пили чай, беседовали о Пустоте и между делом наблюдали, как котёнок советника Лю играется среди хозяйских вещей. Наконец, котёнок добрался до небольшого барабанчика, начал его катать и стучать по нему мягкими лапками.

– Вот, – заметил советник Лю, слушая барабанный гул, – оказывается, пустота, облечённая в форму, может звучать, если эту форму раздражать.

– Да, пустой человек ведёт себя так же, – согласился Мяо.

 

У самой Жизни.

Некий молодой человек по имени Сайи разочаровался в своих идеалах и под давлением бед, свалившихся на него, решил свести счёты с жизнью. После неудачной попытки самоубийства родственники несчастного привели его к советнику, чтобы тот вразумил мученика или хоть чем‑нибудь помог.

– Что же ты хотел, чего добивался? – спросил Лю у пострадавшего.

– Я всего лишь хотел уйти из жизни, но мне не удалось, – печально ответил тот.

– А ты посоветовался об этом с самой Жизнью? – поинтересовался Лю.

– Разве это возможно сделать? – вяло удивился Сайи.

– Конечно, ещё как! Когда посоветуешься, приходи – поговорим.

Через неделю Сайи явился к советнику. Глаза его уже не источали тоску и уныние, они светились радостью жизни. Лицо его излучало свет и здоровую свежесть, так свойственную молодости.

– Я вижу, ты нашёл способ посоветоваться с Жизнью, – улыбнувшись, сказал ему Лю.

– Я пришёл поблагодарить вас, господин советник. Не знаю, правильно ли я разговаривал с нею – ведь она везде… и очень, очень разная. Я прошу вас помочь мне в беседах с нею. Возьмите меня в ученики!

Так у советника Лю появился ещё один ученик.

 

Желание жить дальше.

Советник Лю слыл чрезвычайно уравновешенным человеком. Известно, что любое явление, взятое в категории "чересчур" ведёт к нестабильности духа и болезням, однако далеко немногие могут удержать себя в назначенных им судьбою рамках. Горе, захватившее человека, так же губительно, как и чрезмерная радость. Но это не относилось к Лю, который каким‑то таинственным образом всегда сохранял хладнокровие и трезвость рассудка.

Как‑то советник Мяо поинтересовался, всегда ли его друг Лю был столь разумен и уравновешен.

– О, конечно, нет, – Лю улыбнулся своим воспоминаниям, – но жизнь постепенно ставит всё на свои места, если внимательно прислушиваться к ней.

– Хорошо бы научиться понимать голос жизни, – вздохнул Мяо. Я слушаю её вот уже не один десяток лет, но всё равно остался и слишком сентиментальным, и чувствительным. Вы же знаете, сколько от этого хлопот…

– Когда‑то я понял, что жизнь – это драгоценность, – ответил Лю, – каждый миг моей жизни – это учёба, а все, с кем пересеклись мои пути – мои учителя и ученики одновременно. Когда это понимание стало моей сутью, многое изменилось. Важна чистота намерений, а остальное – придёт.

Они долго сидели молча, вдыхая прохладу вечера, думая каждый о чём‑то своём.

Наконец Мяо кивнул:

– Мы всегда одновременно и учим, и учимся, осознанно или не очень…. Вольно или невольно… Чтобы такое понять, стоит жить дальше…

Говоря это Мяо даже не заметил мимолётного, но очень внимательного взгляда Лю.

 

О терпимости к людям.

Как‑то император спросил советника Лю, как тому удаётся столь терпимо относиться к людям.

– Я стараюсь их понять, ваше величество.

– Но ведь многие стараются понять людей, но при этом более терпимыми не становятся.

– В своём старании они преследуют какие‑то свои цели, – я же стараюсь их не ставить, – ответил советник и добавил:

– Обычно все судят о других людях через их проявления – внешние или внутренние, я же смотрю на них как на продукт воспитания, которое они получили до этого.

– И что же это даёт? – поинтересовался император.

– Я приучил себя видеть человека одновременно вместе со всеми его воспитателями.

Император удивлённо поднял брови.

– Пока человек в узах воспитания, его воспитатели всегда с ним, – пояснил Лю.

– Получается, если мудрец хочет заняться самовоспитанием в духе Природы, о чём вы обычно ратуете, он должен открыться Природе и учиться у неё, а затем самому неуклонно следовать этим путём, отпустив своих прежних учителей и воспитателей… Я вас правильно понял? – уточнил император

– Безусловно, это трудный и благородный путь, ваше величество, – ответил советник Лю склонившись в почтительном полупоклоне.

 

Примёрзшего к ней котёнка.

Как‑то в сырой зимний день советник Лю и его помощник Чу грелись у камина и обсуждали тайны человеческого взгляда.

– Взгляд может быть как трубка, тогда он похож на канал. В другом состоянии он рассеян, тогда мы больше видим периферийным зрением. Направление потока взгляда может быть от человека к объекту и обратно. На смене этого направления основано множество медитаций, – рассказывал Лю своему ученику.

В это время к нему прибежал садовник с сообщением, что какой‑то котёнок, видимо ещё вчера, спасаясь от собак, забрался на дерево возле их дома. Вечером шёл дождь, а ночью ударил мороз. Бедный котёнок примёрз к ветке и теперь отчаянно орал, не в силах оторваться от неё.

Пришлось всем идти спасать животное. Когда котёнок был буквально оторван от спасительной ветки и отправлен на кухню для лечения и откармливания, советник походя заметил:

– Если поток взгляда постоянно направлен только в одну сторону, он похож на этого примёрзшего к дереву котёнка.

И задумавшись, добавил:

– Всё же опасно надолго задерживаться в одном месте, даже если однажды оно тебе помогло: погода может измениться.

В другой раз Чу спросил советника, что такое западение.

– Кот, примёрзший к дереву, – улыбнувшись, ответил Лю.

 

Между умом и сердцем.

Как‑то Сайи, долго и прилежно трудившийся над древним изречением "Никто мне не друг, никто мне не враг, а каждый мне – учитель" явился к советнику Лю.

– Учитель, – сказал он, – я думаю, что мне удалось раскрыть свой ум через эту замечательную формулу, а как же мне открыть своё сердце?

– Если через эти слова ты не сумел открыть сердце, значит, и с умом ещё не справился, – ответил советник и добавил, – безмозглое сердце или бессердечный ум: кто из них хуже?…

 

В дружеской обстановке.

Однажды советник Мяо заглянул к советнику Лю в гости. Тот как раз сидел в садовой беседке, занимаясь дыхательными упражнениями. Лю равномерно дышал, глаза его были закрыты, ум – сосредоточен.

Мяо, как вежливый человек, уважающий дела других, не стал мешать своему другу. Он устроился неподалёку от хозяина дома и решил подождать, пока тот закончит свои упражнения.

Время шло, советник Лю всё так же равномерно дышал, поэтому Мяо, чтобы не тратить время зря, тоже сосредоточился, успокоил свои мысли и начал дышать – равномерно и естественно, наблюдая за потоками дыхания и направляя энергию то на чакры, то пуская её по каналам, то выводя из тела наружу.

Так они и сидели, дыша по мужскому варианту: вдох – набор энергии от Космоса, долгий выдох – набор от Земли.

Давно стемнело, прохладный вечер опустился на город, небо наполнилось звёздами, отражаясь в воде садового озерца…

Наконец советники одновременно закончили свои упражнения, встали и поклонились друг другу.

– Отлично поработали, – безмятежно улыбнулся Лю, – не так ли?

– Что может быть лучше общения с другом, – согласился Мяо.

И оба, довольные проведённым вечером, отправились по домам.

 

Пили чай в саду.

Как‑то советник Лю вместе со своим садовником Миру и помощником Чу приводили в порядок сад. Когда они изрядно утомились и устроились отдохнуть за чашкой чая, Чу, не перестававший размышлять о чём‑то своём, вдруг спросил советника:

– Учитель, с детства нас воспитывали, что критика помогает развитию дела, она как бы помогает понять недостатки. Теперь мы учимся не критиковать, но переучиваться очень трудно: приходится менять отношение и к себе, и к жизни вообще. Можно ли сказать, что критика – это концентрация внимания на недостатках.

– Можно, – согласился Лю, – а критика с эмоциями – это вообще вживание в недостатки.

– Как это? – спросил доселе молчащий Хозяин сада, которого советник тоже пригласил на чаепитие, предусмотрительно поставив на столик не три, а четыре чашки.

– И почему не надо критиковать? – продолжил тот же голос.

Чу хоть и слышал Хозяина сада, но не видел, зато и Лю и Миру невозмутимо смотрели в сторону четвёртой чашки, откуда, как показалось Чу, исходили слова, звучащие в его мозгу.

– Критикуя кого‑то, мы даём свою энергию на его улучшение, – спокойно и буднично, так, будто ничего сверхъестественного не произошло, ответил Лю.

– Что же тут плохого? Мы всё равно помогаем другим стать лучше, разве не так? – спросил быстро оправившийся от удивления Чу.

Тихая пауза повисла над компанией, затем советник Лю начал рассказывать.

– Во‑первых, люди воспринимают критикана как своего личного врага или, по крайней мере, – недоброжелателя. Они таят обиду, иногда мстят и никогда не принимают критику как помощь. Тот, кто способен спокойно слушать критику и направлять усилия на исправление ошибок – тот в двух шагах от просветления.

Во‑вторых, ты сам остаёшься без энергии, сам перестаёшь развиваться или того хуже, занимаешь место того, кого только что раскритиковал.

– Да, это так, – подтвердил умудрённый житейским опытом садовник Миру, – если видишь пьяного, валяющегося в луже, то надо не осуждать его, а поблагодарить судьбу, что ты не оказался на его месте, а стал лишь зрителем. А ведь всё могло быть иначе… В любой день судьба может измениться: мы сами строим свою карму.

И все снова некоторое время молча пили чай, размышляя на тему "А не водятся ли за мной такие поступки".

– В‑третьих, – прервал задумчивую тишину советник Лю, – у каждого человека есть идеализированные представления, вернее, пожелания или, если хотите – соображения, чаяния о людях, и о человеческих отношениях. Надо выбирать, что ты хочешь видеть: отсутствие в жизни своих идеалов, а это, в конце концов, порождает критическое и негативное отношение к миру, или реальных людей, таких, как они есть, но этот путь потребует много терпения и мужества, выдержки и самообразования, уважения и самоуважения.

– Если подумать трезво, – сказал Миру, – то крайне глупо предъявлять к цветку, кусту или дереву одинаковые требования, а следовательно, и критиковать их за непохожесть. То же относится и к людям…

– Не осуждать, не критиковать? – раздался низкий голос Хозяина сада. – Осуждение – это ведь тоже критика, но ещё и с требованием наказать. Теперь я понял, почему после смерти мне пришлось воплотиться в должности Хозяина сада. Я был несправедлив ко многим, очень многим… Теперь вот, учусь у своих растений. И благодарю вас – всех. Для меня большая честь служить вашему дому, уважаемый Лю.

В ответ советник лишь слегка кивнул, сложив руки в намастэ.

Они молча пили свой чай, и только лёгкий ветерок шелестел листвой над их головами, чтобы потом разнести по свету то, о чём только что услышал в этой не совсем обычной компании.

 

В душе Зандры, сына Мяо.

У советника Мяо был сын по имени Зандра. Несмотря на то, что он получил брахманское воспитание и образование, душа его тянулась к жизни военного. В результате Зандра пошёл по стезе кшатрия, но его пытливый ум всё равно был занят решением каких‑нибудь глобальных проблем. Поверхностный взгляд на вещи совсем не устраивал юного воина, поэтому он всегда старался докопаться до истины, что, впрочем, ему иногда неплохо удавалось.

Как‑то он спросил советника Лю, возможно ли овладеть самим собой настолько, чтобы стать истинным хозяином своей жизни.

– Мы все в руках своей судьбы, – меланхолично ответил советник.

– Я могу изменить свою судьбу! – горячо воскликнул Зандра.

– Можешь, – согласился Лю, – вижу, отец посвятил тебя в тонкости этого вопроса.

– Да, – утвердительно кивнул юный воин, – и я хочу всегда принимать решения сам, владеть своими мыслями, чувствами, поступками… Я хочу в полной мере реализовать свободу выбора, коль она дана нам свыше.

– Свобода выбора? Так ведь её практически нет, – всё так же спокойно ответил Лю.

– А что есть? – удивился Зандра.

– Есть программы, заложенные воспитанием и в этом воплощении, и в предыдущих.

– А сознание?

– Сознание – обслуживает подсознание: оправдывает, маскирует, вносит декларацию о намерениях, но лобовая атака сознания всегда захлёбывается под давлением подсознания. Хочешь владеть собой – овладей собственным подсознанием.

– И что же мне теперь делать? – упрямо насупился Зандра, – он совсем не собирался сдаваться на милость подсознания.

– Для начала займись сознанием.

– Зачем? Сами же сказали, что оно слабо и зависимо!

– Слабо, но оно формирует подсознание, шлифуя жизнь через ситуации, как морские волны ворочают и точат гальку пляжа.

– С тех пор шум прибоя начинает звучать в моих ушах, стоит мне того захотеть; я вдыхаю запах моря и знаю – это мой путь, путь по воле богов и моей собственной воле.

Так рассказывал много лет спустя возмужавший и закалённый в боях Зандра, сын Мяо, повествуя об этой истории.

 

И светской жизнью.

Как‑то ученики спросили Лю, не считает ли он, что ему было бы легче заниматься духовной практикой, будь он аскетом, отошедшим от мирской жизни.

– Аскетом я уже был в прошлых воплощениях, и не раз, – улыбнулся Лю. – Ну и что? Теперь всё равно приходится жить как светский человек, чтобы понять жизнь в её целостности.

– Целостности? – удивился кто‑то.

– Каждая особь, подобна мирозданию, которое несёт в себе и мужское, и женское, и срединное (андрогинное – прим. переводчика) начала. В человеке эти начала также есть, у разных людей – в разных пропорциях и с разными качествами. Следовательно, в отношениях между ними это всё тоже существует…

– Советник, извините, так как же с мирской жизнью? – прервал его рассуждения самый нетерпеливый и целеустремлённый слушатель.

– Бесспорно, женщины усложняют жизнь, но с ними истина стан