Я читаю и пишу на английском, но думаю все еще на амхарском

Ханна Гиоргис

 

Трудно быть художником с семьей, говорящей на нескольких языках – моим родственникам нравится то, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них

Первым языком, на котором я научилась говорить под тщательным руководством моей любимой бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространенный семитский язык после арабского) связал меня с ней тогда и до сих пор, как живой проводник, пронизывает разговоры моей расширенной семьи. Мы находимся на расстоянии тысяч миль друг от друга, разделенные океанами и паспортами. Но когда мы созваниваемся, именно амхарский язык передает нашу любовь через море.

Слова выражают то, как я вижу мир, как я преодолеваю трудности, как я отдыхаю. Они дают мне покой, порядок и структуру. Я пишу с тех пор, когда еще не знала, что авторам платят (по крайней мере, в теории), чтобы понять всю эту шумиху.

Но, будучи дочерью американского происхождения эфиопских и эритрейских иммигрантов, язык, которым я владею лучше всего, – английский. Грамматика, которую я с большей готовностью могу подчинить своей воле, – это та, которую я выучила в американских школах под поверхностным наставлением учителей, требующих того, чтобы я привела свой не родной язык в порядок. Классический литературный канон, который я читала в детстве – и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас, – это те из белых авторов, для которых английский всегда является утверждением, никогда не подвергается сомнению. Но иногда я все еще думаю на амхарском. Когда мои чувства достигают наивысшей степени глубины и сложности для понимания, они приобретают яркие образы Амхарика.

Когда в январе этого года я вернулся в Эфиопию впервые за почти 10 лет, мой юный кузен, Кидус, смотрел на меня широко раскрытыми глазами и с учащенным сердцебиением. Он сказал мне, что знает, что я писатель, он видел мои статьи в Facebook и читал их все. Он остановился на мгновение, прежде чем снова взглянуть на меня, и скрытая вина возникла там, где раньше было только волнение. Тихим голосом он сказал мне, что прочитал мою работу, хотя и не совсем все понял. Кроткое обвинение густо висело в воздухе: ты пишешь по-английски; твои статьи не для меня.

Для художника, принадлежащего к диаспоре, выбор языка для создания своих работ чреват последсствиями. Поэтесса Сафия Эльхильо, суданско-американская художница, называет себя «языковым предателем» потому, что пишет по-английски (а не по-арабски). Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на английском и испанском языках, сказал NPR: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... Слова подводят меня на обоих языках».

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирма, сборник стихов 1995 года, 10 лет спустя после его выхода. Начав обучение в старшей школе, я, влюбленная в литературу, но только начинающая любить поэзию, увидела себя отраженной в его задумчивой диаспорической медитации:

Тот факт, что я

пишу вам

по-английски

уже фальсифицирует то, что я

хотел вам сказать.

Моя проблема:

как объяснить вам, что я

не принадлежу английскому,

хотя я не принадлежу и чему-то другому.

На самом деле, меня всегда мучает вопрос, какой язык использовать для выражения самой себя. Английский язык самый простой. Я погружаюсь в него каждый день. Но английский не тот язык, на котором я люблю. Амхарский язык сильный и нежный; потребуется время, чтобы слова на амхарском начали слетать с языка. Но я больше не могу читать или писать на нем, алфавит, висящий над моей кроватью, больше предназначен для украшения комнаты, чем для изучения языка. Тигринья Эритреи многообразна, и ее трудно охватить. Даже моя мать, чья семья родом из северной части Эфиопии в регионе Тигрей, граничащей с Эритреей, не говорит на языке тигринья. Поэтому я нахожусь в промежутках и пересечениях, пытаясь передать смысл через язык, время и пространство.

Меня воодушевляют работы художников и писателей, которые внедряют свои самые настоящие «я» в свои произведения на любом языке (языках), доступном для них, на любом языке (языках), способном понять сложность историй, которые им необходимо рассказать.

Я встречала африканских писателей, которые перепрофилируют колониальные языки, чтобы использовать критику тех режимов, которые принесли эти звуки на континент, а такие латиноамериканские авторы, как Юно Диас, отказываются выделять курсивом испанский для обозначения иностранности.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам-иммигрантам за моделями сопротивления и переосмысления границ английского языка как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не выдерживает силу наших историй, мы в устной форме рассказываем их дома – и любовь наших семей в конечном итоге выходит за рамки языкового барьера.

 

 

№ 31

 

Я пишу и читаю на английском, но все ещё мечтаю на амхарском.

Ханна Джоржис

Достаточно сложно быть писателем в мульти культурной семьей, - мои родственникам любят мое творчество, но думают они, что я пишу не для них Первый язык, на котором я научилась говорить под тщательным контролем моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по распространению семитский язык после арабского) связал меня тогда с ней и по сей день связывает разговоры моей большой семьи живой нитью. Мы разделены друг от друга тысячами миль, океанами и границами, но когда мы звоним друг другу, то амхарский язык передает нашу любовь через моря.

Слова определяют, как я живу, преодолеваю трудности и отдыхаю. Они дают мне комфорт, порядок и организованность. Я пишу с тех пор, как узнала, что писательство оплачивается (в теории как минимум), и это придают этому какой - то смысл.

Но для рождённой в Америки дочери эфиопских и эритрейских иммигрантов, лучше всего я знала слова на английском. Грамматика, которую я легко могла подчинить своей воле, состояла в поверхностных указаниях преподавателей, стремящихся исправить язык дочери иммигрантов. Еще ребёнком я читала каноны классической литературы - а сейчас это книги, возглавляющие списки рекомендаций, - для всех этих белых авторов английский был родным языком, не вызывающим сложности. Но все же иногда в моих мыслях присутствует амхарский. Когда мои чувства слишком глубоки и сложны для понимания, они принимают очертания амхарских слов.

Когда я вернулась в Эфиопию впервые за десять лет в этом январе, мой кузен Кидас смотрел на меня с широко открытыми глазами и с бьющимся сердцем. Он рассказал мне, что узнал о моем творчестве и прочитал все мои статьи на Фэйсбуке. Он сделал паузу, пред тем как снова на меня посмотреть, незаметная вина появилась на месте прежнего восхищения. Тихим голосом он признался, что читал мои работы, даже когда не понимал их до конца. Мягкое обвинение повисло в воздухе: “Ты пишешь на английском, твои статьи не для меня”.
Для деятеля искусства из диаспоры выбор языка для воплощения своего творческого потенциала - чреват. Так, например, Поэтесса Сафия Эльхилла, имеющая суданское-американское происхождение, называла себя языковой изменницей из- за писательства на английском, а не арабском. Кубанско-американский писатель Густаво Перес Фирмат, писавший и на английском, и на испанском, сказал как-то на национальном общественном радио: “У меня чувство, что я не говорю свободно ни на одном из этих языков, слова приходят ко мне из обоих”.

Наткнулась я на его сборник стихов 1995 года только спустя 10 лет после его выпуска. Учащиеся на первом курсе средней школы, влюблённая в литературу, и только начинающая понимать поэзию, я увидела себя в его произведениях, наполненных задумчивой гармонии со своим народом:

Факт, что я пишу тебе на английском

уже искажает смысл того,

чем я хочу поделиться с тобой.

Мое цель: объяснить тебе,

что я не принадлежу английскому,

я вообще ничему не принадлежу.

Кроме того, я никогда не знала, какой язык использовать для описания себя самой. Английский самый простой, в нем я, как рыба в воде. Но в то же время английский, не тот язык, в который я влюблена. Амхарский утонченный и сладкий, он как будто перекатывается на моем языке. Но я не могу больше читать или писать на амхарском,- алфавит над моей кроватью, несёт скорее дизайнерскую нагрузку, чем образовательную. Так, например, язык тигринья в Эритрее очень сложен для понимания. Даже моя мать, чья семья родом из северной части Эфиопии в районе Тигрея и на границе с Эритреей. Так что я сижу в промежутках и пересечениях, пытаясь соединить язык, время и пространство.

Мне придают уверенность работы художников и писателей, которые могут раскрыть себя настоящих в своих произведениях на любом языке (языках), котором они владеют, на любом языке (языках), который сможет показать всю глубину историй, которые им нужно рассказать.

Я видела африканских писателей, которые изменяли колониальные языки в угоду критики тех режимов, которые принесли эти требования на континент, и латиноамериканских авторов, таких как Юно Диас, отказавшегося подчеркивать испанский, чтобы показать его иностранность.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам-иммигрантам за примером сопротивления и переосмысления границ английского, как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не выдерживает силу наших историй, мы вместо этого отправляем нашу работу «домой» устно - и любовь наших семей в конечном итоге преодолевает любой языковой барьер.

 

 

 

№ 36