Глава четвертая. В гостях у Двенадцати Бенов.

 

Столетия колониального господства наложили неизгладимый отпечаток на жизнь и облик ирландских городов и сел, притушив искрометный национальный колорит. Слишком долго Ирландия была втиснута в прокрустово ложе английской системы, беспощадно подминавшей под себя все ирландское. Однако "Мятежный остров" не зря носит свое гордое имя: он не стал английским придатком, а ирландцы не растворились среди британских подданных. Они сохранили свое, неповторимое ирландское, и, прежде всего, свой образ жизни, самобытность характера и культуры. И хотя по всей территории страны ее жители говорят по-английски, но с таким отличительным ирландским акцентом, что с англичанами их никак не спутаешь. Многие дублинцы, не страдающие избытком скромности, что свойственно многим ирландцам, уверяют, что их английский стоит на порядок выше языка, который звучит в Лондоне.

На западном побережье Ирландии я встречал фермеров и рыбаков, которые не говорили по-английски из принципиальных соображений либо потому, что не знали с детства иного языка, кроме гэльского. В центре Голуэя, главного портового города на западе, восседает на постаменте из груды нетесаных камней знаменитый гэльский рассказчик Патрик О'Коннор, чьи новеллы вошли в сокровищницу ирландской литературы. Начинал он конторским служащим, а потом купил осла и повозку и стал колесить по стране, подрабатывая перевозкой грузов.

Говорят, О'Коннор бывал за границей, посетил Россию и обсуждал проблемы литературы с Львом Толстым. Сознаюсь, мне не до конца ясно, как они могли понять друг друга, если вспомнить, что ирландец не знал французского, а среди русской интеллигенции того времени английский язык не снискал нынешней популярности, когда восприятие русской речи затруднено примесью донельзя исковерканных слов, почерпнутых из Интернета и голливудских фильмов с плохим переводом.

Запад Ирландии отличается от востока, как чистое, ничем не замутненное виски от виски со льдом, щедро политого содовой водой. Жители Голуэя, менее подверженные чужеродным веяниям, чем их соотечественники в Дублине, настроенные более либерально, никогда не забывают о своих национальных корнях. По их словам, О'Коннор в камне отражает не только желание увековечить образ талантливого писателя, но и вместе с ним – память о его далеких предшественниках, бардах и сказителях Ирландии, снискавших любовь и признание народа задолго до английского нашествия. Именно они сохранили для потомков гэльский язык и народные традиции, которые помогли ирландцам остаться самими собой во времена колониального гнета, когда быть ирландцем считалось тяжким преступлением.

Сейчас просто не верится, что не далее как в 1541 году, когда в ирландском парламенте зачитывали манифест о провозглашении английского монарха "королем Ирландии", документ пришлось перевести на гэльский, потому что он был непонятен членам парламента. Английского языка тогда никто не знал и не хотел знать. В этом не было нужды. Перелом наступил после "великого голода" 1845-1848 годов, когда население Ирландии сократилось почти вдвое: восемь с лишним миллионов человек в 1841 году и несколько больше четырех миллионов в 1901 году. Тогда, чтобы остаться в живых, нужно было объясняться с иностранными господами на их наречии и по их правилам. Либо эмигрировать.

Правительство независимой Ирландии с первых лет ее существования всячески поощряло изучение родного языка. В конституции 1937 года гэльский назвали первым государственным языком и ввели его обязательное изучение в школах и университетах. Школьникам ставили повышенные отметки, если их экзаменационные работы по истории и географии были написаны по-гэльски. При заполнении вакансий в государственных учреждениях, при найме на государственную службу врачей и адвокатов предпочтение отдавали владеющим родным языком. Примерно то же, но гораздо более жесткими методами, происходило в бывших советских республиках после провозглашения ими своего суверенитета.

Тем не менее, по сей день на городских улицах и в Дойле, ирландском парламенте, слышна только английская речь. Население Гэлтахт – районов, где говорят по-гэльски в школе и дома, – сократилось с 245 тысяч в 1926 году до 73 тысяч человек спустя сорок лет в связи с массовой эмиграцией, вызванной нехваткой земли и отсутствием работы. Печатных изданий на гэльском языке чрезвычайно мало, и тираж их невелик. В национальных газетах иногда мелькают заметки и даже статьи на гэльском, но, как правило, не информация, а комментарии, которые мало кого интересуют.

Зато в обзорных политических материалах ирландский премьер-министр, его заместитель, многие государственные учреждения и корпорации неизменно носят свои ирландские названия, что на первых порах вызывало у меня затруднения, а потом привык и сам щеголял в разговоре с ирландцами непонятными англичанину титулами вроде "тишок" (глава кабинета министров) и "танаисте" (его заместитель). "Борд на мона, Борд фолча" и иже с ними слетали с языка автоматически, без запинки. Только с октября 1999 года начал выходить в эфир по двенадцать часов в сутки телевизионный канал на гэльском языке.

Многие ирландцы горячо возражали против изучения гэльского языка в учебных заведениях в принудительном порядке. "Это бесполезно, – твердили они, – потому что из-под палки ничего хорошего не получается. Да и какой прок от гэльского, если работу все равно придется искать за границей?" В 1974 году правительство пошло на попятный, и давление на учащихся сняли, несмотря на протесты части ирландской общественности. Юноши и девушки, с которыми мне довелось обсуждать эту тему в разных районах страны, признавали, что знание гэльского языка непрактично, и на одном дыхании заявляли, что негоже забывать родной язык вовсе.

"Когда встречаешься с жителями запада страны, свободно говорящими по-гэльски, становится как-то не по себе, – рассуждает молодое поколение Ирландии. – Все же мы ирландцы, а не англичане. У нас есть и должен быть свой язык". В Голуэе, куда меня пригласила Ассоциация бывших выпускников местного университета рассказать о жизни в Советском Союзе, наибольший интерес вызвали проблемы, касающиеся изучения родных языков в Грузии, Украине и других республиках СССР.

По сей день поэтический гэльский язык широко распространен в западных районах Ирландии, в царстве безмятежных холмов и бесстыдно обнаженных скал Голуэя, Роскоммона, Мейо, Летрима и Слайго, объединенных в историческую провинцию Коннотт. Здесь пришельцев охватывает острое ощущение изолированности и отсутствия связи с хлопотным миром, живущим по звонку будильника. Клочки безжизненных полей у подножья гор, лишенных деревьев, усеяны неподъемными валунами. Полям угрожают болота, их раздирают злые ветры. Почвы мало плодородны, а труд земледельца тяжел и неблагодарен. Призрак бедности не за углом, он устало шаркает стоптанными башмаками по фермам, часть которых брошена вконец измотанными обитателями на произвол судьбы. Запад исстари поставлял десятки и сотни тысяч эмигрантов, уезжавших в дальние страны за куском хлеба.

Но Коннемара (так называют прибрежные районы запада) – это и один из самых запоминающихся уголков Изумрудного острова, напоенный миром и покоем, задушевным одиночеством. Насколько хватает глаз, простирается безликая равнина, усыпанная дремлющими мохнатыми валунами и грустными сиротливыми деревьями, изрезанная веселыми ручейками и молчаливыми озерами, вплотную подступающими к берегам Атлантики. Здесь хорошо мечтать и вслушиваться в неспешное течение собственных мыслей, писать стихи или романы, объясняться в любви, предлагать девушке руку и сердце по всем правилам: преклонив колено и держа в руке букет цветов не магазинного происхождения. Может быть, такая обстановка способствует и успеху деловых переговоров, но у меня атрофирована предпринимательская жилка, и не мне судить.

С востока Коннемару стерегут конические горные вершины Двенадцати Бенов – Беннбаун, Бентоверт, Бенкорр, Бенбрин и иже с ними, каждый со своей физиономией, хотя и сразу бросается в глаза фамильное сходство. Рядом с ними тянется вереница озер, усеянных островками, которые, кажется, парят над зыбкой водной гладью. Окна крестьянских домов смотрят в сторону, противоположную имению землевладельца, потому что в былые времена взимался налог по числу окон в доме. Большинство хозяек, живущих в тени семейства Бенов, все еще пекут хлеб в железных кастрюлях на трех коротких ножках, подвешенных на цепи к блоку над печью, а на крышку кладут пылающие брикеты торфа. На словах выглядит сложно, а на деле, наблюдая за процессом, – очень просто.

За Голуэем в беспокойных водах Атлантики спрятались подальше от загребущих рук Англии Аранские острова: Инишмор, Инишир и Инишман. Их удаленность и полное отсутствие видимых богатств гарантировали неприкосновенность от иностранных посягательств. Сегодня это единственное место в Ирландии, где сохранились почти нетронутыми уклад жизни и традиции, которые существовали до прихода английских завоевателей, насаждавших свои порядки. Голые неприютные скалы формируют ландшафт, и островитяне фактически вручную создали там почву из песка и морских водорослей, выращивают овощи

Рыбаки Аранских островов неохотно говорят по-английски. Гэльский – их живой повседневный язык, в их песнях и легендах звучат старинные ирландские мотивы. Живут они по старинке: сами шьют себе одежду и в случае необходимости вполне могут обойтись без продовольствия, поступающего с Большой земли. Мужчины носят "бовин" – пальто домашней выделки и редкой прочности, "крисс" – шерстяной пояс с бахромой, а на ногах "пампути", нечто вроде мокасин из грубой кожи мехом внутрь. В море выходят в самодельных "карра" – лодках из дранки, обтянутых просмоленным брезентом,

В каждой семье принят свой метод вязания свитеров из белой некрашеной шерсти, чтобы рыбака могли легко опознать, если случится погибнуть в море. Одни вяжут "пчелиным ульем", другие предпочитают узор "древо жизни", символизирующий надежду на обилие мальчиков в семье, а третьи – рисунок наподобие рыбацкой сети. Самые причудливые изделия, в вязке которых переплетаются узоры, присущие двум семьям, готовят невесты своим женихам. Аранские свитеры пользуются повышенным спросом в магазинах Дублина и продаются по ценам, которые осилит не каждый.

Летом острова служат прибежищем для энтузиастов и специалистов, преподающих гэльский язык в школах и университетах, но из-за трудностей в сообщении с Голуэем приезжих бывает немного. Основное занятие местного населения – рыболовство. Во время продолжительных и частых штормов мужчины отсиживаются в пивных, полностью передоверив женщинам заботы о доме и семье. Живут коммуной, распределяя улов по очень сложной системе, в которой мне так и не удалось разобраться даже с помощью жестов, рисунков и переводчика, роль которого играл главный редактор газеты "Айриш пресс" Тимоти Патрик Куган, больше известный как Тим Пэт Куган. Крупный мужчина с шапкой непокорных темных волос, личность очень колоритная, автор книг по истории Ирландии, широко образованный человек и убежденный антисоветчик, он обладал огромной силой убеждения и затащил меня в несусветную даль.

В прокуренной пивной, куда нас пригласили гостеприимные друзья Кугана, меня приняли радушно и без лишней суеты. Никто не выразил восторга, тревоги или разочарования, не проявил назойливого любопытства. Как будто приезд советского журналиста – событие вполне обыденное. Только старик в брезентовом плащ-накидке, чем-то напоминавшем плащ-палатки времен Великой Отечественной войны, вежливо поинтересовался: "Ну, и как там у вас дела в Москве?", проявив знания географии, которыми не могут похвастаться многие американцы. Не дождавшись ответа, спросил, что будет пить гость издалека, а затем пошел содержательный мужской разговор о зловредной погоде и видах на рыбалку.

Признаться, я был удивлен и несколько обескуражен. По опыту встреч в Дублине я привык к тому, что новые знакомые набрасываются на советского человека с расспросами, требуя таких подробностей о жизни в СССР, что впору всегда иметь под рукой справочники. Самые рьяные спорщики вступали в борьбу за право евреев эмигрировать из СССР как им вздумается, старались меня уесть и загнать в угол. Да и сам фат, что перед ними "живой русский", многих вроде бы и тревожил: кто знает, какое коленце выкинет человек, приехавший из страны безбожников? Мое украинское происхождение вызывало недоумение: "А я-то думал, что в России живут только русские", и мой рядовой, ничем не примечательный внешний вид никак не соответствовал образу, который ирландцы обычно выносят из школы и церкви. Не вписывался я в стандарты, установленные газетами и телевидением Британских островов.

Рыбаки с Аранских островов – народ простой, спокойный и обстоятельный, не склонный к скороспелым суждениям и необдуманным поступкам. На своих утлых суденышках им довольно часто случается смотреть в лицо смерти, и они обладают завидной выдержкой и мужеством. Со временем они тоже стали задавать вопросы, но предварительно дали гостю возможность осмотреться, освоиться на новом месте и оценить ирландское пиво, да и сами меня досконально оглядели. Интересовались, как у нас налажена рыболовная промышленность, и много позже я порадовался, что отвечать довелось в советскую пору, а не эпоху разнузданного капитализма в России. Посетовали, что русские не закупают в Ирландии рыбу, но тут же признали, что организовать это не просто. Сенсацию произвело сообщение, что в СССР нет безработицы. Долго не верили, недоуменно качали головами: "Поди ж ты, вот устроились!"

Рассказали, что Аранские острова покидают самые молодые и здоровые – кто уезжает в ирландские города, а кто и подальше, в Англию, США и Австралию. "Если есть что продать и оплатить дорогу, поминай, как звали, – горевал пожилой рыбак с разбитыми тяжелой работой руками. – А у нас, глядите, какая благодать! Все есть, но куда все это девать? Вот если бы завести фабрику по переработке рыбы!" Сидевшие за столом дружно вздохнули. Видимо, эта мысль терзала не одно сердце, прикипевшее к диким берегам. Расстались друзьями, клятвенно заверяя, что будем почаще ездить в гости друг к другу. "Наши предки, говорят, в Америку хаживали, – сказали мне на прощанье. – Так что нам добраться до вашего Ленинграда, все равно, что до Голуэя, Может, вы нам какое содействие окажете, а то и наша помощь сгодится".

* * *

На обратном пути, подъезжая к Лимерику, мы обогнали два живописных фургона. Мой спутник (в поездку отправились на моей машине) неожиданно резко развернулся всем корпусом и приказал: "Тормози!" Я повиновался. Он распахнул дверцу, велел мне следовать за ним и с криком "Королева Марго!" поспешил навстречу фургонам. С невысоких козел к нам спустилась стройная смуглая женщина и попала в медвежьи объятия Кугана. Поправив сбившуюся прическу, окинула меня взглядом серых глаз и коротко представилась: "Маргарита О'Салливан". Договорились, что она поедет с нами до ближайшего придорожного паба, и там мы поговорим, пока подъедут тихоходные фургоны.

– Надеюсь, вы понимаете, что я не из королевского рода, – сразу уточнила отношения Маргарита. – Просто мне довелось несколько раз выступать в печати и по телевидению, рассказывать о проблемах моего народа, требовать у правительства их решения. Вот газетчики и окрестили меня королевой. Говорят, читателям нравятся всякие пышные титулы.

– Вы здесь человек новый, – мягко улыбнулась она, чтобы сгладить резкость своего замечания, – и вряд ли что-нибудь знаете о "бродячих людях". Так чтоб вы знали – мы прямые потомки коренных жителей Ирландии, изгнанных английскими войсками из плодородных районов. Это все Кромвель постарался. Многим ирландцам удалось зацепиться за свои участки буквально зубами, но они превратились в батраков и арендаторов английских лендлордов на своей бывшей земле. А наши предки предпочли волю, сумели приспособиться к новым условиям кочевой жизни, и уже более трех столетий мы находимся в пути. Едем, чтобы жить, и живем, чтобы ехать.

После небольшой паузы продолжила:

– Мы не цыгане с их традициями, языком, культурой и своей историей, а те же ирландцы, но без определенных занятий и привязки к одному месту обитания и работы. В былые времена "бродячие люди" в основном занимались куплей-продажей лошадей и ослов. При этом, конечно, не обходилось без конокрадства, что, сами понимаете, не способствовало поддержанию хороших отношений с фермерами. Еще нанимались поденщиками к богатым хозяевам, лудили и паяли посуду, точили ножи-ножницы и снискали кличку жестянщиков. В книгах пишут, что в XIX веке в Ирландии было триста тысяч "бродячих людей". А на самом деле кто их считал? Кого это по-настоящему интересовало?

Вначале Маргарита говорила спокойно, пожалуй, даже подчеркнуто бесстрастно, но сейчас заметно разволновалась.

– Журналисту наша жизнь может показаться весьма романтичной: добрые кони, запряженные в расписные фургоны, непоседливая жизнь, приносящая каждый день новые впечатления, по вечерам веселье у костров. В общем, гуляй на воле, пока есть силы да охота. Только в действительности все гораздо серьезнее и хуже. – Маргарита помолчала, нахмурив густые брови, горько усмехнулась собственным мыслям и сказала: Сейчас модно писать об условиях жизни, приводить всякие статистические выкладки. Так послушайте нашу статистику. Из каждых шести тысяч новорожденных у нас четыреста умирают, не дожив до одного месяца. Почему? Фургон – не дом, и кочевать ой как не сладко, особенно зимой. За первый год жизни погибают пятнадцать детей из ста: недоедание, холод, воспаление легких. Среди взрослых только один из двух достигает тридцати лет от роду, а 50-60-тилетние составляют едва ли два процента от общего числа "бродячих людей".

– Да и хлеб насущный с каждым годом добывать становится все труднее, – призналась Маргарита. – На полях тракторы вытесняют лошадей, а магазины завалены дешевой посудой, не требующей пайки и лужения. Разве только на западе страны люди еще не отказались от старых обычаев, и поэтому мы стараемся держаться поближе к этим районам. Перебиваемся тем, что собираем и продаем железный лом и старые вещи. Нищенствуем, просим милостыню. Да, чуть не забыла! Раньше среди нас было много профессиональных трубочистов, но в их услугах все меньше нуждающихся.

– Конечно, правительство кое-что предпринимает. В районе Голуэя и других местах строят для нас дома, помогают обрести домашний очаг. Но где взять деньги? Как поломать традиции, сложившиеся веками? Как убедить мой народ расстаться с дорогой, а городских жителей и фермеров – жить с нами по соседству без конфликтов? Сейчас, я думаю, в Ирландии кочует около восьми тысяч семей. Если будете писать о колониальном прошлом нашей страны, если люди за границей захотят понять, как много сложнейших проблем у нашей республики, не забудьте помянуть "бродячих людей", – попросила Маргарита, прощаясь. И тут же лукаво добавила: А если надумаете покупать лошадь, позовите меня.

Куган сменил меня за рулем, и мы продолжили свой путь.

– Вот какие встречаются у нас женщины, – с гордостью заявил мой спутник. – Ей бы министром быть или на худой конец сенатором. Только ведь у нас домострой! С ранних лет девочкам внушают, что их удел – быть женой и матерью, а любая работа или служба – чисто промежуточный этап накануне свадьбы и деторождения. Они получают не такое образование, как мальчики, и в старших классах главный упор делается на рукоделие, печатание на машинке, домоводство и так далее. В итоге многие девушки не могут поступить в университет, потому что в их аттестатах зрелости отсутствуют необходимые для этого дисциплины, такие, как физика и математика.

– Видимо, находясь под впечатлением разговора с "королевой Марго", Куган тоже начал сыпать цифрами. – Женщины составляют у нас более трети рабочей силы, но при нынешнем законодательстве их заработная плата равна примерно двум третям заработка мужчин, а фактически – меньше половины. На государственной службе, хотя и нет такого закона, многие должности оплачиваются ниже, если их занимают женщины. Им уготована наименее квалифицированная и мало оплачиваемая работа в экономике и на государственной службе. Среди руководящего состава в промышленности всего шесть процентов женщин, среди врачей, адвокатов и других высоко доходных профессий – и того меньше, один процент. Зато вся домашняя прислуга и технический персонал – женщины. Они – стенографистки, телефонистки, секретарши, продавщицы, официантки и поварихи, а старшие повара – мужики. Больше половины клерков, занимающих низшие ступени в учреждениях из разряда "принеси, подай и пошел вон" – женщины.

– Ну, что вам еще сказать? – задумался на секунду мой коллега. – Подавляющее большинство работающих женщин не замужем, но не по собственному желанию, а в силу сложившегося у нас положения, при котором на государственной службе и в промышленности женщин, как правило, увольняют по выходе замуж. Да и как может замужняя дама или вдова с детьми устроиться на работу, если нет доступных по стоимости детских садов и яслей! Хотя в конституции подчеркиваются обязанности обоих родителей в воспитании детей, права принадлежат только мужу. Он решает вопросы образования и местожительства детей, дает согласие на хирургическую операцию, может забрать с собой детей за границу, бросить семью, а при желании – восстановить свои права. Жене запрещается покушаться на семейные сбережения, даже если они появились благодаря ее собственным усилиям. Она может претендовать лишь на те средства, которые выделит ей супруг на содержание дома, и только согласие мужчины требуется при покупке вещей в рассрочку и получении ссуды в банке. Лишь в 1957 году приняли закон, несколько изменивший положение незамужних женщин, – им предоставили право владеть собственностью и самим возбуждать дело в суде.

– Нашу конституцию писали, естественно, добропорядочные, ревностные католики, усмехнулся Куган. – Они, понятно, свято следовали канонам церкви, которая запрещает развод. А при высокой безработице десятки тысяч ирландцев выезжают в поисках заработка за границу. Там многие обзаводятся новыми семьями, но брошенные ими жены не могут вступить в новый брак. Таких семей, по далеко не полным данным, насчитывается более десяти тысяч. По существующему ныне закону, запрещен также контроль над рождаемостью, а многодетным семьям не хватает средств к существованию.

Здесь я должен прервать горячий монолог моего спутника тридцатилетней давности и заметить, что с тех пор эти запреты сняты. Сыграло свою роль вступление в Европейское сообщество, где католическая церковь не пользуется таким влиянием, как в Ирландии, и стремление соответствовать общепринятым нормам и стандартам. Немалое значение имела и позиция протестантского большинства Северной Ирландии, тыкавшего пальцами в сторону республики, приговаривая: "Посмотрите, как далеко они зашли, если запрещают в свободной продаже противозачаточные средства. То же самое грозит и нам в случае, не дай бог, слияния двух частей Ирландии". Скрипя сердце, в Дублине пошли на уступки протестантам ради заветной цели воссоединения страны. Да и в самой республике развернулось массовое движение за права лучшей, хотя и, говорят, слабой половины нации.

– Как вы справедливо догадываетесь, – повернулся в мою сторону Куган, но руля, к счастью, не бросил, – женщины не только прекрасная, но и очень активная часть нашего населения. Впервые они вышли на демонстрацию со своими требованиями в Дублине в 1971 году. Впрочем, уверен, вы об этом писали в своих репортажах, чтобы заклеймить жуткие условия жизни женщин при капитализме. – К социализму в русском варианте главный редактор "Айриш пресс" относился резко отрицательно.

– Впереди колонны, если помните, – продолжал он, – несли большой плакат "Движение за освобождение женщин", а в рядах демонстрантов к детским коляскам были прикреплены лозунги с требованиями равной оплаты труда, равных возможностей в получении работы и образования, отмены архаичных законов. Позднее выпустили хорошо документированную брошюру о дискриминации женщин в системе образования и социального обеспечения, при найме на работу и оплате труда, продвижении по службе и в других областях. В общем, ничего не забыли и не простили. В крупных городах организовали митинги, демонстрации и семинары, засыпали петициями правительство и членов парламента, заручились поддержкой профсоюзов. Такому размаху и энергии могла бы позавидовать католическая церковь.

Помнится, реакция в стране на пробуждение женщин к политической активности была самой разноречивой. Кто осуждающе качал головой, бормоча, что "бабы забыли свое место", и строчил негодующие письма в газеты. Другие воспринимали это как неудачную шутку: "В Америке подобные любительницы женской свободы устраивают публичное сожжение бюстгальтеров, а на службе, если потрепать секретаршу, скажем, по плечу, на следующий день она потянет тебя в суд по обвинению в сексуальных домогательствах и потребует денежной компенсации. Вот и нашим девочкам дома не сидится". Третьи предлагали начать нечто вроде мужского освобождения в пику женскому. В общем, сплошной мужской шовинизм, по определению феминисток.

Тим Пэт Куган подвел итог своим рассуждениям фразой, прозвучавшей невинно, но таившей, как выяснилось впоследствии, серьезную угрозу. "Среди основательниц "Движения за освобождение женщин" есть сотрудница моей газеты Мэри Кенни, очень энергичная дама. Боюсь, она до вас скоро доберется".

Это имя мне уже было известно. Вскоре после моего выступления в самой популярной программе ирландского телевидения "Позднее, позднее представление" или "шоу", как сейчас принято говорить в Москве, в "Ивнинг пресс" появилась публикация на целую полосу, украшенная или обезображенная, это на чей вкус, моей фотографией. Сообщалось, что газета провела опрос среди своих читателей на тему "Кого вы взяли бы с собой, отправляясь на необитаемый остров, чтобы не заметить течения времени?"

Корреспондент ТАСС оказался в одной компании с двумя членами парламента, инспектором полиции и католическим священником. Я до сих пор не решил, можно ли это считать комплиментом. Автор статьи, Мэри Кенни, комментируя результаты опроса, писала: "По слухам, Юрий Устименко – агент КГБ. Ну, и что с того? Я сама пошла бы служить в КГБ, если бы точно знала, что там хорошо платят".

Надо полагать, этот вопрос не на шутку взволновал журналистку. Однако на борьбу за эмансипацию женщин уходило столько сил и времени, что она вышла со мной на связь лишь через полгода после выхода той статьи, наделавшей немало шума и вызвавшей легкое недовольство в официальных кругах, где не могли простить автору легкомысленного отношения к такой серьезной организации, как КГБ. Пришлось пригласить дотошную коллегу в гости.

Мэри Кенни оказалась молодой женщиной средней привлекательности, одетой, мягко говоря, экстравагантно: длинный бурый жакет в пятнах, предельно короткая ярко-зеленая юбка и туфли, служившие, видимо, семейной реликвией. С порога она одним махом осушила стакан с порцией водки, которой бы хватило англичанке ее возраста и профессии на весь вечер, и принялась ковыряться в объемистой сумочке, неразборчиво бурча под нос. Ни слова не говоря, вывалила содержимое сумочки на стол, покопалась в куче бесполезных на вид предметов и, наконец, извлекла курительную трубку из кукурузы, из тех, которые пользовались бешеным успехом у черных рабов на плантациях Юга Соединенных Штатов в незапамятные времена. Окутавшись облаком ароматного дыма, гостья взяла мою жену в оборот, стараясь выведать в мельчайших деталях тайны нашей супружеской жизни.

Мою супругу не просто взять в оборот, и подписки о неразглашении секретов супружеской жизни она не давала, но впускать в нашу кровать постороннего человека желания не было. На каком-то этапе Мэри Кенни это поняла, примолкла, влила в глотку еще три стакана водки и откланялась, не скрывая разочарования. В ходе беседы за столом вопрос о том, сколько платят в КГБ, не возникал. Видимо, журналистка сменила ориентацию и через пару месяцев после нашей встречи переехала в Лондон, устроившись на работу в бульварной газетенке. Мои взгляды на эмансипацию женщин изменились в худшую сторону.

* * *

По возвращении из поездки на Аранские острова при въезде в Дублин встретился похожий на цыганский лагерь, раскинувшийся на пустыре. Среди повозок и фургонов шмыгали сопливые детишки, на веревках сохло жалкое белье. Дальше, на мосту О'Коннолла и у подъездов дорогих гостиниц в самом центре города, сидели на мокром асфальте босые женщины с грудными детьми на руках.

Мне подумалось, что многие иностранцы, случившиеся проездом в Ирландии, первым делом замечают неухоженных женщин, тянущих руки к безучастным прохожим в немой мольбе о помощи Христа ради. Их непроизвольно сравнивают с приглаженными нищими Англии и стран континентальной Европы, больше похожими на коммивояжеров-неудачников, чем лиц без определенного местожительства. Они чаще всего снабжены лицензиями на свой бизнес, музыкальными инструментами или лотками для мелкой торговли, а также дощечками с надписями "Я слепой", "Я глухонемой" и так далее по группам инвалидности. В Ирландии все проще. Нищенство не прикрывает стыдливо своих рубищ скрипками и аккордеонами, да и не в характере ирландцев прятать свои чувства или положение в обществе. Но в Ирландии есть не только нищие и не только нищета.

Красота Изумрудного острова не выставлена напоказ, как в равнодушно холодном музее. Она чурается вычурных архитектурных ансамблей, изрядно потертых памятников старины и величественных развалин, которые навевают грустные мысли о бренности всего человеческого и пробуждают неодолимое желание сфотографироваться на их фоне. Снимки называются "Я и вечность". Живая и вечно молодая красота Ирландии скрыта в пахучей теплой зелени лугов и приозерных долин, в звонкой тишине густых лесов, в сиреневых переливах вереска на горных склонах, в изменчивой линии морского побережья и причудливых нагромождениях отвесных скал. Она – в крепком дружеском пожатии шершавой ладони рыбака из Корка и хитроватом прищуре глаз фермера из Типперери. Нет, это не природный заповедник, а свидетельство того, что человек способен жить в гармонии с природой, и их отношения могут быть основаны на взаимной любви и уважении друг к другу без ущерба для обеих сторон.

Главное в Ирландии – это ее народ, сумевший противостоять военной и экономической мощи крупнейшей колониальной державы, разбросавшей некогда свои владения по всему земному шару. Народ, сохранивший после восьмисот лет иностранного владычества свое национальное достоинство и гордое право называться ирландцами. Среди них холодные блондины, потомки норманнских завоевателей, со временем ставшие, как говорят в Дублине, "больше ирландцами, чем сами ирландцы". Встречаются и жгучие брюнеты с голубыми глазами, память испанской армады, корабли которой расшвырял и потопил небывалый шторм у ирландских берегов, избавив Англию от серьезной угрозы утратить титул "владычицы морей" (а среди женских имен на западе Изумрудного острова немало Кармен). Но чаще всего попадаются люди с рыжеватыми, будто опаленными солнцем, густыми непокорными волосами и открытой, как море ветру, душой.

Часто можно услышать, что самый выдающийся ирландский экспорт – это люди, и так же часто замечают, что дети эмигрантов из Ирландии, в третьем и пятом поколении живущих на другом краю света, все еще называются ирландцами. Отец Джона Кеннеди, одного из самых популярных президентов США, как-то не сдержался и выпалил: "Я родился в Америке, как и мой отец, но моих детей по-прежнему называют ирландцами. Так что же нам предпринять, чтобы стать американцами?" Возможно, после многовекового сопротивления английской ассимиляции у себя на родине ирландцы и вдали от нее сохраняют ту же привычку, впитанную с молоком матери, и отказываются слиться с аборигенами.

Праздник единения всех ирландцев, проживающих в разных концах планеты, – 17 марта, День святого Патрика, который впервые был отмечен парадом в Нью-Йорке в 1762 году. Улицы городов и сел Изумрудного острова в этот день забиты толпами людей, в наряде которых обязательно присутствует зеленый цвет, будь то платье, пиджак, брюки, галстук, шарф или смешные очки с зелеными стеклами. В женской прическе, петлицах мужских пиджаков и женских жакетов или просто в руках – всенепременные букетики трилистника. За несколько дней до официальных торжеств и народных гуляний во все страны, где обосновались выходцы из Ирландии, отправляют специальными бандеролями пачки этой разновидности клевера, растущего на острове повсеместно. Отдельные фирмы тем и живут.

В день 17 марта центральные улицы Дублина преображаются, уличное движение прекращается, уступая место красочному карнавальному шествию, носящему имя "парад святого Патрика". Разукрашенный гирляндами цветов и широкими полосами разноцветных тканей, утрачивает угрюмую казенную неприглядность центральный почтамт, возле которого организуются все митинги и демонстрации по традиции, исходящей от восстания 1916 года в Дублине. Когда мне случалось проезжать по О'Коннолл-стрит со своими новыми знакомыми, они обязательно указывали на здание почтамта, с гордостью восклицая: "Вот откуда пошла наша революция!" После этих слов особо радикально настроенные мужчины многозначительно вздыхали, давая понять, что революция-то была, но не помешало бы увидеть и какие-то зримые результаты.

К празднику возле центрального почтамта воздвигают для почетных гостей трибуны, вдоль которых вьется надпись для непосвященных "День святого Патрика", и их заполняют слегка возбужденные партийные вожди и привычно надутые государственные мужи, именитые зарубежные деятели, решившие отметиться на ирландском празднике, и постаревшие, но еще бодрые ветераны освободительной борьбы. От всех доносится легкий аромат ирландского виски. Для прессы и телевидения отдельно оборудуют высокую трибуну, с которой хорошо делать панорамные снимки. К журналистам и фотографам-любителям распорядители и бдительная полиция относятся подчеркнуто вежливо и зря не гоняют с дороги. Промышленные и торговые фирмы, учреждения, школы и общественные организации снаряжают карнавальные машины, украшая их цветами, девушками и лучшими образцами своей продукции. Полет фантазии ничем не ограничивается.

Мимо трибун маршируют, надувая до отказа щеки, оркестры волынщиков в традиционных клетчатых "килтах", мужских шерстяных юбках ниже колен, которые ни в коем случае нельзя называть "юбками", употребив соответствующее английское слово. Иначе гордый обладатель "килта" может кровно обидеться. Гремят прибывшие из США духовые оркестры полицейских и пожарных, двух профессий, особо полюбившихся американцам ирландского происхождения, так как обе требуют прирожденного мужества и смекалки. Впереди вскидывают изящные ноги в такт музыке и бою барабанов стройные ряды хорошеньких девушек в киверах времен наполеоновских войн. Именно для таких девушек придумали в Лондоне в начале 1960-годов мини-юбки. Глядя на них, невольно закрадывается в душу подозрение в искренности заявлений не в меру болтливых депутатов Госдумы, будто в России самые красивые женщины в мире. Но кто сказал, что в политике есть место для искренних и честных людей?

Мимо почтамта проходят группы ряженых и колонны детей в строгой школьной форме всех тонов и оттенков зеленого цвета, провожаемые восхищенными взглядами родителей. Везут рекламные стенды национальных и иностранных компаний и стенды, рассказывающие о достижениях отечественной промышленности, почти, как на Первомай на Красной площади. Почти, но не совсем. То и дело шествие прерывается, когда становятся в круг стремительные танцоры в расшитых национальных наряда<