Белорусский вопрос в Западной области

 

Национальное движение в Белоруссии в этот период было заметно слабее, чем, например, на Украине. Правящие круги Российской империи не воспринимали Белоруссию как источник сепаратистской угрозы. Процесс нациестроительства находился в еще очень ранней фазе: «В белорусском случае можно уверенно говорить лишь о богатстве народной культуры, национальный язык же находился под реальной угрозой исчезновения, национальной элиты не было: зародившееся в начале ХХ в. белорусское национальное движение таковой стать не успело»,[583] – считает историк Ю. А. Борисенок. Это фаза нациестроительства соответствовала очень раннему этапу индустриальной модернизации. Но регион расселения белорусов (от собственно польской территории до Смоленска и даже несколько восточнее) был по меркам Российской империи не самым отсталым (от 5 % городского населения в Минской губернии до 16 % в Гродненской[584]), пронизанным железными дорогами и другими коммуникациями всероссийского значения. Однако в силу языковой близости русской и белорусской культур модернизация здесь создавала эффект не отталкивания, самозащиты национального начала, а наоборот – размывания белорусскости, русификации. Здесь «плавильный котел» индустриализма перемешивал славянские этносы, как на востоке нынешней Украины.

Белорусским националистам даже после начала революции в 1917 г. пока было трудно опереться на сколько-нибудь распространенные массовые настроения. В марте 1917 г. для выборов краевых органов власти был создан Белорусский национальный комитет. В июле 1917 г. по образцу Украины была создана Центральная рада белорусских организаций, которая в октябре была преобразована в Великую белорусскую раду (ВБР). Она осудила переворот в Петрограде. ВБР вместе с военными организациями (Центральной белорусской войсковой радой и Белорусским исполкомом Западного фронта) назначила на 5 декабря созыв Всебелорусского съезда.

В ноябре по инициативе левых эсеров в Петрограде был создан Белорусский областной комитет, который стал конкурировать с ВБР и назначил созыв Всебелорусского съезда на 15 декабря.

Белорусские партии не сумели обзавестись существенной вооруженной силой и не получили поддержки населения на выборах в Учредительное собрание – были избраны представители общероссийских, еврейских и украинских организаций, но ни одного – от национальной белорусской. Для крестьян, говоривших по-белорусски, вопрос о земле был важнее, чем вопрос о мове, которой после падения империи никто не угрожал. В городах белорусский язык уступал русскому, польскому и идиш.

В борьбе за власть в Минске выиграли большевики, создавшие 27 ноября Областной исполком Советов Западной области (Облискомзап). Учитывая, что через Белоруссию проходил фронт, ключевой силой здесь была армия. Большевики во главе с А. Мясниковым и К. Ландером были «областниками», считали, что на западе России должна существовать вненациональная автономная Советская республика.

Успех Центральной рады, противостояние Киева и Петрограда насторожили большевиков по поводу аналогичных белорусских инициатив. 2 декабря на пленарном заседании Облискомзапа Ландер говорил о претензиях «всяких “рад”» на формирование национальных воинских частей. «Пользуясь моментом крайней революционной напряженности России, они под видом национальных интересов будируют массы и готовят контрреволюционный отпор. С этой именно стороны проявила себя Киевская Украинская рада…»[585] Впрочем, национальные части можно формировать, но только те, которые ставят целью борьбу с буржуазией (так Ландер объяснял, например, наличие польского революционного полка в Минске, на который опирался Облискомзап).

7 декабря Крыленко своим приказом подтвердил возможность создания при определенных условиях национальных полков, но уже 8 декабря приостановил его действие, сославшись, в частности, на самочинные действия украинских частей.[586] 12 декабря в Минске были арестованы лидеры украинской фронтовой Рады – решено было вытравить эту «заразу» хотя бы за пределами Украины.

Ленин и Сталин, действуя в Белоруссии скорее по шаблону, были не против поддержать национал-коммунистов, противопоставив их национал-сепаратистам (и те и другие были слабы на белорусской сцене, но в Петрограде в это время было не до проверки их влияния). В конкуренции Великой белорусской рады и Белорусского областного комитета Сталин как наркомнац поддержал последний.[587] 2 декабря Совнарком по предложению Сталина выделил комитету 9000 рублей.[588]

Согласие СНК на созыв белорусского съезда стало проблемой для Облискомзапа, который вовсе не собирался преобразовывать свою территорию в Белорусскую республику, даже советскую. В дальнейшем, чтобы не ссориться со Сталиным из-за своей борьбы со съездом, «областники» утверждали: «Тов. Сталин поставил необходимым условием созыва его – соглашение по этому вопросу с местными советскими организациями».[589] А инициаторы съезда стали действовать самостоятельно.

20 ноября III съезд Советов крестьянских депутатов Минской и Виленской губерний осудил предложение о созыве белорусского съезда, так как «Беларусь есть нераздельное целое великой революционной России» (характерно, что авторы воззвания употребили белорусское слово «Беларусь», а не русское «Белоруссия»).[590]

Благожелательное отношение Наркомнаца позволило белорусским автономистам собрать 15 декабря 1917 г. представительный (1872 делегата) Всебелорусский съезд под председательством ветерана революционного движения А. Бонч-Осмоловского и известного этнографа академика Е. Карского. На съезде были представлены земства и различные организации служащих и интеллигенции, отношение которых к Советской власти было совсем не дружественное. Были представлены левые и национальные партии. Приехали также представители армии и Советов. Делегаты разделились на радовцев (сторонников создания Белорусской республики – А. Луцкевич и др.) и областников, выступавших в поддержку Советской власти (Ф. Гриб, Е. Канчер и др.).[591] Ведущей силой съезда стали социалисты из Белорусской социалистической громады, эсеры и социал-демократы. Левая фракция набрала только 118 делегатов. Это лишало съезд поддержки из центра, где к национальным проектам относились в зависимости от влияния в них коммунистов. После долгих дебатов был выработан компромиссный текст постановления, который приняли в ночь на 18 декабря: «Закрепляя свое право на самоопределение, провозглашенное Российской революцией, подтверждая республиканский демократический строй в границах Белорусской земли, ради спасения родного края и оберегая его от раздела и отрыва от Российской Демократической Федеративной Республики, 1-й Всебелорусский съезд постановляет: неотложно образовать из своего состава орган краевой власти в лице Всебелорусского совета крестьянских, солдатских и рабочих депутатов, который временно становится во главе управления краем, вступая в деловые отношения с центральной властью…»[592] Этот Совет должен был собрать белорусское учредительное собрание. После принятия данного положения в ночь на 18 декабря съезд был разогнан солдатами минского гарнизона.[593]

Северо-западный областной комитет РКП(б) решил покончить со съездом и таким образом похоронить саму идею белорусской государственности.[594] В сложившихся условиях белорусский автономизм мог развиваться только при условии поддержки со стороны местных советских властей, а ее не было – ведь планировалось создать совсем новые органы власти, хотя и советские. К тому же, как отмечает Д. А. Короткова, «избрание во Всебелорусский Совет большевиков было вовсе не гарантировано».[595]

Разгон съезда осудили и радовцы, и областники, однако сторонники самостоятельной Белорусской республики решили действовать. После разгона 18 декабря 1917 г. президиум съезда собрался и создал Совет и Исполком. Они стремились создать уже независимое государство. Разгон съезда, таким образом, значительно усилил позиции «независимцев» в белорусском движении, ослабив его.

Однако в дальнейшем попытки создать несоветскую Белорусскую народную республику так и не привели к созданию государства де-факто.

 

* * *

 

В этом регионе важную роль играл конфликт между преимущественно белорусским крестьянством и преимущественно польскими крупными землевладельцами, на сторону которых встал польский национальный корпус во главе с генерал-лейтенантом И. Довбор-Мусницким, сформированный из солдат польского происхождения. В польских полках поддерживалась дисциплина старого образца. Корпус располагался в районе Минск – Гомель – Могилев. Довбор (который по утверждению В. Солского плохо знал польский язык и предпочитал говорить по-русски) объявил о своем нейтралитете во внутрироссийской борьбе, но уланы иногда защищали польских землевладельцев от крестьян и реквизировали в свою пользу собранное продорганами продовольствие.[596] Между солдатами Довбора и Красной гвардией происходили вооруженные столкновения в Минске (21 ноября погиб красногвардеец).[597]

Исполком Могилевского губернского Совета крестьянских депутатов жаловался на действия польской дивизии 23 ноября: «Штаб польской дивизии входит в переговоры с “Союзом земельных собственников” и посылает помещикам отряды, которые выгоняют учетчиков, увозят и угоняют скот, заявляя, что это – “достояние польского народа”».[598]

В январе в армии проходила фактическая демобилизация, которая привела к распаду даже Минского революционного полка, служившего опорой большевиков. Сохранялся Польский революционный полк, потому что при сохранении германского фронта возвращение поляков домой было затруднительно. По той же причине возросло значение корпуса Довбор-Мусницкого.

Облискомзап объявил о демобилизации корпуса, что противоречило предварительным договоренностям представителей советской власти с Довбором.[599] Генерал перенес свою ставку из Минска в Рогачев и 12 января объявил войну Советской России. Мясников надеялся использовать против улан польский революционный полк, но польские представители в Облсикомзапе воспротивились против этого, их поддержали Ландер и другие участники заседания.[600]

Советские власти провели аресты членов Союза земельных собственников и польских священников, угрожая, что если Довбор не подчинится советской власти, то арестованные будут отправлены в Петроград – в Петропавловскую крепость и «на попечение матросов Балтийского флота».[601] После недавнего убийства матросами кадетских лидеров Шингарева и Кокошкина это выглядело как угроза расправы. Но подобные угрозы не произвели на Довбора должного впечатления.

25 января произошел бой под Бобруйском. Красные стали теснить поляков. Удалось с боем разоружить часть легионеров под Витебском. Взяв Жлобин, советские отряды продвинулись к Рогачеву и взяли его 31 января. Остатки 1-й польской дивизии отошли в Бобруйск. 30 января за помощь Довбору была распущена Белорусская войсковая рада, а часть ее членов арестована. Однако дальнейшее наступление красных на Бобруйск шло медленно, и Довбору удалось продержаться до начала немецкого наступления. 19 февраля он нанес успешный удар по красным под Осиповичами и двинулся на Минск, куда наступали также и немцы. Красные оставили город, и он на короткое время перешел под контроль местных польских формирований, а затем был оккупирован Германией. Корпус Довбора перешел под германское командование и в мае был расформирован.

9 марта 1918 г., после оккупации Минска немцами, Совет Белорусского съезда опубликовал II уставную грамоту «К народам Белоруссии», провозгласившую Белорусскую народную республику «в границах расселения и численного преобладания белорусского народа». Грамота также подтверждала, что на территории БНР будет проводиться социализация земли, будут введены восьмичасовой рабочий день и национально-персональная автономия для национальных меньшинств. Грамота не определяла, считает ли БНР себя независимой от России. 19 марта Совет съезда собрался на торжественное заседание в расширенном составе и был переименован в Раду БНР. Председателем президиума Рады стал социалист И. Середа.[602] 24 марта Рада провозгласила независимость Белоруссии от России.

Все это было игрой в государственность. Германские оккупационные власти игнорировали претензии Исполкома (затем Народного секретариата) и Рады на роль государственных органов. Не помогло и «отделение от России». Раду покинули представители земств, связывавшие будущее страны с Россией (что, помимо прочего, ударило по финансированию Рады, которая оставалась на деле не государственным, а общественным органом). После выдержанной в униженных тонах телеграммы Рады императору Вильгельму 25 апреля из Народного секретариата вышла его левая часть. Но император опять не снизошел до того, чтобы заметить «белорусское государство».[603] Деятели Рады взаимодействовали с оккупационными властями как местные общественные деятели по вопросам культурного и хозяйственного развития, но не признавались в качестве полномочных представителей местного населения. В Германии разрабатывались различные проекты территориального разделения, в которых не было места для белорусского государства.

 

За Кавказом

 

Приход большевиков к власти в Центральной России поставил перед ними множество проблем, среди которых Закавказье пока находилось ближе к концу списка. Но все же оно не выпадало из поля зрения Ленина и его соратников, среди которых был и грузин И. Сталин, и армянин С. Шаумян, 16 декабря 1917 г. назначенный чрезвычайным комиссаром СНК РСФСР по делам Закавказья, то есть, в прежней терминологии, – наместником на Кавказе. Правда, подведомственная Шаумяну территория по большей части не признавала советское правительство. Но во всех частях Закавказья было немало сторонников большевистского социального проекта – от леворадикальной интеллигенции до тюркских крестьян, принявшихся жечь усадьбы тюркских же помещиков, которые наивно искали объяснение социальных конфликтов в происках большевиков. По словам бека С. Шамхорского, это Шаумян, «желая предотвратить армяно-татарскую резню, натравливал… крестьян на помещиков».[604]

В обращении к крестьянам-мусульманам Шаумян писал: «Не нужно убивать ваших ханов и беков, их жен и детей, не нужно жечь и уничтожать их имущество. Когда вы лишите их земли и богатства, ханы и беки не будут уже вам страшны, а имущество их и дома пусть сохраняются в целости для вас. И то, что вы отбираете у помещиков, должно принадлежать всем крестьянам сообща, а не отдельным лицам, которые могут сделаться новыми беками для вас».[605] Крестьяне продолжали восстанавливать социальную справедливость в своем понимании – ведь на территории Азербайджана к концу XIX в. менее 4 тыс. помещиков владели 688 тыс. десятин, а 50 тыс. крестьян – 427 тыс. десятин, да еще и худшего качества.[606] Но погромив помещиков, крестьяне голосовали за своих мусульманских депутатов. На Кавказе социальная борьба дополняла, но не пересиливала национально-религиозную самоидентификацию.

На захват власти в Петрограде большевиками национальные и социалистические партии Закавказья ответили 15 ноября 1917 г. созданием правительства, не признававшего власть Советов, – Закавказского комиссариата во главе с грузинским меньшевиком Е. Гегечкори. Это правительство считалось автономным региональным и, подобно Центральной раде Украины, готово было участвовать в создании центральной российской власти на федеративных началах. Центром многонациональной оппозиции большевизму в Закавказье стала вотчина грузинских меньшевиков Тифлис. Их лидеры Н. Чхеидзе, И. Церетели и другие на протяжении 1917 г. были вовлечены в столичную борьбу партий и стали лидерами общероссийской социалистической демократии образца 1917 г. После Октябрьского переворота национальная почва, как казалось, позволяла совершить в Грузии то, что не удалось в Петрограде. Грузинские социал-демократы А. Чхенкели, Е. Гегечкори, Н. Жордания и другие выдвинулись на роль лидеров закавказской демократии и главных защитников ее от большевизма.

Несмотря на то что большевиков поддерживали значительные военные силы на фронте, в тылу грузинским меньшевикам, преобладавшим в Тифлисском Совете, удалось создать народную гвардию, которая в ночь на 29 ноября захватила у просоветских солдат арсенал в Тифлисе и в конце ноября установила контроль над городом. Закавказский комиссариат стал реальной властью. Перед ним встали те же основные проблемы, что и перед Центральной радой: внешнеполитическая и социальная. 16 декабря Закавказский комиссариат принял закон о передаче государственных и частновладельческих земель земельным комитетам. Но на значительной части Закавказья таких комитетов не было. Крестьяне-мусульмане либо не поддерживали земельную реформу как противоречащую шариату, либо силой захватывали земли беков и жгли поместья, убивая их обитателей.

У большевиков не было ясной программы нациестроительства на Кавказе. Если другие регионы представлялись им относительно однородными (украино-русским, белорусско-русским, «мусульманско»-русским) и достойными территориальной автономии, которая вместе с национально-культурным равноправием снимала бы национальную проблему, то на Кавказе этносы и религии были донельзя перемешаны. Впрочем, большевики считали национальные проблемы вторичными по отношению к социальным, а решением национального вопроса – сотрудничество людей разных национальностей без оглядки на этнические различия. Закавказье должно стать сообществом советских республик, которые в зависимости от ситуации можно строить и на экономической, и на национальной основе. Лишь бы все они были советскими, а затем и социалистическими.

Закавказье находилось также в сфере интересов другой стратегии – пантюркистской. Часть Закавказья была совершенно необходима для осуществления пантюркистского проекта – создания нового гигантского национального государства, в которое, как надеялись младотурецкие лидеры Османской империи, она сможет трансформироваться в результате мировой войны.

В беседе с армянским премьер-министром О. Качазнуни османский министр и представитель на Батумской конференции Халил-паша говорил: «Мы, турки, не думаем поработить какой бы то ни было народ, но у нас единственный идеал, и стремимся к нему. Мы желаем восстановить наши контакты с нашей родиной-Тураном, поэтому не хотели бы, чтобы путь, соединяющий наши две родины, находился под чужим господством».[607] Национальное государство от Балкан до Алтая стало проектом радикальной части младотурок и многочисленных групп тюркских националистов в Российской империи. А что делать другим этносам, проживающим на этом пространстве, – армянам, иранцам, таджикам и др.? Пантюркистский проект вел к формированию нации, занимающей обширную территорию, и если бы в силу не зависящих от народов Закавказья международных обстоятельств он увенчался успехом, то сегодня турками были бы не только западные тюрки из Турецкой республики, но и более восточные тюрки – ныне азербайджанцы, а возможно, и часть тюрок Средней Азии.

Азербайджанские националисты сосредоточились на работе региональных мусульманских организаций, прежде всего Мусульманского национального совета, избранного на общекавказском мусульманском съезде. Его возглавил А. Топчибашев (заместители – М. Расулзаде и М. Гаджинский). На территории нынешнего Азербайджана сохраняли влияние и другие тюркские партии – исламистский «Иттихад», Мусульманский социалистический блок и социал-демократический «Гуммет». В области национальных отношений они выступали за национально-культурную автономию.

 

* * *

 

Главным препятствием на пути как пантюркистского проекта, так и союза формирующихся тюркских государств оставалось армянское население и национальное движение. Оно тоже не было однородно.

Политическая ситуация в Армении определялась взаимоотношениями двух основных общин – западной и восточной. В мае 1917 г. был создан Совет обороны западных армян, в октябре на съезде восточных армян в Тифлисе был избран Армянский национальный совет. Западные армяне, претерпев события турецкого террора, погромов и депортаций весны 1915 г., к 1917 г. получили надежду на выход из состава Османской империи, так как российская армия продвинулась далеко на запад, заняв Трапезунд, Эрзерум и Ван.

Военным лидером западных армян был Андраник Озанян, который 23 января 1918 г. получил чин генерала от сворачивающего свою работу российского командования Кавказского фронта. Ветеран антитурецкого повстанческого и террористического движения, Озанян еще в 1907 г. резко разошелся с национальной революционно-социалистической партией «Дашнакцутюн» (дашнаков), в которой ранее состоял. Причины разрыва были как личными, так и политическими – Озанян не поддержал антироссийский курс партии, который она приняла в 1907–1908 гг. Благодаря своим партизанским действиям 1897–1904 гг., участию в Балканской войне на стороне Болгарии и в Первой мировой войне на стороне России Озанян приобрел славу армянского Гарибальди,[608] что стало большой проблемой для дашнаков, политически доминировавших в «русской Армении».

Выступая на Армянском общенациональном собрании (10 сентября – 13 октября 1917 г.), которому предстояло избрать Армянский национальный Совет, Озанян заявил дашнакам: «Положение наше воистину опасно. Перед нами остро стоит вопрос сохранения физического существования армянского народа. Вас, кажется, не волнуют эти вопросы, вы увлечены одними социалистическими идеями… Вы произносите красивые речи о социализме, но до тех пор, пока в мире есть деньги, будут также капиталисты, рабочие, крестьяне и другие классы. Не исчезнут из этого мира ни классы, ни зло».[609] Ветеран повстанческого движения отрицал право дашнаков использовать для повышения своего авторитета память погибших повстанцев: «Они и им подобные, тысячи воинов-зинворов пали жертвами не во имя Интернационала, а во имя заветных идей освобождения нации и родины».[610]

Озанян сам называл себя героем, не был чужд некоторого западноармянского шовинизма: «Вот эти уцелевшие западные армяне и призваны стать единственным элементом завтрашней Армении».[611] В случае военных успехов он, пожалуй, мог бы стать не только армянским Гарибальди, но и армянским Наполеоном. Позиции сторонников Озаняна отстаивала газета «Айастан» (Армения).

Армянский национальный Совет во главе с А. Агароняном, представлявший восточных армян, был избран на многопартийной основе. В него вошли 15 членов: 6 дашнакцаканов, 2 армянских эсера, 2 социал-демократа, 2 члена либеральной Армянской народной партии (АНП) и 3 беспартийных.

Озанян был не без труда утвержден командиром армянского национального формирования на совместном заседании двух армянских Советов, которое проходило в Ереване под председательством А. Агароняна. В итоге даже дашнаки признали, что «Андраник – это знамя…»[612]

Тем временем Совнарком России обратил внимание на армянскую проблему. Настало время напомнить, что не только Германия оккупировала часть территории бывшей Российской империи, но и российская армия стоит на территории Османской империи. Вместо обычного для великодержавной политики предложения обменять одних подданных на других большевики продолжали отстаивать свои политические принципы, не без оснований рассчитывая на мировой резонанс. В случае с Арменией, так же как и в случае с Украиной, Прибалтикой, Польшей и Финляндией, Совнарком выступил за самоопределение.

29 декабря Совнарком принял Декрет о Турецкой Армении, признав ее право на самоопределение. Используя Западную Армению как модель отношений с Германией в Прибалтике, Ленин предлагал вывод российских войск из региона без занятия его турками. Регион должен был контролироваться милицией местного населения. Здесь надлежало провести выборы в Совет депутатов армянского народа. При этом предложение об эвакуации еще не означало приказа об эвакуации войск.[613]

Озанян и его сторонники положительно оценили декрет Совнаркома о Турецкой Армении и надеялись, что им удастся не пустить турецкую армию в Западную Армению. Газета «Айастан» в своей передовице 1 февраля 1918 г. писала: «Я согласен с содержанием указанного Декрета и не стану спрашивать, почему большевики сначала оголили фронт, после чего думают о сроках и формах вывода войск. Ибо я верю, что мы сумеем удержать фронт, если будем проникнуты сознанием нашей свободы и окончательной независимости. Почему армянский народ на протяжении истекших двух месяцев не сумел выставить 100 000 солдат для защиты своей свободы? Армянский народ, избалованный нескромными претензиями, уповает на русского солдата, что тот останется в его горах и защитит его же собственную свободу? Несомненно, если бы русская армия осталась, это было бы величайшей гарантией дела, и большевизм должен стараться, чтобы незначительная часть русской армии хотя бы временно осталась в нашей стране, пока мы сумеем по-настоящему организоваться и станем способны к самоопределению.

У большевизма нет захватнических вожделений, и прибывающие к нам из России и других районов добровольцы свидетельствуют, что большевики всюду, где только они находились у власти, помогали им и облегчали их проезд…

Во всяком случае, большевистский декрет пусть остается декретом, если многие хотят называть его так, представляет величайшее выражение справедливости и политической честности».[614]

Таким образом, выдвигая социально-политические принципы мирового масштаба, большевики получили возможность заручиться поддержкой одного из трех сильнейших национальных движений региона.

 

* * *

 

5 декабря 1917 г. Закавказский комиссариат и командование Кавказского фронта подписали с Османской империей Эрзинджанское перемирие, которое в советской историографии характеризуется как «сепаратное»,[615] хотя 2 декабря советское правительство подписало перемирие с Германией и ее союзниками, тоже не спрашивая мнения Закавказского комиссариата.

1 декабря командующий армией генерал М. Пржевальский из-за «создавшегося крайнего затруднения в вопросах продовольствия фронта» объявил о демобилизации пяти возрастов. «Эта частичная демобилизация сильно дезорганизовала Кавказскую армию. Солдаты других возрастов тоже рвались домой»,[616] – комментирует советский историк Е. К. Саркисян.

Характерно, что большевики выступили против приказа о частичной демобилизации: «Приказ генерала Пржевальского, написанный под диктовку Кавказского комиссариата, под диктовку националистов-сепаратистов, не только оголяет фронт перед внешним врагом, но и создает невероятную анархию внутри страны.

Роспуск единого российского войска и создание национальных корпусов наносит удар не только российской революции, но и ставит на карту существование кавказских народов»,[617] – заявил С. Шаумян.

На II съезде Кавказской армии в декабре 1917 г. большевики смогли создать самую крупную фракцию. В новом Совете Кавказской армии преобладали большевики и левые эсеры, Совет возглавил большевик Г. Корганов. Краевой Совет Кавказской армии в своем воззвании от 28 декабря 1917 г. выступил против действий национальных партий: «Произвольными расформированиями, демобилизацией и системой национализации полков они внесли полную дезорганизацию в ряды армии».[618] В то же время организованный отход большевизированной армии через Кавказ угрожал национальным режимам, так как большевики могли «по ходу движения» свергнуть их.

31 декабря ВРК Кавказского фронта приказал «немедленно приступить к планомерному отводу значительной части войск, оставив необходимые позиционные заслоны по охране для складов, средств связи и транспорта».[619]

 

* * *

 

Очагом Октябрьской революции на Кавказе стал Баку. 13 октября меньшевистско-эсеровский исполком Бакинского Совета ушел в отставку под давлением большевиков и левых эсеров. Но и у них не было явного большинства. Временный исполком возглавил С. Шаумян.

15 октября Шаумян собрал часть членов Совета (99 из 250[620]) вместе с конференцией промыслово-заводских комиссий (бакинский вариант фабзавкомов) и предложил считать это собрание расширенным Советом рабочих и солдатских депутатов, «так как фактически Бакинский Совет уже умер». Естественно, такая узурпация вызвала протесты со стороны социалистов. Меньшевик М. Садовский выступил против, «так как это собрание не имеет ничего общего с Советом». Но левый эсер И. Сухарцев заявил, что Совет старого состава все равно уже не собирается, «а воля бакинского пролетариата и гарнизона вполне авторитетно выражается настоящим собранием».[621] Собрание проголосовало за эти свои полномочия и выбрало делегатов на II съезд Советов. Резолюцию Шаумяна на данной конференции поддержали 284 голоса против 55.

Однако фактическая ликвидация старого Совета требовала выборов в новый. 22 октября прошли выборы в Бакинский Совет рабочих депутатов, которые разочаровали большевиков: согласно данным, опубликованным в газете «Каспий», 9600 рабочих проголосовали за «Мусават», 6300 за эсеров, 5200 за «Дашнакцутюн», 6800 тыс. за меньшевиков и только 3800 за большевиков.[622] Бакинский Совет объявил эти выборы недействительными и для проведения более качественных 12 ноября создал избирательную комиссию, за которую развернулась борьба между партиями.

«Мусават» не стал сопротивляться этому решению, так как, с одной стороны, Совет не играл важной роли в его политической стратегии, а с другой – тогда эта партия была готова идти на тактическое сотрудничество с большевиками против русских партий. «После Октябрьского переворота мусульмане России заняли в отношении большевиков позицию, во всяком случае, не враждебную, а местами и дружественную. Лозунги о самоопределении народов, о мире без аннексий и контрибуций, о борьбе с империализмом, милитаризмом европейских держав были встречены мусульманами с полным сочувствием»,[623] – считает исследователь Н. Агамалиева.

Получив известия об установлении Советской власти в Петрограде, бакинские большевики потребовали от местных политических кругов подчинения Совнаркому и создали Военно-революционный комитет, опирающийся на часть гарнизона. 26 октября Совет проголосовал за создание Комитета общественной безопасности как высшего органа власти в Баку. 27 октября Шаумян созвал расширенный Совет в надежде, что он поддержит произошедший в Петрограде советский переворот. Но делегаты большинством голосов 246 (против 166 голосов) выступили против захвата власти большевиками, в пользу идеи коалиции демократических партий.

31 октября Шаумян снова собрал расширенное заседание Совета, в котором теперь участвовали еще и полковые, ротные и корабельные комитеты. Развернулась дискуссия о правомочности этого собрания и возможности перехода власти к Советам. Она продолжилась 2 ноября. Меньшевики и эсеры объявили данное совещание неправомочным. В результате в зале остались 344 делегата из первоначальных 468. Из оставшихся представляли большевиков 122, сочувствующих – 69, левых эсеров – 84, меньшевиков-интернационалистов – 6, а также 1 – дашнакцакан и 22 – беспартийных.[624] В публикации протокола не указана еще одна партия, делегаты которой остались, – «Мусават».[625] Но на их долю остается ни мало ни много – 40 мест из оставшихся.

Часть делегатов требовала роспуска ВРК, большевики обуславливали этот роспуск также роспуском органа Временного правительства – Исполкома общественных организаций.[626] В результате Шаумян согласился, что Исполком общественных организаций может выполнять хозяйственные функции, не будучи властью. Совет как власть должен назначить комиссаров в воинских частях и государственных учреждениях.[627] Эти предложения были поддержаны.

Властью в городе с 2 ноября был объявлен избранный здесь же новый исполком, в который от рабочих вошли 7 большевиков и 6 левых эсеров, а также 7 представителей солдат и матросов, чья партийная принадлежность не указана.[628] «Мусават», участвуя в передаче формальной власти Совету, не вошел в исполком. Не упоминается он и в воззвании исполкома о переходе власти к Совету 4 ноября, где говорится о том, что Совет покинули эсеры, меньшевики и дашнаки, а власть взяли большевики и левые эсеры.[629] «Мусават» словно отсутствует – его позиция не ясна авторам воззвания.

Социалисты и дашнаки, покинувшие конференцию, вышли также из исполнительного комитета Совета и сформировали Комитет общественной безопасности (КОБ). 5 ноября расширенный Совет (который продолжал играть роль полноценного Совета) потребовал распустить КОБ. Это решение было принято 425 голосами против 25.[630] То есть делегатов стало больше, чем осталось 2 ноября, и часть из них поддержала КОБ. Это значит, что социалисты и дашнаки ушли неокончательно и продолжали участвовать в расширенном Совете, давая там бой большевикам.

Советская власть в Баку была провозглашена. При этом жизнь шла своим чередом. Добыча нефти в ноябре и декабре 1917 г. возросла. Нефтепромышленники вкладывали средства в новые скважины. «Заявлений большевиков о грядущей национализации то ли не слышали, то ли не воспринимали их всерьез»,[631] – удивляется поведению предпринимателей историк нефтепромышленности А. А. Иголкин. Скорее второе, ведь большевики еще не получили монополию на власть в Баку и были лишь одной из политических сил, хотя и влиятельной. Впрочем, в начале года падение производства началось, причиной чего стали прежде всего транспортные неурядицы.[632]

Фактически в Баку установилось двоевластие, так как сохранялось влияние национальных партий – «Мусавата» и «Дашнакцутюн», социалистов и избранной 29 октября городской думы во главе с Ф. Хойским. Она вела себя как городская власть и в качестве вышестоящей инстанции признавала вовсе не Российский Совнарком, а Закавказский комиссариат. Именно с ним она согласовала решение о выпуске городских бонов на 20 млн рублей и новые госцены на нефть.[633] При этом большевики продолжали работать в думе.

«Мусават» стремился к сотрудничеству с большевиками и 7 ноября вынес резолюцию: «…намерение разрешить создавшийся среди местной демократии конфликт путем изолирования большевиков от остальной части революционной демократии считаем крайне вредным для общих целей всей демократии, ибо ослабление левого крыла революции есть в то же время усиление контрреволюционного правого крыла».[634]

Не желая содействовать укреплению центральной российской власти, преемственной Временному правительству, «Мусават» не стал поддерживать созданный эсерами и меньшевиками Комитет общественной безопасности, что облегчило его роспуск силами Совета 12 ноября. 17 ноября Исполнительный комитет общественных организаций под давлением Совета и при отсутствии поддержки партий прекратил работу. Противодействие большевикам потеряло в городе институциональную основу и зависело только от партий, за которыми стояли национальные общины.

Тактический союз «Мусавата» с большевиками историк А. Балаев объясняет так: «В силу объективных причин военная сфера была ахиллесовой пятой азербайджанских тюрков. Для наверстывания отставания в этой сфере требовалось определенное время, которое и было получено в результате вышеупомянутого решения “Мусавата”».[635]

Таким образом, пока большевики надеялись укрепить советскую систему, опираясь на благосклонность «мусульманских» лидеров, эти лидеры – тюркские («татарские», азербайджанские) националисты – готовились создать свои вооруженные силы, которые обеспечат военную победу над сторонниками Советской власти.

Но где взять оружие для национальных формирований? Источник был один – разваливающаяся российская армия. Как пишет историк В. Г. Меликян, «в ноябре 1917 г. начался массовый отход российских воинских формирований Кавказского фронта. Эти части встретились с препятствиями, организованными грузино-татарским большинством руководства Закавказского Комиссариата, краевым антибольшевистским центром Совета рабочих и солдатских депутатов, Мусульманским наци<