Текст № 6. М.Зощенко. Мещанство

О мещанстве Иван Петрович имел особое мнение. Он крайне резко и зло отзывался об этой накипи нэпа.) Не любил он этой житейской плесени. — Для меня,— говорил Иван Петрович,— нету ничего хуже, как это мещанство. Потому через это вся дрянь в человеке обнаруживается... Давеча, например, я Васькино пальто накинул. За керосином побежал в лавку. Так Васька сразу в морду лезет. Дерётся. Зачем ему, видите ли, керосином пальто залил. — Воняет,— говорит. — Да брось,— говорю,— ты, Вася, свои мещанские штучки! Ну, залил и залил, завтра ты заливай. Я с этим не считаюсь. А если, говорю, воняет — нос зажми. Пора бы, говорю, перестать запахи нюхать. Мещанство, говорю, какое. Так нет, недоволен, чёрт сопатый. Бубнит что-то себе под нос. Или, например, хозяйка. Квартиру держит. И чуть первое число наступает — вкатывается в комнату. Деньги ей, видите ли, за квартирную площадь требуются. — Да что вы, — говорю, — гражданка, объелись? Да что, говорю, я сам деньги делаю? Оставьте, говорю, при себе эти мещанские штучки. Обождите, говорю, месяц. Так нет — вынь да положь ей за квадратную площадь. Ну, да когда старый паразит в мещанстве погрязши, это ещё куда ни шло. А вот когда молоденькая в мещанство зарывается — это больно и обидно. Например, Катюша из трепального отделения. Довольно миленькая барышня, полненькая. По виду никогда не скажешь, что мещанка. Потому поступки видны, идеология заметна, ругаться по матери может. А поближе тронешь — мещанка. Не подступись к ней. Давеча в субботу после получки говорю ей запросто, как дорогой товарищ дорогому товарищу: — Приходите,— говорю,— Катюша, ко мне на квартиру. У печки, говорю, посидим. После фильму пойдём посмотрим. За вход заплачу. Не хочет. Спасибо ребята срамить начали. — Да брось ты,— говорят,— Катюша, своё мещанство. Любовь свободная. Ломается. Всё-таки, поломавшись, через неделю зашла. Зашла и чуть не плачет, дура такая глупая. — Не могу,— говорит,— заходить. Симпатии, говорит, к вам не ощущаю. — Э,— говорю,— гражданка! Знаем мы эти мещанские штучки. Может, говорю, вам блондины эффектней, чем брунеты? Пора бы, говорю, отвыкнуть от мещанской разницы. Молчит. Не находит чего сказать. — Пущай,— говорит,— мещанство лучше, а только не могу к вам заходить. В союз пойду жалиться. Я говорю: — Да я сам на тебя в Петросовет доложу за твои мещанские штучки. Так и махнул на неё рукой. Потому вижу, девчонка с головой погрязши в мещанство. И добро бы старушка или паразит погрязши, а то молоденькая, полненькая, осьмнадцати лет нет. Обидно.

Текст №8. Долгожданная встреча

Кони несут среди сугробов, править не нужно, потому что снег им по брюхо и в сторону они не бросятся. Скачем извилистой тро­пой, но вскоре после крутого поворота мы со всего маху неожиданно вломились в притворенные ворота. Остановить лошадей у крыльца сил не хватило, и они протащили мимо и засели в сугробе.

Смотрю: на крыльце стоит Пушкин в одной рубахе. Не нужно го­ворить, что тогда со мной происходило. Выскакиваю из саней, беру его в охапку и тащу его в дом (на дворе страшный холод). Смотрим друг на друга, обнимаемся, целуемся, молчим. Он и забыл, что нуж­но прикрыть наготу, а я даже и не вспомнил об заиндевевшей шубе и шапке.

Было около восьми часов утра. Вдруг в комнату вбежала какая-то старуха. Она так и увидела нас: одного — почти голым, другого — забросанного снегом. Наконец, пробила слеза, и мы очнулись. Перед женщиной плакать было совестно, но она все поняла и, не спраши­вая, кто я такой, тоже начала меня обнимать. Я догадался, что это — добрая няня Пушкина, неоднократно воспетая им.

Вся сцена происходила в комнате Александра — маленьком по­мещении возле крыльца с окном на двор. Через это окно он и увидел меня, услышал колокольчик. В этой комнате помещались стол, кро­вать, диван, шкаф с книгами. Во всей комнате был поэтический бес­порядок, всюду были разбросаны листы бумаги и обкусанные, обо­жженные кусочки перьев (Пущин).

Текст №9.

Я между тем приглядывался, где бы мне умыться.. Кое-как все уладили, прибрались, и наконец мы уселись с трубками. Так много надо было рассказать другу, так о многом расспросить его!

Пушкин показался мне несколько серьезнее прежнего, сохраняя, однако же, ту же веселость. Она проявлялась во всем: он, как дитя, радовался нашему свиданию, повторял несколько раз, что ему не верится, что мы вместе. Его прежняя живость проявлялась в каждом его слове, в каждом его воспоминании о былой жизни. Нашей не­умолкаемой болтовне не было конца. Внешне Пушкин почти не из­менился, только оброс бакенбардами.

В разговоре внезапно он спросил меня, что о нем говорят в Пе­тербурге и Москве. Я ответил ему, что читающая публика благода­рит его за любой литературный подарок, что стихи его приобрели во всей России народность и что друзья и знакомые помнят его и жела­ют, чтобы поскорее закончилось его изгнание.

Пушкин терпеливо выслушал мой рассказ и сказал, что за эти че­тыре месяца примирился со своим бытом, таким тягостным для него в начале. Он признал, что отдыхает от прежнего шума, с Музой жи­вет в ладу и трудится охотно и усердно (Пущин)