Заключительный фейерверк для отчета

 

Двадцать девятое! Двадцать девятое! День абсолютной свободы, а за плечами — блестяще сданный экзамен. И впереди — путешествие по неизвестной прекрасной стране. Побывав однажды на ее берегах, как одержимый рвался туда Пильщиков, и звал поехать, и убеждал ежедневно.

Быстро позавтракав, самбисты спустились к плотику. Антона поставили с шестом. Плотик устремился вперед, самбисты дружной стайкой поплыли вслед за ним. Только по особой тщательности движений и по тому, что Сергей и Кирилл старались держаться поближе к плоту, можно было узнать в них новичков. Женя и Валентин плыли по сторонам, не спуская с них глаз. Флагман и эскорт пересекали озеро. Минут через десять шест стал погружаться до половины, и вскоре пловцы побрели вброд.

Втащив плотик подальше на сушу, путешественники огляделись по сторонам. Не угрюмые ели и сосны, среди которых они прожили месяц, встретили их, а звенящий от птичьего пенья, напоенный солнцем ярко-зеленый лиственный лес. Густые заросли кустарника, трав, цветов, папоротника преграждали им путь. Путешественники двинулись вперед, и светлый, веселый лес поглотил их. Местность постепенно поднималась, кустарник поредел, легче стало идти, но они ступали осторожно, шаг в шаг: здесь когда-то прошла война и могли остаться мины. Никто не говорил ни слова, все молчали, завороженные чудесным лесом, птичьим неумолчным щебетом, сладким ароматом, разлитым по лесу неподвижным теплом. Золотой солнечный свет потоками лился сквозь листву деревьев на землю, и все вокруг сверкало. Нигде не было и признака дороги, птицы совсем не боялись людей. Серый заяц внезапно бросился в сторону чуть ли не из-под ног, заставив всех вздрогнуть. Они продолжали идти вперед. Кирилл, который, как всегда в неизвестной местности, шел первым, поднял руку: стоп! Все остановились, а он, опустившись на четвереньки, стал рассматривать землю. — Здесь когда-то была тропа. Тогда они пошли с удвоенной осторожностью, держась сбоку от следа этой давней-давней тропинки. Через несколько минут лес неожиданно оборвался, впереди расстилалась поляна, поросшая роскошной травой. В самом конце поляны, метрах в полутораста от опушки, стоял большой деревянный дом в окружении хозяйственных построек. Настороженно поблескивали окна. Казалось, кто-то, враждебно притаившись, ожидает незваных гостей. Если бы кто-нибудь действительно смотрел из дома, он не увидел бы ни одной подозрительно шевельнувшейся ветки, не услыхал бы ни одного хрустнувшего сучка: месяц жизни в республике научил самбистов многому, они будто растворились в лесу. Окружив дом и установив, что там никого нет, они зашли за него, и Антон из-за угла бросил валявшуюся колоду на ступеньки — взрыва не последовало. Тогда они осторожно привязали к дверной ручке веревку, залегли на почтительном расстоянии и дернули ее. Дверь резко распахнулась — взрыва не было. Самбисты вошли внутрь — прекрасная комната с зеленой кафельной печкой. «Вот бы где нам жить», — была общая мысль. Выйдя из дому, они еще больше укрепились в этом, увидав сад. Правда, сад был очень запущен. Много лет к нему не прикасалась человеческая рука. Чудовищная крапива поднялась выше яблонь, на которых росли мелкие плоды. Под зарослями крапивы совсем задохнулись кусты смородины.

Солнце ярко освещало это спящее царство. Мигом превратив майку Сергея в мешок, самбисты нарвали кисловатых яблок — завтра на компот. Безжалостно истребляя крапиву, они наткнулись на колышек с надписью: «Дом заприходован Мельниковским с/советом».

— Ясно! — сообразил Женька. — Не мы тут первооткрыватели. Значит, мин бояться нечего.

— Черт побери! И физики, оказывается, могут мыслить логично! — удивился Сергей.

— Ах ты, гуманитар несчастный! Я тебе покажу, как над точными науками издеваться! — Он сделал стремительную заднюю подножку.

Сергей, падая, увлек его за собой, и они с хохотом покатились по траве. На них с разбегу прыгнул Кирилл, затем Антон, и куча мала закопошилась около сада, откатываясь к лесу. Валька хотел было вскочить сверху, но вдруг закричал:

— Стойте! Стойте!

Что-то в его голосе заставило самбистов мгновенно прекратить возню.

— Не шевелитесь! Мина!

Все, как лежали, так и замерли. Совсем рядом, в полуметре от них, выглядывал из земли темный металлический диск со скобой в центре. При следующем повороте вся куча мала навалилась бы на него. Самбисты быстро отползли подальше.

— Вот тут и доверяй логическим способностям физиков! — переводя дыхание, сказал Сергей.

— Давайте-ка, братцы, отсюда подобру-поздорову улепетывать, — сказал Валька. — У нас, конечно, лес похуже, но зато таких сюрпризов нет.

Перед уходом решили мину подорвать. Антон с веревкой направился к ней, но Валентин после секундного колебания догнал его и схватил за руку.

— Э… постой-ка. Иди назад. У меня все же пальцы потоньше, поспособней. Аккордеон все-таки… тренировка. Иди назад, дай веревку…

Валька заметно волновался, красные пятна покрыли его лицо. Ребята во все глаза смотрели на него: это ли прежний Валька? Они залегли за деревья, а он быстрыми, легкими движениями продел веревку в скобу, закрепил ее узлом и побежал назад.

Резкий рывок за веревку — каждый вобрал голову в плечи, желая сравняться с землей.

Тишина.

Еще рывок!

Тишина.

Рывок! Рывок! Раздался ржавый металлический звук, веревка, будто отцепившись, перестала оказывать сопротивление. Ее подтянули: на конце, болтался тот же диск.

— Ба, ребята! Это же крышка от бидона! — вскричал Женька и бросился вперед.

— Осторожно! — закричали ему.

Добежав до мины, он наклонился, понюхал воздух и схватил себя за живот, прямо-таки захлебываясь от смеха.

— Ми-и-на! Разминеры! А Валька-то…

Все подошли ближе и увидали врытый в землю необычной формы бидон с керосином литров на двадцать, крышку от которого они приняли за мину.

— Какой дурак зарывает керосин в землю! — сердился Валька.

— Ха-ха! — воскликнул Антон. — Вы знаете, что мы нашли? Чистых два часа времени. А то и все три.

— Чего мудришь? — спросил Кирилл.

— Мудрю? Ведь сегодня можно будет пойти на торжественный вечер к самому его открытию, а не за два часа — собирать хворост. Ясно? А?

— То есть?

— С керосином-то любой мокрый валежник будет пригоден для костра, а за сухостоем после дождей еще пришлось бы походить.

— Голова! — сказал Сергей, разводя руками. — Одно слово — премьер-министр!

— А считать-то не умеешь, — Женька засмеялся. — Все-таки это два слова, хотя что с тебя взять…

Чем дальше продвигались в глубь волшебного острова самбисты, тем больше встречали малинника. Ягоды было столько, что пришлось остановиться и сделать из бересты несколько громадных кульков. И каждый раз, натыкаясь на россыпи царь-ягоды, они говорили: «На тот год спортлагерь обязательно надо организовать здесь». Но вот вышли на поляну метров в сто длиной и двадцать шириной — и только глаза раскрыли: красного цвета было больше, чем зеленого. Годами никто не собирал здесь малину, ягоды осыпались, появлялись новые кусты, плодоносили и осыпались в свою очередь. Это был буйный, неправдоподобный разгул малины. Набирая свои кульки, самбисты сначала ели ягоду стоя. Затем сидя. А затем и лежа, едва-едва поворачивая голову и доставая ягоды губами. А красного цвета не убавлялось.

— Хватит, ребята, хватит! — уговаривал Антон. — Оставьте место для обеда.

— Замолчи, жмот несчастный! — возражали ему. — Это тебе не творог, это вещь ненормированная.

С трудом уговорил он их продолжить путешествие, напомнив, что нужно успеть еще подготовиться к вечернему выступлению.

Через несколько минут быстрой ходьбы путешественники увидели, как между стволами заиграли блики, и вышли к воде. Безбрежная Вуокса лениво и изредка выбрасывала волны на песок. Далеко-далеко, за несколько километров, угадывались очертания противоположного берега. По широчайшей водной глади то тут, то там были разбросаны небольшие островки, поросшие соснами. Голубое небо со всеми своими белыми облаками, и острова, и ослепительное солнышко — все опрокинулось в гигантском зеркале. Сергей и Антон лежали поодаль от других, смотрели на воду.

— Ты говоришь, почему я все смеюсь? — вдруг сказал Сергей. — А может быть, это тоже своего рода самбо, моральная самозащита, так сказать.

— От чего?

— Да от всего. Это тебе да Кириллу все понятно. Вот Кирилл — ему что? С малых лет попал в интернат, воспитывали его хорошие люди, учили — это ему в кровь и кость въелось, он иначе и не представляет себе жизни.

— А ты?

— А я? У меня мать после гибели отца от горя чуть не рехнулась, да и сейчас она не совсем в норме, беды мы хлебнули во сколько, — он полоснул пальцем по шее. — И гадов я насмотрелся — дальше некуда, вплоть до того, что из нашей же комнаты нас хотели выселить, когда мать в больнице лежала.

— Выселили?

— Нет.

— Почему?

— Хм… это ты здорово меня поймал, — сказал Сергей, усмехнувшись. — Конечно, не все гады…

— Значит, ты не веришь в человечество — гадов, дескать, больше. Отсюда у тебя какой вывод? Молчишь? А я скажу. Как у Макара: «Не трать, куме, силы, опускайся на дно, все равно тянуться ни к чему». Логика могильная!

— Ну, ты это зря обо мне. А если к делу подойти с другой стороны…

— С какой же?

— Ты, например, знаешь, что Маркс любил повторять: «Подвергай все сомнению»?

— Слышал ты звон!.. Что же эти слова, по-твоему, значат? Сомневаться, чтобы сомневаться? Это даже не половина дела!

— А все дело?

— Маркс так говорил: мир надо не только объяснять, но и переделывать. Ясно?

— Это мы учили…

— Учили! Знаешь, есть у нас такие — критикуют со стороны. Удобная поза: «Вы делайте, а мы посомневаемся, сбоку поглядим». Тьфу! Сволочи! — Антон резко разорвал травинку. — И я тебе вот что еще скажу: не из того ты материала, чтобы только моральной самозащитой и сомнениями заниматься. Ты по всем данным человек, а, не сторонний наблюдатель. Ясно?

Сергей не ответил. Он задумчиво покусывал стебелек и смотрел вдаль, прищурившись от ослепительной игры Вуоксы…

До противоположного берега острова нужно было пройти около пяти километров. Ребята двинулись по старому следу, опасаться было нечего.

— Хороший остров! — сказал Женька. — Только как же мы его назовем?

— Пятеро смелых! — воскликнул Валентин.

— Нет, нескромно. Лучше так: Остров вечного покоя, — предложил Кирилл.

— Тю! Нашел покой! Чуть на мине не подорвались! — Женька засмеялся.

— Ага! Надо так: Остров имени Женькиной логики, — не удержался Сергей.

— Иди ты к лешему! Назовем его лучше Язык журналиста — форма у него длинная, а на конце завитушки.

— Остров скрытого пламени! — предложил Кирилл новый вариант. — Мы-то будем знать, что название от зарытого бидона, а другие нет. Чистая поэзия.

— Нет, ребята, — возразил Антон. — Верно, что скрытого пламени, только в другом смысле. Кто герой дня? Валька! Пусть остров будет имени Валентина Ярыгина.

— Ура! Согласны! Да здравствует Валька!

Таким образом, специальным решением совета министров Республики Самбо безыменный дотоле остров решено было назвать островом Ярыгина и под этим именем занести на все карты мира.

Захватив по дороге тяжелый бидон, самбисты вышли вскоре к своему плотику, и через четверть часа в лагере весело потрескивал костер, на котором разогревалась уха. Антон сварил кашу, нарезал хлеб и стал звать путешественников. Протяжные стоны были ему ответом.

— Что такое? — удивился он и подошел к сарайчику. Ужасное зрелище открылось его глазам. На нарах лежали четверо его друзей с побелевшими лицами. С закушенных губ срывались стоны.

— Что с вами? Ребята, что случилось? — перепуганный не на шутку, закричал Антон, бросаясь к ним.

— Ох, живот, — простонал Женька. Трое остальных дружным стоном подтвердили его сообщение.

— Ах, проклятые! — догадался Антон. — Малины обожрались?

Горестные стенания подтвердили, что порок чревоугодия действительно наказан. Каждый страдал по-своему. С обреченным видом, кротко глядя в потолок и изредка хватаясь за живот, лежал на спине Кирилл. Рыча, катался по нарам Женька. Валька и Сергей свернулись в клубок и стонали наперебой.

— А, будьте вы трижды счастливы! — возмутился Антон. — Как же мы сможем вечером выступать?

Жалобные стоны были ответом.

— Что же делать? — думал вслух Антон. — Английской соли у нас нет, клизмы тоже…

Мысль его напряженно работала. Он не верил в безвыходные положения. И действительно, где-то в лабиринтах мобилизованной по тревоге памяти возникли известные ему из книг ситуации подобного рода.

— Ага! Есть! — воскликнул Антон и бросился к своему чемоданчику. Вытряхнув его нехитрое содержимое на одеяло, он разыскал таблетки от кашля. Сорвав обертку и бросив ее под нары, он торжественно сказал:

— Вот. Страшно дорогое лекарство. Из Чехословакии. Гептилуровалидол, — придумал он название на ходу. — Велела мне мать беречь его для самого крайнего случая, — он изобразил на лице раздумье, а затем махнул рукой. — Ну, да уж если товарищи заболели, ничего не жалко! Пропадай все!

У страдальцев огнем надежды зажглись глаза. Антон со скорбной серьезностью роздал им по таблетке.

— Теперь смотрите, — сказал он, — через десять минут должно полегчать, а через четверть часа боль как рукой снимет. — И, поглядывая на часы, стал ходить около ребят.

Действительно, стоны стали раздаваться все реже. Женька перестал метаться и затих в своем углу.

— Десять минут прошло, должно полегчать, — категорически сообщил Антон.

И в самом деле, Кирилл с кряхтением сумел подняться. Через минуту разлохмаченную голову приподнял Женька. И вскоре все, кроме Сергея, уже сидели.

— Мать предупреждала, что на некоторых особо нервных это лекарство действует замедленно, — авторитетно разъяснил Антон. — Редкий случай.

На восемнадцатой минуте тяжелый вздох, с каким иногда пробуждаются от долгого сна, засвидетельствовал, что и Сергея отпустило.

— Вот то-то, — сказал Антон. — Впредь не излишествуйте. Теперь выползайте на воздух, а я пойду пообедаю.

Назавтра они до колик смеялись над прекрасным чехословацким лекарством «гептилуровалидолом», а сегодня цель была достигнута, болящие стали работоспособными и принялись распределять роли для вечернего выступления. У Антона болел локоть, у Жени — плечо, у Валентина были повреждены поясница и колено, Сергей и Кирилл вообще чувствовали себя неважно: ведь им впервые в жизни пришлось так много проплыть. Долго соображали, кто какие броски может делать и кто как может падать. От шуток над своей инвалидностью настроение поднялось, и самбисты даже решили разыграть сценку, как честный человек, владеющий приемами самозащиты, расправляется с четырьмя хулиганами. Честным человеком назначили Сергея. Сценку несколько раз отрепетировали, пока она не пошла как по маслу.

Солнце стало клониться к лесу. Надо было бриться да и собираться на вечер. Уже начинало темнеть, когда они, распространяя вокруг благоухание все той же неистребимой «Красной гвоздики», зашли за художественной гимнастикой. Шумная веселая компания направилась к пловцам. На большом лугу перед домом было много народу: приехала молодежь из Ряйселе, из мельниковской сельскохозяйственной школы, прибыло начальство из самого Приозерска, почти в полном составе пришли по-праздничному одетые доярки. Глеба не было.

— Что же вы делаете? — закричал Подвысоцкий, увидав самбистов. — Да есть у вас совесть или нет? Разве не ясно, что сейчас сухого сучка в лесу не найти? В общем, так: за срыв костра вы будете отвечать! Хватит!

— Мальчики! — величественно провозгласил Сергей, к которому прежде всего почему-то обращался Подвысоцкий. — Але-хоп! — И щелкнул пальцами, как знаменитый факир.

В ту же минуту Кирилл и Валька расступились, между ними, как ассистенты великого мага, подобострастно согнувшись, проскочили Антон и Женька и поставили к ногам Василия Ефремовича бидон с керосином.

— Это еще что? — Подвысоцкий задвигал ноздрями.

— Как видите, Василий Ефремович, калорий здесь больше, чем во всех мокрых кучах, собранных вашими подданными, — объяснил Сергей. — Мальчики, але-хоп! — И по его великолепному жесту ассистенты, по-прежнему согбенные, отбежали назад.

— Черт знает что такое, — проворчал Подвысоцкий, которого они уже отучили удивляться. — Надеюсь, обошлось без уголовщины?

— Палите спокойно, Василий Ефремович! — заверил его Сергей. — Дым от костров, облитых этим керосином, не расстроит чуткого обоняния уважаемой всеми нами мадам Фемиды.

Наконец открылся вечер. Заслоняясь ладонью от едкого дыма, Василий Ефремович произнес речь.

— Не всё, к сожалению, мы можем сейчас вам показать: условия не совсем подходящие. Однако кое-что покажем, — заключил Подвысоцкий.

Выступления начались и пошли с возрастающим успехом. Гимнастки показали упражнения для третьего, второго и первого разрядов. С индивидуальными номерами выступили лучшие спортсменки: танец с обручем, танец с лентами, танец с шарами. На смену им вышел мрачный пловец Петя, который под восторженный ропот зрителей преодолел с разбегу планку на высоте одного метра семидесяти сантиметров. Затем пловцы — девушки и юноши — выполняли упражнения на перекладине. Гимнастки, наряженные кавалером и барышней, лихо сплясали русского, сорвав бурные аплодисменты. И вдруг Василий Ефремович объявил:

— Сейчас вы увидите борьбу самбо.

Самбисты оторопело поглядели друг на друга: уже? А пловцы не мешкая раскладывали между кострами циновки для их выступления.

— Ну, Антон, выручай! — сказал Сергей, судорожно напяливая халатик. — Продержись минутки три, мы мигом переоденемся!

Они исчезли в темноте за кострами. Антон, прямо в брюках и ботинках, вышел вперед.

— Бог ты мой! — ужаснулся из-за костра Подвысоцкий. — Все у них не по-людски…

Антон объяснил публике, что настоящей борьбы они показать не смогут, потому что нужен большой ковер, придется показать только приемы, — и начался фейерверк бросков. Единодушное «ох!» сменялось в публике бурными аплодисментами. Особое впечатление произвели приемы самозащиты от нападения вооруженного противника, и наконец публика разразилась возгласами и овацией, когда они разыграли сценку и Сергей — честный человек — удалился, ведя скрученного здоровенного хулигана Антона и оставив на земле еще трех недвижных хулиганов — Кирилла, Вальку и Женю.

Завершая выступление, Антон предложил любому из публики выйти и побороться с любым из самбистов, если он не верит, что борьба самбо действительно дает преимущества знающему ее, но зрители ответили хохотом, и никто бороться не вышел.

Самбисты стали героями дня. Их окружили парни и наперебой спрашивали, где можно научиться этой борьбе и долго ли они сами учились.

Затем сам собой возник концерт. Гости пели частушки, плясали. Женька отличался вовсю: он и цыганочку станцевал, и на все приглашения плясать «Барыню» выходил и выкидывал такие коленца, что можно было только диву даваться. Танцы стали всеобщими, гости и хозяева перемешались.

И уже далеко за полночь зафыркали-заурчали грузовики, готовясь развезти гостей по домам, доярки с песнями пошли в одну сторону, а самбисты и гимнастки — в другую.

Антон на правом крыле, Маша — на левом.

 

4

ВЗЯТИЕ ВОДНОГО РУБЕЖА

«САМБИСТЫ В ДОЛГУ НЕ ОСТАЮТСЯ!»

 

К десяти часам утра Кирилл и Антон с ликующими воплями выскочили из сарая-столовой и принялись маршировать вокруг ковра. В руках у Кирилла была толстая пачка исписанной бумаги.

— Э, друзья, рехнулись? — резонно спросил Женька.

Кирилл вместо ответа только потряс бумагой.

— Кончил?! — догадался Сергей.

Кирилл кивнул головой.

— Урра! — закричали все. — «Букварь» создан! Кирюху качать!

Его подбросили несколько раз, и затем все вместе, трубя марш, под Валькин аккомпанемент прошлись праздничной демонстрацией вокруг поляны.

В этот день самбисты должны были сдавать нормы ГТО по плаванию. Кирилл и Сергей особенно волновались, остальные всячески подбадривали их, напоминая, с какой легкостью они преодолели вчера расстояние до острова имени Валентина Ярыгина. Кирилл молчал. Сергей отшучивался, но довольно нервно: все-таки одно дело плыть рядом с плотом и товарищами, другое — в официальной обстановке, на глазах у девушек.

У заливчика за домом пловцов было оживленно и весело, царила бодрая деловая атмосфера. Василий Ефремович отдавал распоряжения, пловцы готовили на воде дорожку.

— Ну, герои, отдыхайте пока, — обратился к самбистам Подвысоцкий. — Вы трое — на ГТО второй пойдете, а этих двоих, — он показал на Кирилла и Сергея, — так и быть, пущу на ГТО первой.

— Э, нет, Василий Ефремович, — возразил Сергей, — нам ГТО первой ни к чему, нам ГТО второй «отличник» подавайте, полные четыреста метров.

— Ладно, ладно, шутить после будем, сейчас некогда, — Подвысоцкий озабоченно прошагал дальше.

Когда поплыла последняя партия гимнасток, Антон подошел к Подвысоцкому и сел с ним рядом.

— Василий Ефремович, Смородинцев не шутил: мы все будем сдавать четыреста метров.

— Смеетесь вы, что ли?

— Василий Ефремович, они тренировались почти каждый день, а вчера на проверку проплыли, наверно, с полкилометра.

— Когда вы только все успеваете: и самбо отлично сдали, и колхозникам, оказывается, два гектара скосили, и картошку у меня из-под носа увели, да еще плавать научились… Ну ладно, пускай плывут.

— Спасибо, Василий Ефремович! — Антон вскочил и побежал к своим. — Согласился!

Сергей и Кирилл кисло выразили удовлетворение: им и хотелось и не хотелось плыть эти четыреста метров.

Наконец Подвысоцкий закричал:

— Самбисты! Сюда! Все на этот камень, прыжок — и вон до того острова, вокруг него и сюда — ровно четыреста метров. Кто не выдержит, пусть вылезает на сопровождающую лодку или отдыхает на острове.

Положение неожиданно осложнилось: Кирилл и Сергей прыгать в воду не учились, они плавали только от берега.

Но деваться некуда. Их появление на камне над водой вызвало сенсацию среди девушек-пловцов. Сергей небрежно помахал им рукой:

— Девочки, учитесь прыгать в воду!

— На старт — внимание — марш!

Раздался всплеск — Женька, Валя и Антон прыгнули головой вперед, вынырнули и поплыли. Сергей и Кирилл, посмотрев на них, оттолкнулись и шлепнулись на воду плашмя, со страшным шумом. Скрывшись под водой, они не слышали, к счастью для себя, ни ругани Подвысоцкого, ни смеха и возгласов ужаса среди зрителей. Появившись на поверхности, поплыли каждый по-своему: Сергей — кролем в собственной интерпретации, Кирилл — неторопливым брассом.

— Нет, прилично плывут, шельмы, — пробормотал Василий Ефремович, присматриваясь к их движениям. — До чего все-таки трудолюбивы, разбойники!

Вслед за ними тронулась лодка и поплыла группа пловцов. Женька, Валя и Антон обогнули островок и поплыли обратно. Сергей и Кирилл плыли им навстречу все в том же ритме, что и сначала.

— Держитесь, ребята! Го-го-го-го! — прокричал Женька.

Кирилл только взглянул на него: они еще не умели разговаривать в воде. Первые трое, почти не растягиваясь и держась рядом (для Женьки уроки марш-броска даром не прошли), подплыли к берегу и сели, отдуваясь, среди успевших высохнуть девушек. Сергей и Кирилл медленно приближались, их темп заметно снизился, каждое движение было тяжелей предыдущего, но берег был уже рядом, и они уверенно двигались к нему. Вот стало совсем мелко, но они упорно плыли, пока не коснулись животом дна, только тогда встали и пошли в обнимку на сушу, покачиваясь на неверных ногах.

— Девочки! Учитесь… выходить из воды! — прерывистым голосом прокричал Сергей и помахал рукой.

Во время заплывов самих пловцов, которые стремительно, как торпеды, или мягко, как тюлени, плавали по дорожкам, Антон неожиданно сказал:

— Министры! Экзамен сдан, «Букварь» написан, плавание — позади, продукты — кончились. Давайте попросим сейчас машину, сматываем манатки и едем в Мельниково — поезд отходит в семнадцать пятнадцать.

— Сегодня? — оторопело спросил Женька. — Ведь все едут завтра.

— У всех есть средства для поддержания жизни, а у нас уже сегодня нет ни продуктов, ни денег.

— А что, давайте! — загорелись все одновременно. — Антон, иди к Подвысоцкому.

Антон подошел к начальнику лагеря.

— Василий Ефремович! — он осторожно потрогал его за плечо.

— А, ты? Ну что ж, молодцы, молодцы! Похвально. Кто их тренировал?

— Ярыгин.

— Отметим особым приказом, наградим грамотой.

— Василий Ефремович, грамота — это хорошо, но я по другому вопросу… Дайте нам сейчас машину, мы поедем семнадцатичасовым поездом.

— Что? С ума сошли. Завтра организованный отъезд, сегодня еще погуляйте.

— У нас нет ни денег, ни продуктов. Как мы до завтра проживем?

— Привет! А где же тридцать рублей, что Пильщиков не так давно получил?

— Да видите ли, такие обстоятельства…

— Ах, у вас обстоятельства? А у меня тоже есть одно обстоятельство: дисциплиной называется…

На обед самбисты съели все, что у них было, выскребли кастрюли, подобрали все крошки на полке и вычистили сахарный песок из швов мешочка. Голая скучная полка в столовой заставила их вернуться к идее Антона.

— Академики, надо ехать, — сказал Сергей. — У меня мысль: послать к Подвысоцкому Женьку. Эта щука после кросса питает к нему вполне нелогичную слабость, авось клюнет на нашего живца?

Женька без долгих разговоров отправился к Подвысоцкому — отмерять очередные три туда да три обратно километра. Такие дистанции у самбистов перестали считаться за расстояние.

Подвысоцкий отдыхал в гамаке, покуривал. Он увидел Женьку и спросил негромко:

— Ну что, неуемные? Что вам еще нужно?

— Василий Ефремович, как хотите, нам нужна машина. Ну никак нам нельзя дожидаться до завтра, сейчас все на обед выскребли, даже ужина нет.

— Вот странные вы парни! Неужели вы думаете, что я не хочу вам помочь или злобу к вам питаю? Наоборот, вы мне, разбойники, нравитесь, ребята дружные, смелые, веселые, сумели без денег впятером прожить. И за картошку не сержусь: теперь даже смешно вспомнить. Трудно вам день перебиться? Возьми у меня хлеба. А машину я не могу дать: бензина мало, на один рейс. Поэтому всей душой к вам, но не могу, дорогой, не могу…

— Ну, что ж, спасибо на добром слове…

— Погоди, я тебе сейчас хлеб и деньги вынесу, — он начал вставать с гамака.

— Нет, Василий Ефремович, сидите, — вздохнув, отвечал Женька. — У нас такой устав: самбисты в долгу не остаются, а где уж теперь вернуть долг? Терпели, терпели, а в последний день сорвемся? До свидания.

— Брось ты, чудак, устав у них…

— До свидания, Василий Ефремович! — крикнул Женька уже из-за забора.

 

5

СЕРЕБРЯНЫЕ, ЗОЛОТЫЕ ФАНФАРЫ

 

А между тем касса самбистов была пуста, в ней хранилось лишь девять неприкосновенных рублей — столько, сколько нужно пятерым на проезд до Ленинграда и на трамвай (и то без уплаты за багаж, но там уж как-нибудь…). Оставаться еще сутки было решительно невозможно.

Пятеро лежали на поляне вокруг костра. Где же выход?

— М-да, — протянул Валька. — Может быть, займем? А нет — рыбы наловим, проживем как-нибудь сутки.

Антон покусывал травинку, думал. Не то плохо, что есть нечего. Хуже, что так бесцветно закончится замечательный месяц. Последний, завершающий день будет как мусор, ни то ни се… «Проболтаемся вроде дачников. А что, если…» — неясная, но какая-то необыкновенная мысль вспыхнула в мозгу.

— Министры, — сказал он тихо, но так, что все разом обернулись к нему. — Пойдемте в Мельниково пешком. Сейчас, сразу. Соберемся и выйдем. Сейчас десять вечера, утренний поезд в пять утра, ходу тридцать километров — и завтра в десять утра будем в Ленинграде!

— Вот те на! — растерянно проговорил Валька. — А вещи как же? Аккордеон тащить тридцать километров — и то сдохнуть можно, а тут еще чемоданы…

— Нет, не успеем, — сказал Женька. — Что же, покрышку и штангу ты тут бросишь? Надо отнести, сдать, туда три километра, обратно три, уже час, а то и больше. Пока соберемся с вещами, дойдем — еще опоздаем, так на станции до вечера сидеть. Тут мы хоть рыбы наловим, ягод соберем, а там? Шпалы глодать, что ли?

— Министры, — так же тихо и твердо возразил Антон, — не с того боку подходите. Подумайте сами: так здорово на всю пружинку жили и вдруг на прощание целый день плесневеть. Мы сейчас все можем! Штангу и покрышку возьмем с собой — сдадим их прямо в клуб. А ты, Валька, музыкант — и не понимаешь, что значит заключительный аккорд. Слушайте, завтра за нами заедут: «Так и быть, возьмем самбистов на машину», а здесь никого, только «с пионерским приветом». А?

— А что! — Сергей захохотал. — Хотел бы я видеть Подвысоцкого в эту минуту. Воевать так воевать: пиши в обоз! «На ГТО первой так и быть пущу», — вспомнил он кровное оскорбление.

— Это. будет вещь, — присоединился к нему Женька. — Пошли! А, ребята? Рванем!

— Только записку обязательно надо оставить, — спокойно произнес Кирилл.

Валька хмыкнул и подумал, что надо записать в книжечку: «Искоренять безынициативность».

— Так, ребята, живо начали, — Антон поднялся. — Кирилл, разводи большой костер, чтоб мы ничего не оставили. Сергей, пиши соответствующую записку, Валька и Женя, скатывайте покрышку, я займусь вещами и штангой…

Работа закипела. При мечущемся свете костра на поляне запрыгали тени — то длинные, то короткие, ночь сразу стала темней. Трещал хворост, позвякивали блины от штанги, вздохнул и крякнул аккордеон, укладываемый в футляр, негромко звучали голоса.

Огромный костер заметили у художественных гимнасток, девушки высыпали на крыльцо.

— Что там самбисты затеяли? Смотрите, огонь вровень с соснами. Чудят ребята. Ну, ничего, завтра расспросим…

Костер быстро загасал, скоро от гимнасток его уже не стало видно, лишь светлела верхняя кромка леса, обращенная к ним.

— Сели, ребята, — Антон вздохнул.

Все опустились около догорающего костра. Кирилл в последний раз подбросил сучьев. Трещал хворост, подчеркивая тишину.

— Последний день Республики Самбо, — сказал Сергей. — Надо бы толкнуть одну-две подходящие речи и прослезиться. Но мы не члены правления спортклуба и не художественная гимнастика. Мы — академики и министры. Посему — в дорогу.

Однако и сам не встал, и никто не пошевелился. Сидели, глядя на огонь, следили за умирающими языками пламени. Но идти так идти, и они выступили в свой последний героический марш. Первым шел Кирилл, сгибаясь под четырехпудовой влажной покрышкой из брезента, скатанной в огромную колбасу. Валька нес на перевязи чемодан и аккордеон, в руке — ведро с малиной. Сергей и Женька тащили остальные чемоданы, связку матрасников и халатов, кастрюли и цветы. Цепочку замыкал Антон — в рюкзаке постукивало пятьдесят килограммов железных блинов, а на плече лежал гриф — двадцать пять килограммов — стандарт. Они перешли прогнувшиеся под ними дугой мостки и вышли на белеющую во тьме дорогу.

…Любящее сердце — вещун, и никто, кроме лесных птиц, никогда не узнал, как после ухода самбистов пришла на пепелище Мария, как долго стояла она в темноте, обняв сосну и не замечая слез, измочивших все ее лицо, — она впервые столкнулась с тем, что в жизни бывает необратимое, непоправимое…

Но даже лесные птицы не узнали, как в этот же вечер пастух Макар сидел на кровати рядом с сыном, который уснул поверх одеяла в полной школьной форме, не дождавшись его, и при чадящем свете коптилки смотрел, все смотрел затуманившимися глазами на записку: «Хорошему человеку Володьке от товарищей»— и пять неразборчивых подписей внизу…

Друг за дружкой, пружинящим Шагом, волчьей цепочкой, стремительно продвигались самбисты, оставляя позади километры. Лидеры по многу раз успели уже смениться, дыхание потяжелело, но стало глубоким и ровным, рубашки промокли, лица заливал пот, но вытереть его было нельзя — заняты руки. Шаг за шагом, метр за метром — и за первый час было пройдено шесть километров. Шаг за шагом, метр за метром шли они вперед, не растягиваясь и не отставая. Шуршали шаги, скрипела обувь, мерно позвякивало железо, и все это сливалось с торжественным звенящим маршем, который звучал и разрастался у каждого в душе.

«Победа. Победа. Наша победа!»

Звучат, трубят, поют серебряные, золотые фанфары, услышать которые дано только победителям.

Лидер сменял лидера, сменились по многу раз плечи носильщиков под ужасной тяжестью, и километр за километром оставался позади, а самбисты шли все тем же легким шагом, все той же цепочкой, не растягиваясь и не отставая. Каждая минута была труднее предыдущей, болели кости и стонали мышцы, но час летел за часом, а они все шли.

Незаметно для глаз небо стало серым, затем бледно-бледно-голубым, а лес зеленым. По деревьям промчался ветерок и ласково коснулся лиц идущих. Уже были стерты в кровь плечи, огнем горели ладони, пот испарился, оставив на рубашках соль, но глаза глядели только вперед, и ноги шагали широко и твердо. Шли дети великого народа, шли мужчины, шли победители.

 

Когда самбисты были уже в пяти километрах от станции и заря вовсю разлилась по голубому небу, мимо них прогромыхал какой-то грузовичок, но им и в голову не пришло попроситься в кузов, они только взглядом проводили машину. Вот и поселок. Четыре часа утра, небо золотится, но люди еще спят. Вот и станция — она все ближе, последний поворот, и они выходят к полотну железной дороги. Еще час до прибытия поезда…

 

Ключ в условленном месте, дома никого нет. Антон опускает чемоданчик — просто невесомый чемоданчик — и открывает дверь. Какой маленькой и тесной кажется комната после поднебесных лесов и необозримых водных просторов! Антон боится случайно дотронуться до косяка — не треснул бы. Из рамки над узкой, по-солдатски заправленной койки глянуло смеющееся девичье лицо. Антон шагнул вперед и, широко улыбаясь, стал медленно стягивать с могучих черных плеч куртку, истлевшую от пота и солнца.

 

 

Спасибо, что скачали книгу в бесплатной электронной библиотеке Royallib.ru

Оставить отзыв о книге

Все книги автора