Они любить умеют только мертвых

 

Смерть актера Владислава Галкина буквально накануне выхода на экран обещающего стать громким сериала «Котовский», где он играет главную роль, поражает не меньше, чем его возраст – 38 лет. Этим страшным сообщением открывались информационные выпуски новостей. Актеры и режиссеры первого ряда, которые работали с Галкиным, с трудом подбирали слова…

Летом прошлого года его имя тоже мелькало с рекордной частотой на медийных просторах. Владислав, выпив лишнего после изнуряющих съемок, устроил драку с милиционерами в баре близ площади Маяковского, за что был осужден на год условно. Народ негодовал, требовал тяжкой кары для преступника, подумаешь, мол, известный артист, а чем он лучше других? Он не лучше – просто другой. Владислав был по‑настоящему талантлив, то есть имел хрупкую душу и оголенные провода вместо нервов. Галкин тяжело переживал свой проступок и неоднократно просил за него прощения у всех пострадавших. Я незадолго до его ухода видела актера на Патриарших прудах – неподалеку от той самой скамейки, с которой начинается фильм «Мастер и Маргарита» (в нем Галкин блистательно, на разрыв аорты, сыграл Ивана Бездомного). Во всем его облике ощущалась мука мученическая. Он явно казнил себя больше, чем сотни осуждающих его пуристов, вместе взятых.

Более восьми месяцев актер жил в атмосфере нескончаемых слухов о депрессии, о разводе с женой, о пьянстве. Галкин имел полное право сказать своим оппонентам о себе так, как говорил один известный классический персонаж: как пью – все видят, как работаю – никто. А работал он очень много, начиная с десяти лет и фильма «Приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна». В его активе – и «Ворошиловский стрелок», и «В августе 44‑го», и знаменитые «Дальнобойщики». Его участие гарантировало даже самому проходному продукту вполне сносный уровень, как это случилось с сериалом «Я лечу».

Мне актер больше всего запомнился в трехсерийном телевизионном фильме «Казароза» по роману Леонида Юзефовича. В нем расследовалось убийство певицы из Петербурга Зинаиды Казарозы, которую в 1920‑м застрелили во время концерта в Перми; сюда она приехала по приглашению клуба любителей эсперанто. Персонажи фильма существуют в странном миражном мире, где привычное деление на «красных» и «белых» весьма условно. Галкин играл бывшего эсера Свечникова, влюбленного в Зинаиду, которую его идеологический соперник, целившись в него, случайно застрелил. Он с невероятной силой передал тончайшие ощущения сломленного человека – невозможность жить в мире, откуда ушла любовь. Его героя волновала не столько тайна убийства, сколько тайна бытия, извечный пушкинский «холод жизни», оттого и главная нота «Казарозы» – щемяще‑грустная, безысходная.

Сегодня, когда Галкин умер, эта роль возрастает до символа. Он тоже не сумел (не захотел?) жить в мире, откуда ушла любовь. Он три дня пролежал в запертой квартире, пока, наконец, близкие не хватились его. И, быть может, не стоило бы вообще говорить на подобные деликатные темы, если бы не одно обстоятельство: к высшей мере одиночества его приговорило в том числе и наше телевидение – своей нахрапистостью, бесцеремонностью, наглым вторжением в чужие заповедные территории. То самое ТВ, которое теперь льет обильные искренние слезы по поводу столь раннего ухода из жизни большого актера.

Климат у нас такой, холодный и безжалостный. Это и о нас, сегодняшних, сказано раз и навсегда: они любить умеют только мертвых.

 

1 марта

 

 

Подхалимляне

 

На концерте в «Олимпийском» Юрий Шевчук произнес программную речь. Мучительно преодолевая гнев, он говорил о коллегах, приветствующих на Красной площади «ментовскую власть», о ее бесчеловечности, о Ходорковском, закатанном в «зэковский бетон», о телеящике и его отношении к людям как к «быдлу». Алексей Девотченко пошел еще дальше Шевчука. Заслуженный артист России в своем блоге призывает коллег к полному отказу от любого сотрудничества с властью: не сниматься в лживых ура‑патриотических фильмах; не сотрудничать с федеральными каналами; не осквернять свое имя мельтешением в мероприятиях, организованных Кремлем, Смольным, «Единой Россией».

Почему они заговорили именно сейчас? Наверное, потому, что страна подошла к краю, за которым – пропасть. Государственные институты не работают, гражданского общества нет, ручное управление ядерной державой обрастает липким абсурдом. Это одна сторона медали. Есть и другая – вечная, пушкинская, именуемая «поэт и царь». В нулевые тема эта приобрела оттенок, с трудом поддающийся осмыслению.

Начнем издалека. Мастеров культуры пробудили от спячки апрельские ветры 85‑го. Впервые в России интеллигенция приветствовала высочайшее начальство не по указке партии, а по зову сердца. С годами, однако, зов стал вечным. Помню то удивление, с которым наблюдала ельцинскую кампанию 96‑го. Только‑только известные всей стране люди призывали голосовать сердцем за Бориса Николаевича, как грянуло явление народу генерала Лебедя. И тут же властители дум во главе с Хазановым и Волчек принялись восторженно внимать его грозным инвективам, а Мордюкова и вовсе заявила с убежденностью Степана Разина: «Лебедь – большой подарок русскому народу». Если Ельцин действительно нуждался в поддержке, то следующий подарок народу – Путин – стартовал с заоблачного рейтинга. Творцы могли бы и отдохнуть. Могли, но не хотели. В скульптурной группе, нарисовавшейся тотчас после победы в «Президент‑отеле», кого только не было – от Юрия Любимова до Марка Захарова, от Евгения Миронова до Константина Райкина.

При Ельцине активность творческих интеллигентов еще как‑то объяснялась кличем «Демократия в опасности!» Призрак Зюганова уже бродил по России. У вышеупомянутой скульптурной группы тоже при желании можно отыскать резоны – она приветствовала Путина как продолжателя дела Ельцина. Продолжатель, однако, быстро все расставил по местам. Мотивация рассосалась, а большое чувство к президенту мастеров культуры только нарастало. Более того, они гурьбой ринулись на кастинг, устроенный «Единой Россией». Путь непростой, тернистый. Чего стоят хотя бы духовные искания Федора Бондарчука! Сначала он снайперски определил вектор развития отчизны: «Россия катится в ж…у», а позже заявил: «Когда стране трудно, я должен быть в „Единой России“. Не очень понятно, как именно режиссер сможет предотвратить стремительное движение по указанному им же адресу. Но, видимо, Высшему совету партии, куда он избран, по плечу справиться с самыми коварными законами физики.

Стало быть, мастера культуры воспринимают политическую лояльность как разновидность залогового аукциона – мы отдаем президенту свой голос, а он возвращает нам проценты? Вряд ли. Больше всех волнуются люди успешные, которым ничто не угрожает. Зачем нужно суетиться, скажем, Игорю Бутману, тоже вошедшему в состав Высшего совета? Он что, в окрестностях Грызлова лучше станет играть на саксофоне? А кто вынудил Виктора Ерофеева петь осанну Путину: 1) он дал народу свободную частную жизнь; 2) изменил к лучшему русскую ментальность; 3) посеял ростки истинной демократии?

Сейчас деятели искусств не стесняются откровенно говорить о том, о чем люди брежневского агитпропа предпочитали молчать. Гендиректор Михайловского театра Владимир Кехман, не скрывая детского восторга от знакомства с Медведевым, заявил: они (то есть Путин с Медведевым) обязаны указать нам какие‑то ориентиры, а почему нет? Они на это деньги дают. Ему вторит Михаил Боярский: я бы не отказался, чтобы моим цензором был самый главный человек в стране.

То, что для старших эмоции и восторг, то для младших – суровая необходимость. Верность избранному курсу – гарантия карьеры в «ящике». Кого ни возьми из звезд эфира, все обожают тандем. Век бы прозябать Гарику Мартиросяну со своим «Comedy club» на дециметровом канале, если бы не склонность к откровениям: «Я считаю, что Путин спас нашу страну от распада, поэтому мы не делаем на него пародий». Подобные признания дорогого стоят, и вот уже Гарик первый на Первом. Еще более поучителен пример Тины Канделаки. Скромные творческие возможности дама с лихвой компенсирует нежной любовью к Путину, о чем она не устает говорить. Результаты превосходны: Тины много и на экране, и в Общественной палате. Даже голосистый Николай Басков рассчитывает, вероятно, не столько на свою популярность, сколько на порывы души. Главный блондин России умеет так чудесно светлеть лицом и даже волосами, представляя первую леди страны (в конкретном варианте – на шоу Валентина Юдашкина), что за экранную судьбу Баскова можно не беспокоиться.

Короче говоря, я понимаю Шевчука и Девотченко – надоело, невыносимо! Есть лишь одно опасение. Придут иные времена, взойдут иные имена, а ситауция с властителями дум останется прежней. Тут ведь мерцает не страх (его сейчас нет) и даже не только чистая корысть, а нечто сокровенно‑ментальное. Веками лучшие умы, не нам чета, пытались понять загадочную природу сего явления – не смогли. Но вот одно словечко из дневников Чуковского показалось мне весьма подходящим – «подхалимляне». Нет, это не мелкие подхалимы. Это что‑то масштабное, величественно‑римское и одновременно до изнеможения русское, эмоционально лирическое: нам‑то ничего не надо, жила бы страна родная именно с этим президентом, а не с другим. Потому оппозиция «поэт и царь» в наших широтах решается просто – где цари, там и поэты.

 

15 марта

 

 

Ответы в форме вопросов

 

Роль личности в истории пересматривается в режиме ручного управления

 

Дмитрий Киселев изобрел новый жанр на ТВ. Первая проба пера выглядит так: «Вопросы Михаилу Горбачеву к 25‑летию перестройки». Название вполне концептуальное, потому что для Киселева его вопросы гораздо важнее ответов собеседника. При всей куртуазности облика интервьюер не в силах скрыть кардинальной задачи – загнать первого президента страны в угол. Когда Киселеву кажется, что попал в яблочко, его глаза вспыхивают торжеством, которое он тотчас старательно гасит следующим каверзным вопросом. Вы действительно верили, что все образуется само собой – ведь многие восприняли свободу как хаос? Что означала архаизация экономики для некогда могущественного государства? СССР пал в результате предательства? И совсем уж сдавленным от возмущения голосом: то есть вы как бы пустили общество вперед государства?

Надо отдать должное гостю программы – Михаил Сергеевич был спокоен, непривычно краток и весьма ироничен. В качестве выразительнейшего примера полной деградации системы он рассказал о том, что в политбюро была даже создана комиссия по колготкам во главе с секретарем ЦК КПСС Капитоновым. «Не может быть!» – искренне воскликнул на мгновение выпавший из амплуа интервьюер. «Ну, я вас поздравляю, – не без ехидства заметил Горбачев. – Вы узнали для себя что‑то новое». Киселев – не просто ведущий главного государственного канала, он еще и заместитель гендиректора ВГТРК, курирующий информационное вещание. Стало быть, его «Вопросы» воспринимаются в нашей византийской политической действительности как некое послание городу и миру. Хотелось бы понять, какое именно. Поскольку это невозможно, придется пойти по стопам Киселева, то есть писать статью преимущественно в форме вопросов.

Что означает резкое интервью в контексте постоянно меняющихся идеологических смыслов? Замена в качестве жупела лихих девяностых на лихие восьмидесятые? Вряд ли, и прежняя тема еще приносит неплохие дивиденды. Только ли тот факт, что государственник Киселев лично зафиксировал свои пристрастия? Так они уже давно ясны. С той самой минуты, как он разразился передачей о русофобии и запел осанну Михаилу Каткову. Жизнь отца политической журналистики в некотором смысле рифмуется с киселевской. Катков, чье имя стало еще при жизни нарицательным, – либерал, превратившийся в охранителя. Прежде и наш герой не был мудрым государственником. В 1991‑м он отказался читать в кадре заявление по Прибалтике, за что был уволен вместе с Татьяной Митковой. Прежде его «Национальный интерес» носил подчеркнуто демократический характер и обходился без Нарочницкой. А сегодня он, придумавший программы «Свобода слова» и «Окно в Европу», во всех бедах винит «радикально‑либеральное поле».

Вряд ли я еще вчера, когда начинала писать эту статью, столь подробно останавливалась бы на личности Киселева. Но случился теракт, и ТВ вновь блистательно продемонстрировало свою беспомощность в форс‑мажорных обстоятельствах. То ТВ, в знаках и символах которого значится именно Киселев. Трудно забыть, как почти два года назад, вступая в новую высокую должность, он рассказывал корреспонденту о своем творческом кредо: «Хотелось бы сделать наш информационный поток более позитивным и вдохновляющим». Сказал и сделал. Теперь данный поток напоминает гоголевских дам, приятных во всех отношениях, ибо они не имели «в своей натуре потребность наносить неприятности».

Манипуляция сознанием граждан – обычное дело в любом государстве. Но у нас слишком уж злоупотребляют этим правом. В России даже роль личности в истории переосмысливается едва ли не раз в месяц в ручном режиме. Потому я и насторожилась, услышав разговор Горбачева с Киселевым. Может, опять чего‑нибудь переосмысливают? Наша политическая реальность такова, что аналитика выродилась в трактовку сигналов. Процесс улавливания сигналов – целое искусство.

Бывают, конечно, относительно простые ситуации. Вот возьмем, например, Анатолия Собчака, чья недавняя памятная дата отмечалась с невиданным размахом. Торжества увенчал документальный фильм Александра Габниса «10 лет спустя», где была зафиксирована новая оптика. Отныне Собчак переформатирован из отца русской демократии в учителя и наставника лучших людей новой России – Владимира Путина и Дмитрия Медведева. Такое в отечественной истории случилось, кажется, впервые. Уж на что Василий Жуковский глыба, но в его педагогическом активе значится император от поэзии Александр Пушкин и просто либеральный император Александр II. Собчак воспитал сразу двух президентов, уполномоченных определять судьбу страны, вероятно, на длительный период.

Егор Гайдар воспитал только себя, поэтому стремительное переосмысление его роли в постсоветской жизни выглядит более загадочным. Еще вчера ТВ, невзирая на смерть, продолжало считать Егора Тимуровича главным виновником российских бед, а уже сегодня его называют «великим». Ему посвящают три телепроекта, один лучше другого, Павел Шеремет, Николай Сванидзе, Дмитрий Быков. В кадр федеральных каналов впустили даже Татьяну Юмашеву и Бориса Немцова, который обычно допущен в лучшем случае только на РЕН ТВ. И что сей сон значит? Данная личность переосмыслена, потому что мертва, потому что общественный климат потеплел или потому что кто‑то в горних высях дал отмашку – теперь можно по‑другому?

Да что там Гайдар, на днях государственный канал замахнулся на самого Сталина. Евгений Рожков разразился очень гневным сюжетом. Генералиссимусу инкриминируется злодеяние, о котором мало кто, по мнению корреспондента, помнит, – в 1947‑м он отменил празднование Дня Победы, назначив его рабочим днем. В соавторы он взял фронтовиков Тодоровского, покойного Астафьева, помощника Горбачева Черняева, которые произносили много точных слов о вожде и его роли в войне. Но опять же имеется вопрос: то ли канал всей своей мощью наезжает на Лужкова с его грезами о сталинских плакатах (с него Рожков и начал свой репортаж), то ли таково отныне официальное мнение? Вопрос отнюдь не праздный. Ведь еще совсем недавно конкурс «Имя Россия» на той же второй кнопке выиграл Сталин, какового в последнюю минуту приличий ради заменили на Александра Невского.

Управляемая демократия приносит свои плоды. Сейчас (применительно к ТВ) плохо работает традиционная система сдержек и противовесов. В ней была хоть какая‑то логика, которую можно было выдавать за плюрализм. Да и сегодня пока еще существует на одном фланге Максимовская, на другом – Пушков. Но даже неискушенные зрители знают: важно только то, что произносят государевы уста, то есть два федеральных канала. Именно они неустанно транслируют сигналы и расставляют акценты. Личности исторического масштаба – отличное подспорье в работе. Так и видишь аккуратного господина с ускользающим взглядом, который в тиши кабинета решает не хуже целого политбюро в прежние времена, кого как хоронить и кого как чествовать в связи с потребностью исторического момента. Зависимость от некоего высшего разума, управляющего мыслящей материей, становится все более и более оскорбительной. В какой‑то момент ловишь себя на том, что дозволенные восторги (даже те, с которыми ты согласна) тебе почти так же неприятны, как дозволенная хула. Окрепшие души, разумеется, давно приобрели иммунитет к подобным манипуляциям. А что происходит с душами неокрепшими? И откуда взяться нормальным учебникам по истории? И как долго каша в голове, сознательно провоцируемая, должна оставаться любимым блюдом россиян?

В документальном фильме Сванидзе мама Гайдара говорит: «Я очень благодарна президенту и премьеру, что они сказали добрые слова и тем самым дали знать людям – мертвого Гайдара пинать не надо». Ариадну Бажову‑Гайдар можно понять. Ее горе настолько велико, что она хватается за любую соломинку. Но каково гражданам великой державы постоянно осознавать, что они живут в стране, где судьба всех и каждого зависит от того, что сегодня «дадут знать людям» их правители?

 

31 марта

 

 

Победа в макияже

 

Если бы нам все удавалось так же блистательно, как парады и фейерверки 9 Мая, мы бы жили в другой стране, непохожей на сегодняшнюю Россию. Но парады быстро проходят, фейерверки растворяются в остром весеннем воздухе чеширским котом, а буйные торжества сменяют неумолимые будни. Наступает время осмысления: праздник Великой Победы превратился в праздник государственного лицемерия. А уж телевидение давно и безоговорочно капитулировало перед этим светлым днем.

Юбилейная пошлость всепроникающа, как рекламная перхоть. Шелуха не обеспеченных смыслом слов, тонны гвоздик вперемешку с георгиевскими ленточками, попса в гимнастерках, бездарные поделки о войне, нескончаемый чиновничий пиар на теме – вся эта мишура убивает память. Можно, конечно, объявить в качестве средства от амнезии помпезный конкурс под названием «Песни победы». Можно даже пригласить к участию в нем среди прочих саму Джахан Поллыеву. И напишет помощник президента песню с хромающей рифмой, и споет ее Марк Тишман, тоже не пальцем деланный, но автор гимна «Россия, вперед!», и выйдет все очень патриотично. Однако если вслед за конкурсом с призовым фондом более двух миллионов рублей в выпусках новостей долго показывать ветеранов, ожидающих квартиры в бараках, курятниках и помнящих Наполеона сараях, то даже у самых лояльных режиму зрителей что‑то щелкнет в голове. Впрочем, телевизионщикам не до тонкостей программирования. Накануне годовщины Великой Отечественной на просторах ТВ разгорелась великая корпоративная война. Сначала «Россия» запустила шоу на тему здоровья «О самом главном» – по мотивам идущей ровно в то же время на Первом канале программы «Малахов плюс». Затем госканал замахнулся с помощью нового проекта «Девчата» на святое, то есть на успешнейший «Прожекторперисхилтон». В девичьей светелке, где четверку остроумиц венчает неизбежная Ксения Собчак, с первых кадров запахло казармой. Скромнейший (и свежайший!) экспромт держательницы акций на свободу мысли (в ее боевом арсенале есть передача и с таким названием) звучит примерно так: «Николай Цискаридзе, когда вы последний раз ходили по Большому?»

Но самый весомый снаряд разорвался у Познера. Последний выпуск своей передачи он посвятил Георгию Жукову. Без предварительных анонсов, во внеурочный час ведущий запустил пленку 1966 года с записью интервью, которое берет у маршала Константин Симонов. Эту пленку, как пояснил Владимир Владимирович, спас его отец, создатель экспериментальной творческой киностудии. Интервью, записанное для фильма к 25‑летию битвы под Москвой, цензоры велели уничтожить, и вот пленка якобы впервые с того момента всплыла. На следующий день выяснилось, что эксклюзив оказался не таким уж эксклюзивным. Руководитель «Культуры» Сергей Шумаков не сдерживал эмоций, называя поведение коллег‑конкурентов «хамским»: канал два месяца готовил праздничный проект, увенчать который 9 Мая должно было злополучное интервью Жукова. Представители ВГТРК, вооружившись правоустанавливающими документами, с утра грозились подать в суд на Первый, а к вечеру угроза рассосалась со скоростью фейерверка. Да и сама пленка интересна разве что своей подлинностью. Она не отвечает на главный вопрос из тех, которым, по моему разумению, следовало бы задаться в осмыслении Победы: где заканчивается мифотворчество и начинается фальсификация истории?

Вернемся, однако, к противостоянию (не путать с предстоянием). Последний всплеск случился 9 Мая. Жажда опять же эксклюзива заставила каналы осваивать новые пространства. Евгений Рожков с «России» занял оборону на вершине Спасской башни. Напротив, на крыше отеля «Риц Карлтон», разместилась выездная студия Первого в лице Арины Шараповой. Трудно сказать, зачем этим людям понадобилось взмывать на тридцатипятиметровую высоту. Рожков, который многообещающе сообщил, что теперь‑то уж он видит все по обе стороны Кремля, так ничего и не увидел. А Шарапова, заслоняя пышными формами пики старинных башен, привычно занималась тем же, что и на земле, то есть беседовала с певцом Кобзоном и поэтом Дементьевым. Именно здесь последнему открылась истина. Я чувствую, восторженно пророчил Дементьев, как вокруг ветеранов идет великое объединение страны.

Вряд ли подобные чувства испытывали ветераны. Они еще не успели прийти в себя от «вчерашнего», когда Дима Билан запел «Темную ночь» – за такое во времена их молодости не грех бы и сослать навечно в штрафные батальоны. Больше их мог напугать только льющийся сплошным потоком кинопоказ. Сегодняшние режиссеры, снимающие фильмы о войне, выглядят инопланетянами, насмотревшимися голливудских блокбастеров. Брутальные герои неотличимы друг от друга, как и картины, в которых они снимаются. Ощущение такое, что «Небо в огне» перетекает в «Смертельную схватку», «Диверсант» бежит «Под ливнем пуль», а за многосерийной «Катей» гонится «Сорокапятка». Вообще ветеранов на этот раз было мало, и они на удивление слабо даже для нашего циничного времени интересовали устроителей торжеств. Нет большего испытания для ТВ, чем исторические юбилеи. Пока еще ни разу не удалось справиться с непосильной задачей: как сделать, чтобы в идеологической заданности праздника не потонула его человеческая суть? Нынешняя круглая дата не стала, увы, исключением.

И все‑таки праздник был – вопреки телевидению, пропаганде, идеологии. Было чудесное майское утро и радостное (человеческое, а не милитаристское) ощущение причастности к чему‑то значительному. Был грандиозный авиационный парад, который я увидела из своего окна, и парад в телевизоре, потрясавший воображение не столько мощью, сколько слаженностью и геометрической четкостью линий. А еще было воспоминание о моем лучшем Дне Победы.

Он случился десять лет назад, на даче. Стоял такой же ликующий день, как и сейчас. Пока готовила в кухне еду, народ уже с утра пораньше собрался за столом во дворе. Три Юры – Давыдов, Щекочихин, Карякин – под неспешные разговоры о важном спешно расправились с имеющимся в доме запасом горючего. Со всей остротой встал трагический русский вопрос: что делать? Где в Переделкине с вечно закрытым даже в будни продуктовым магазином брать водку? В едином порыве Юры ринулись к калитке. Посреди сонной тихой улицы на небольшом тракторе с повозкой задумчиво ехал вялый узбек. Щекочихин отчаянно бросился наперерез узбеку – словно не трактор останавливал, а немцев под Москвой. Через секунду Юры уже мчались к светлому будущему на тракторе. Они громко горланили военные песни. Узбек проснулся. Солнце просвечивало на контражуре сквозь нежную листву. Водка обнаружилась довольно быстро, причем в самом неожиданном месте… И была Победа, и было счастье, и был месяц май.

 

12 мая

 

 

Знание и грубая сила

 

Диалог двух петербуржцев, Владимира Путина и Юрия Шевчука, будет еще долго обсуждаться в обществе как новость номер один. Событие действительно выдающееся. Впервые за последние годы само телевидение, запустив фрагменты разговора в эфир, нарушило главную конвенцию 2000‑х: о власти либо хорошо, либо никак. Стоит напомнить, что идея данной конвенции родилась не сегодня и не вчера, у нее богатая историческая традиция. Каковую блистательно сформулировал коллега Владимира Владимировича по спецслужбам, управляющий Третьим отделением Леонтий Дубельт: «Ни порицать, ни одобрять! Правительство в одобрении такой дряни, как вы, не нуждается». Грозная ремарка предназначалась журналистам, а шире – всему интеллигентскому сословию.

Путин, взращенный на демократических хлебах, более толерантен, чем его предшественник. (Хотя, заметим в скобках, и Леонтий Васильевич на заре карьеры слыл вольнодумцем и даже числился идейными врагами «крикуном‑либералом».) Впрочем, общий смысл его общих фраз недалеко ушел от дуббельтовской максимы. Странно, что возбужденные интеллигенты, так ждущие оттепели, умудрились отыскать в туманных рассуждениях премьер‑министра ее признаки в виде разрешения на марши несогласных. Наверное, так случилось оттого, что Путин ближе к народу, чем к интеллигенции. Народ в лице своих лучших представителей, милиционеров и омоновцев, точнее понял национального лидера, вследствие чего предпринял беспрецедентно жесткий разгон оппозиции. Одна только беда. С милиционерами‑омоновцами модернизацию не сотворишь и Сколково не построишь. Тут все‑таки надобны интеллигенты.

Россия – страна слов. Слова значат больше, чем дела. Точнее, их идеологически выверенная трактовка значит больше, чем дела. Путин едва успел закончить диалог с Шевчуком, а его пресс‑секретарь уже спешит правильно расставить акценты. Объяснения Дмитрия Пескова по поводу экзальтированных граждан, извращающих смысл дискуссии, – текст алмазной огранки. Лучше него только песковский текст номер два. Сообщая городу и миру о том, что Путин познакомился с содержанием папки, переданной ему Шевчуком, он заявил основополагающее: «В этой папке изложена общеизвестная информация. Это даже не вопросы, а констатация фактов, которая не требует реакции». Мы‑то по наивности думаем, что высочайшее начальство из‑за чрезвычайной занятости не все знает про вверенную ему страну, а как только узнает, тотчас наступит благоденствие. Оказывается, все знает, но никаких поручений давать не будет. Оказывается, собрание беззаконий «не требует реакции» юриста‑премьер‑министра…

Война слов, назовем это так, обрамлена двумя событиями, имеющими к словам самое непосредственное отношение, – семидесятилетним юбилеем Иосифа Бродского и смертью Андрея Вознесенского. В эфире непривычно долго звучали стихи и речь шла о высоком (отдельное спасибо Петру Шепотиннику за пронзительный фильм «Лирика» – такого Вознесенского, мучительно преодолевающего и себя, и время, мы прежде не знали). Контекст взывает к требовательности; мысль Бродского об опасности интеллектуальной безответственности кажется сегодня одной из самых важных.

Один нарушитель конвенции на всю страну, Юрий Шевчук, – это уже само по себе катастрофа. Гражданское общество, о котором мы неустанно талдычим, не может существовать в условиях козьмыпрутковского единомыслия. Тех, кто способен «истину царям с улыбкой говорить», единицы. Творческие интеллигенты, допущенные к телу, предпочитают размышлять о кошечках, собачках, грудном молоке, а не о главном – в какой стране нам жить? Хотя сегодня любой разговор на многомиллионную аудиторию, в том числе и о главном, может быть цинично интерпретирован как пиар (в чем неизменный участник кремлевских концертов Макаревич не преминул обвинить Шевчука).

Тем не менее и сегодня если кто еще способен на поступок в публичном пространстве, так это именно представители исчезающего, по мнению охранителей типа небезызвестного Дмитрия Киселева, вида подлинной либеральной интеллигенции. Юрий Шевчук, Олег Басилашвили и даже выразительно молчавшая на известной встрече Лия Ахеджакова, а позже сама не простившая себе молчания, – из тех, кто способен. Их очень мало, но они есть. И тут встает вечный российский вопрос, который беспокоил еще в двадцатых годах прошлого столетия Виктора Шкловского. Его блистательный формалист задал на диспуте с ортодоксами: «На вашей стороне армия и флот, а нас четыре человека, почему же вы нас так боитесь?»

Вопрос, который, похоже, еще долго не утратит актуальности в нашей стране.

 

7 июня