Возраста жил в Калинине, который Стал для него родным городом. Первая книга

Возраста жил в Калинине, который Стал для него родным городом. Первая книга

Очерков, вышедшая в 1927 году, получила положительный отзыв М. Горького

Накануне Великой Отечественной войны писатель издает свою первую повесть

"Горячий цех". Как корреспондент "Правды" Борис Полевой всю войну провел на

Фронте. Отражая в статьях и очерках события великой битвы с фашизмом,

Писатель в то же время накапливает материал для будущих произведений, в

Которых эти события и характеры советских людей получили художественное

Обобщение. Послевоенные книги Б. Полевого широко известны. Это сборник

рассказов "Мы - советские люди", повесть "Вернулся", роман "Золото", сборник

рассказов "Современники", книга "В конце концов" - нюрнбергский дневник

Писателя, и другие. Особой популярностью пользуется у советского и

зарубежного читателя "Повесть о настоящем человеке", публикуемая в настоящем

Томе.

Вскоре после войны Борис Полевой, тогда еще молодой писатель и уже

Известный журналист, приехал к землякам в Калинин. Встреча произошла в

Доме офицеров, в одном из красивейших залов города. Собрались старые и

Молодые калининцы послушать рассказ человека, только что вернувшегося

Из Нюрнберга, где народы мира судили фашизм. В зале стояла напряженная

Тишина, потому что каждый вновь переживал недавнюю войну. А потом,

когда Борис Николаевич спустился вниз, чтобы уйти домой, его окружили

несколько знакомых журналистов. И опять начались вопросы. Один вопрос

Касался лично его - над чем, мол, сейчас работает. И вот тут впервые

Борис Полевой назвал эту книгу, которой через несколько месяцев

Суждено было начать свое удивительное вторжение в человеческие сердца

И судьбы.

Она называлась "Повесть о настоящем человеке". Теперь просто

Невозможно представить советскую литературу без этого произведения, а

Тогда Б. Полевой только что закончил рукопись.

У этой книги удивительная судьба. Не только потому, что "Повесть о

настоящем человеке" стала любимой у советской молодежи, не только

Потому, что ее знают во всех странах мира, а у нас она издавалась

Более ста раз. Она дорога писателю еще и потому, что многим людям

Помогала в трудную минуту, учила мужеству.

Это были нелегкие годы для советского народа, когда повесть Б.

Полевого приходила к читателям в неустроенные дома, в библиотеки,

Размещенные во временных помещениях, в семьи, где горько горевали о

Невернувшихся с войны. Каждому эта книга была необходима: и юноше,

Кончающему школу, и ветерану, у кого в бессонные ночи ныли старые

Раны.

"Повесть о настоящем человеке" только появилась в журнале, как Б.

Полевому отовсюду пошли письма. Сотни, тысячи писем от незнакомых и

Близких людей, от фронтовиков, от женщин, от молодежи. Потом газеты и

Журналы опубликуют статьи и исследования, посвященные легендарной

Истории А. Мересьева, но первые  читательские письма, безыскусные и

Благодарные, нередко с потеками от материнских слез, так и остались

Для писателя самыми дорогими.

Трудно сказать что-нибудь новое об этой легендарной книге. Критики,

Кажется, высказали о ней все. Но каждый день, когда кто-то впервые

Открывает ее страницы, мысленно он говорит это новое, еще не

Высказанное до него, потому что нет такого человека на земле, кто бы

Остался равнодушным рядом с книгой о подвиге А. Мересьева. Да и сам Б.

Полевой совершил писательский подвиг, подарив человечеству прекрасную

Песню о мужестве и жизнелюбии настоящего человека. В трудные

Послевоенные годы она находила отчаявшихся и возвращала их к жизни,

Она влекла за собой сильных, стыдила малодушных, становилась другом,

Учителем, бойцом. И так всюду на земле. Повесть передавали из рук в

Руки вьетнамские патриоты, когда в часы затишья можно было прильнуть к

Ее горячим страницам. Пробитая однажды вражеской пулей, она окрасилась

Кровью того, кто понес ее с собой в атаку. Об этой книге говорил

Взволнованные слова приговоренный к смерти Велояннис, о ней писал из

Тюрьмы Назым Хикмет, и ею восторгался великий негр Поль Робсон.

Борис Полевой совершил писательский подвиг. Наверное, он готовился

К нему всю жизнь, всю войну, потому что с первых репортерских строк в

Поистине героические люди.

Не случайно Борис Полевой так любит обращаться к знаменитым

горьковским словам: "В жизни всегда есть место подвигу", - когда

Поверили раз и навсегда.

Много лет прошло с тех дней, когда впервые мы услышали это

несколько необычное название - "Повесть о настоящем человеке". А мне

Полое тело скрипки.

Снова порывисто шумнул ветер в тяжелой хвое сосновых вершин.

Ясным, морозным, ядреным.

Стало совсем светло. Волки ушли в лесные чащобы переваривать ночную

Острые и тревожащие запахи.

Испуганно кося глазом, стоял на опушке лось, не понимая, что же

Виду людей.

Внимание его привлек звук, послышавшийся сверху. Зверь вздрогнул,

Дергача на болоте.

А вот и сами эти жуки. Сверкая крыльями, танцуют они в голубом

Чащу.

Увязло в гуще зеленой хвои эхо. Сверкая и искрясь, осыпался иней с

Лесу, не зная покоя.

Медведь остановился на опушке, там, где только что стоял лось.

Немецкому аэродрому.

Но долететь туда уже не пришлось. Он увидел, как три истребителя

его звена ведут бой с девятью "мессерами", вызванными, вероятно,

Птенцов.

Алексею стало стыдно, что он увлекся легкой добычей, стыдно до

Солнце сугроба.

Его грязные ноздри тихо подергивались. Из приоткрытого рта, в

Его обратно.

И вот он сидел около Алексея. Щемящий голод боролся в нем с

Пистолет и нажал курок.

Глухой выстрел треснул раскатисто и гулко.

Вспорхнув, проворно улетела сорока. Иней посыпался с потревоженных

Голубым, а синим.

"Что же, медведь померещился, что ли?" - было первой мыслью

Алексея.

Бурая, лохматая, неопрятная туша валялась подле на голубом снегу.

Леса.

Должно быть, осенью, а вернее всего - ранней зимой по опушке леса

Небо, да так и застыл.

И еще дальше, вдоль лесной дороги, возле пятнистых танковых туш, у

Русского художника.

"Вот и я лежал бы тут!" - подумал он, и снова все существо его

До своих передовых частей.

Планшет с картой он потерял при падении. Но и без карты Алексей

Это ни стоило.

Он решительно вскочил с медвежьей туши, охнул, заскрипел зубами и

Голенищами.

Несколько мгновений Мересьев стоял пораженный, потом подковылял к

Тьма.

Зато проснулся он сразу, точно от толчка, когда чуть брезжил

Время было дорого.

Ко всем тяготам, обрушившимся на Алексея, прибавился голод. Еще

Древесных ветвей.

У него была теперь килограммовая банка консервов, и он решил есть

Раз в сутки, в полдень.

5

Чтобы заглушить боль, которую причинял ему каждый шаг, он стал

Пройдет километров десять.

Но как тяжело далась ему первая тысяча шагов! Он пытался

Часу все труднее.

6

...Третий день пути по дремучему лесу, где Алексей не видел ни

Карман.

- Ничего, ничего, все будет хорошо, - сказал он, обращаясь не то к

этой девушке, не то к самому себе, и задумчиво повторил: - Ничего...

Теперь уже привычными движениями сорвал он с ног унты, размотал

Моторов.

Дождавшись, пока все стихнет, Алексей выбрался на дорогу, на

Пламени.

Среди ночи разыгралась метель. Зашевелились, тревожно зашумели,

Защищенный теплом костра.

Огонь защищал от зверей. А немцев в такую ночь можно было не

Даже гула канонады.

Белыми дымчатыми струйками, колюче посверкивая на солнце, сыпался с

Настойчиво.

Жалкие остатки консервов - несколько волоконцев покрытого ароматным

Выволакивая ноги.

Наконец он почувствовал, что больше не может, что никакая сила не

Мысль.

Ну да, ну да! Ведь можно же срезать вот это маленькое деревце,

Передвижения.

Вероятно, со стороны было бы странно видеть человека, бредущего

Черными глазами-бусинками.

8

Так брел он еще два дня по снежной дороге, выбрасывая вперед палку,

Земляничным мылом.

Камышин... детство! Уютно жилось в крохотном домике на окраинной

улице!..

Шумит лес, лицу жарко, а со спины подбирается колючий холод. Гукает

Двигаться на восток.

Вдруг у поворота лесной дороги, резко бравшей здесь влево, он

Удовольствие.

Он обошел еще раз поле боя. Тут его осенила мысль: партизаны должны

быть где-то здесь, поблизости! Ведь это их ногами истоптан жухлый снег

Текли по щекам Алексея.

Он смотрел на восток. Правда, в этом месте дорога круто сворачивала

Отважные лесные люди.

Бормоча себе под нос: "Ничего, ничего, товарищи, все будет хорошо",

- Алексей смело ткнул  палку в снег, оперся на нее подбородком,

И не удалось добыть.

Пришлось на ощупь доползти до молоденького густого соснячка,

Ступнях.

Неужели все? Неужели так и придется погибнуть вот здесь, под

Километров?

Канонада притягивала, бодрила, настойчиво звала его, и он ответил

И к коленям.

К полудню, когда стало заметно пригревать, Алексей сделал уже

изрядное число "шагов" руками. Канонада, вследствие ли того, что он

Волочившегося хвоста.

Так вот кто не давал ему спать! По следам было видно, что лиса

Раненого и помогут ему.

Чувствуя близкий конец скитаний, Алексей пополз, не жалея сил, не

Палисадников.

Алексей продолжал машинально двигаться вперед. Крупные слезы ползли

Усталый зверь.

В сердце его накипала тоска.

У скамейки снег оттаял. Земля чернела, и над ней, заметно для глаза

Грудах вражеских тел.

Солнце коснулось уже сизых зубцов леса.

Алексей полз там, где когда-то была деревенская улица. Тяжелым

Вторжением.

Маленькие насекомые яростно защищались. Они искусали Алексею руку,

Обессиленный и немощный.

"Все! Теперь все равно!"

Он свернулся на дне воронки, ощущая во всем теле тот страшный

Свистящий, тонкий звук.

Он представил себя в кабине. За одно мгновенье, в которое человек

Солнце.

13

Но ползти было совсем трудно. Руки дрожали и, не выдерживая тяжести

Леса, неба.

Лес стал редким, местами просвечивал плешинами вырубок. На снегу

Звук канонады, на восток.

Алексей не помнил, как провел он эту ночь и много ли еще прополз

Песенке, жаворонок.

Полный ощущения неопределенной опасности, Алексей оглядел лесосеку.

Двигаться.

Продолжать ползти? Но инстинкт, выработавшийся в нем за дни лесной

Чем-то перешептывались.

Он приподнялся на руках, поднял со снега пистолет и, незаметно

И тих был его голос.

За кустами его вопрос произвел переполох. Там долго шептались,

Духу узнаю. Ты есть дойч?

- А вы кто?

- А тебе почто знать? Не ферштею...

- Я русский.

- Врешь... Лопни глаза, врешь: фриц!

- Я русский, русский, я летчик, меня немцы сбили.

Теперь Алексей не осторожничал. Он убедился, что за кустами - свои,

Алексей.

- А я знаю? Мне не докладают. Лес тут, - дипломатично ответил

Старший.

Пришлось лезть в гимнастерку за удостоверением. Красная

Летчик.

- Свои, свои, третий день свои!

- Дяденька, ты почему такой тощой-то?

- ...Их тут наши так тряханули, так чесанули, так бабахнули! Бой

тут был, страсть! Набито их ужасть, ну ужасть сколько!

- А удирали кто на чем... Один привязал к оглоблям корыто и в

Сбили?

Пострекотав, ребята начали действовать. До жилья было от вырубки,

Мальчуган разболтался.

Алексей дремал с полузакрытыми глазами на мягкой, пушистой хвое. Он

Деревеньки Плавни.

Немцы пришли в эти лесные и озерные края еще в октябре, когда

Речушек и ручьев.

Немало горя хватили строители, но труды их не пропали даром. Немцы

Назад еще передвигался.

- Так в лесу и живете? - еле слышно спросил мальчика Алексей, с

Немецкой фуражке.

Старик, дедя Михайла, как называли его ребятишки, был высок, сутул,

Оседал под ногами.

15

Следующие два-три дня были окутаны для Алексея густым и жарким

Последовательности.

Беглая деревня жила в вековом бору. Землянки, одетые еще снегом,

Отличить молодуху от бабки.

- Бабы, бабы, ах, бабы! Ну что собрались, ну что? Театра это вам?

Алексею?

- У меня землянка суха. Песок-песочек и воздух вольный... Печура у

Ему, суп с грибами.

- Где ж ему ушицу, он одной ногой в гробу!.. Ко мне его, дядя Миша,

у нас корова, молочко!

Но Михайла подтащил сани к своей землянке, находившейся посередине

Подземной деревни.

...Алексей помнит: лежит он в маленькой темной земляной норе;

Стеречься.

Дым от камелька, сложенного на земле в углу, стелется сизыми

Парок.

Приходят Серенька с Федькой. С крестьянской степенностью Серенька

снимает в дверях с головы пилотку, говорит: "Здравствуйте вам", -

Махры и отрубей.

- Мамка прислала. Он полезный, сахар-то, ешьте, - говорит он и

Принесли, сгодится.

А Федька, выглядывая из-за брата, жадно смотрит на белеющие на

То и двух покойников.

- Эх, бабы, бабы, цены вам, бабы, нет! А? Слышь, Алеха, говорю -

И закусив зубами подушку.

16

На третий день гостеванья Алексея у деда Михайлы старик утром

решительно сказал ему:

- Обовшивел ты, Алеха, - беда: что жук навозный. А чесаться-то тебе

Что? Не так?

И он принялся сооружать баню. Очаг в углу натопил так, что стали с

Руки.

Варя помогала свекру. От жара скинула она свой ватник и головной

Своей наготы.

- Держись, Алеха! Ау, друг, держись, такое наше дело, значит, с

гобой теперь! Слыхал, в Финляндии вон и вовсе, говорят, мужики с

Окрестили.

Мересьев дремал с открытыми глазами. Так привык он в лесу. Деда

Эти ссоры.

Раз дед вернулся днем и довольный и озабоченный. Он принес зеленую

травинку и, бережно положив ее на заскорузлую ладонь, показал Алексею:

- Видал? С поля я. Отходит земля-то, а озимь, слава тебе господи,

Тяготу вытянет.

Дед долго не мог уснуть, ворочался на соломе, кряхтел, чесался,

стонал: "О господи, боже ты мой!" - несколько раз сползал с нар,

Военными ветрами.

Чуть свет поднялся старик. Посмотрел на Алексея, уже утихшего и

Дальних походах.

Он ушел, не сказав Алексею ни слова.

17

Мересьев лежал в таком состоянии, что даже и не заметил

Тоскует о своем дубе.

                 ...Но нельзя рябине

                  К дубу перебраться.

                  Видно, сиротине

                  Век одной качаться... -

Его, побуди - можа, поест.

И прежде чем Алексей, слышавший все это а полузабытьи, успел

открыть глаза, Варя затрясла его сильно, бесцеремонно, радостно:

- Лексей Петрович, Лексей Петрович, проснись!.. Бабка Василиса

супчику куриного принесла! Проснись, говорю!

Лучина, потрескивая, горела, воткнутая в стену у входа. В неровном

В пустом желудке.

Морщинистое лицо бабки Василисы сохраняло суровое и сердитое

Выражение.

- Принесла вот, не побрезгуйте, кушайте на здоровье. Может, бог

даст, на пользу пойдет...

И вспомнилась Алексею печальная история бабкиной семьи, рассказ о

Пошла к выходу.

И уже от двери услышал:

- Не на чем. Что тут благодарить-то? Мои-то тоже воюют. Может, и им

Его и уложили на тюфяк.

- А вы лежите, лежите! Ешьте вот лучше супчик-то. - Она поднесла

Кушайте, кушайте вот.

И у самого своего лица увидел Алексей большую, почерневшую от

Бульона.

Первые же ложки супа разбудили в нем звериный аппетит - до боли, до

Могло его разбудить.

Он был жив, дышал ровно, глубоко. Он проспал остаток дня, ночь и

Нарушить его сон.

Но вот ранним утром где-то очень далеко раздался совершенно не

Голову с подушки.

Чувство дикой, необузданной радости поднялось в нем. Он замер,

Лицо Федьки.

- Тетя Варя! Тетя Варя! - позвал мальчуган, потом возбужденно

добавил: - Летит... Кружит... Над нами кружит... - Он исчез прежде,

Сон.

Его разбудил звук молодого, сочного, басовито рокочущего голоса. Он

Дегтяренко.

Алексей открыл глаза, но ему показалось, что он продолжает спать и

Полумрак.

- Ну, дидусь, показуй свий трофей, - прогудел Дегтяренко.

Видение не пропадало. Это был действительно Дегтяренко, хотя

Странные цветы.

Стояли молча. Андрей Дегтяренко с недоумением оглядывался, должно

Видением.

- Да вот же он, господи, вот лежит! - прошептала Варя, срывая с

Мересьева шубу.

Дегтяренко еще раз недоуменно скользнул взглядом по лицу Алексея.

- Андрей! - сказал Мересьев, силясь подняться на локтях.

Летчик с недоумением, с плохо скрытым испугом смотрел на него.

- Андрей, не узнаешь? - шептал Мересьев, чувствуя, что его всего

Начинает трясти.

Еще мгновение летчик смотрел на живой скелет, обтянутый черной,

Апельсины, печенье.

- Лешка, ты? - Голос летчика стал влажен, бесцветные и длинные

ресницы его слиплись. - Лешка, Лешка! - Он схватил с постели это

Себе.

- Да то ж ты! Лешка! Бисов сын!

Варя и медсестра Лена старались вырвать из его крепких, медвежьих

Лап полуживое тело.

- Да пустите ж его, бога ради, он еле жив! - сердилась Варя.

- Ему ж вредно ж волноваться, положите! - скороговоркой, пересыпая

свою речь бесконечными "ж", твердила сестра.

А летчик, по-настоящему поверив наконец, что этот черный, старый,

Портсигар: - Куришь?

Дед взял из портсигара папиросу, достал из кармана сложенный

Армейские одеяла.

- А ты, друг, сиди, сиди, не наше это, мужское дело - пеленать! Ты

Мягкой бороденкой.

- Только, сдается мне, он, того, - как бы не помер, а? От немца-то

С неделю назад.

Летчик прикинул в уме числа, и вышло, что полз Алексей Мересьев

Дегтяренко.

Завернутый в одеяла, из которых торчала только голова, Алексей

Сердито скомандовал он.

Вместе со стариком осторожно уложили они спеленатого Алексея на

Дедушка, на память.

- Ну, спасибо, Алеха, спасибо! Сталька знатная, гляди-ка. И

Ему этот кинжал.

- Ну, берись, берись, старик! - крикнул Дегтяренко, впрягаясь в

Передок носилок.

Носилки заколыхались и с трудом, осыпая землю со стен, пролезли в

Узкий проход землянки.

Все, кто набился в нее провожать найденыша, хлынули наверх. Только

Деревни.

Старый лес стоял стеной, куда ни глянь. Вершины деревьев почти

Чернильным карандашом.

Толпа, предшествуемая носилками, медленно двигалась по вытоптанной

на мху "улице".

Очутившись на воздухе, Алексей ощутил сначала бурный прилив

Тихая грусть.

Маленьким платочком Леночка утерла с его лица слезы и, по-своему

Пестрой бабьей толпе.

Оторвав самолет от ледяного наста, Дегтяренко прошел над головами

Пискливое сипенье.

Несмотря на всеобщую занятость и чрезвычайное напряжение, все в

Подрулив к своему капониру.

- А об нем не слыхать? - интересовались "бензиновые короли", когда

Толчков.

Алексей никогда и не подозревал, что у него столько друзей. Вот

они, люди-то, когда раскрываются! Ему стало жаль "метеорологического

сержанта", который его почему-то боялся, было неловко перед командиром

Где все ему искренне рады.

Его бережно несли через поле к серебристому санитарному самолету,

Нему.

- Товарищ майор... разрешите мне не лететь в Москву, а тут, с

вами...

Командир сорвал с головы шлем, мешавший ему слушать.

- Не надо в Москву, я хочу здесь, в медсанбате.

Майор снял меховую перчатку, нащупал под одеялом руку Алексея и

Пожал ее.

- Чудак, вас же лечить надо серьезно, по-настоящему.

Алексей замотал головой. Ему было хорошо, покойно. Ни пережитое, ни

Теплая, грустная.

- Дурак! Романтика, пример для "Пионерской правды", - засипел

Минуту опасности.

Леночка, механик Юра и "метеорологический сержант", которым нечего

Учуявшей дичь.

Носилки не влезли в узкую "щель". Когда заботливый Юра и девушка

Коленкора.

Двенадцать немецких бомбардировщиков гусиным строем обошли аэродром

Моторов.

Еще отчаяннее бесновались и лаяли в леске автоматические зенитки.

Крыльев истребителей.

Гуд гигантских майских жуков все чаще и чаще перебивали короткие

звуки разрываемого коленкора: гррр, гррр, гррр! В сверкании солнечных

Спокойно.

Даже когда сверху послышался пронзительно сверлящий, нарастающий

Чесноком дым.

Когда дым осел, кругом было уже тихо. Звуки воздушного боя едва

Прозрачный, как слеза.

- Глядите ж, береза плачет, - сказала Леночка, которая в минуту

Опушке, к своим капонирам.

Скоро небо стихло. Аэродром очистился, смолкла воркотня моторов в

Юра, смотря на часы.

В таких случаях, когда посадка была уже невозможна, летчику

Кругу.

Юра смотрел то на самолет, то на часы. Когда ему казалось, что

Целые тучи снега.

В последнее мгновение он скрылся из глаз. Когда же снежная пыль

Девушку.

- Товарищ сержант... - тихо сказал он, благодарно посмотрев на нее.

За ревом прогреваемого мотора вряд ли эти слова дошли до нее. Но

Что сам себе противен.

Сквозь рокот прогреваемых моторов послышались голоса. Открылся

Девушки.

Врач с помощью Юры поднимал в самолет носилки, на которых кто-то

Джек-лондоновское.

Он присел в свое кресло, поерзал в нем, усаживаясь поудобнее, и

Немолодой бледный человек.

"Что-то джек-лондоновское!" - подумал Мересьев, и в памяти возникло

Традиции и мировая слава.

В дни войны ученый превратил клинику своего института в офицерский

Союза.

- "Героев", "героев"! В этой войне все герои. Да что вы меня учите?

Запомнил? То-то.

И он ушел, большой, шумный, и уже откуда-то издалека, из-за

Разговорчивый.

Люди в госпитале быстро знакомятся. К вечеру Алексей уже знал, что

Любых марок.

Родом он был из-под Дорогобужа. Когда из сводок Советского

Сутки ни одного слова.

Мир тяжелораненых обычно ограничен стенами их госпитальной палаты.

Киселя, - тема для беседы.

И то всегдашнее, что заполняло для "тяжелого" томительно медленные

Ужаса.

Характер у него был беспокойным, мрачным. Неловкая шутка товарища,

Новое назначение.

Дверь за ним закрывалась, стихали в коридоре шаги обхода, а

Мересьев лежал с закрытыми глазами и думал: "Ноги, ноги, ноги мои!.."

Единственная радость.

Читая и перечитывая письма Оли, Алексей раскусил материнскую

Все дни у окна.

"Ампутация? Нет, только не это! Лучше смерть... Какое холодное,

колючее слово! Ампутация! Да нет же, не быть тому!" - думал Алексей.

Ногами.

3

С неделю обитатели сорок второй палаты жили вчетвером. Но однажды

Страдание.

Казалось, новичок был без сознания. Но как только носилки поставили

Скрипнул зубами.

Очутившись на койке, он сейчас же ровно выложил по краю одеяла

Рано состарились.

4

С появлением в сорок второй нового больного, которого все стали

Собой.

С прибытием Комиссара в палате произошло что-то подобное тому, что

Значение прочитанного.

Два часа в день, между обедом и лечебными процедурами, он занимался

К воде.

- Леша, - тихо позвал Комиссар.

- Что? - отозвался Алексей далеким, отсутствующим голосом.

- Так надо, Леша.

В это мгновение Мересьеву показалось, что это не перевозчик, а он

Не мешай.

И действительно, Алексею стало легче. Скоро он успокоился и

Точкой на земле.

Он так увлекся письмами, что не обратил внимания на разницу в датах

Не видел его.

- О чем, спрашиваю, думаешь?

- Ни о чем.

В палату как-то зашел Василий Васильевич.

- Ну, ползун, жив? Как дела? Герой, герой, не пикнул! Теперь, брат,

Своих бинтов.

Алексей лежал и думал: в Камышине мутные ручьи бегут вдоль

Весны.

Вербу убрали, но от тяжелых мыслей трудно было избавиться: что

Может быть, и детей.

Имеет ли он право принять эту жертву? Ведь они еще ничем не

Ноги.

Единственно, кому он подробно нависал о своем несчастье и о

Асфальту.

В послеобеденный час начиналось кормление воробьев. Степан

Раз за долгие месяцы.

Прошло немного времени, и Гвоздев вовсе ожил. К общему удивлению,

Как.

Самым радостным часом в сорок второй палате было, когда в дверях с

Тщательно скрывал ее.

Только один танкист в радостные минуты, когда в палате шел

Палата насторожилась.

- Лейтенант Гвоздев, пляшите! Ну, что же вы?

Мересьев увидел, как вздрогнул Гвоздев, как резко он повернулся,

Как флаг.

- Нет, вам. Видите: лейтенанту Гвоздеву Г.М., и даже: палата сорок

Два. Ну?

Забинтованная рука жадно выбросилась из-под одеяла. Она дрожала,

Быстро пошли на поправку.

Кукушкину сняли лубки. Степан Иванович учился ходить без костылей и

Кровати радиотрансляцию.

Казалось, чем слабее и немощнее становилось его тело, тем упрямее и

Басом.

- Чинуши! - гремел он гневно. На проволочном пюпитре серел листок

дивизионной газеты, которую, невзирая на приказ "не выносить из

части", кто-то из друзей регулярно ему присылал. - Опупели они там, в

обороне сидя. Кравцов - бюрократ?! Лучший в армии ветеринар -

бюрократ?! Гриша, пиши, пиши сейчас же!

И он продиктовал Гвоздеву сердитый рапорт на имя члена Военного

Совета армии, прося унять "строкачей", незаслуженно обругавших

Подушке.

Вечером того же  дня случилось еще более примечательное

Человек.

8

Слабел с каждым днем и Алексей Мересьев. В очередном письме он

сообщил даже "метеорологическому сержанту", кому единственно поверял

Ей свои невеселые мысли.

Ко всем Комиссар умел найти ключик, а вот Алексей Мересьев не

Стене.

Но Комиссар не оставил своих попыток "отомкнуть" его. Однажды,

Надо.

- Но ты же советский человек! - настаивал Комиссар.

- Советский человек, - машинально повторил Алексей, все еще не

Засмеялся на всю палату.

Ночью он не сомкнул глаз. Тяжелым сном забылась палата. Скрипя

Спит, улыбаясь во сне.

И тут услышал он разговор, который потом не раз вспоминал в трудные

Минуты жизни.

- Ну зачем, зачем вы так? Это же страшно - смеяться, шутить, когда

Взгляда.

- Ай-яй-яй, сестреночка... Слезки, вот так раз! Может, бромчику

Взглядом.

- Поздно, поздно, родная. В личных делах я всегда безобразно

Идти стало.

За этой песней оторвали другую, потом третью. Понимаете, сестренка,

Видите, какая штука.

- А комиссар? - спросила Клавдия Михайловна.

- А что комиссар? Жив, здоров и теперь. Профессор он, археолог.

Сегодня не помирать.

Мересьев заснул наконец глубоким и покойным сном. Снились ему

Бранчливость исчезла.

Точно сговорившись, раненые и больные спешили наперебой чем-нибудь

Большую, неизлечимую рану.

9

У окошка, выходящего на восток, ветка тополя уже выбросила

Уснуть.

Было тихо. Вдруг Комиссар заговорил чуть слышно, повернув голову к

Комиссар?

- Так и пиши в заявлении: отпустите, мол, к бабам в тыл, а другие

пускай меня от немца защищают! - не стерпев, крикнул со своей койки

Мересьев.

Степан Иванович виновато посмотрел на него, а Комиссар сердито

поморщился:

- Чего тебе советовать, Степан Иванович, сердца своего спроси, оно

Него было весело смотреть.

- Разрешите попрощаться, товарищ полковой комиссар! - отрубил он с

Двери.

- А куда же писать тебе, в Сибирь, что ли? - с улыбкой спросил

Комиссар.

- Да уж что там, товарищ полковой комиссар! Известно, куда солдату

Готов был плакать.

- Ну, чего ты киснешь? В киноартисты, что ли, собрался? Коли она,

Комиссар.

Нетвердым шагом, подволакивая ноги, профессор подошел к его

Сказал профессор.

С большим усилием Комиссар выпростал из под одеяла огромную,

В плечи и закрылся одеялом.

- Перед тем как ехать туда, он пришел ко мне. Он сказал, что

Дышит.

- ...Не надо, голубчик, что вы, что вы, уберите руку, я знаю, как

вам больно шевелиться... Да, и я думал всю ночь, как быть. Вы

Глухо постукивала вода.

- Так как же? - спросил Комиссар, и в голосе его чувствовалась

Бесконечная теплота.

- Не знаю... На ваш вопрос сразу не ответишь. Не знаю, но, кажется,

Нет, не легче.

Василий Васильевич долго сидел молча. О чем он думал, какие мысли

В стакан.

Но больной воды не принял, стакан напрасно стучал о его зубы, вода

Свертывать ширму.

- Не надо, оставьте, - остановил ее голос Комиссара. - Не надо,

Жизни и деятельности.

Теперь у него была цель жизни: вернуться к профессии истребителя. С

Самолетом движения.

Даже хождение для безногого