Пишу и читаю я по-английски, но мечты у меня на амхарском

Ханна Гиоргис

Трудно заниматься искусством в семье, где говорят на нескольких языках. Мои родственники одобряют мои литературные начинания, однако осознают, что пишу я не для них.

Под руководством горячо любившей меня бабушки первым языком, на котором я научилась разговаривать, был амхарский. Этот официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) стал связующей нитью между мной и бабушкой, соединяя в разговоре нашу разбросанную по миру семью. Между нами тысячи миль, моря, океаны, визовые и паспортные режимы. Но вот раздается телефонный звонок, и амхарский язык помогает словам любви попасть в сердца друг друга.

Слова определяют то, как я вижу мир вокруг, как решаю свои проблемы, как расслабляюсь. Они дают мне душевное равновесие, ощущение порядка и структуры. Я начала писать еще до того, как узнала, что на этом можно заработать. Писала просто, чтобы перенести на бумагу роящиеся в голове мысли.

Однако для меня, как для родившейся в Америке дочери иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, английские слова всегда были самыми близкими и понятными. Воля моя подчинена грамматическим законам, которые я изучала в американских школах под небрежным руководством учителей, видевших своей целью научить дочку иммигрантов разговаривать так же, как и все. Книги, открывшие мне классический литературный канон и до сих пор занимающие верхние строчки моих списков рекомендаций, были написаны белыми авторами, для которых английский был не подлежащим обсуждению способом выражения. Но иногда я мечтаю на амхарском. В минуты глубочайших эмоциональных переживаний, не поддающихся никакому описанию, меня спасает яркая образность амхарского языка.

Впервые за последние десять лет я приехала в Эфиопию в этом январе. Мой младший двоюродный брат Кидус взглянул на меня, широко раскрыв глаза. С замиранием сердца он рассказал мне о том, что знает о моей писательской карьере: он прочитал все мои заметки в сети Facebook. Сделав паузу, он вновь взглянул на меня несколько виноватым взглядом; от былого восхищения не было и следа. Весьма застенчиво он повторил, что прочитал все мои заметки, хотя мог понять не каждое слово. Легкое обвинение вдруг повисло в воздухе: ты пишешь на английском языке, а значит пишешь не для меня.

Каждому писателю с богатыми национальными корнями всегда не просто выбрать, на каком языке создавать свои произведения. Сафия Элхилло, американская поэтесса суданского происхождения, называет себя “языковым представителем”, так как пишет на английском, а не на арабском. Американский писатель, родившийся на Кубе, Густаво Перез Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском, в своем интервью Национальному Общественному Радио отметил: «Мне кажется, что я не владею свободно ни одним из языков. Слова предательски покидают меня и в английском, и в испанском».

Я наткнулась на «Двуязычный блюз», сборник стихов Переза Фирмата, изданный в 1995 году, через десять лет после его поступления в продажу. Девятиклассница, влюбленная в литературу и лишь начинающая понимать поэзию, я очень лично восприняла его медитативные раздумья о своих корнях:

Обращаясь к вам

на английском,

я уже исказил то,

что хотел сказать.

А всего-то:

английский - не мой родной,

хотя родного у меня и нет.

Действительно, я никогда не знала, на каком языке я могу наиболее точно выразить себя. Казалось бы, на английском проще всего – я варюсь в нём каждый день. Но я не могу выразить свою любовь на английском. Амхарский тягуч и сладок: слова медленно и грациозно слетают с языка. Но я больше не могу читать и писать по-амхарски; алфавит, висящий над моей кроватью, служит скорее декоративным, чем образовательным целям. Сложнее всего мне даётся язык тигринья. Даже моя мама, чья семья родом из северной провинции Тыграй в Эфиопии и из Эритреи, не разговаривает на языке тигринья. Я запуталась в этих переплетениях и узлах, хоть и стараюсь сплести чёткий узор языка, времени и пространства.

Меня вдохновляют смелые шаги писателей и поэтов, с головой ныряющих в один или несколько языков, которые им только доступны, которые позволяют им рассказать ту историю, которую они хотят донести до читателя.

Передо мной всегда стоит пример африканских писателей, превративших языки колонизаторов в оружие против гегемонии бывших метрополий, также, как и пример латиноамериканских писателей, таких как Хунот Диаз, который отказался выделять испанские слова курсивом, чтобы показать, что это не английский, а иностранный язык.

Я знаю, что всегда могу обратиться к историям этих и других писателей-иммигрантов в поисках моделей по переосмыслению английского языка, помогающего запечатлеть историю приезжих людей. Если английскому не удается передать всю силу наших чувств, мы устно обращаемся к нашей родине, и любовь наших семей летит над миром, вопреки всем языковым барьерам.

№ 196