Я читаю и пишу на английском, но мне всё ещё снится амхарский язык.

Хана Джорджис

 

Не легко быть писателем, имея родственников,которые говорят на разных языках. Мои родственники любят то, что я пишу, но я думаю, что не пишу для них.

 

Первый язык, на котором я научилась говорить под чутким руководством слепо любящей меня бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй наиболее распространённый семитский язык после арабского) соединил меня с ней тогда и всё ещё существует подобно живому проводу благодаря беседам в моей большой семье. Мы на расстоянии тысячи миль друг от друга, разделённые океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, то амхарский язык проносит нашу любовь сквозь море.

Слова определяют то, как я смотрю на мир, как преодолеваю трудности, как расслабляюсь. Они дарят мне комфорт, порядок и структуру. Я пишу с тех пор как узнала, что писателям платят (в теории, во всяком случае)просто чтобы создать шумиху.

Но однако, как дочь эфиопских и эритейских иммигрантов, уроженка Америки, я знаю английский лучше всего. Я могу с большей лёгкостью поддастся желанию выучить именно ту грамматику, которую я освоила в американских школах под небрежным руководством настойчивых учителей, подчинявших язык дочери иммигранта. Классические литературные каноны я усвоила ещё будучи ребёнком- и даже теперь, книги, возглавляющие списки рекомендаций, принадлежат тем белым авторам, для которых английский представляет собой формулировку, без тени сомнений. Но порой мне всё ещё снится амхарский язык. Когда мои чувства такие глубокие и особенно трудно изобразить это схематически, они приобретают амхарские яркие образы.

Когда я возвратилась в Эфиопию почти впервые за 10 лет в этом январе, мой младший двоюродный брат Кидис посмотрел на меня с широко распахнутыми глазами и сияющим сердцем. Он сказал мне, что он знал, что я писательница,- он видел мои статьи в Facebook и читал их все. Он сделал паузу перед тем как взглянуть на меня снова; тихое чувство вины возникло там, где раньше был только восторг. Тихим голосом он рассказал мне, что прочитал мою работу, хотя даже понял весьма не всё. Некое лёгкое обвинение повисло в воздухе; ты пишешь на английском, твои статьи не для меня.

Для писателя диаспоры выбор языка, на котором он будет творить, вызывает много беспокойств. Поэт Сафия Эльхилло, суданско-американская писательница, сама себя называет «языковой предательницей» из-за того, что пишет на английском (а не на арабском). Кубинско- американский писатель Густав Перес Фирмат, который пишет на английском и испанском языке рассказал NPR...»У меня есть ощущение, что я не силён ни в одном из них...Мне не хватает слов в обоих языках»

Я наткнулась на «Двуязычный Блюз» Переса Фирмата (1995 книгу поэм) спустя 10 лет после её опубликования. Я, новичок средней школы, очарованная литературой, но только начинающая любить поэзию, видела своё собственное отражение в его задумчивых размышлениях.:

Тот факт,

что я пишу для вас на английском уже искажает то,

что я хочу донести до вас.

Моя проблема: как объяснить вам, что я не принадлежу к англичанину,

хотя ни к кому другому я себя не отношу.

В самом деле, я никогда не знала, что использую язык для самовыражения. Английский – самый простой язык. Я купаюсь в нём каждый день. Но он не тот язык, который я люблю. Амхарский- глубокий и дорогой. На это требуется время, чтобы произносить всё без труда. Но я больше не могу читать и писать на амхарском- алфавит, висящий над моей кроватью, больше декоративный, чем учебный. Эритейская Тигринья всеобъемлющая и трудная для запоминания. Даже моя мама, чья семья родом из северного региона Эфиопии Тигрей и граничащая с Эритеей, не говорит по-тигринья. Так что я нахожусь в промежутках и пересечениях, пробуя сплести нить смысла через язык, время и пространство.

Меня стимулируют работы писателей, которые привносят своё собственное подлинное «я» в работы независимо от того, сколькими языками они владеют, независимо от языка, который может найти ключ к сложным проблемам истории, которую они хотят рассказать.

Я видела африканских писателей, которые приспосабливают колониальные языки, чтобы привлечь критические замечания из тех самых механизмов, которые привнесли то звучание на континент и таких латинских авторов как Хунот Диас, чтобы отвергнуть иностранное происхождение испанского.

Я знаю, я могу смотреть на этих и на других писателей – иммигрантов как на модель сопротивления и переосмысления рамок английского как языка, фиксирующего опыт переселенцев. В те моменты, когда английский не сохраняет силу наших историй, мы отправляем свои работы «обратно домой» вместо этого в устной форме- и любовь наших семей, в итоге, выходит за границы языкового барьера.   

 

 

 

№ 9

 

«Читать и писать по-английски, но мечтать по-амхарски»

Ханна Джиорги

Имея семью, члены которой говорят на нескольких языках, сложно быть писателем, ведь, несмотря на то, что родственники любят читать мои работы, они в то же время думают, что эти произведения предназначены не для них.

Первым языком, на котором я научилась говорить под чутким руководством моей любящей бабушки, был амхарский. Государственный язык Эфиопии (по распространению – второй из языков, входящих в семитскую группу, после арабского) связывал меня с ней тогда и до сих пор является своеобразной ниточкой, идущей сквозь разговоры нашей большой семьи. Несмотря на то, что нас разделяют тысячи миль, воды океанов и строчки гражданства в паспортах, именно амхарский язык способен донести нашу любовь друг к другу по простому телефонному звонку.

Слова могут выразить то, как я вижу этот мир, как я преодолеваю какие-то проблемы или как я отдыхаю душевно. Они придают всему упорядоченность и структуру, помогают мне чувствовать себя уверенно и комфортно. Я начала писать ещё до того момента, как узнала, что писатели и поэты получают деньги за свой труд (по крайней мере, должны получать), поскольку просто хотела придать смысл происходящему вокруг.

Но поскольку я, дочь иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, рождена в Америке, английским языком я владею гораздо лучше. Грамматике, с которой я уверенно обращаюсь по собственному разумению, я была обучена в американских школах, где мой иммигрантский язык был вынужден подчиниться и принять правила формального обучения тамошних учителей. Произведения классической литературы, которые я буквально проглотила ещё будучи ребёнком, и те книги, что возглавляют современные рекомендуемые к прочтению списки, написаны теми белыми писателями, для которых английский всегда был безальтернативным способом изложения своих мыслей. Но что касается меня, то я до сих пор мечтаю и размышляю на амхарском. Если дело касается самых глубоких чувств, которые нельзя донести каким бы то ни было способом, они непременно облекаются в яркие амхарские образы.

Когда я впервые за почти 10 лет январским днём вернулась в Эфиопию, мой двоюродный брат, Кидус, глядел на меня широко открытыми глазами и буквально сиял. Он сказал, что знал, что я пишу – ещё до моего приезда он увидел мои статьи на моей страничке в Facebook и прочёл их все. На секунду он остановился, взглянул на меня, и тут словно появилось некое чувство вины, хотя до того имело место лишь возбуждение словами кузена. Потерявшим былую громкость голосом Кидус признался, что прочёл мои работы, даже несмотря на то, что далеко не всегда всё понимал. Молчаливый упрёк брата буквально повис в воздухе, как бы намекая: «Пишешь на английском – значит, пишешь не для меня».

Для людей творчества, что представляют ту или иную диаспору, выбор основного языка для своих произведений всегда отягощён некими муками. Так, поэтесса Сафия Эльхилло, имеющая двойное гражданство (Судана и США), называет себя «предательницей родного языка», поскольку пишет не на арабском, а на английском. Кубинско-америнский писатель Густаво Перез Фирма, который известен тем, что пишет как на английском, так и на испанском, в интервью изданию «NPR» поведал: «У меня есть ощущение, что я не могу полностью раскрыться и почувствовать себя свободно как в одном, так и в другом языке… Слова будто ускользают от меня раз за разом в обоих языках».

Я наткнулась на сборник поэм этого писателя «Блюз на двух языках» от 1995 года спустя 10 лет после его выхода. Будучи буквально только что поступившей в среднюю школу и очарованной литературой и только начиная любить поэзию, я видела саму себя в его глубоких иммигрантских раздумьях.

Но сам факт того, что я пишу этот текст на английском, уже опровергает то, что я хотела донести до вас. Изначально передо мной стоял вопрос, как объяснить читателю, что исконно я не принадлежу английскому языку, хотя при этом мне не пристало принадлежать какому бы то ни было языку ещё.

Тем не менее, я никогда не знала, каким именно языком пользоваться, чтобы выражать себя. Английский – это самый простой вариант, им я пользуюсь каждый день, им я владею лучше всего. Однако этот язык – вовсе не тот, что я люблю. Амхарский – другой, он буквально слаще на слух, имеет больше согласных, потому требуется некоторое время, чтобы говорить на нём. Однако я не могу более читать или писать на нём, поскольку алфавит, который, кстати, висит над моей кроватью, направлен в большей степени на красочное изображение символов, нежели на их понимание и скорое изучение.

Государственный язык Эритреи, тигринья, ещё более сложен для изучения, нежели амхарский. Даже моя мама, чьи родственники родом из северных городов Тыграя, что граничат с Эритреей, не говорит на нём. Потому я и нахожусь на самом что ни на есть перепутье, пытаясь воедино сплести свои мысли и чувства при помощи языка, времени и места.

Можно сказать, что я нахожу мотивацию к творчеству в работах тех поэтов и писателей, которые вкладывают самих себя, настоящих себя, в свои произведения на каком бы то ни было языке (языках) и которые при этом способны донести до читателя мысли любого характера и склада.

Неоднократно я замечала, как африканские писатели намеренно видоизменяли колониальные языки, чтобы подвергнуть критике те режимы, что привнесли те или иные звуковые особенности в тот или иной диалект на континенте. Некоторые же латинские писатели, как, например, Юно Диаз, отказывались привносить в испанский черты итальянского языка, дабы подчеркнуть своё иностранное происхождение.

Я понимаю, что я могу быть для этих и других писателей примером своеобразного неповиновения и пересмотра границ английского языка, как языка, что на законных основаниях фиксирует наше иммигрантское прошлое. И покуда сейчас английский не способен по-настоящему полно передать все наши истории, мы будем делиться своими работами только на уровне устном, а любовь наших семей без проблем перешагнёт любой языковой барьер.

 

№ 11

 

Я читаю и пишу на английском, но мечтаю я по-прежнему на амхарском.

Ханна Гиоргис

Родившись в семье, говорящей на множестве языков, быть писателем достаточно трудно: родным нравится мое творчество, но они считают, что я пишу не для них.

Под чутким руководством моей любящей бабушки амхарский язык стал первым, на котором я выучилась говорить. Государственный язык Эфиопии (второй из наиболее распространенных языков семитской группы после арабского) сблизил меня с ней тогда и до сих пор остается связующей нитью в беседах внутри моей огромной семьи. Между нами тысячи миль, нас разлучили океаны и паспорта, но когда мы звоним друг другу, именно амхарский становится силой, несущей любовь сквозь расстояния.

 Слова позволяют описать то, как я вижу мир, как я справляюсь с трудностями, как я расслабляюсь. С ними комфортно, они создают порядок и структуру. Я пишу с тех пор, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, так говорят) просто чтобы все это приобрело какой-то смысл.

Но, как ребенок эфиопского и эритрейского иммигрантов, рожденный и выросший в Америке, лучше всего я знаю английский язык. Грамматику, которую я все же сумела подчинить своей воле, я изучала в американских школах под далеким от снисхождения контролем учителей, настаивающих на выправке ломаного языка дочери иммигрантов. В детстве я жадно поглощала лучшее из классической литературы (эти книги по-прежнему возглавляют топ рекомендаций), а что до авторов этих произведений – у них никогда не возникало повода усомниться в своем английском. Однако порой в мыслях я начинаю говорить на амхарском языке. Когда мои чувства становятся слишком глубокими и в них очень трудно разобраться, они находят свои яркие очертания в амхарском.

Когда в январе этого года я впервые за последние десять лет вернулась в Эфиопию, мой младший двоюродный брат Кидус взглянул на меня с широко распахнутыми глазами и сияющим выражением лица. Он рассказал мне, что знает, что я писатель, он видел мои статьи на Фейсбуке и прочел их все. Он немного помедлил, прежде чем снова взглянуть на меня. Там, где только что было восхищение, появился едва уловимый виноватый вид. Тихим голосом Кидус сообщил, что хотя он и прочел все мои работы, понял он далеко не все. В воздухе повис деликатного рода упрек: ты пишешь на английском, а значит, ты пишешь не для меня.

Быть писателем из эфиопской диаспоры в США и выбирать рабочий язык для своего творчества - настоящее метание меж двух огней. Судано-американский деятель культуры, поэтесса Сафия Эльхилло называет себя не иначе как «предателем» своего языка, поскольку предпочла арабскому английский. Кубано-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет как на английском, так и на испанском, однажды сказал на Национальном общественном радио США (NPR): «Я чувствую, что ни один из языков не дается мне легко…Слова подводят меня и тут, и там».
Я наткнулась на сборник стихотворений 1995 года «Билингвальный блюз» Переса Фирмата спустя 10 лет после его издания. Тогда я только что перешла в старшую школу, была без ума от литературы и только начинала проникаться поэзией и вдруг нашла себя в его диаспорических тревожных раздумьях:

 

Только сам факт, что я пишу тебе на английском

Уже искажает то, чем я хотел с тобой поделиться.

Вечный вопрос:

как же тебе объяснить,

что я не принадлежу английскому

настолько, насколько не принадлежу уже ничему.

Действительно, я никогда не могла определиться на каком языке найти свое самовыражение. Английский наиболее прост для меня, в нем я варюсь каждый день. Но английский не тот язык, на котором мне хочется любить. Амхарский язык звучит размашисто и нежно, мне требуется время, чтобы объясниться на нем. Но я утратила навыки чтения и письма на амхарском, алфавит, висящий на стене над моей кроватью, стал уже скорее предметом декора, чем учебным пособием. Язык Эритреи тигринья довольно сложен, с ним трудно совладать. Даже моя мать, чья семья родом из региона Тыграй в северной Эфиопии, граничащим с Эритреей, не говорит на тигринья. Так я и оказалась на перепутье, пытаясь собрать воедино нечто из языка, времени и пространства.

Меня поистине вдохновляет творчество людей, в том числе и писателей, в чьих работах им удается запечатлеть подлинное «я», преодолеть сложности интерпретации и передать суть рвущихся наружу историй на каком или каких бы языках им это ни было доступно.

Я видела, как писатели из Африки переиначивают языки, навязанные их бывшими колонистами в качестве средства критики правящего режима, а также писателей латиноязычных стран, таких как Джуно Диас, который отказался выделять на письме испанский, дабы обозначить свое иностранное происхождение.

Я знаю, что могу обратиться к ним и другим писателям-иммигрантам и почерпнуть силы справляться с этим, а также переосмыслить рамки английского языка, теперь как способа отражения пути, который проходят все иммигранты. В тот момент, когда английский уже не может передать всю глубину наших сообщений, мы «обращаемся к истокам» и заговариваем устно – так, в конечном счете, наша любовь к близким преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 12

 

Я читаю и пишу на английском, но все еще мечтаю на амхарском

Ханна Георгис

Это сложно быть писателем в семье, где говорят на разных языках – моим родственникам нравится, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

Первый выученный мною язык, после заботливых инструкций моей слабоумной бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй чаще всего используемый язык после амхарского – семитский) связывает меня с ней и до сих пор используется как разговорный в общении среди членов нашей большой семьи. Мы находимся на расстоянии тысячи миль друг от друга, разделенные океаном, но, когда мы разговариваем друг с другом, именно амхарский передает нашу любовь через расстояние.

Слова показывают то, как я вижу мир, как я решаю проблемы, как я расслабляюсь. Они являются источником комфорта и порядка для меня. Я пишу с тех пор, как узнала, что авторам платят (по крайней мере в теории), просто чтобы разобраться, от чего такая шумиха.

Но, как рожденная в Америке дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, лучше всего я знаю английский. Самую простую для моего понимания грамматику, я изучила в американских школах под формальным надзором учителей, которые настаивали на исправлении моей имигрантской речи. Классический литературный канон, который я читала в детстве - и книги, возглавляющие списки рекомендаций даже сейчас, - это те из авторов, для которых английский всегда является утверждением, никогда не подвергается сомнению. Но иногда я мечтаю на амхарском. Если мои чувства глубоки и наиболее сложны в объяснении, они выплескиваются в яркие образы на амхарском.

Когда я впервые за 10 лет вернулась в Эфиопию в январе, мой младший кузин, Кидус, посмотрел на меня широко раскрытыми и сияющими от счастья глазами. Он сказал мне, что знает о том, что я писательница, он видел мои статьи в фейсбуке и прочел их все. Он задумался на немного прежде чем вновь посмотреть на меня, тихая вина появилась там, где раньше было только волнение. Он сказал мне тихим голосом, что читает мои работы даже если ему не все понятно. Напряженное обвинение зависло в воздухе: ты пишешь на английском, твои статьи не предназначены для меня.

Для писателя в диаспоре очень сложно выбрать язык, на котором будешь писать. Судано-американская поэтесса София Эльхильо называет себя «языковым предателем», потому что пишет на английском, а не на арабском. Кубино-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на английском и испанском языках, сказал по Национальному общественному радио: «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из них... Слова подводят меня на обоих языках».

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирма, книгу стихов 1995 года, опубликованную 10 лет назад. В задумчивых диаспорических размышлениях первокурсника средней школы, влюбленного в литературу, но только начинающего любить поэзию, я увидела свое отражение:

Тот факт, что я пишу для тебя на английском

Уже опровергает то, что я хочу сказать тебе.

Моя цель:

Показать тебе, что я

Не чувствую себя «своим» в английском,

Хотя я нигде не являюсь «своим».

Более того, я никогда не могла выбрать, на каком языке рассказывать о себе. Английский проще, я использую его каждый день. Но английский не является тем языком, на котором я люблю. Амхарский богатый и любимый. Слова произносятся дольше, но я научилась быстро читать и писать на нем. Кроме того, алфавит, висящий над моей кроватью, больше предназначен для украшения, чем для его изучения. Национальный язык Эритреи, тигринья, богат и сложен в понимании. Даже моя мама, у которой семья родом из района Тигрей, граничащего с северной частью Эритреи, не говорит на нем. Итак, я нахожусь на границе разных культур, пытаясь понять их смысл через язык, время и окружающий мир.

Я вдохновляюсь работами писателей, которые полностью отдают себя работе на тех языках, которые знают. Ведь на любом языке можно передать полноту истории, которую хотелось бы рассказать.

Я видела африканских писателей, которые изменили языки иммигрантов, чтобы использовать критику тех самых режимов, которые принесли эти языки на континент. А такие латиноамериканские авторы, как, например, Юно Диас, отказываются выделять испанский как иностранный.

Я знаю, что могу обратиться к этим и другим авторам за моделями переосмысления границ английского языка, как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не может передать полноту наших историй, мы передаем нашу работу «домой» устно - и любовь наших семей в конечном итоге преодолевает любой языковой барьер.

 

 

№ 14

 

Я читаю и пишу на английском, но всё ещё мечтаю на амхарском

Ханна Джорджис

 

Сложно быть творцом в семье, охватывающей несколько языков – моим родственникам нравится то, что я пишу, но они думают, что я пишу не для них.

Первым языком, на котором я выучилась говорить под заботливым руководством моей любящей бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй по распространенности из семьи семитских языков после арабского) связал меня с ней и остается живым проводником разговоров моей большой семьи. Тысячи миль друг от друга, мы разделены океанами и паспортами. Но когда мы звоним друг другу, амхарский язык несет нашу любовь через моря.

Слова формируют то, как я вижу мир, как я разбираюсь с проблемами, как я отдыхаю. Они дарят мне комфорт, порядок и структуру. Я писала до того, как узнала, что писателям платят (по крайней мере, в теории) хотя бы для того, чтобы поднятый шум имел смысл.

Но, как рожденная в Америке дочь иммигрантов из Эфиопии и Эритреи, английские слова я знала лучше всего. Грамматика, которая легче всего подчинялась моей воле, была та, которую я изучала под формальным руководством учителей, настаивающих на том, чтобы язык дочери иммигрантов, мой язык, подчинился. Классическая каноническая литература, которую я читала ребенком – и книги, возглавляющие список рекомендаций даже сейчас – это то, что было написано белыми авторами, для которых английский всегда был законом и никогда не ставился под вопрос. Но иногда я все еще мечтаю на амхарском. Когда мои чувства очень глубоки и наиболее трудны для выражения, они приобретают живость амхарских образов.

Когда я вернулась в Эфиопию в этом январе, в первый раз почти за десять лет, мой молодой двоюродный брат, Кидус, смотрел на меня с округлившимися глазами и сильно бьющимся сердцем. Он сказал мне, что знал, что я писатель – он видел мои статьи на Facebook и читал их все. Он замолчал на мгновение, прежде чем взглянуть на меня снова, выражение приглушенной вины появилось там, где прежде было лишь восхищение. Притихшим голосом он сказал мне, что читал мои работы, хотя и не понимал всего точно. Вежливое обвинение повисло в воздухе: ты пишешь на английском; твои статьи не для меня.

Для людей искусства диаспоры, которые выбирают, на каком языке творить, это чревато последствиями. Поэтесса Сафия Элхилло, суданско-американская автор, называет себя «предателем языка» из-за того, что пишет на английском (а не на арабском). Кубинско-американский писатель Густаво Перес Фирмат, который пишет на английском и испанском, сказал NPR (национальное общественное радио): «У меня есть чувство, что я не владею ни одним из языков... Слова обоих подводят меня».

Я наткнулась на «Двуязычный блюз» Переса Фирмата, книгу стихотворений 1995 года, через 10 лет после её выхода. Старшеклассница, влюбленная в литературу, но только начинающая любить поэзию, я увидела свое отражение в его задумчивых размышлениях о диаспоре:

 

Факт,

Что я пишу по-английски,

Уже искажает все,

Что я хочу вам сказать.

Мой вопрос:

Как объяснить вам, что

Я не принадлежу английскому,

Хотя я не принадлежу ничему еще.

 

Действительно, я никогда не знаю какой язык использовать, когда объясняюсь. Английский самый легкий; я вращаюсь в этой сфере каждый день. Но английский это не тот язык, который я люблю. Амхарский густой и сладкий; мне требуется время, чтобы слова слетали с моего языка. Но я больше не могу читать или писать на амхарском – алфавит, который висит над моей кроватью, больше декоративный, чем учебный. Эритрейский язык Тигринья полнозвучен и сложен, чтобы уцепиться за смысл. Даже моя мать, чья семья родом из эфиопской северной области Тыграй, которая граничит с Эритреей, не разговаривает на нем. Поэтому, в перерывах и пересечениях, пытаясь сплести смысл несмотря на язык, время и пространство.

Меня вдохновляют работы авторов и писателей, которые наполняют настоящими собой свои работы какой бы язык не был им доступен, на каком бы языке (языках) им не пришлось представлять перипетии историй, которые им нужно рассказать.

Я видела африканских писателей переделывающих колониальные языки, чтобы критиковать каждый режим, который заставляет их звучать, как континентальные и латинские авторы как, например, Жюно Диаз, который отказывается итализировать испанский, чтобы показать свою «иностранность».

Я знаю, что могу выглядеть для этих и других иммигрантов-писателей образцом сопротивления и переосмысления рамок английского как языка, документирующего опыт иммигрантов. В те моменты, когда английский не может передать силу наших историй, мы вместо этого отправляем нашу работу «обратно домой» устно – и любовь наших семей в итоге преодолевает любой языковой барьер.

 

 

 

№ 17

 

Я читаю и пишу на английском, но все еще мечтаю на Амхарском. Ханна Георгис

Сложно быть художником в семье, где говорят на разных языках- моим родственникам нравится то, что я пишу, но я пишу не для них.

Первый язык, на котором я научилась говорить, под внимательным обучением моей любимой бабушки, был амхарский. Официальный язык Эфиопии (второй самый распространенный семитский язык после арабского)связывал меня с ней тогда и все еще как живое напоминание оживляет в памяти беседы моей большой семьи. Мы находимся в тысячах миль друг от друга, нас разделяют океаны и паспорта. Но когда мы звоним друг другу, амхарский язык переносит нашу любовь через моря.

Слова формируют картинки моего восприятия мира, как я преодолеваю проблемы, как я отдыхаю. Они дают мне комфорт, порядок и структуру. Я пишу с тех пор, как я узнала что работа писателя оплачивается (по крайней мере теоретически), чтобы создать шумиху.

Но как американорожденная дочь эфиопских и эритрейских иммигрантов, слова которые я знаю лучше всего на английском. Грамматика, которую я выучила в американских школах под невнимательным присмотром учителей, обращающих внимание на сохранение иммигрантско-дочернего языка, выстроилась в линию. Классические литературные каноны, которые я узнала еще ребенком, и книги, которые мне рекомендуют сейчас, написаны авторами для которых английский язык всегда утверждение и никогда не вызывает вопросов. Но иногда я все еще мечтаю на Амхарском. Когда мои чувства глубокие и волнующие, они вызывают ассоциативные картинки в моем воображении.

Когда я вернулась в Эфиопию, впервые почти за 10 лет, в этом январе, мой молодой кузен Кидас посмотрел на меня с широко отрытыми глазами и стучащим сердцем. Он сказал, что знает, что я писатель, он видел мои статьи на фейсбуке и прочитал их все. Он выждал момент, перед тем как снова посмотреть на меня, тихая вина появилась там, где было волнение. Смущенным голосом он сказал мне, что читал мою работу, хотя он не совсем все понял. Вежливое обвинение повисло в воздухе: ты пишешь на английском; твои статьи не для меня.

Для художника в диаспоре, выбор какого-то языка может быть чреват. Поэт Сафио Эсхильо, суданско-американский художник называет себя предателем, потому что пишет на английском а не на арабском. Кубинско-американский писатель Густаво Перез Фирмат, который пишет и на английском и на испанском языках, рассказал НПР «У меня такое чувство, что я не владею ни одним из этих языков. Слова подводят меня в обоих языках.»

Я нашла двуязычный блюз Переза Фирмата, книгу стихов 1995 года, через 10 лет после его опубликования. Высшая школа без ума от литературы, но только начав любить поэзию, я увидела собственное отражение в его тягостном диаспорическом раздумье:

 

  Факт что я пишу тебе на английском уже фальсифицирует то, что я хочу сказать тебе.

Моя тема: Как объяснить тебе, что я не принадлежу к английскому, хотя я не принадлежу ни к одному.

 

На самом деле я никогда не знала, что язык используется, когда объясняешь самому себе. Английский язык легче всего; я плаваю в нем каждый день. Но английский- это не тот язык, в который я влюблена. Амхарский богатый и красиво звучит; он занимает время, идет с моего языка. Но я больше не могу читать и писать на амхарском; сейчас амхарский алфавит висит над моей кроватью в качестве декорации, а не для использования. Тигриня в Эритрее полный и его трудно устранить.

Даже моя мама, чья семья происходит из северного эфиопского тигре региона и граничит с Эритреей не говорит на языке тигриня. Поэтому я ставлю пропуски и точки, пытаясь пронести чувства через язык, время и пространство.

Я поддерживаю работу художников и писателей, которые вдохновляют себя на работу в тех или иных языках, к которым они имеют доступ, в которых могут осознавать законченность историй, которые им нужно рассказать.

Я видела африканских писателей, которые переделывают колониальные языки, действие рычагов строгого режима, которые приносили те звуки континента и латинских авторов, таких как Жюно Диаз, никчемного поддерживающего испанский язык, показывая иностранность. Я знаю, что я могу посмотреть этих и других писателей иммигрантов как образец постоянства и перевоображения границ английского как языка документирующего иммиграционный опыт. В тот момент когда английский не в состоянии нести силу наших историй, мы оставляем нашу работу, а любовь наших семей в конечном итоге выходит за пределы любого языкового барьера.

 

№ 19