Личность самоубийцы опознана. Сибирскийзолотопромышленник и его свита

 

 

На другой день, не утерпев, я заехал к Путилину.

— Ну что, Иван Дмитриевич, нового ничего пока?

— Работаем, — неопределенно ответил он. В то время, как мы болтали, Путилину доложили, что его желает видеть дама, г-жа Грушницкая.

— Попросите.

В кабинет вошла молодая, миловидная дама, отлич­но одетая. Она была очень взволнована. Лицо заплакано.

— Чем могу служить, сударыня? Садитесь, пожалуйста.

— У меня... у меня исчез муж. Я не обратила бы внимания на то обстоятельство, что он не ночевал ночь, но по городу ходят слухи, что вчера, кажется, у вас был найден труп самоубийцы. Я страшно встревожена, ва­ше превосходительство… У меня является ужасное предчувствие... Я бросилась к вам... ради Бога, если что-нибудь вы знаете...

Путилин выразительно посмотрел на меня. Облако грусти легло на его прекрасное лицо.

— Вашего мужа звали... его имя начинается с буквы А?

Дама вздрогнула.

— А вы откуда это знаете? Да, его имя Александр. Александр Николаевич Грушницкий... Ради Бога...

Путилина нервно передернуло.

— Успокойтесь, сударыня... Не надо волноваться... Ска­жите, ваш муж любил играть?

— Да. Вы и это знаете? Стало быть… вы его знаете?

Дама в волнении вскочила с кресла.

— Ах, не мучьте меня, скажите скорее, он жив? Да? Этот самоубийца не он?

— Доктор, будь добр, приготовь, — быстро бросил Путилин.

Я понял, что это значит. Из аптечки, находящейся в кабинете моего друга, я вынул валерьяновые капли и поспешно накапал их в рюмку с водой. О, сколько раз мне приходилось это делать здесь, в этом помещении, видевшем столько слез, обмороков, потрясающих сцен...

— Сударыня, вы так взволнованы... выпейте капель. Это — мой друг, доктор... Он вам приготовил.

Г-жа Грушницкая начала пить, но подавилась. Очевид­но, истеричный шар же подступил к горлу бедной женщины.

— Это почерк вашего мужа? — показал ей записку Путилин, закрывая последнюю строчку, где говорилось о намерении самоубийства.

— Да! — вскрикнула она.

И испуганно, жалобно-жалобно посмотрела на нас. Сколько ужаса, мук засветилось в этом взоре!

— Стало быть... стало быть… — пролепетала она и покачну­лась.

— Увы, сударыня, будьте тверды, соберитесь с силами — ваш муж застрелился.

Я подхватил бедную молодую вдову.

Минутный обморок сменился жестокой, но и благоде­тельной истерикой. Я возился около нее, оказывая ей ме­дицинскую помощь, а Путилин, не выносивший женских слез, нервно потирал виски.

— Эдакие сумасброды... этакое легкомыслие... Спустя немного, давясь слезами, Грушницкая поведала нам грустную историю, разразившуюся для нее такой по­трясающей катастрофой, как самоубийство мужа.

— Все проклятый картежный азарт... Это он погубил мужа.

— Он сильно и давно играл?

— Как он играл, вы можете судить по тому, что в течение полутора лет он спустил три наших имения. Мы, ведь были очень богатые...

— А теперь?

— Теперь не осталось ничего, буквально ничего, кроме долгов. Мы с пятилетней дочерью — нищие.

— А скажите, госпожа Грушницкая, про какие чужие деньги он упоминает в своей предсмертной записке? Вам известно это или нет?

Несчастная женщина закрыла лицо руками.

— Боюсь думать, но предполагаю, что речь идет о деньгах сиротки Юлии Вышеславцевой, нашей очень отдален­ной родственницы, девочки четырнадцать лет, опекуном которой он был назначен. О какой ужас! К довершению всего — еще позор, преступление, запятнанное имя.

Путилин с искренним сочувствием смотрел на вдову.

— Вы не знаете, где играл ваш муж?

— Нет. Он никогда сам ничего не говорил мне об этом, а мне тяжело и противно было расспрашивать.

— Ну-с, последний вопрос: на пальцах вашего мужа были кольца?

— Да, он всегда носил кольца, но особенно не разлу­чался никогда с двумя: одно — большой кабошон-изумруд, другое — опал, осыпанный бриллиантами.

— Вот и все... Тело вашего супруга должно находить­ся теперь в анатомическом театре. Торопитесь туда.

Грушницкая опять зарыдала.

— Дайте мне ваш адрес. Может быть, я сумею что-нибудь сделать для вас...

— Чем вы можете теперь мне помочь, господин Путилин, — подняла бедняжка глаза, полные слез, на Путилина.

И вскоре вышла из кабинета.

Не успела еще закрыться за ней дверь, как в кабинет вошел Статковский.

— Ну? — быстро задал ему вопрос Путилин.

Экс-шулер уныло покачал головой.

— Очень мало утешительного, ваше превосходитель­ство.

— А именно?

— Ходят слухи, что в Петербурге действительно на­ходится «варшавский гастролер» Сигизмунд Иосифович Прженецкий. Это король шулеров. Это звезда первой величины. Но где он пребывает, где играет, узнать об этом не удалось.

— Но его сообщники?

— Очевидно, он и от них держится в секрете. Як Бога кохам, он задумал один, без дележки, заработать десятки, сотни тысяч! Прошу верить, я с отвращением вошел в переговоры с несколькими мелкими «ма­стерами». В одном клубе я сразу заметил «чистую» игру такого господина. Я подошел к столу и сделал условный знак ему. Он побледнел и с испугом поглядел на меня. Кончив талию метки, он вызвал меня в другую комнату и спросил: «Наш?» — «Ваш», — ответил я. «А вот скажите, пан: где вы еще играете?» — «Боль­ше нигде. Дела ничего не стоят». — «А как же говорят, что одного богача обыграли?» — «Не знаю. Може это пан-черт Прженецкий?»

Путилин расхохотался.

— Так и сказал: пан-черт?

— А то есть истина!

Путилин на секунду задумался, прошелся, потом круто остановился перед нами и сказал:

— Ну, господа, прошу покорно в мою гардеробную!

В комнате, находившейся рядом с его служебным кабинетом, хранились знаменитые «путилинские чудеса» по части поразительных, волшебных превращений.

Несколько шкафов были сплошь набиты костюмами, одеяниями всевозможного характера.

Тут рядом с мантией антихриста висел костюм трубочиста; там бок о бок с блестящим мундиром гвардейского полковника красовались отрепья нищего. Ка­кая живая панорама похождений гениального сыщика!

Близ больших шкафов находились небольшие, со стеклами шкапчики, в которых были расположены па­рики, усы, бороды, накладки.

Два туалетных столика, на них все аксессуары гри­ма: краски, пудра, белила, румяна, карандаши, щеточки...

Это была, по истине, удивительная лаборатория.

— Господа, позвольте мне теперь заняться вами.

— То есть как это? — удивился я.

— Очень просто. Ты и господин Статковский будете свитой сибирского золотопромышленника.

— А ты, Иван Дмитриевич? — вырвалось у меня.

— А я — им самим.

Какая, по истине, началась любопытнейшая работа! Исключительный талант Путилина по части метаморфоз сказался тут во всем блеске.

— Ты, доктор, будешь у меня плешивым во всю голову... Неугодно ли этот парик. Серые бакенбарды... Так, так... И толщинку... И этот вот сюртук... И эти брюки...

Быстро, ловко, поразительно умело он преображал меня.

— Ну-ка, полюбуйся на себя!

Когда я взглянул в зеркало, я не узнал сам себя: на меня глядел толстый, лысый старик.

— На, бриллиантовую булавку... Вот перстни...

Затем он принялся за Статковского.

— Вас, голубчик, помолодить надо... Вас-то особен­но. Вы ведь будете моим руководителем. Поняли? Просвещать будете миллионера.

Появился широкий воротник, с отворотами; яркий, цвет­ной галстук бантом; вычурный жилет...

— Черт возьми, чем вы не франт первой руки! — Рассмеялся тихим, довольным смехом гениальный человек. Мы оба с изумлением смотрели друг на друга.

— Да неужто это вы, пан доктор?

— Да неужто это вы, пан Статковский? — ответил я ему в тон.

— Ну, а теперь позвольте мне заняться собой! — весело проговорил Путилин. — Господа, идите в кабинет, я сейчас туда приду.

Прошло минут двадцать.

— Скажете, пожалуйста, господа, могу я видеть его пре­восходительство, господина Путилина? — раздался чей-то хриплый бас.

Мы обернулись.

На пороге кабинета стоял коренастый господин с черными волосами, густыми длинными бакенбардами «кот­леткой» с одутловатым лицом. Видимо, он не дурак был выпить.

Одет был новый посетитель в коричневый фрак, белый жилет, белый галстук. Чудовищно толстая золо­тая цепь колыхалась на животе его.

— Мне-с по экстренному делу! — продолжал ориги­нальный гость.

— Войдите, господин Путилин сейчас будет здесь, — ответил я.

— А как же это ты, доктор, в моем кабинете, без мо­его разрешения посетителей принимаешь? — расхохотался господин в коричневом фраке.

Я только руками развел.

Это был Путилин.

 

 

ТАЙНОЕ КАПИЩЕ ВААЛА

 

 

К каменному особняку, находящемуся в Гусевом переулке, в то время не столь еще застроенному, как ныне, в довольно поздний ночной час подходили разные фи­гуры.

Если посмотреть с улицы, то дом казался или необитаемым, или спящим. Ни полоски света! Ни звука, ни шороха, ни проблеска жизни!

Высокая, массивная дубовая дверь хранила тайну странного обиталища неведомых существ.

Фигуры (были мужчины и женщины) подходили большей частью поодиночке к таинственным дверям и, после какого-то условного стука исчезали в недрах распахнувшейся двери, которая затем так же быстро захло­пывалась.

Но если дом снаружи не подавал ни малейшего при­знака жизни, зато внутри он кипел, шумел, волновал­ся. Более разительного контраста трудно представить себе.

Целый ряд комнат, убранных с кричащей роскошью дурного тона, были залиты светом канделябр, люстр и стенных бра.

Комнаты были переполнены гостями, одетыми элегантно и принадлежащими, очевидно, к хорошему кругу обще­ства.

Правда, среди дам резко бросались в глаза разодетые черезчур ярко фигуры дорогих камелий — кокоток, но это трогательное слияние, по-видимому, не особенно шокиро­вало чопорных петербургских матрон.

Да и не до того им было.

Во всех комнатах стояли карточные ломберные столы, на которых шла бешенно азартная игра.

Это было настоящее капище грозного бога Ваала.

Возгласы игроков заглушались шелестом бумажек, таинственно-мелодичным звоном золота.

«Бита!» — «Полторы тысячи?» — «Позвольте сначала получить...» — «Что же, вы мне не верите?» — «Господа, господа, не задерживайте талию...» Вокруг столов толпились зрители. Среди них были такие, которые уже успели все «спустить» и теперь с за­вистью и холодным отчаянием в воспаленных взорах жадно глядели на чужую игру, на чужое золото. Лица играющих были бледны, возбуждены. Переход от радости выигрыша к ужасу проигрыша, надежда, разочарование, злоба, ненависть, бешенство — все это составляло пеструю, разнообразную гамму.

Весь воздух этого тайного капища, воздух, наполнен­ный запахом духов, табачного дыма, косметики и острого разгоряченного пота, казалось, был пропитан «золотой пылью», патологическим безумием цинично откровенного азарта. И дышать было трудно, почти нечем.

Сердце билось тревожно, руки дрожали, кровь бешенно бросалась в голову, мутя рассудок.

— Золото! золото! — проносился таинственный, насмеш­ливый голос незримого духа.

Кого тут только ни было!

Рядом с блестящими офицерами гвардии терлись субъекты неопределенной профессии, с великолепными манерами, но, может быть, с клеймом каторжников на спине; там, около молодых купеческих сынков, играю­щих на деньги, захваченные из тятенькиных касс-выручек, вертелись «золотые мухи» Петербурга, золотящие свои крылья в притонах подобного рода; чиновники, проигрывающие свое скудное и жирное жалованье; бирже­вые артельщики; маклеры, «зайцы», альфонсы и даже слу­жители искусств — актеры и актрисы.

Среди всей этой разношерстной толпы особенное внимание обращал на себя горбатый старый еврей с длинной седой бородой.

Он переходил от стола к столу, внимательно ко всему приглядываясь и прислушиваясь.

Почти с каждым гостем он перекидывался фра­зой, другой.

— Господин барон, что-то грустен, не играет. По­чему?

— Я проигрался, Гилевич.

— Так возьмите у меня немного. Завтра отдадите!

— О, непременно! Спасибо вам! Честное слово! 

— Так вот, пожалуйста.

И отводя в сторону барона, незаметно совал ему в руку депозитку.

— А вы что, милая барынька? — обращался старик-еврей к даме с красными пятнами от волнения на лице.

— Увы, ничего не осталось.

— Так отчего же вы не хотите принять услуг этого вот старца? Он ведь безумно влюблен в вас.

— Господин Гилевич, вы забываетесь. Я — честная женщина, я не торгую собою...

— Пхе! Честная женщина... Но разве вы сделаетесь бесчестной от того, что у вас станет больше денег? Смот­рите, как набит его бумажник, вот он его раскрывает, сколько там денег...

И взор честной женщины, помимо ее воли, приковывается к бумажнику того, кто давно уж точит свои гни­лые зубы на ее молодое тело.

Этот вездесущий и всеведающий старик еврей был хозяином тайного капища Ваала.