Церковь и светская власть в середине XIV В. Митрополит Алексий

 

 

Произошедший в начале XIV в. фактический перенос митрополичьей кафедры из Киева во Владимир и затем в Москву значительно поднял авторитет церковных иерархов в решении светских вопросов, в частности в решении непрекращающихся споров князей за права владения и наследования практически во всех городах и княжениях Руси. Большинство князей перед кончиной принимали схиму и делали это с искренним раскаянием в совершенных прегрешениях. Как отмечалось выше, церковь освобождалась от непосредственных даней в пользу Орды. Но в Орде обязательно нужно было утверждать вновь поставленных иерархов, что также требовало немалых денег, а зависимость от Орды делала русское духовенство покорным и в отношениях с Константинополем. Но относительно большая свобода церкви и ее экономическая обеспеченность повышали ее авторитет и в глазах светских властителей, и в глазах населения. Кроме того, только церковь оставалась организацией, сохраняющей единство на территории раздробленных и постоянно враждующих русских княжеств.

Сам Константинополь после разгрома его крестоносцами, а затем и завоевания большей части Малой Азии турками-османами оставался столицей лишь обрубка некогда великой империи и раздирался внутренней борьбой, отголоски которой достигали и Руси. Внутреннюю слабость Константинополь стремился компенсировать дипломатической активностью. В сфере его особой заинтересованности изначально находились Рим, Русь, Орда, а к середине столетия к ним добавляется набирающая вес Литва.

В 1328 г., как говорилось выше, по инициативе Константинополя на Русь был поставлен грек Феогност. Феогност имел большое влияние в Константинополе и поддерживал тесные отношения с патриархом. Но особым почтением и должным уважением к сану он на Руси не пользовался. Феогноста нередко представляют слугой Москвы. На самом деле он был прежде всего слугой Константинополя, а затем Орды, которая поддерживала в это время Москву против недавно еще сильной Твери. А на Руси открыто возмущались «византийской» склонностью митрополита давать и с избытком получать взятки. Под 1341 г. новгородские и некоторые другие летописи сообщают о пребывании Феогноста в Новгороде: «Той же зиме прииде митрополит Феогност, родом Гричин, в Новъгород, со многыми людьми; тяжко же бысть владыце и монастырем кормом и дары». Дело дошло до того, что в Орде, вопреки давно установленному порядку, решили обложить данью сверхдоходы митрополита. Согласно вполне лояльной ко всем митрополитам Никоновской летописи, в 1342 г. «неции же русстии человеци оклеветаша Феогноста митрополита ко царю Чанибеку, яко много безчислено имать дохода, и злата, и сребра, и всякого богатства, и достоит ему давати тебе в Орду на всяк год полетные дани. Царь же проси у митрополита полетных даней». Митрополит отказался. И только после того как великий князь «подержал» митрополита «в тесноте», тот выплатил «посул» размером в 600 рублей. Этот сюжет есть и в Новгородской IV летописи, согласно которой митрополита «самого яша и измучиша», после чего он «положи посула 600 рублев».

Третья женитьба Семена Ивановича в 1347 г. привела к конфликту князя с митрополитом. По сообщению Рогожского летописца, «женился князь великий Семен, утаився митрополита Феогноста, митрополит же не благослови его и церкви затвори, но олна (пока. — А.К.) посылали в Царьгород благословенна просить». У Татищева в этой связи имеется оригинальное добавление: «Преосвященный Феогност митрополит име собор о делех духовных ко исправлению монастырей, служения и служителей церковных, и уставиша начало года сентевриа от 1-го числа. И списавше список, посла князь великий Симион Иванович с архимандритом Рождественским в Царьград к патриарху о благословении прося». Сообщение о введении «сентябрьского стиля», т.е. установления новогодия на 1 сентября, а не на 1 марта, уникально. До этого «сентябрьский стиль» иногда попадал на страницы летописей (в основном ростовских), так или иначе указывая на византийское влияние, но утвердился лишь в XVв., когда и Новый год на Руси стали встречать 1 сентября. Что же касается «благословения» в Константинополе, оно было получено, естественно, не без «посулов».

«Благословение» Константинополя похоже не нормализовало отношений между московским князем и митрополитом. Имени митрополита нет в договоре братьев Семена, Ивана и Андрея, рассмотренном выше. Не часто упоминается имя митрополита и в других межкняжеских конфликтах. Но определенная пассивность высшего иерарха в немалой степени проистекала из-за неустойчивости положения в Константинополе.

В 40-е гг. XTVb. в Константинополе началась смертельная и предсмертная для самой Византии схватка. Сначала спор вроде бы шел в чисто богословской сфере: италийский грек Варлаам и Григорий Палама спорили о возможности познания Бога и соотношении сущности и энергии. В понимании Варлаама — это одно и то же, у Пала-мы — нечто совершенно самостоятельное друг от друга. Варлаам, ополчясь на католическое «филиокве», акцентировал внимание на ' невозможности человеку стать рядом с Богом и познать его. Григорий Палама был последователем учения исихазма (от греч. «молчание», «покой», «тишина»). Паламисты-исихасты выросли из дохристианской традиции восточной мистики, которая и поныне привлекает внимание магически-оккультным аспектом. Исихасты ставили целью воспринять исходящий от божества «Фаворский» свет посредством полного отрешения отличного и общественного путем молитвы и созерцания. Всякая деятельность, в том числе и физический труд, исихастами осуждалась. Однако в ходе борьбы со своими идейными противниками они обнаруживали приверженность отнюдь не небесным идеалам. Спор между последователями Варлаама и исихастами мог бы остаться за стенами монастырей, если бы не приобрел политическое звучание.

Сегодня в литературе существуют различные оценки исихазма, и прежде всего так называемого политического исихазма. Во второй половине XX столетия однозначно негативную оценку исихазму дал видный германский ученый Э. Вернер. С реабилитацией исихазма выступил в ряде работ И.Ф. Мейендорф — выходец из России, священник русской церкви в Нью-Йорке. В нашей историографии теме исихазма посвятил свои основные работы Г.М. Прохоров. У этого автора привлечен большой материал, который он стремится направить в пользу апологетики исихазма. Но он может быть истолкован и в прямо противоположном направлении. Г.М. Прохоров считает особенно важным то, что «составлявшие активную часть движения люди — разные по происхождению — были объединены личными отношениями дружбы или ученичества; рассеянные по всей Восточной Европе, они образовывали наднациональную общину, связывающую славянские православные страны друг с другом и с Византией».

На самом деле славянская община и «личные отношения», иерархически выстроенные в духе восточных орденов, структуры не только не близкие, а прямо противоположные. И правы те авторы, кто выносит исихазм вообще за пределами христианства. Обращаясь к индивиду в духе восточной мистики, исихазм формируется в наднациональные политические структуры, по существу игнорируя присущий христианству аспект социальной справедливости.

Резкая полемика гуманистов (сторонников Варлаама) и исихастов, сопровождавшаяся беспринципной борьбой за власть в самом Константинополе, создавала для русского митрополита Феогноста дополнительные трудности. Он публично осудил исихастов как еретиков богомильского толка, однако с приходом в Константинополе исихастов к власти он лишался поддержки своих традиционных покровителей. Осложнение отношений с Константинополем побуждало искать опору в Москве. К тому же Феогност, видимо, не отличался крепким здоровьем — летописи сообщают о его тяжелой болезни в последние два года жизни. Поэтому он и привлекает в качестве ближайшего помощника владимирского епископа Алексия (ок. 1293—1378), крестника Ивана Калиты.

Отец Алексия черниговский боярин Федор Бяконт переселился в Москву при Данииле Александровиче. В Москве и родился будущий митрополит. Жития Алексия редактировались в XV в., отчасти уже под влиянием Жития Сергия Радонежского. Так, в редакции жития Никоновской летописи, где рассказывается о борьбе за великокняжеский стол нижегородских князей, церкви в Нижнем Новгороде по распоряжению митрополита в 1363 г. закрывает Сергий Радонежский. Эта версия широко представлена и в литературе. Но, согласно Рогожскому летописцу, церкви закрывали «архимандрит Павел да игумен Герасим», церковные деятели из ближайшего окружения Алексия.

Дату рождения будущего митрополита летописцы рассчитывают исходя из довольно противоречивых данных. Так, если он был на 17 лет старше Семена Ивановича, то датой рождения должен быть 1300 г. Но в заключении сообщается, что он скончался в возрасте 85 лет, тогда датой рождения получается 1293 г. Из фактов биографии митрополита, конечно, самым существенным является близость его к Ивану Калите, крестником которого он являлся. Очевидно, черниговский боярин заслужил доверие Даниила Александровича, а выбор он сделал в то время, когда Москва еще не могла соревноваться с Тверью. У Федора Бяконта была большая семья. Алексий имел четырех братьев и несколько сестер. От братьев пойдут боярские роды Игнатьевых, Жеребцовых, Фоминых, Плещеевых. Род Фоминых будет служить у митрополитов. А племянник Алексия Даниил Феофанович займет одно из первых мест при Дмитрии Донском.

Согласно Житию, Алексий начал думать об уходе в монастырь ' в 15 лет, а принял иноческий постриг пять лет спустя. С раннего детства Алексий пристрастился к чтению, а будучи в Богоявленском монастыре «всякое писание Ветхое и Новое извыче». В этом же монастыре был пострижен старший брат Сергия Радонежского Стефан, с которым Алексий пел в монастырском хоре на клиросе. По Житию, Алексий пробыл в монастыре 20 лет, после чего Иван Калита и Феогност перевели его в митрополичью резиденцию. Когда это произошло, из житийного рассказа установить трудно, можно лишь предполагать, что случилось это после 1332 г., когда Калита соединил в своих руках и Московское, и Владимирское великие княжения.

В литературе обсуждался вопрос: знал ли Алексий греческий язык? Л.П. Жуковская убедительно доказывала, что, конечно, знал. А вот знал ли Феогност русский — приходится сомневаться. Греческие митрополиты и епископы на Руси чаще всего местного языка не знали. Алексий потому и понадобился в митрополичьей резиденции, что он исполнял роль посредника в общении митрополита с русским духовенством и князьями.

Вскоре после кончины Ивана Калиты Алексий назначается митрополичьим наместником во Владимире, а в 1352 г. получает сан епископа во Владимире, где после длительного перерыва восстанавливается самостоятельная епархия, а митрополия отсюда фактически переходит в Москву. В этом же году Семен Иванович и Феогност направляют послов в Константинополь, дабы подготовить приезд туда Алексия как кандидата на митрополичий сан.

В литературе можно встретить утверждения, будто Алексий разделял взгляды исихастов. Но «тщательное испытание», которому был подвергнут кандидат в митрополиты патриархом Филофеем, а затем повторная поездка Алексия в Константинополь, вроде бы уже посвященного в сан митрополита и признанного в таком качестве в Орде, показывает, что согласия-то с исихастами у него как раз и не было. Исихасты представляли «наднациональную общину». Алексий, наоборот, был едва ли не самым видным представителем, условно говоря, национальной церкви. И перевод Евангелия с греческого, выполненный им в пору вынужденного ожидания в Константинополе, — это тоже аргумент в споре. Евангелие — краеугольный камень христианского вероучения. А вот паламисты-исихасты, как было сказано, стояли ближе к восточным оккультно-магическим верованиям.

Никифор Григора, византийский автор середины XIVв., обрушивается на Алексия, уверяя, что московский кандидат в митрополиты купил себе сан, раздавая направо и налево взятки. Но иначе, как показывает тот же Григора, в Константинополе ничего получить было невозможно. Позднее, самозваный претендент на московскую митрополию Пимен раздаст огромную сумму в 20 тысяч рублей, занятых по подложным грамотам у константинопольских ростовщиков. И наши летописцы привносят тот же упрек византийским порядкам, что и Григора.

В 1354 г., после годичного пребывания Алексия в Константинополе, он был наконец утвержден в сане митрополита. Но одновременно еще одним русским митрополитом назначили Романа, тверского боярина, за которым стоял Ольгерд. «И бяшет межи их, — сообщает Рогожский летописец, — нелюбие велико... а священьскому чину тягость бышеть везде». Летописцы понимали, что «сии же мятежь ничто ино, кроме... человеческого ради сребролюбия». Таким образом, современники прекрасно видели, что раздор в Русскую Церковь вносился именно из-за чрезмерного «сребролюбия» константинопольских иерархов. В 1355 или 1356 г. Алексию пришлось снова съездить в Константинополь. И тогда было решено, что он останется митрополитом «всея Руси», а в ведение Романа перейдут литовские и волынские епархии.

Следовательно, вымогая взятки, константинопольское духовенство учитывало прежде всего свои собственные стратегические интересы. Для исихастов главным противником в тот период была римско-католическая церковь и западные католические страны. Поэтому в своей политике исихасты поддерживали Литву против Тевтонского ордена, а также турок против католического Запада (именно исихасты сдали Византию туркам, разместив по городам их гарнизоны). Соответственно они не были заинтересованы в борьбе Руси против ордынского ига, а именно эта проблема

была главной для Северо-Восточной Руси. Византийские политики исихастского толка видели свою задачу в другом — они стремились повернуть все силы Руси против католического Запада, тем более что Русь являлась самой большой и одной из самых богатых митрополий, из подчиненных Константинополю. Таким образом, во второй половине XIV в. интересы Константинополя и собственно Русской Церкви были противоположны. И историческая реальность только подтверждает данный вывод. В то время как митрополит Алексий последовательно готовил победу на Куликовом поле и объединял все политические силы Руси, Константинополь всячески препятствовал его деятельности. А в 1375 г. из Константинополя, еще при живом Алексии, был прислан в сане митрополита исихаст Киприан, откровенно ориентировавшийся на Литву. Именно Киприан окажется одним из главных виновников сожжения Москвы Тохтамышем в 1382 г.

Впрочем, здесь нужно учитывать еще один момент. В заслугу Киприану обычно ставят его борьбу за митрополию «всея Руси», и соответственно Алексий принижается как Некий «раскольник», соглашавшийся быть пастырем лишь одной ее части, а именно Великороссии. Wo Алексий стремился к объединению тех земель (Ве-ликороссии), для которых первостепенной задачей было смягчение ордынского ига или даже полное освобождение от него. Русские земли под властью Вильны и Варшавы (куда Алексия не пускали) имели иные задачи и питались иными идеями: даже «Рюриковичи» Западной и Юго-Западной Руси не имели равных прав с литовской и польской аристократией, а притязания Литвы как «третьего центра Руси» предполагали утверждение господства литовской знати и над другой половиной русских земель, при сохранении того же ордынского ига. Следовательно, если бы Алексий придавал первенствующее значение задачам объединения митрополии «всея Руси» под своей властью, то он бы не смог решить главную проблему — объединение севере-русских земель для борьбы с Ордой. Видимо, именно поэтому, он не столь активно противился самому факту разделения митрополии, тем более что в Литве Алексия как раз не жаловали.

Два года, проведенных Алексием в Константинополе, требовали от него и обширных познаний в непростых диспутах, и дипломатического искусства. И хотя Алексий в конечном счете добился закрепления за ним митрополии «всея Руси», но путь в Литву ему был фактически закрыт. По распоряжению Ольгерда, в 1359 г. Алексий был захвачен во время поездки в Киев, и его около двух лет продержали в темнице. С тех пор Алексий больше в западнорусские земли не ездил (если не считать своеобразной вылазки в только что захваченный литовцами Брянск для подавления там епископа).

После кончины Ивана Ивановича в 1359 г. остались девятилетний Дмитрий, меньший его брат Иван (ум. 1363 г.), и шестилетний Владимир, сын князя Андрея Ивановича. В условиях, когда Москву представляли дети-княжичи, она стала быстро подниматься исключительно благодаря тонкой и продуманной деятельности митрополита Алексия. В литературе высказывалась мысль, что митрополит не совсем праведным путем стал фактическим главой боярского правительства Москвы. Речь идет о том, что он не мог стать регентом при мальчике Дмитрии по завещанию Ивана Ивановича, поскольку в это время находился в заточении в Литве. Но в качестве авторитетного советника он еще в сане епископа владимирского упомянут в духовной Семена Ивановича. Такую же роль он, конечно, исполнял и при Иване Ивановиче.

В 50-е гг. XTV в. Алексию бороться приходилось на трех внешних и почти бесчисленных внутренних фронтах. Митрополит сумел наладить отношения с Ордой, в которой побывал трижды в 1354,1356, 1357 гг. Там он прославился как «чудесный целитель», излечив от слепоты ханшу Тайдулу, влияние которой в Орде было огромным. Умел Алексий умиротворить и других влиятельных сановников, жаждущих «подарков». К тому же Орда уже раздиралась противоречиями и начинала разваливаться по швам.

Поездка Алексия в Орду в 1357 г. по просьбе Тайдулы совпала с очередной «замятней», в ходе которой власть захватил сын Джанибека Бердибек, «удавивший» отца и убивший двенадцать своих братьев. А через два года Бердибек и сам «испи тую же чашу». На полгода воцарился Кулпа, убитый Наврусом, который просидел на великоханском столе два года. Наврус вспомнил и о своих улусниках. Русские князья потянулись к нему за ярлыками. Был среди них и девятилетний Дмитрий Иванович, но его в Орде лишили великого княжения. Ордынский хан отдал великокняжеский ярлык князю Андрею Константиновичу, а тот уступил его своему младшему брату суздальскому князю Дмитрию Константиновичу (1323 или 1324—1383), который и сел во Владимире. Летописец осуждает его за то, что взял великое княжение «не по очине, не по дедине».

Пришедший из Заволжья Хидырь убил и Навруса, и ханшу Тайдулу. В результате «замятии великой» появилось сразу 4 царя и несколько князей. Хидыря убил его брат Мурут (Мурат), утвердившийся на Левобережье Волги, а правую сторону Волги захватил темник Мамай (ум. 1380 г.), зять Бердибека. Не будучи чингизидом (только чингизиды могли быть великими ханами), он сделал «царем» некого Авдуля. Третий царь Килдибек выдавал себя за сына Джанибека, «такоже дивы многие творяше», а четвертый с рядом «князей» затворился в Сарае. Тогда же Болактемирь захватил Волжскую Булгарию. Именно с этого времени Волжская Булгария стала превращаться в «Казанское ханство», а булгары начали привыкать к имени «татары».

Распад Орды привел к заметному усилению набегов татарских «князей» на русские земли, грабежу русских князей, возвращающихся из Орды. Потребность в консолидации сил резко возросла, но ее затрудняли обострившиеся (не без помощи той же Орды) противоречия между князьями. Первоочередной задачей Алексия и московских «старых бояр» становилось возвращение права на великое княжение в Москву. В 1362 г. спор между Дмитрием Константиновичем Суздальским и московским княжичем Дмитрием ордынский хан Мурат решил в пользу Москвы. Московская рать овладела Переяславлем, изгнав оттуда Дмитрия Константиновича, а затем заняла и Владимир, где положено было вступать на великокняжеский стол. На коронацию прибыл посол, на сей раз от Мамая и Авдуля, привезший ярлыки. В свою очередь Мурат направил ярлык Дмитрию Константиновичу, который вновь занял Владимир. Московское войско опять изгнало суздальского князя из Владимира, но у Суздаля остановилось на мирные переговоры. Дипломатический расчет заключался, видимо, в том, что, у суздальского князя назревал конфликт с братом Борисом, занимавшим Нижний Новгород. Конфликт разразился, и старший брат не сумел отобрать у младшего нижегородский стол. Бориса вызвали в Москву, очевидно, к митрополиту, но он отказался явиться на вызов. Именно тогда митрополит Алексий направил в Нижний Новгород Павла и Герасима, дабы закрыть церкви, — подобная мера считалась очень жесткой, но действенной. К тому же такая мера позволяла разрешить спор, не прибегая к силе оружия.

В 1363 г. на Северо-Восточную Русь с низовий Волги снова пришел мор, унесший много жизней, распространяясь из Нижнего Новгорода на Переяславль, Коломну и Москву. А «царь ордынский» Азиз вновь решил столкнуть Москву с суздальским князем Дмитрием Константиновичем, которому был передан ярлык на великое княжение. Суздальский князь, однако, на сей раз от ярлыка отказался в пользу московского князя, испросив заодно помощь против своего брата Бориса. Помощь была оказана — Дмитрий Константинович сел в Нижнем Новгороде, а Борис получил Городец. Таким путем Алексию удалось развязать один из самых кровоточащих в то время политических узлов.

Ab 1366 г. шестнадцатилетнего Дмитрия женили на дочери нижегородского князя Авдотье. Брак по расчету оказался счастливым и в житейском плане, что также способствовало упрочению союза теперь уже тестя с зятем. Другая дочь нижегородского князя была выдана за Микулу Васильевича Вельяминова, сына московского тысяцкого Василия Васильевича Вельяминова. Не исключено, что этот брак, в свою очередь, предполагал снятие напряженности между Дмитрием и тысяцким Вельяминовым, как-то связанным с гибелью за десять лет до того близкого отцу Дмитрия тысяцкого Алексея Петровича Хвоста. Обе свадьбы игрались в Коломне — этим обозначалась решимость Москвы отстаивать за собой рязанский в прошлом город, захват которого в начале века Рязань не признавала. К тому же Москва только что пережила страшный пожар и вся была покрыта строительными лесами. Именно на этой волне было решено создать каменный кремль, который и был построен в 1367 — 1368 гг., что оказалось весьма своевременным в связи с обострением отношений с Литвой.

С Литвой отношения у митрополита не сложились. Но это обстоятельство побуждало больше внимания уделять проблемам Северо-Восточной Руси, что, в свою очередь, требовало консолидации сил вокруг Москвы.

Борьба за Суздальско-Нижегородское княжество была актуальной и в чисто церковном плане, поскольку поставленный на Западную Русь митрополит Роман претендовал также на Тверское и Суздальско-Нижегородское княжества. Колебания постоянно проявлял и Новгород Великий. Алексий интенсивно менял состав епископата во всех неустойчивых землях. После кончины Романа в 1362 г., казалось, устранился и очевидный конкурент. Но торжество Москвы в борьбе с Нижним Новгородом и укрепление ее позиций лишь обострило политические притязания Литвы. Эти притязания вытекали из самого факта противостояния Алексия и Романа. Ольгерд постоянно жаловался в Константинополь на московского митрополита, намекая на возможность сближения Литвы с католическим Западом (что реально и происходило). Это явное усиление католичества в кругах собственно литовской знати удерживало исихастскую верхушку Константинополя от прямой поддержки Литвы против Москвы. Исихастов устраивал бы такой вариант, при котором Русская митрополия, оставаясь единой, сдерживала бы в Литве прокатолические настроения, а в Северо-Восточной Руси — стремление решать свои насущные проблемы по борьбе с Ордой.

Поскольку исихасты воздерживались от прямой поддержки кандидатов в митрополиты с литовской стороны, Ольгерд решает перейти к активным действиям против Москвы. Вскоре после смерти московского князя Семена Ивановича в 1356 г. Ольгерд захватывает Брянск — весьма важный центр на пути из Москвы в Киев (и в Юго-Западную Русь). Алексий, избегавший после упомянутого эпизода поездок в Литву, в 1363 г. ездил в Брянск, дабы поставить там епископа и сохранить свое традиционное влияние. Естественно, ему приходилось мириться с фактом господства над городом и епархией литовских властей.

Во время борьбы Москвы с суздальско-нижегородскими князьями Тверь была практически выключена из этого противостояния из-за внутренних конфликтов. Там шла борьба «микулин-ской» ветви потомков Михаила Ярославича (к ней принадлежал Михаил Александрович) и «кашинской», традиционно близкой Москве. Великим князем Тверским в начале 60-х гг. оставался приверженец «кашинской» ветви Василий Михайлович — дядя Михаила Александровича. Его сыновья, естественно, рассчитывали стать и его преемниками; к тому же имело значение довольно терпимое отношение митрополита Алексия к происходящему в Твери, да и литовцы в 1361 г. еще грабили тверские земли, а в следующем году Михаил Александрович отправился в Литву для установления мира. Позднейшие тверские летописцы славили за это Михаила, но «кашинцы» не собирались смиряться ни перед Михаилом, ни перед Ольгердом.

Соотношение сил в тверских усобицах, как это часто бывало, изменили природные катаклизмы — «мор» 1365 г. Мор унес все семейство князя Константина Михайловича (третьего сына Михаила Ярославича и зятя Юрия Даниловича, самого «промосковского» из тверских князей). Ряд уделов перешел во владение Михаила Александровича. На часть удела Семена Константиновича претендовали двоюродные братья Михаила — Василий и Еремей, которые обратились за помощью к московскому князю.

Алексий поручил разобраться с этим делом тверскому епископу, а тот поддержал Михаила, видимо, на том основании, что удел перешел к нему «законно», через завещание. Василий Михайлович и его племянники (сыновья Константина), естественно, не согласились с таким решением. Они потребовали митрополичьего суда над владыкой Василием, и этот суд состоялся. Алексий решительно занял сторону жалобщиков. Рогожский летописец сообщает, что тверскому владыке пришлось перенести в Москве «истому и протор велик» («протор» — в данном случае судебные издержки и иные вынужденные траты). В самой Твери Василий Михайлович вместе с недовольными князьями и кашинской ратью «многим людям сотвориша досаду бесчестием и мукою и разграблением имения и продажею без помилования». В 1367 г. и сам Михаил был вызван в Москву Дмитрием и Алексием, где его тоже «держали в истоме», «и Городок отняли и часть отчины княжи Семеновы» (Городок — позднейшая Старица, укрепление, построенное Михаилом на Волге). Князя заставили подписать «докон-чание», ставящее его в фактическое подчинение Москве. Согласно Рогожскому летописцу, от худшего тверского князя спас ордынский посол Чарык, вступившийся за Михаила.

Из летописей неясно, когда Михаил Александрович (1333—1399) стал великим князем Тверским. Вероятно, это произошло после кончины Василия Михайловича в Кашине 24 июля 1368 г. Ясно также, что в Орде склонны были поддержать Тверь и Литву в связи с явным усилением Московского княжества и включением юного Дмитрия в активную политику. В Городке появился московский наместник вместе с князем Еремеем — одним из искателей справедливости при определении судьбы удела Семена Константиновича. Но Михаил явно не собирался соблюдать данные Москве обязательства, поэтому Москва направила в помощь своим наместникам большую рать, и князь Михаил бежал в Литву к князю Ольгерду за помощью.

Дальнейшие события в летописях обозначаются как «Первая Литовщина». В походе Ольгерда на Москву участвовали практически «вси князи литовьстии», Михаил Тверской, а также «Смо-леньская сила» (за Смоленск шла борьба Литвы и приверженцев самостоятельности смоленского княжества). Летописец (видимо, тверской) не без восхищения рассказывает о достоинствах Ольгерда как полководца: никто обычно не знает, куда направляется собранная им рать, дабы об этом не могли проведать враги.

В Москве о приготовлениях Ольгерда не знали, а когда узнали — времени для подготовки достойной встречи уже не было. Посланный навстречу «сторожевой полк», набранный в Москве, Коломне и Дмитрове, не мог остановить наступления значительно превосходящих сил. Литовцы разорили западное порубежье Московского княжества. Затем Ольгерд стремительно направился к Москве. А в Москве решили сжечь посады и закрыться в только что построенном каменном кремле. Простояв под городом три дня и три ночи, Ольгерд сжег и разграбил окрестности, но Москву не взял и вернулся в Литву.

Из-за крайней запутанности хронологии в летописях и неоднократных поздних редактирований сегодня трудно восстановить даже последовательность дальнейших событий. Видимо, сразу после отхода Ольгерда Алексий отлучил от церкви Михаила Александровича, смоленского князя Святослава Ивановича, а также тверского владыку Василия. В Константинополь посыпались жалобы на митрополита из Твери и Вильны. Патриарх Фило-фей засыпает Алексия запросами и рекомендациями, упрекая в приверженности только Московскому княжеству и князю Дмитрию Ивановичу. Главным оправдательным аргументом у святителя было напоминание о том, что литовский князь — огнепоклонник, грабивший и убивавший православных христиан. Но нажим Константинополя при враждебной позиции Мамая и тяжелых последствиях «Первой Литовщины» вынудили уступить. Рогожский летописец сообщает, что «москвичи отступились опять Городка и всее чясти княжи Семеновы князю великому Михаилу Александровичу, а князя Еремея отъпустили с ним в Тферь».

Призывы Константинополя к митрополиту встать над распрями и мирить всех со всеми, конечно, не были искренними. Исихастов беспокоила перспектива отделения наиболее энергичной части «Русской» митрополии от главной с их точки зрения задачи: борьбы с католической Европой. Алексию удавалось выдвигать аргументы (вроде борьбы с язычниками и теми же католиками), на которые у патриарха возражения не могло быть, а открытым текстом в Византии говорить не могли. Поэтому, с одной стороны, на поиски «компромата» направляются соглядатаи (что-то вроде «комиссии» по проверке деятельности Алексия), а с другой - оказывается поддержка отнюдь не христианским структурам, способным поставить заслоны претензиям Москвы. Так складывается неафишируемый блок «Константинополь — Вильна — Орда Мамая».

Весьма сложное внешнеполитическое положение Московской Руси требовало сдержанности и осторожности в проведении и внутренней политики, в частности, по отношению к недавним соперникам Москвы в борьбе за титул «великого князя Владимирского». По способности предвидеть события, по умению наступать, а по необходимости отступать — равного митрополиту Алексию не было ни на Руси, ни у ее неспокойных соседей. И в условиях, когда титул «великого князя» носил отрок и затем юноша Дмитрий, Алексий, фактически возглавляя и церковную, и светскую власть, почти незаметно, но неуклонно укреплял сам город Москву и его роль как центра объединения Северо-Восточной Руси.

В этом отношении Дмитрий Иванович (1350-1389) имел возможность пройти дипломатическую школу весьма высокого качества. Но князь должен быть всегда готовым взять в руки оружие и идти во главе войска. И хотя Дмитрий рано проявляет в этом определенную самостоятельность, он вместе с тем рано выделяет из своего окружения талантливых полководцев, которым готов отдать лавры победителей. Среди них с самого начала выделяется двоюродный брат Дмитрия Владимир Андреевич (1353—1410), княживший в Серпухове, а также прибывший с Волыни Дмитрий Михайлович Боброк (до 1356 — после 1380).

Вскоре после отхода литовского войска от разоренной Москвы, в 1370 г. Дмитрий посылает рать «воевать Брянск», который всегда представлял большой интерес и для Алексия. Но «того же лета» Михаил Александрович Тверской вновь «поехал в Литву», а оттуда отправился к Мамаю выпрашивать ярлык на великое княжение. Москвичи и волочане начали воевать тверские волости, а из Орды Михаилу привезли ярлык на Тверское княжение. Пути его возвращения в Русь были перекрыты заставами — его искали, дабы перехватить, но Михаилу с небольшой дружиной удалось снова уйти в Литву. В итоге же последовала «Вторая Литовщина», в том же составе, что и первая. Посады Москвы Ольгерд пожег, но кремля снова взять не смог. А на помощь Дмитрию пришли Владимир Андреевич и рязанская рать с Владимиром Пронским. Ольгерд «убояся» и сам стал просить мира. Дмитрий соглашался на перемирие, а Ольгерд предложил заключить «вечный мир», заодно желая скрепить его брачным союзом между своей дочерью и князем Владимиром Андреевичем Серпуховским.

Именно в это время восемнадцатилетний Владимир Андреевич был замечен как умелый и честолюбивый полководец, и московский князь делится с ним территориальными приобретениями. Если в «докончании» 1367 г. значатся лишь еще переданные Иван Ивановичем своему младшему брату Андрею «Рязанские места» по Оке, то в «докончании», составленном в середине 70-х г.г. появится «Дмитров с волостьми», перешедшие к Владимиру Андреевичу. Передача Владимиру Андреевичу этих земель существенна, между прочим, уже потому, что в них находился Троицкий, монастырь, возглавляемый почитаемым на Руси подвижником Сергием Радонежским.

«Докончание» 1371 г. и «вечный мир» были выгодны литовской стороне, поскольку Святослав Смоленский, Михаил Тверской и Дмитрий Брянский оставались под «отеческой» опекой Ольгерда, а один из его послов, Борис Константинович, по всей вероятности, упомянутый выше князь Городецкий, впоследствии доставит Москве много неприятностей. Сама инициатива брака со стороны отца невесты (а не жениха, как это было принято), очевидно, предполагала изоляцию московского князя от наиболее влиятельных его приверженцев. Князю Дмитрию великодушно оставляли лишь Олега Рязанского, Владимира Пронского, т.е. князей, которые не слишком дружно жили между собой и у которых (прежде всего у Олега) было много территориальных претензий к Москве и еще больше к серпуховскому князю.

Согласованность действий явных и тайных врагов Москвы проявилась и в договоренности литовской стороны с Мамаем. В том же 1371 г. Мамай в Орде выдал Михаилу Тверскому ярлык на великое княжение. Интересна аргументация нового поворота настроений в Орде: «Княжение есмы тебе (Михаилу. — А.К.) дали великое и давали те есмы рать, и ты не понял (т.е. не взял. — А.К.), рекл еси своею силою сести, и ты сяди с кем ти любо». Отказ тверского князя от ордынской военной помощи озадачил и некоторых наших историков. Мотивов же для такого решения было немало: во-первых, нетрудно заметить, что на фоне постоянных убийств ближайших родственников у ордынских чингизидов на Руси усобицы с середины столетия не сопровождались ни разу убийствами правящих «Рюриковичей». Во-вторых, в самой Твери это слишком напомнило бы 1327 г. И, в-третьих, Михаил Тверской, конечно, понимал, что в Северо-Восточной Руси его воспринимали враждебно как ставленника Литвы, внешней для русских земель власти. К тому же новое татарское нашествие на Русь в открытом виде не могли благословить ни Константинополь, ни Вильна.

Дмитрий вновь распорядился перекрыть дороги, но Михаил сумел добраться до Твери. Посол Мамая Сарыхожа потребовал от московского князя прибытия во Владимир «к ярлыку». Впервые русский князь открыто заявил, что «к ярлыку» он не поедет и в земли великого княжения ставленника Мамая не пустит. Сарыхо-жу князь пригласил в Москву, и тот, вручив ярлык Михаилу, откликнулся на приглашение, желая получить «многыя дары и серебро», пояснил летописец. Сарыхожа «на Москве поймав многи дары поиде в Орду», а вслед за ним в Орду отправился Дмитрий. Алексий проводил князя до Оки «и благословил его, молитву сотворив». Именно теперь, в отсутствие князя, на Москву приехали литовские послы для утверждения мира и обручения Владимира Андреевича с дочерью Ольгерда Еленой, а Михаил в то же самое время разорял московские и союзные с Москвой волости Поволжья.

Сам же кня