Социальная философия в поисках новых Проектов развития

а) теории модернизации и трансформации общества

Каждая страна, каждое общество включаются в общемировой социальный процесс своим неповторимым путем. Наибольший вклад в исследование этой проблемы внес Ш. Айзенштадт, который начиная с середины 60-х гг. и до последнего времени внимательно исследует именно специфику — институциональную, культурную и др. — модернизационных процессов. В своей последней работе «Современная сцена: множественность модернизаций» он пишет, что модернизация действительно охватила весь мир, «но не привела к возникновению единой цивилизации или к универсальному институциональному образцу; напротив, имеет место развитие разных современных цивилизаций или, по крайней мере, цивилизационных моделей (раtterns), т.е. цивилизации с некоторыми общими чертами, но обладающих тенденцией к развитию разных институциональных процессов (institutionaldynamics). Речь идет не только о специфике цивилизаций европейской, северо-американской, латино-американской, афро-азиатской, японской или иных дальневосточных «тигров», и не только о трансформациях в странах бывшего СССР, в Центральной и Восточной Европе. Айзенштадт подчеркивает немаловажные различия модернизационных изменений в разных западноевропейских и иных странах, каковые он же характеризует свойствами общей цивилизационной модели. Авторы коллективной работы под названием «Новая великая трансформация? Изменения и преемственность в странах Восточной и Центральной Европы» отмечают значительные особенности «посткоммунистических» реформ, отличающих, например, Чехию и Словакию, с одной стороны, Румынию и Болгарию — с другой, Польшу от России и т. д. Да и в государствах бывшего Советского Союза происходящие преобразования подчас радикально не совпадают.

Возникает вопрос: следует ли вообще прибегать к термину «модернизация», коль скоро классики от Маркса до Дюркгейма и Вебера предполагали (существенно по-разному в марксизме и системном структурализме) универсальный «вектор» развития всех стран и народов? Каким понятием, какой категорией следует обозначить те социально-экономические и социально-культурные процессы, что происходят в современных обществах (современных в смысле обществ наших дней, в ряду которых остаются и «традиционные» культуры)? Кросскультурные исследования убеждают в том, что теории линейного, безвозвратного и прогрессивного развития всех стран и народов по евроцентристкой модели опровергаются ходом истории человечества. История перестала быть естественно-историческим и становится социально-историческим процессом. Это вызвало к жизни различные теории трансформирующегося общества.

Это означает, что в наше время решающую роль приобретают факторы субъектные (включая науку), т. е. способность социальных субъектов (от рядовых граждан до национальных правительств и международных акторов современной истории) реагировать на внутренние (в рамках данных обществ) и внешние (со стороны миросистемы) вызовы, упреждать или сдерживать нежелательные и опасные тенденции природных, социальных, экономических, политических сдвигов и содействовать желательным. Даже если усилия социальных акторов нередко приводят к неожиданным, незапланированным последствиям, они не перестают быть продуктом их действий. Достаточно сослаться на концепцию Карла Поппера о самореализующихсяи самопарализующихся предсказаниях. Одно из таких предсказаний было реализовано путем мобилизации народов России большевиками на «планомерное строительство социализма в одной, отдельно взятой стране», но его результаты отнюдь не соответствовали теории основоположников коммунистического проекта. Другой пример иллюстрирует обратную тенденцию — к самопарализации прогноза: теории Мальтуса не было суждено возобладать, ибо его предсказание перенаселенности нашей планеты побудило к осуществлению целого ряда активныхконтрмер, включая государственный контроль рождаемости (Индия, Китай).

К настоящему времени в общесоциальных теориях системноструктурные и структурно-функциональные (онтологизированные) образы обществ начинают уступать социально-культурным и деятельностно-субъектным представлениям о динамике социальных изменений. Макросоциологические теоретики деятельностно-активистского направления утверждают концепции «морфогенеза» вместо «морфостазиса» (М. Арчер), «структурации» как непрерывного процесса преобразований социальных структур деятельными субъектами (А. Гидденс), «социального становления» как термина, выражающего состояние «общества в действии».

К тому же переход от общинного Gemeinschaft к современному Gesellschaft воспринимается во многих странах Запада далеко не только в положительном смысле, но и как утрата неких сущностных черт социальности: искренности межличностных связей, взаимопомощи, веры в идеалы... Этим объясняются такие тенденции, как отказ от концепции «плавильного котла» в США; развитие в США и европейских странах многообразных форм самоорганизации на уровне соседства (community), что получило наименование альтернативного «третьего пути»; сохранение и даже возникновение новых религиозных движений и деноминации, формирование «сетевых структур» в бизнесе, науке и культуре и, наконец, в интернет-коммуникациях, создающих эффект «глобальной деревни» (GlobalGemeinschaft, по Р. Робертсону).

Итак, адекватное понятие, как считают многие философы и социологии, которое свободно от «векторной на грузки», — это понятие трансформации. Особенность российского трансформирующегося общества не в том, что оно преобразуется (преобразуется вся миросистема), но скорее в том, что мы находимся в высокоактивной стадии социальных трансформаций, когда нестабильность социальной системы близка к состоянию «динамического хаоса» (по И. Пригожину). Этим нынешнее Российское общество отличается от стабильно трансформирующихся обществ с прогрессирующей экономикой и устойчивой социально-политической системой.

Б) «Общество всеобщего риска» «Общество всеобщего риска» — это фактически новая философия общественного производства. Ее суть в том, что господствовавшая в индустриальном обществе «позитивная» логика общественного производства, заключавшаяся в накоплении и относительно справедливом распределении богатства, все более перекрывается «негативной» логикой производства и распространения рисков. Если производство рисков будет расширяться и далее, то может быть подорван сам принцип рыночного хозяйства и частной собственности, поскольку происходит систематическое обесценение произведенного общественного богатства. Речь идет не об «обычных» рисках, сопровождающих предпринимательскую и иную деятельность. Они — норма всякой социальной динамики. Речь о рисках, которые, как правило, невидимы, неконтролируемы и трудно предсказуемы. Скажем, риски некоторой инновационной деятельности можно просчитать. Но последствия глобального потепления, разрывов озонового слоя или предстоящего демографического кризиса до сих пор не поддаются исчислению. Именно неопределенность масштабов и последствий подобных рисков, впрочем, как и рисков становления нового (глобального) миропорядка, угрожает основам рационального поведения общества и индивида — науке и демократии.

К тому же производство рисков весьма «демократично»: оно создает эффект бумеранга, поражая в конечном счете тех, кто наживался на производстве рисков или же считал себя от них застрахованными. Отсюда другой вывод: производство рисков — мощным фактор изменения социальной структуры общества, перестройки его по критерию, отражающему степень подверженности рискам, в частности по социально-экологическому критерию.

Существенно изменяется и роль науки в общественной жизни и политике. Дело в том, что большинство рисков, порождаемых успехами научно-технической модернизации, равно как и «длинными волнами» изменений состояния биосферы или демографической ситуации, не воспринимаются непосредственно органами чувств человека. Эти риски существуют лишь в форме знания о них. Потому и специалисты, ответственные за определение степени рискогенности новых технологий, и средства массовой информации, распространяющие знания о них, «приобретают ключевые социальные и политические позиции».

Современное научное знание не может быть использовано непосредственно в политическом процессе. Необходим перевод этого знания на язык политического диалога и решений. Сегодня этот перевод осуществляет политически ангажированное научное сообщество, которое «превращается в фактор, легитимизирующий глобальное промышленное загрязнение, равно как и всеобщий подрыв здоровья и гибель растительности, животных и людей». Формируется институт экспертов, который приобретает самодовлеющее политическое значение, поскольку именно эксперты определяют уровень социально приемлемого риска для общества. Разделение общества на экспертов и всех остальных вызывает у населения стойкую реакцию недоверия к науке и технологической сфере. В конечном счете, наука как социальный институт разделяется на две: академическую, или лабораторную, «пробирочную» (науку фактов), и науку опыта, которая, основываясь на публичных дискуссиях и жизненном опыте рядовых граждан, «раскрывает истинные цели и средства, угрозы и последствия происходящего».

Еще три положения этой теории представляются социально и политически значимыми для России. Во-первых, это пересмотр основополагающей нормативной модели общества. Если главным нормативным идеалом прошлых эпох были равенство и социальная справедливость, то (теоретически) нормативный идеал общества риска — безопасность. Естественно, цели достижения равенства и социальной справедливости не исчезают, однако социальный проект общества риска имеет явно выраженный защитный характер. Иными словами, система ценностей «неравноправного общества» все более замещается системой ценностей «небезопасного общества», а ориентация на удовлетворение новых потребностей — ориентацией на их самоограничение». Во-вторых, в обществе риска возникают новые общности — «жертв рисков», их солидарность на почве отчужденности и страха может породить мощную политическую силу. В-третьих, общество риска политически нестабильно. Недоверие к существующим политическим институтам и организациям нарастает — не только у нас, но и по всему миру. Эти нестабильность и недоверие закономерно вызывают в обществах поиск точки опоры — «твердой руки». Таким образом, периодический возврат к прошлому, в том числе авторитарному и даже тоталитарному, теоретически не исключен.

В) Концепция «качественного иного будущего»

Мы живем в поздний час истории, когда человечество стоит перед дилеммой: либо оно откроет дверь в качественно иное будущее – либо будущего у него не будет вовсе.

По меньшей мере по трем основаниям мы можем заключить, что будущее как продолжение настоящего – количественное наращивание сложившихся параметров, и тенденций— уже невозможно.

Первое из этих оснований связано с экологическими «пределами роста» — несомненной экологической перегрузкой планеты. Это требует смены самой парадигмы развития современной технической цивилизации и форм ее отношений с природой.

Второе связано с не менее опасными тенденциями нравственного вырождения, которое проявляется не только в катастрофическом ухудшении моральной статистики, касающейся массового поведения, но и в существенном ухудшении принимаемых современными элитами решений — политических, экономических, административно-управленческих. Возникает необходимость смены социокультурной парадигмы формирующей нравственный и поведенческий код современного человечества.

Третье связано с углубляющейся социальной поляризацией между адаптированной (благополучной) и неадаптированной (неблагополучной) частями человечества. Еще недавно казалось, что процесс глобальной модернизации осуществляется в русле единой общечеловеческой перспективы - приобщения менее развитых слоев, стран, регионов к единому эталону, в котором воплощена заветная историческая цель человечества.

Сегодня мы стоим перед угрозой утраты единой общечеловеческой перспективы, раскола человеческого рода на приспособленную культурную расу («золотой миллиард») и неприспособленную, к которой, как оказалось, принадлежит большинство населения планеты. Этот раскол мира уже сейчас работает как быстродействующий механизм разрушения нашей планетной цивилизации, ведущей от отношений солидарности и доверия к безжалостному социал-дарвинистскому отбору, войне всех против всех, вездесущей подозрительности.

На такой основе человечество не сможет долго продержаться. Требуется смена самой парадигмы отношений между Западом и Востоком, Севером и Югом, Морем и Континентом, «полюсами роста» и обездоленной периферией. Таким образом вопрос о качественно ином будущем – это не очередная утопия, а жизненная необходимость, ибо в настоящем, как оно сегодня сложилось, нам по всей видимости не дано долго пребывать, даже если некоторых оно и устраивает.

Г) Экономическая философия как

«доктрина нравственной экономики»

В современных условиях, когда модели экстенсивного развития исчерпаны, а на идеи технократизма современного общества не построишь, экономическое развитие в гораздо большей степени опирается на духовные, культурные и социальные институты, чем на технические нововведения. Именно поэтому передовые идеи и научные представления, которыми пользуются для осмысления социально-экономических процессов, являясь движущими силами общественного развития, должны составлять основу экономической философии. Такой подход, называемый экономисофическим, имеет, фундаментальное значение, потому что через этот фактор («идейное творчество») предполагаемое будущее должно наполняться высоконравственным содержанием и оказывать системное влияние на реформирование общества и экономики в прогрессивном направлении.

Россия должна перейти в новое идейное измерение, чтобы остановить процесс дегуманизации общества, который можно объяснить отсутствием у правящей элиты прочных религиозных основ того христианского фундамента, без опоры на который государственная и общественная жизнь не могут быть надлежащим образом устроены. Духовно-нравственное состояние людей является важнейшей характеристикой нашего времени, времени исторического творчества, которое становится выше отрицательной борьбы партий, общественных движений и т.п. и которое предполагает религиозное отношение к жизни. Необходимо провозгласить собственную экономическую философию, предварительно отвергнув ложную либеральную дилемму: правительство или рынок. На понимание экономической жизни как социального служения и зиждется доктрина нравственной экономики.

Следует отметить, что помимо экономической отсталости в обществе может иметь место идейная бедность и идейная отсталость, происходящие из-за духовной бюрократизации жизни, закрепощающей движение мысли и развитие личности. Видимо по этой причине сегодня наше общество так жадно ловит все то новое, что может помочь выбраться стране из той пропасти, протяженностью в 15 лет, в которой она оказалась стараниями наших радикал-реформаторов.