Глава 24. Несостоявшееся сотрудничество

 

— Прошло уже достаточно времени с тех пор, как я вас предупредил, и вы наверное, подготовились, — такими словами начал следователь свой допрос на следующий день. — Рассказывайте по порядку и не очень быстро, а я буду записывать.

— Что рассказывать?

— Как что? — вскинулся Коваль. — Начинайте с подготовки и исполнения побега в Турцию в 1963 году.

— В первый раз слышу такое. Никогда я не пытался бежать в Турцию!

Коваль вперил в меня свой «проницательный» взгляд, помолчал, а потом сказал спокойным голосом:

— Ну, не хотите про Батуми — ваше дело! Начинайте тогда с этого, с 1967 года. Расскажите, как вы обманули пограничников, как незаметно вышли в море?

— Я уже несколько раз рассказывал об этом, — ответил я. — Посмотрите в протоколы, там все записано. Мне совершенно нечего добавить.

— Вы очень пожалеете, Юрий Александрович, — процедил Коваль уже далеко не таким спокойным голосом как прежде.

— Я не понимаю вас. Что вы от меня хотите? Коваль уже с откровенной злобой несколько мгновений смотрел на меня, затем спросил:

— Вы помните, когда вы познакомились с Ирой Бежанидзе?

— Нет, не помню, — на всякий случай соврал я.

— Тогда я скажу вам! — прищурившись повысил голос Коваль. — Это было 30 сентября 1963 года, то есть 4 года назад.

— Допустим. И что из этого?

— А то, что тогда вашей любовнице не хватало до 18 лет ровно одного месяца! Следовательно, вы завели себе несовершеннолетнюю любовницу и мы можем судить вас… за растление малолетних, если вам удастся отвертеться от обвинения в попытке побега за границу! Видите теперь: так или иначе, но свое вы все равно получите!

После этих слов Коваль вызвал надзирателя и велел увезти меня назад в тюрьму.

 

* * *

 

Два дня меня на допрос не вызывали. Вечером второго дня в мою камеру пришел начальник с грязными и рваными ботинками в руках.

— Снимите свои ботинки и отдайте мне, а оденьте вот эти! — приказал он.

От брошенных на пол тюремных ботинок во все стороны полетели куски сухой земли и грязи. «Какая мелкая душонка у этих чекистов!» — подумал я, отдавая ботинки. Потом явился другой надзиратель и велел мне следовать за собой. Мы прошли по коридору, поднялись, а потом опустились по каким-то лестницам и, наконец, вошли в камеру, где за столом сидел следователь Коваль. Надзиратель вышел и мы с Ковалем остались одни.

— Юрий Александрович, — вежливо, как будто ничего не произошло, заговорил следователь, — мы решили направить вас на Всесоюзную психиатрическую экспертизу в Москву. Сейчас у нас на руках два заключения: одно с «пятиминутки», другое — с республиканской экспертизы. Они противоположны. На «пятиминутке» вас признали психически больным, но не смогли поставить диагноз болезни (Об этом я слышал в первый раз и он не показал мне никакого заключения с «пятиминутки»). На республиканской экспертизе вас признали здоровым. Поэтому мы вас посылаем на третью экспертизу. Как решит институт имени Сербского в Москве, так и будет. Вот направление на экспертизу, подпишите его!

— Вы уже отправили письмо в Ленинград насчет моих зимних вещей?

— Письмо уже ушло.

— Тогда отдайте мне шерстяные кальсоны, которые отобрали у меня при аресте — я буду хоть их носить пока придут мои вещи, и переведите остатки моих денег туда, куда меня везут.

— Хорошо, подписывайте!

— А если я не подпишу?

Я отлично помнил угрозу подполковника Лысова «сгноить меня в сумасшедшем доме».

— Мы имеем право направить вас на экспертизу и без вашего согласия.

Я подумал, что на этот раз он говорил правду и подписал. Вечером мне передали кальсоны и еще раз взяли отпечатки пальцев. Деньги переслать Коваль забыл.

 

Глава 25. В Москву

 

Был конец декабря 1967 года. Поток заключенных, перевозимых по этапу из одной тюрьмы в другую, не иссякал. Однако, мне на этот раз ехать было немного свободнее, чем летом. Теперь мое этапное дело было с угла на угол перечеркнуто красной чертой, а вверху на моем деле была сделана крупная надпись «СКЛОНЕН К ПОБЕГУ». Это все означало, что я — особенный заключенный, за которым необходим особо строгий надзор. Поэтому конвоиры, увидев надпись и красную черту, сажали меня в отдельную маленькую камеру внутри автомобиля и даже запирали на замок. В тюремном вагоне поезда для меня выделяли отдельное купе. Особенно эти пометки досаждали мне во время обысков, которые производились в начале и в конце каждого этапа: меня обыскивали с особой тщательностью. Это было так впечатляюще, что я сразу и без колебаний решил переименовать свою будущую книгу и назвать ее не «Сергей Хлебов», как собирался раньше, а «Склонен к побегу».

В Москву меня везли быстро. На Днепропетровской пересылке я пробыл всего несколько часов, зато увидел там кое-что незабываемое. Стоя в коридоре тюрьмы в длинной очереди заключенных, регистрирующихся у тюремного офицера на этап Днепропетровск-Харьков, я взглянул в окно, выходящее в тюремный двор. Взглянул и не мог отвести глаз от того, что увидел. По двору медленно, толчками, ходили какие-то существа, лишь отдаленно похожие на людей. Они ходили так медленно, как ходят киноперсонажи при замедленной съемке. Вид их был необычный: все ходили без брюк, в одних кальсонах и нижних рубашках навыпуск, поверх которых у одних были накинуты ватники, а у других — рваные халаты. Сочетание ватников с белыми кальсонами так поразило меня, что я стал спрашивать зеков, что это значит?

— Это дураки из дурдома, — пояснили мне бывалые зеки.

Я снова посмотрел в окно. Это была правда. Несомненно, по двору гуляли психически больные люди. Они не разговаривали друг с другом, но нелепо жестикулировали или вдруг останавливались и надолго замирали в одном положении. Лица их были серо-землистого цвета, а под глазами висели мешки. Вид их говорил о полной безысходности…

У меня было впечатление, что я заглянул в царство Аида. Долгое время потом вспоминалась мне эта картина, пока я сам не стал одним из них.