Стратегии метамодернизма: мифологизация, перформатизм, романтический концептуализм и новые тенденции фото и кино

Согласно «Заметкам о метамодернизме», метамодернизм имеет ряд стратегий, которые ведут к замещению постмодернистской парадигмы в массовой культуре новым взглядом на мир. И, пожалуй, самая главная стратегия – это проникновение мифов в массовое сознание всего человечества. Данное явление мы будем называть «мифологизация».

Чтобы разобраться, почему постмодернистская парадигма вдруг стала переосмысливаться и начала своё смещение в сторону метамодернизма, необходимо уделить несколько слов истории философии. Путь европейской философии пролегал «от мифа к логосу». Постепенно мифический метафоричный образ мысли перерастал в более логичное рациональное видение мира. С приходом эпохи Просвещения человечество больше не нуждалось в мифе, как способе миропознания, на первое место был поставлен эмпирический опыт. Это привело к тому, что в XX веке философия в лице Мишеля Фуко начала борьбу за то, чтобы окончательно искоренить из себя любые отсылки к метафизике. В итоге Жаком Деррида к философии была применена так называемая «деконструкция», и рационализм сменился релятивизмом. Релятивизм провозгласил плюрализм мнений, поэтому «путь философии» можно продолжить: от мифа к логосу, от логоса к субъекту.

Однако с появлением постмодернизма субъект перестал воспринимать мир рационально, так как, согласно постмодернистской парадигме, это ведёт к экзистенциональной пустоте. Отсутствие рациональности привело к тенденции, наблюдаемой Тимотеусом Вермюленом и Робином ван ден Аккером в 2010 году: «Архитекторы и художники все чаще отказываются от эстетических заповедей деконструкции […] ради эстетических идей реконструкции, мифа и метаксиса. Эти художественные проявления выходят за рамки изношенных чувств и пустотных практик постмодернизма, не отбрасывая радикально его методы и техники, но интегрируя их и направляя в иные русла» [2]. Иными словами, отсутствие рациональности имеет логичное следствие – постепенный возврат к иррациональности, а в данном случае – возврат к мифам. И на этом история философии превращается в цикл от мифа к логосу, от логоса к субъекту, от субъекта к мифу. Только теперь миф является не способом восприятия реальности, а способом её трансформации. То есть, если в древние времена миф был связан с мировоззрением человека, то теперь он связан именно с творческим началом автора – его фантазией, которая накладывается поверх существующей реальности. Если раньше миф был олицетворением реальности, то теперь он – не больше, чем её метафора.

Это совершенно новый подход, в котором творческое начало человека становится на первое место, а отражение реальности на второе. Таким образом, наблюдается феномен творческой интенции, – когда искусство создаётся, благодаря тому, что у автора было вдохновение, творческий порыв, импульс. Именно так и действовали художники до XX века. Эта интенция была утрачена, когда искусство стало актуальным, когда художники начали создавать произведения ради того, чтобы прославиться или просто разбогатеть. Иногда, чтобы привлечь к себе внимание, художники совершали действия, граничащие с вандализмом и выходящие далеко за рамки морали. Свои действия они объясняли так: «Ситуация в мире шокирует, и в этом смысле искусство становится зеркалом мира» [11]. В массовой культуре такой чёрный пиар, вызывающий возмущение общественности, называется «вброс».

Существует так называемое «провокационное искусство», когда художник своими поступками или произведениями провоцирует людей испытать различные негативные эмоции: гнев, ненависть, унижение вопреки тому, хотят они этого или нет. Среди арт-критиков такое искусство вызывает особое уважение. Но тут есть нюанс – такое искусство не вносит вклад в культурное наследие, оно остаётся вещью-в-себе, потому что зачастую вызывает негативную реакцию не к проблеме, которую пытается осветить художник, а к самому художнику, поступки которого нарушают общественный порядок. Зато оно почти всегда получает положительные отзывы художественных критиков и галеристов. Получается, что это искусство направлено исключительно на то, чтобы быть оцененным критиками, а интересы массовой культуры полностью игнорируются. Можно сделать вывод, что провокационное искусство – это элитарное искусство.

На самом деле, искусство «вбросов» – это довольно неэффективный подход: аудитория будет либо презирать художника, либо удовлетворять своё любопытство, а на затронутую проблему никто, кроме других деятелей искусства, не обратит внимания. Например, осенью 2016 года в Эрмитаже была открыта выставка работ «Карнавал мёртвых дворняг» (2006) и «Протест мёртвых бездомных котов» (2007) Яна Фабра. Художник хотел поднять проблему защиты животных, а вместо этого в надругательстве над животными обвинили его самого. Если искусство совершенно игнорирует интересы большинства и остаётся целиком направленным на некую культуру «элиты», то такое искусство очень быстро вытесняется другими формами искусства, которые востребованы в массовой культуре. И именно так и произошло. Вся культурная индустрия постепенно отказывается «от тактик имитации и паратаксиса для таких стратегий, как миф и метаксис, от меланхолии — для надежды, и от эксгибиционизма для ангажемента» [8].

Возможно, метамодернизм в чём-то перекликается с романтическим идеализмом: вера в могущество разума, творчества, чувственности. Но именно такие идеалистические убеждения и позволили выйти за рамки постмодернистского равнодушия, скептицизма. По мнению авторов «Заметок о метамодернизме», это было обусловлено неумолимым ростом эмпатии, сострадания, волонтёрства в связи с появлением множества угроз человечеству, таких как терроризм и экологическая катастрофа. Новая метамодернистская концепция – это своего рода прагматический идеализм. Конечно, несмотря на всё это, «эхо» постмодернизма всё ещё проявляется в таких циничных формах сатиры, как журнал «Шарли Эбдо», «Южный Парк» и т.д., оно будет «звучать» ещё долгие десятилетия, так как постмодернистский цинизм у нового поколения уже в крови, он был заложен с самого раннего детства.

Если модернизм проявлялся в качестве натурализма, постмодернизм выражался в провокации и протесте, то метамодернизм выражается в так называемом «перформатизме». Данный термин был введён немецким теоретиком Раулем Эшельманом. Перформатизм можно охарактеризовать всего одним словом – «неизбежность», потому что такое искусство заставляет «верить вопреки себе […] в то время, как интеллектуально вы вполне осознаёте нюансы предъявленного» [8]. Это такая форма живописи и инсталляции, в которой та или иная затрагиваемая проблема, демонстрируется со всех сторон, и у зрителя не остаётся иного выбора, кроме как признать наличие этой проблемы и задуматься о ней. Это в корне отличается от постмодернистского искусства, когда зрителю приходится гадать, что именно автор хотел сказать своим произведением.

Помимо этого зритель не только испытывает неизбежное столкновение с проблемой, но и открывает для себя некую субъективную истину, навязанную автором произведения. Произведение, на которое он смотрит, вдруг превращается в подсказку, как именно он должен поступить для решения проблемы. Но затем сразу же возникает сомнение и недоверие самому себе, так как зритель возвращается к беспристрастному созерцанию произведения и принимает свою роль зрителя. Таким образом, происходит метаксис между ясностью и неоднозначностью, пробуждая с одной стороны эмпатию, желание устранить проблему, а с другой – апатию, осознание зрителем, что он всего лишь зритель.

Художник перформатист использует совершенно новые формы эстетики, так как отступает от постмодернистской циничной насмешки над миром и прибегает к насмешке над самим проблемой. Зритель понимает свою беспомощность, но при этом испытывает желание действовать: он ощущает полный спектр эмоций от позитивных до негативных. В конечном счете, у него остаётся выбор: либо признать, что он ничего не может и смириться с этим (постмодернистский подход), либо поставить своей целью добиться изменений (модернистский подход). Таким образом, метамодернизм открывает новые горизонты и двигает социум к прогрессу. Конечно, мало кто загорится желанием решать глобальные мировые проблемы, лишь единожды посетив галерею современного искусства, но, по крайней мере, он хотя бы задумается, что пора что-то изменить в своей жизни.

Может, показаться, что перформатизм, сочетающий в себя истинность и субъективность, эмпатию и апатию, прозрачность и непрозрачность, – это нечто очень сложное, и чтобы создать такое произведение, нужно сильно постараться. Но на самом деле это не так. Зачастую, произведения перформатистов примитивны до абсурдности, хотя при этом достаточно интересны, и тем привлекательны. Это очередное отражение идей «Новой искренности», бессмыслица, абсурд, но при этом потрясающий, вызывающий определённые эмоции. Это сочетание геометрии, трёхмерных фигур, надписей, буйства красок. В общем, это смешение стилей модерна и авангардизма. Обычно в таких произведениях фигурирует какой-то один объект, на котором фокусируется внимание зрителя, остальные элементы – антураж этого объекта. Иногда элементов может быть множество – зеркала, цветы, разбросанные по полу, но в центре всё равно будет что-то одно.

Помимо перформатизма в современном искусстве наблюдается и новая волна «метареализма» в современном искусстве (от греч. «между реальностью»). Метареализм – это произведения, сочетающие в себе не только различные стили, но и различные формы отражения реальности. Сюда входят картины, изображающие мир с необычной стороны: микроскопический мир атомов и электронов, мир, видимый глазами насекомых или мир в виде математической формулы. Иногда в одной и той же картине можно обнаружить сразу несколько таких миров. Это действительно сложные произведения искусства, которые по-своему уникальны и оригинальны.

Метареализм часто используется в киберискусстве. Сюда входит 3D-моделирование архитектурных сооружений, создание компьютерной графики и обработка фотографий. Все произведения метареалистических произведений искусства объединяет идея показать мир «под другим углом», причём, иногда даже в прямом смысле этого слова – в них можно увидеть «край света» или часть ландшафта, «уходящую» в небо под прямым углом, а также здания с пугающими пропорциями и огромные зеркала, отражающие перевёрнутый мир. Такие изображения выглядят невозможными с точки зрения законов физики, но при этом они пугающе реалистичны, поэтому вызывают у зрителя настоящее потрясение.

К метареализму также можно отнести современный лэнд-арт (досл. «искусство местности»). Суть этого направления в создании произведений в дикой природе, которые бы «вписывались» в окружающий ландшафт и создавали впечатление, будто их создала сама природа. Например, известны шотландский скульптор Роб Малхолланд, установивший в лесу фигуры из стекла, похожие на призраков, и американский художник Майкл Грэб, создавший необычный проект «Gravity glue», основная идея которого – заставить камни разных форм и размеров балансировать друг на друге, что «в корне» меняет представление неподготовленного зрителя о гравитации.

Скорее всего, метареализм является проявлением «Романтического концептуализма» Йорга Хайзера, который постепенно вытесняет постмодерн с его деконструкцией действительности, и потому является ещё одной стратегией метамодернизма: «Если постмодерн деконструирует, Романтический концептуализм Хайзера увлечён реконструкцией» [8]. Концептуализм – это, на самом деле, довольно жёсткое направление в искусстве, которое придерживается определённых контекстов постмодернистской эпохи, это искусство, где донесение идеи – задача первостепенной важности, а эстетика и нравственность – второстепенные вещи. А вот романтизм – это идеалистическое направление, основная задача которого показать единство духа и тела, жизни и смерти, материи и идеи. Такое искусство прямолинейно, оно изображает картину без всяких скрытых подтекстов и никогда не использует «вброс». Романтический концептуализм – смесь этих двух противоположных направлений, он одновременно ставит первостепенной задачей донесение идеи и освещение проблемы, но при этом использует исключительно среду романтизма.

В статье Люка Тёрнера «В погоне за неуловимыми горизонтами» (In pursuit of elusive horizons), например, рассматривается произведение синтез-искусства Ричарда Т. Уолкера «Let this be us (still)» – видео, в котором художник устанавливает штативы с картинами, изображения которых полностью сливаются с окружающим ландшафтом, при этом он ещё поёт и играет на гитаре и синтезаторе: «Художник буквально пытается сравнять изображения природы с реальностью» [12]. А затем ракурс меняется, и мы видим уже лишь крохотное изображение, не имеющее никакого отношения к картине ландшафта. Это метафорично показывает, что ни один взгляд не является отражением объективности, он подходит лишь для определённого ракурса и никак «не охватывает желаемого целого» [12]. Романтический концептуализм (или концептуальный романтизм) – это очередной «маятник» между Модерном и Постмодерном. Здесь идёт переосмысление слова «концепт». Это уже не просто инновационная идея, взятая за основу и системно воплощённая в нечто вещественное в реальной действительности. Это идея, которая относится к некой «метареальности», какому-то другому миру, который «накладывается поверх» нашего.

Концептуальный романтизм уже глубоко проник и в массовую культуру. Например, в Интернете много фотографий игрушечных самолётиков на фоне синего неба, просвечивающегося между небоскрёбами, или подставленных к объективу камеры клочков бумаги, на которых нарисовано продолжение окружающего ландшафта. Также набирают популярность фотографии зеркал, расположенных в полях, лесах, на морском берегу, в горах и т.д., которые отражают в себе противоположную сторону ландшафта. Иногда на таких фото можно увидеть руки и ноги стоящего позади зеркала человека. Видимо, это такая метафора экзистенциального одиночества, – в человеке отражается вся природа, зато самого человека, как такового, в изображении нет.

Можно заметить тенденцию, что в метамодернистском искусстве часто фигурирует зеркало. Видимо, это связано с тем, что творчество в современном мире – это субъективное отражение реальности, зеркало – это олицетворение самой сущности искусства. Картины, инсталляции и фотографии, на которых природа отражается с помощью метареалистических и концептуально романтических образов – это новая форма абстракционизма. Зритель, глядя на такое произведение, испытывает «резонанс» окружающего мира, и тем самым устанавливается связь человека и природы. Как говорит художник Ребекка Партридж в специальном интервью для журнала «Notes on Metamodernism», «это буквально зеркальное отображение внутри изображения» [13]. Иными словами, в воображении зрителя создаётся ассоциативный ряд, связывающий одновременно естественностью и неестественность, и человек буквально заново открывает для себя уже известный ему мир.

Следующая стратегия метамодернизма касается искусства фотографии. Тут сложилось целое представление о том, каким должно быть фото, чтобы изображения отражали подлинную действительность. Сейчас наиболее ценными в искусстве считаются фотографии разных объектов, на которых хорошо видны все дефекты, различные несовершенства: царапины, выщерблины, трещины, ржавчина, нарушенные пропорции и т.д. Интересными выглядят фото с повреждённой фактурой – разные памятники архитектуры с разбитыми стенами, старые квартиры с потрескавшимися обоями и осыпавшимся потолком. Ценится фактурная макросъёмка, например, морщинистое, но довольное лицо старого рыбака. Но это всё не значит, что современная фотография специально выискивает недостатки во всём. Наоборот, оно выискивает естественную красоту, склоняется к романтической эстетике, а наличие дефектов – лишь «изюминка», их не должно быть слишком много, они лишь должны подчёркивать натуралистичность изображённых объектов. Кроме всего этого ценится естественный рассеивающийся свет на фото, заполняющий всё пространство и поглощающий незначительные детали.

Этой теме на страницах журнала «Notes on Metamodernism» посвящена целая статья «Фотография, Несовершенство, Образование», в которой рассказывается, что фотографы иногда специально делают технически некорректные фото, чтобы скрыть, либо выделить некоторые детали. Например, иногда объект умышленно расфокусируется в некоторых местах, или иногда специально неправильно выставляется свет. Это своего рода средства художественной выразительности в фотографии. Иногда такие фото выглядят намного естественнее, чем «правильные», потому что в них более гармонично выглядят движение или заполняющий свет. «Разница между вещью, которая фотографируется и картиной, которая получается в результате, – разница между реальностью и реализмом. Реальность – это то, что мы считаем, тем, что существует, а реализм есть, в данном случае фотографическое представление» [14].

Что касается киноиндустрии, то здесь тоже отмечается сильное влияние «Новой искренности». Кинокритик МакДоуэлл ввёл в независимом кинематографе новый термин «quirky cinema», на русский язык это можно перевести как «детский стиль». Quirky cinema – новый жанр, «отличительной чертой которого является попытка возродить в циничной реальности взрослых детское простодушие — в противоположность «продвинутому» кино 90-х, образцу сарказма и безразличия» [8]. Это «детский стиль», так как, во-первых, всё здесь построено на идеалах доброты, сочувствия и равенства. Здесь отсутствует циничный юмор, который часто можно видеть в молодёжных комедиях, завязанных на пошлости. Юмор здесь именно глупый: разные нелепые ситуации из жизни героев. Такие фильмы очень эмоциональны и утопичны, в них всё идеализируется и иногда даже гиперболизируется. Кроме того, сюжет фильмов «детского стиля» весьма непредсказуем, так как в обычной жизни человека могут происходить какие угодно ситуации. И поэтому Quirky cinema – практически неисчерпаемый жанр. И самое главное, в таких фильмах меняется образ «крутого парня», здесь он не курит, не пьёт, не нарушает общественный порядок, здесь он просто живёт, просто является самим собой и справляется с трудностями своей судьбы. Вот как комментирует это российский журнал «Metamodern»: «Это не мрачный аскетизм, не агрессивно навязываемый догмат, но поиск чуть-чуть других удовольствий, трезвости мышления и восприятия (заодно с оживлённостью чувств), наивности, простодушия» [15].