Несокрушимо ли могущество корпораций?

Корр.:   Вы цитировали двух деятелей. Первым был Роберт Рейх, бывший клинтоновский министр труда: «Все еще решается вопрос, необходим ли традиционный профсоюз на новом рабочем месте». Второй — покойный клинтоновский министр торговли Рон Браун: «Пусть профсоюзы где-то будут, а где-то нет, просто еще неясно, какая организация станет представлять рабочих».

Неудивительно слышать это от чиновников умеренной республиканской администрации. Зачем позволять трудящимся защищаться от могущества собственников?

Возможно, на рабочем месте, где торжествуют высокие технологии, требуется кое-что другое — «гибкость». Имеется в виду, что, ложась вечером спать, вы не уверены, останется ли у вас работа к утру (зато есть уверенность, что не будет никаких льгот и доплат). «Гибкость» — замечательный способ нажиться, но для людей она губительна.

Приходит на ум знаменитая цитата — по крайней мере она должна бы быть знаменитой. Один бразильский генерал примерно в 1970 году, рассуждая о бразильском «экономическом чуде», заявил, что экономике-то, мол, хорошо, а вот людям худо. В этом вся суть.

 

Корр  .:   И все же я в изумлении. В интересах самих корпораций постараться, чтобы у потребителей были деньги на приобретение их товаров. Такой логикой руководствовался Генри Форд, когда поднимал зарплату своим рабочим до пяти долларов в день, чтобы они могли покупать машины своего изготовления.

Вы заинтересованы в прибыли, но ее можно извлекать не только за счет сбыта большого количества товара на массовом рынке, частично состоящем из ваших же работников. Может быть, вам выгоднее использовать чрезвычайно дешевую, забитую рабочую силу, изготовляющую небольшие партии товара для относительно богатых людей, и одновременно зарабатывать финансовыми спекуляциями.

 

Корр  .:   Когда менеджеров транснациональных корпораций спрашивают об очень низкой оплате труда рабочих в третьем мире, они отвечают: «Раньше у этих людей вообще не было работы, а мы им ее дали», «Они осваивают профессию» и так далее. Что вы на это скажете?

Если бы они относились к этому серьезно, то пустили бы часть своих прибылей на улучшение условий труда в Индонезии. Часто ли они так поступают? Денег им хватает — ознакомьтесь с ежегодными «списками пятисот» в «Форчун».

Между прочим, я не критикую индивидуально руководителей корпораций. Если бы кто-нибудь из них пустил корпоративные средства на улучшение условий труда индонезийцев, то его в два счета выкинули бы, да еще пинками. Наверное, подобные его действия вообще оказались бы незаконными.

Руководство корпорации несет ответственность перед акционерами и должно повышать прибыли, долю на рынке, власть. Если для этого нужно платить крохи работницам, гибнущим всего за два года от невыносимых условий труда, то оно это делает — такая у него работа. Преступна сама эта работа.

 

Корр.:   Разве управленцы не спешат отреагировать мелкими уступками? Например, соглашаются отпускать в туалет по два раза в день вместо одного...

Вот именно. Так же поступали короли и князья: делали много уступок, когда становилось трудно повелевать подданными. Можно еще вспомнить рабовладельцев.

Мелкие уступки — это лучше, чем ничего. Люди в третьем мире мучаются немного меньше, а здесь, у нас, становится ясно, что можно чего-то добиться, если постараться, и это придает людям энергии. То и другое — позитивное развитие. Рано или поздно вы начинаете спрашивать: «Зачем выпрашивать уступки? Почему власть вообще у них? Зачем нам правители?»

 

Корр  .:   Я недавно прибыл из Тринидада, там происходит «структурное регулирование». В беседе с батраками я спросил, как они добираются до работы. Они сказали, что вынуждены брать такси. Я спросил, нет ли автобусного маршрута, и услышал, что маршрут из бедной части Порт-оф-Спейна, где они живут, снят, вот им и приходится тратить немалую часть заработков на дорогу.

Так происходит повсюду. Перекладывание расходов с богатых на бедных — стандартный способ повышения «эффективности».

Вот еду я сегодня утром на работу. Вся дорога в рытвинах, огромные пробки, но пользоваться общественным транспортом тоже трудно, потому что дорога получается долгой и даже более дорогой, чем на своей машине.

Лишая людей альтернативы пользованию своим автомобилем, их принуждают покупать больше машин и больше бензина. Плохое состояние проезжей части заставляет чаще ремонтировать машины и чаще их менять. Чем больше люди ездят, тем хуже состояние среды, а борьба с болезнями, вызываемыми ее загрязнением, заставляет еще больше тратиться...

Неудобства всех этих людей увеличивают ВНП (на благо великой экономики) и высокоэффективны сточки зрения корпораций, которые всем здесь заправляют. Кто подсчитал затраты общества, вроде тех денег, которые бедные батраки в Тринидаде вынуждены платить за такси?

 

Корр.:   В Лос-Анджелесе была очень развитая система общественного транспорта, но ее приватизировали и уничтожили.

То же самое и у нас. В начале XX века всю Новую Англию можно было пересечь на поезде...

Почему у нас получилось такое общество, где все должны ездить на машинах, жить в пригородах, отовариваться в больших торговых комплексах? В 1950-х годах правительство запустило большую программу строительства автодорог — «шоссейную систему национальной обороны». «Оборону» приплели для того, чтобы оправдать огромные затраты, но отчасти это было способом перехода от общественного транспорта, каким были электрички, к индивидуальным автомобилям, грузовикам, бензину, покрышкам (или самолетам).

Это было элементом величайшего в истории проекта социальной инженерии, начавшегося с настоящего сговора. «Дженерал моторе», «Файерстоунтайр» и «Стандард ойл оф Калифорния» попросту купили и уничтожили сеть общественного транспорта в Лос-Анджелесе, чтобы принудить людей покупать их продукцию.

С этим разбирался суд, корпорации присудили к штрафу в несколько тысяч долларов, а затем все это перешло под контроль правительства. И так повсюду. Подключились штатные и местные власти, всевозможный бизнес. Последствия колоссальны, и рыночные принципы здесь совершенно ни при чем.

Все это происходит по сию пору. В Бостоне протаскивают план разборки и приватизации части системы общественного транспорта, якобы для большей «эффективности», которую обеспечат частные тирании. Заранее ясно, ЧТО они устроят. Если вы возглавляете корпорацию, заправляющую транспортной системой, и несете ответственность за прибыль ваших акционеров, как вы поступите? Тоже избавитесь от неприбыльных маршрутов, от профсоюзов и т. п.

 

Корр  .:   Сейчас разворачивается волна протестов против потогонного производства, на котором наживаются транснациональные концерны: «Гэп», «Дисней», «Найк», «Рибок» и другие. Как вы думаете, в этих кампаниях выявляются системные проблемы?

Я одобряю такие кампании. Вряд ли конструктивен вопрос, доходят они до структурных проблем или нет: такие вопросы сильно навредили традиционной марксистской политике.

Претензии к системе возникают тогда, когда люди шаг за шагом все больше узнают о том, как устроен мир. Если осознать, что на Гаити работникам платят по паре центов в час, чтобы обогащались здешние толстосумы, то это в конце концов — быть может, даже раньше, чем кажется, — выведет на вопросы о структуре власти как таковой.

 

Корр  .:   Нынешняя экономическая система как будто торжествует, но вы говорите, что она уничтожит сама себя, ибо такова ее внутренняя логика. Вы по-прежнему так считаете?

На самом деле я говорю не совсем это. В теперешней системе присутствуют элементы, как будто обреченные на самоуничтожение. Но неясно, превратится ли весь мир в третий мир — с высочайшей концентрацией богатства, использованием ресурсов для защиты богатых, обреченностью большинства общества на невзгоды, а то и на настоящую нищету.

Вряд ли такой мир проживет долго, но доказать этого я не могу. Это как эксперимент. Ответ никому не ведом, потому что никто толком не понимает этих вещей.

Из опросов общественного мнения можно уяснить степень неприязни людей к системе. «Бизнес уик», выяснявший отношение общества к бизнесу, получил неожиданные результаты. 95 процентов отвечавших — такой цифры социологи еще не видывали — ответили, что на корпорациях лежит ответственность за сокращение прибылей в пользу их работников и сообществ, в которых они занимаются своей деятельностью. По мнению 70 процентов, у бизнеса слишком много власти, примерно такой же процент полагает, что от дерегулирования и схожих мер выиграл бизнес, а не население.

Другие опросы, проведенные примерно тогда же, свидетельствуют: более 80 процентов населения считают, что трудящиеся не могут влиять на происходящее, что экономическая система несправедлива по самой своей сути, что от правительства по большому счету мало толку, потому что оно работает на богачей.

Но ответы на вопросы социологов все равно отстают от того, чего требовали трудящиеся на востоке Массачусетса (и вообще повсюду) еще полтора века назад. Они не клянчили больше благотворительности, не довольствовались крошками с господского стола, а кричали: «Вы не вправе главенствовать! Фабрики должны принадлежать нам! Заводы — тем, кто на них трудится!»

А сегодня многие просто хотят, чтобы бизнес был к ним помилостивее, хотят, чтобы корпорации обогащались меньше, чтобы капитализм обеспечивал им больше благоденствия... Но есть и другие, жаждущие более радикальных перемен; мы не знаем, сколько их на самом деле, потому что социологи не формулируют вопросы с радикальными альтернативами, а люди еще не готовы о них размышлять.

Отношение к институциям чрезвычайно цинично. Часто этот цинизм принимает совсем антисоциальные и иррациональные формы, пропаганда и манипуляции приобретают такой размах, что люди не видят альтернативы, однако настроения, ведущие к готовности — даже к воодушевленной готовности — к альтернативам, могут легко овладеть массами.

Это заметно по их действиям — как деструктивным, вроде уличной торговли наркотиками, так и конструктивным, вроде забастовок в Южной Корее. Южнокорейские рабочие считают совершенно неприемлемым право частного собственника нанимать на места забастовщиков постоянных работников. И они правы: это противоречит всемирным стандартами прав трудящихся.

Страна, подвергнутая за подобные приемы осуждению Всемирной организацией труда, называется США. Судите сами, кто цивилизованный, а кто нет.

 

Корр.:   Людей, озабоченных властью корпораций и способами ее использования, побуждают вкладывать средства в «бизнес с социальной ответственностью». Что вы об этом думаете?

Не собираюсь критиковать эту систему, однако она не должна порождать иллюзий. Это все равно что предпочитать благодетельных аристократов совершенно бессовестным. Иногда правитель творит благие дела, но у него всегда есть возможность прекратить свою благотворительность. Конечно, мне милее автократ, не мучающий детей, но автократия как таковая подлежит искоренению.

 

Корр.:   Ричард Гроссман, Уорд Морхаус и другие выступают за пересмотр корпоративных уставов (документы, учреждающие корпорации и позволяющие им заниматься бизнесом). Я не уверен, насколько это реалистично. Это должно относиться скорее к законодательству штатов, почти полностью находящемуся под властью большого бизнеса.

Я считаю, конечно, что пора ставить под сомнение законность корпоративных институтов. В своей нынешней форме они представляют собой довольно свежее явление: их права были узаконены в конце 1800-х годов и резко расширились в начале XX века.

Я считаю корпорации нелегитимными институтами тиранической власти, интеллектуальные корни которых залегают по соседству с корнями фашизма и большевизма. В свое время такой анализ был обычным делом. Например, об этом писал более полувека назад политэконом Роберт Брейди. Это течение пронизывает рабочее движение, философию Просвещения и классического либерализма.

Вы правы, существуют законные механизмы роспуска корпораций, потому что всем им необходимо иметь уставы, утверждаемые штатами. Но не будем витать в облаках: речь идет о слишком крупных изменениях. В предложении об отзыве уставов как о тактике нет большого смысла: об этом можно будет говорить только тогда, когда законодательство станет отражать интересы общества, а не бизнеса, а это потребует серьезных образовательных и организационных усилий, создания альтернативных институтов, которые будут управлять экономикой более демократичными способами.

Но мы можем — и должны — начать указывать на фундаментальную нелегитимность корпораций, на невозможность их дальнейшего существования в современном виде. Как и другие формы угнетения — рабство или монархия, — они подлежат изменению или устранению. В каких пределах? Пределов нет. Все должно перейти под полный общественный контроль.

 

В мире

 

Неизбежна ли глобализация?

Корр.:   Такой безработицы, как сейчас в Германии, там не бывало с 1933 года. Такие компании, как «Сименс» и «Бош», закрывают свои заводы в Германии и перебираются за моря. Вы уже говорили о деятельности «Даймлер-Бенц» в Алабаме и «БМВ» в Южной Каролине.

Германская промышленность уже несколько лет относится к США как к стране третьего мира. Здесь низкие зарплаты и льготы, штаты конкурируют между собой, заманивая иностранные компании, задумывающиеся о переносе производства. Немецкие профсоюзы совместно с американскими пытаются бороться с этим явлением, опасным для тех и для других.

Подозреваю, что одной из причин этого стало крушение Советской империи. Как и предсказывалось, главной его составляющей было возвращение Восточной Европы к тому состоянию, в котором она пребывала целых пятьсот лет, — состоянию третьего мира. То, что раньше представляло собой часть Запада — Чешская Республика, Западная Польша, — станет похоже на Западную Европу, тогда как остальная Восточная Европа погрузится в глубокую нищету третьего мира и вернется к своей прежней служебной роли.

Не так давно «Файнэншл таймс» поместила статью «Зеленые побеги на развалинах коммунизма». «Зелеными побегами» названа появившаяся у промышленников Западной Европы возможность платить трудящимся Восточной Европы меньше, чем «избалованным западным рабочим» с их «роскошным образом жизни», как писала «Бизнес уик».

Они получили образованных — в этом коммунизм был хорош, — более того, белых и голубоглазых работников (хотя никто не высказывает этого вслух). У этой рабочей силы хорошее здоровье — это, правда, ненадолго, так как система здравоохранения там в упадке, но пока что это так. Наличествует также приличная инфраструктура.

Западные компании всегда настаивают на гарантиях государства: вкладывая средства в автозавод в Польше или Чехии, они выторговывают себе весомую долю на рынке, субсидии, гарантии — совсем как при переводе производства в страны третьего мира и в США.

 

Корр  .:   Джордж Сорос, финансист-миллиардер, написал несколько статей о том, что главной угрозой демократическим обществам теперь стал заменивший коммунизм брутальный глобальный капитализм.

Это не ново. Еще сто пятьдесят лет назад трудящиеся боролись с укрепляющейся системой, в которой они видели большую угрозу своей свободе, правам, культуре. Они были, без сомнения, правы, как прав и Сорос, когда воспроизводит те же взгляды.

С другой стороны, он повторяет расхожее утверждение, что рыночная система распространяется все шире, а это неверно. Распространяется корпоративный меркантилизм, поддерживаемый широкомасштабной государственной властью, на которую он опирается. Сам Сорос сколотил свое состояние на финансовых спекуляциях благодаря телекоммуникационным новшествам и ликвидации правительством Бреттон-Вудской системы (регулировавшей валюты и денежные потоки), обеспечившей стремительный перевод средств. Это не глобальный капитализм.

 

Корр  .:   Как раз сейчас проходит Всемирный экономический форум в швейцарском Давосе. На протяжении шести дней политические и корпоративные элиты совещаются с такими людьми, как Билл Гейтс, Джон Уэлч («Дженерал электрик»), Беньямин Нетаньяху, Ньют Гингрич и другие. Представленные на форуме компании зарабатывают в год порядка 4,5 триллиона долларов. Достаточно ли это важное событие, чтобы мы уделили ему внимание?

Конечно, оно достойно нашего внимания, но я, откровенно говоря, не жду от него никаких открытий. Независимо от того, насколько серьезные темы они там поднимают, до нашего слуха долетают одни пустые словеса.

Внимания достойна также Трехсторонняя комиссия (США — Западная Европа — Япония, предшественница «Большой семерки»), хотя ее отчеты тоже предсказуемы. Интерес представляла разве что их первая книга — не потому, что на ней прозвучало что-то новое, а из-за откровенности.

Необычен такой истерический страх перед демократией и неприкрытый призыв к репрессивным мерам по борьбе с ней. Подозреваю, что именно поэтому книга так быстро исчезла с прилавков. Скорее всего она предназначалась только для узкой аудитории.

Трехсторонняя комиссия, Совет по международным отношениям и иже с ними отражают некий консенсус между бизнесом, государственной властью и не отклоняющимися от генеральной линии интеллектуалами. (Предпринимаются попытки привлечь и другие элементы: на конференции в Давосе присутствовал Джон Суини, президент АФТ — КПП (Американской федерации труда — конгресса производственных профсоюзов). Уж очень им хочется заманить в свои ряды профсоюзное руководство, как это делалось раньше.) Их взгляды и цели не составляют тайны, и причины, почему у них такие взгляды и цели, совершенно ясны.

 

Корр  .:   То есть вы не обвиняете эти организации в плетении темных заговоров.

Форум в Швейцарии — самый дурацкий способ строить заговоры! Но я не отрицаю, что порой без заговоров не обходится. В 1956 году Великобритания, Франция и Израиль тайно спланировали вторжение в Египет. Если хотите, можете называть их заговорщиками, хотя на самом деле это был просто стратегический альянс крупных центров власти.

 

Корр.:   Адмирал Уильям Оуэнс (бывший заместитель начальника Объединенного комитета штабов) и Джозеф Най (бывший чиновник министерства обороны при Клинтоне, ныне декан Школы Кеннеди в Гарвардском университете) предрекают, что XXI век будет «веком

США» благодаря нашему доминированию в мировых масс медиа, Интернете и телекоммуникациях.

Еще они называют США непризнанным «мультипликатором силы» в их международной дипломатии и действиях на мировой арене, что проистекает из всемирного признания американской демократии и свободных рынков. В качестве примера они приводят телекоммуникации и информационные технологии — классическое проявление введения общества в заблуждение и выколачивания из него субсидий в пользу власти частного капитала.

Общество соглашается с существованием рисков и готово раскошеливаться, потому что ему внушают, что так оно защищается от иностранных врагов. И это выдается за иллюстрацию демократии и торжества рынков! Это такое глубоко въевшееся заблуждение, что никто его даже не комментирует.

 

Корр.:   Голливудский кинематограф и прочие видеоматериалы, телевидение и спутники — все это орудия мирового доминирования американской культуры.

Когда Индия стала приоткрывать свою экономику и американские корпорации получили возможность начать в нее проникать, первым делом они внедрились в рекламу. Индийские рекламные агентства очень быстро превратились в дочерние компании крупных иностранных операторов, в основном американских.

Индустрия связей с общественностью всегда преследовала цель «вымуштровать общественное сознание подобно тому, как армия муштрует солдат». В случае Индии это означало формирование системы ожиданий и предпочтений, при которой потребитель предпочитает всему местному все иностранное.

*   * *  

Корр.:   В Индии этому сопротивляются — взять хотя бы массовые демонстрации против сети «Кентукки фрайд чикен»...

Это происходит много где, в том числе в Европе. Предпринимаются усилия по созданию общеевропейской народной культуры, масс медиа ит. д., чтобы общество стало более однородным и управляемым, но этому противостоят усилия в противоположном направлении: регионализация, возрождение местных культур и языков. Эти тенденции сосуществуют по всему миру.

США породили как глобальную культуру, так и сопротивление ей. Это такой же неизбежный процесс, как и любой другой.

 

Корр.:   За два последних года вы побывали в Австралии, Индии, Южной Америке. Что вы вынесли из этих поездок?

Вообще-то о происходящем там можно узнавать, даже сидя здесь, в Бостоне.

 

Корр.:   Нет, тогда это просто слова на бумаге.

Вы правы, краски живее, когда видишь все воочию. Одно дело читать статистику бедности в Индии и совсем другое — увидеть трущобы Бомбея и людей, живущих в кошмарной, непролазной бедности... Причем у этих людей есть работа: они шьют модную кожаную одежду, которая продается на Мэдисон-авеню, в бутиках Лондона и Парижа.

По всему миру происходит примерно одно и то же. Даже в центре Бостона бросается в глаза ужасающая бедность. В Нью-Йорке я наблюдал не менее отталкивающие вещи, чем где угодно в третьем мире.

* * *

Корр  .:   Сравнимые даже с бразильскими фавелами?

Я бы не торопился со сравнениями. Нищета и страдания людей на Гаити, в Рио-де-Жанейро, Бомбее превосходят здешние, хотя мы движемся в их направлении. (Как известно, смертность среди чернокожих мужчин Гарлема такая же, как среди мужчин в Бангладеш.)

Но чрезвычайно важен психологический эффект: восприятие вами плохих условий зависит от всего, что происходит вокруг. Если вы гораздо беднее других людей в вашем обществе, то это заметно сказывается на вашем здоровье и на таких параметрах, как продолжительность жизни.

Так что я бы сказал, что в Нью-Йорке и в Бостоне есть кварталы, похожие на третий мир. Человек каменного века прекрасно обходился без компьютера и телевизора, и нет сомнения, что обитатели фавел по многим показателям живут лучше, чем люди каменного века, хотя, возможно, отстают от них по сытости и здоровью.

Но вернемся к вашей прошлой мысли. Когда все видишь собственными глазами, впечатление сильно превосходит живостью и значимостью картины, возникающие при чтении. К тому же открываешь много такого, о чем не пишут: например, как народная борьба помогает преодолевать проблемы.

 

Корр.:   Как организоваться для борьбы против глобализации и растущего всесилия транснациональных корпораций?

Все зависит от того, в каком масштабе времени вы мыслите. Постоянно читаешь, что глобализация неизбежна. Томас Фридман в «Нью-Йорк таймс» поднимает на смех тех, кто видит способы ее остановить.

По его словам, времена «голубей» и «ястребов» миновали, в идеологической системе властвует новая дихотомия: интеграционалистам, жаждущим ускорения глобализации, противостоят, дескать, те, кто хочет ее замедления или корректировки. В обеих группах есть верящие как в помощь со стороны, так и в индивидуализм. Получается четыре категории.

В качестве примера антиинтеграционализма в сочетании с упованием на чужую помощь он приводит сапатистов, а олицетворением антиинтеграционализма с опорой на собственные силы у него выступает Росс Перо, причем и его, и сапатистов он списывает со счетов как безумцев. Остаются всего две «разумные» позиции: Клинтона (интеграционалист и сторонник помощи) и Гингрича (интеграционалист, считающий, что каждый должен бороться сам за себя).

Проверим, прав ли Фридман, начав с Гингрича. Чтобы убедиться, является ли он сторонником максимизации свободных рынков и сокращения сетей помощи, зададим вопрос, выступал ли он против протекционизма рейгановской администрации, самого вопиющего после 1930-х годов? Возражал ли он против получения «Локхидом» его излюбленной дойной коровы — государственных субсидий — для слияния с «Мартин Мариэтта»? Сопротивлялся ли недопущению на американский рынок Японии под предлогом переоборудования нашей автостроительной, металлургической, полупроводниковой индустрии?

Как явствует из ответов на эти вопросы, Гингрич не является интеграционалистом. Он просто хочет глобализации, когда она на руку тем, за представление которых ему платят, и не хочет ее, когда она им вредна.

А сети поддержки? Если он против зависимости от социальной помощи, то должен быть противником и федеральных субсидий своим избирателям. Но наделе он чемпион в деле их добывания для своего округа!

Так что, как нетрудно увидеть, портрет, нарисованный Фридманом, построен на мифах. Во всей этой истории интересно одно: как ему удается избегать разоблачения. То же самое относится и к его вере в глобализацию как в непреложный закон природы.

Начнем с того, что в терминах валовых показателей, как торговля и инвестиции (в разрезе экономики как таковой), глобализация представляет собой откат к началу века. Это хорошо известно и не скрывается даже в кругах, не отклоняющихся от преобладающей тенденции.

Существуют и новые факторы. Денежные потоки приобрели стремительность и огромные масштабы. К этому привели два фактора: революция в телекоммуникациях (собственно, эта созданная обществом технология — очередной подарок частному бизнесу) и решение администрации Никсона покончить с Бреттон-Вудской системой. Но то и другое не было неизбежно, тем более не были неизбежными те конкретные формы, которые это приняло.

Не забудем и о другом: крупные корпорации очень зависимы от своих государств. Любая корпорация из сотни крупнейших в списке «Форчун» выигрывала от интервенционистской промышленной политики стран своего базирования, причем пара десятков из них вообще не выжили бы, если бы не государственные финансовые меры по их спасению.

Примерно две трети международных финансовых транзакций происходят между Европой, США и Японией, а также внутри их. Там более-менее действенные парламентские структуры, и нигде нет угрозы военного переворота. Это означает возможность контроля, модификации и даже устранения любых неуправляемых сил, подталкивающих нас к глобализации экономики, даже без крупных институциональных изменений.