Часть первая – дорога без конца

Книга странствий

Часть первая – дорога без конца

Как молоды мы были…извини, Танечка!

Воспоминания,,,,,откуда они приходят? Как-то случайно увидела пост о конниках на Красной площади, Полюбовалась на великолепных коней и вспомнила, как я первый раз в жизни ездила верхом. Это было так давно.....Мне было 19 лет и и я была в первой в моей жизни экспедиции. Бассейн озера Байкал. Огромная даже по тем временам экспедиция из пяти изыскательских партий. Машины, специалисты разных профилей, охотоведы, почвоведы, лесоводы. До точки близ водораздела Байкала и Лены добраться на машине было, конечно, невозможно. Мы летели на вертолёте, потом плыли по Байкалу на такой плоскодонной посудине - она называлась дора. Большую часть площади этой доры занимал жеребец по имени Гнедко. Возле него сидел лесник с ведром. Чистоту воды Байкальской тогда берегли и каждый раз, когда Гнедко поднимал хвост, лесник подставлял под хвост ведро. Управлял дорой лесничий, а мы - начальник партии, лесовод Вася и практикантка Танечка (я то есть) жались на носу и на корме. Ещё имелась лайка по имени Байкал - ну, с этим мы поняли друг друга с первого нюха.

Высадив нас у начала нужной нам тропы, лесник помахал нам рукой и отправился в обратный путь. А мы пошли по тропе. Так как я была единственной особью женского пола в нашей группе, ехать верхом выпало мне. А также везти кинокамеру, фотоаппарат и карабин. В седло я села на удивление легко, лесничий даже усомнился в том, что раньше мне ездить верхом не приходилось. Дальше было несколько интереснее. Гнедкой сразу понял, что поводья у меня в руках - это как-бы для красоты, а отнюдь не для управления лошадью. И мужественный зверь взял управление на себя. Он так аккуратно шёл по тропе (которая местами осыпалась - мы же поднимались к горному хребту), так внимательно исследовал каждое подозрительное, по его мнению, место, проверял копытом прежде чем ступить, что я как-то очень быстро забыла, что сижу вот в седле, первый раз в жизни верхом и вообще....Охрану нашей компании взял на себя, разумеется, Байкал и так мы уже во второй половине дня добрались то намеченной точки и разбили лагерь.

А потом начались приключения. Нач.партии и лесничий решили добраться до водораздела. Причём вот сейчас. В лагере оставили меня, имущество, Гнедко и Байкала. А также инженера-лесовода Васю. Чтобы охранял. Ну и ещё потому, что у Васи было слабое зрение и неважно со слухом. Ну и оставили. А он обиделся. И через полчаса сам отправился на ближайшую сопочку. И я осталась у костерка с лощадью, собакой и карабином. И кинокамерой. В тайге - на 100 км точно никакого жилья. А между тем уже темнело. Я сидела у костра, следила за тем, чтобы макароны с тушёнкой были тёплыми, но не сгорели и разговаривала с Байкалом. Когда уже совсем стемнело, около 11 вечера, пришли приключенцы с водораздела. Которого они не достигли. Далековато оказалось. Очистив котелок с макаронами, они поинтересовались местонахождением Васи. Я честно сказала, что Вася ушёл вон в том направлении и я с тех ничего о нём не знаю. Сижу тихо, сторожу лагерное имущество. Дальше разговор протекал так:

Н.П. Куда этот ****** у*****? Извини, Танечка!

Лесничий. (покосившись в мою сторону и удержавшись от ****) Ведь искать придётся.

Н.П. Он же почти слепой, ****! Извини, Танечка.

Л. Может покричим?

Н.П. Он же ещё и глухой!

Л.*******. Извини, Танечка.

И они отправились на поиски Васи, взяв с собой Байкала, которому дали понюхать Васин носок. А я осталась у костра. За полночь. Стояла и смотрела в огонь. Подошёл Гнедко, положил мне на плечо голову и сочувственно зафырчал. Потом потянулся мордой к карману энцефалитки. Там было два последних печеньица. Я отдала одно Гнедко, второе съела сама. А потом из тьмы появился Вася. Слегка поцарапанный и немного прихрамывающий. И спросил, где эти идиоты шляются? Я совершенно неприлично заржала и полезла в спальный мешок. Говорить мне не хотелось. Только спать.

Явление Щекна.

Вот теперь я, пожалуй, подхожу к тому моменту, когда и почему в нашей жизни появился Щекн. Когда мы вернулись в Москву, казалось, ничто не предвещало беды. Муж, правда, замечал иногда, что у него почему-то побаливает левое плечо, но особого значения этому не придавал. Но, однажды, дело зашло так далеко, что пришлось вызывать скорую, которая и увезла моего супруга в 15-ю городскую больницу. Я ехала в машине вместе с ним и пожилая дама-врач ещё в дороге, показывая мне на монитор, объяснила, что происходит. Инфаркт. Причём, скорее всего, обширный. Со скорой его сразу отправили в реанимацию, а мне велели ехать домой и до завтра не появляться. Завтра я примчалась в больницу, узнала, что была клиническая смерть, но врачи его вытащили, и если он переживёт эту ночь – возможно, дальше всё будет сравнительно неплохо. В палату, в которой размещают больных с таким тяжёлым диагнозом, меня пустили только через три дня. Я явилась, готовая ухаживать за лежачим больным – во всеоружии, так сказать. Войдя в эту самую палату, я узрела супруга своего, сидящего ЗА СТОЛОМ. На столе лежала какая-то коробочка, от неё шли проводки и уходили куда-то внутрь, под кожу. Вот тут мне изменила вся моя выдержка и я чуть не уподобилась бледному гиацинту. Оказалось – два молодых и небесталанных хирурга-кардиолога решили не превращать моего мужа в инвалида, а применили при лечении какую-то новую методу. То есть лежать в постели ему давали ровно столько, чтобы он не особо утомлялся. А вот двигаться с каждым днём разрешалось, напротив, всё больше и больше. Разумеется, под постоянным контролем врача. Их было два. И метода дала свои результаты. Через два месяца больницы и месяц санатория, супруг мой объявился уже дома, От инвалидности он решительно отказался, посидел ещё месяц на больничном – уже с визитами на работу, и, наконец, появился в институте окончательно. Кстати – огромную схему с расчётами и всем прочим пришлось делать мне одной. Я уходила с работы на час раньше, ехала сразу в больницу и постепенно стала таскать туда кое-какие материалы. Врачи этого не запрещали, а, напротив, одобрили. Устроившись на больничной койке, мы обсуждали Пояснительную записку, в которой мне пришлось писать все главы, кроме экономической эффективности. Экономическую эффективность муж написал уже в санатории, используя данные моих расчётов. Надо сказать, что и в больнице и в санатории у нас появились друзья. Мы с одной милой дамой – у которой там же лежал муж – устроили даже новогодний праздник для своих болящих. Так вот один из таких друзей – уже не молодой человек – был счастливым отцом дочери-кардиолога и зятя – специалиста в той же области. Они и устроили нам консультацию у своего научного руководителя, профессора, весьма известного и очень компетентного профессионала. Помимо определённой им системы приёма лекарств, которая не подводила нас ни разу в течение 10 лет, он дал нам ещё один совет. Он посоветовал нам завести собаку.

Можно сказать, это была судьба. У одной из наших коллег по институту был сын, парнишка лет 16-ти, большой любитель животных. Он и притащил в дом собаку неведомой породы, девочку, ещё щенка. Когда собачка подросла, мальчик решительно заявил, что собака должна жить нормальной полной жизнью и у неё, для полного собачьего счастья, должны быть щенки. Так на свет появились два чёрных кудрявых шарика – папа был, видимо, пудель. В положенный срок Вовка, так звали парнишку, понёс их в ветпункт на прививку. Там он и увидел даму, которая принесла на усыпление четырёхмесячного щенка. Вовка щенка у дамы отобрал – не знаю, что он ей сказал при этом – и потащил прививать всех троих. Щенок оказался совершенно здоровым, был помесью фокстерьера с неведомо кем и выглядел умненьким, но очень несчастным. Когда наша коллега вернулась домой с работы, она обнаружила в доме четырёх собак, при этом приёмыша пришлось посадить в стенной шкаф, потому, что трое остальных не испытывали к нему никакого дружеского расположения. На другой день она рассказала об этом на работе – о том, что нам посоветовали завести собаку, знал уже весь отдел. И в воскресенье мы поехали на Таганку, где договорились встретиться. Нам показали всех троих щенков. На фоне двух пушистых толстеньких шариков, приёмыш выглядел не особо презентабельно. Но поглядев ему в глаза, я увидела такую безнадёжность, такое отчаяние и тоску, что без всяких разговоров ухватила сумочку, где сидел этот бедолага, и никакой другой собаки мне уже не было нужно. Муж, надо отдать ему должное, тоже проникся и мы повезли обретённое сокровище домой. Щенок сидел тихо, а я легонько поглаживала его и почёсывала за ушами. А потом маленький тёплый зверёк выпростал из сумки лапки, обнял меня за шею, прижался ко мне головёнкой и облегчённо вздохнул. Вагон был полупустой, люди, сидевшие напротив, заулыбались и что-то доброе, как вздох, пронеслось по вагону. Так в нашу жизнь вошёл Щекн. Так он прошёл свою жизнь – всегда рядом с хозяйкой. Уважая хозяина, который искренне его любил, выгуливал, воспитывал, но своё сердце, верное сердце друга – Щекн навсегда отдал мне. Это была судьба.

Чечня.

Мы приехали в Чечню за год до начала печально известной войны. Жили в Шали, древней чеченской столице и было там русских ровно шесть человек – а именно наша экспедиция, три семейных пары. Бабушка Полу Вацаева сдала нам летнюю половину своего дома – две комнаты и пристройку во дворе – там мы все и разместились. Времена общего котла ушли уже в далёкое прошлое, на открытой галерейке стояло три газовых плиты – большая бабушкина и две маленьких наших. Присмотревшись к нам, местные жители в лице старшего по улице сапожника Денила, выразили нам своё доверие и сообщили, что мы можем жить спокойно и ничего не опасаться. Чтобы мы уж совсем были спокойны бабушка Полу вручила моему мужу ружьё своего покойного деда – времён примерно генерала Ермолова и замечательный чеченский нож в самодельных ножнах, который и по сию пору висит у меня на стене в прихожей. Слабые отговорки на тему разрешения на хранение оружия были отметены бабушкой напрочь. Мужчина должен быть при ружье и ноже – так сказала наша бабуся и добавила, что вот именно мой супруг, с её точки зрения, достоин считаться мужчиной. Надо сказать, что к моему великому удовольствию (не без примеси ехидства), Михаил свет Васильевич производил на дамские сердца очень сильное впечатление – уж не знаю почему. Бабушка Полу исключением не была. Она прожила нелёгкую жизнь, пережила депортацию в Казахстан, возвращение в родной дом, смерть своего деда – но сохранилась в ней какая-то стать настоящей горянки – черные волосы, золотые всё ещё глаза – словом, горная орлица. Впрочем все жители Шали старшего поколения пережили эту самую депортацию и немало мы узнали из рассказов – как всё это было и что им пришлось пережить. У нас довольного скоро появились друзья – у мужа местные мужчины, а ко мне постоянно являлась немалое количество местных девиц в возрасте от 7 до 17 лет. Именно тогда я узнала, что чечены совсем не обязательно черноглазые брюнеты. Среди моих подружек были и шатенки и пепельноволосые голубоглазые девчушки и даже одна совершенно золотистая блондинка по имени Малх. Это имя, кстати, означает солнце – так мне объяснили. Очень древнее имя.

А уж когда я увидела, как на улице мой супруг при встрече здоровается со знакомыми, обнимаясь крест-накрест и потираясь носами – я поняла, что мы и тут обжились. Работали мы в предгорьяхь неподалёку от Шали, выезжали в пять утра – чтобы к двум часам уже быть дома, помыться, поесть, отдохнуть….Вот отдохнуть. Не успевала я принять горизонтальное положение, как за окном раздавался нежный голосок – «ТанЯЯЯ!! Ты дома? Выходи!». И ТанЯ выходила.

И начинался второй рабочий день. В жару, в горах, одежда быстро пропитывается потом и её приходится стирать каждый день. Пока я стираю во внутреннем дворике, из-за соседнего забора раздаётся женский голос – «Таня, вот что русская женщина, что чеченка – пришла с работы и за дела! Какая разница?». Там тоже соседка стирает одежду – свою и мужа – ибо муж в Чечне – это лицо дома, показатель женского умения вести хозяйство и содержать дом в порядке. Если на улицу выйдет мужчина в несвежей рубашке и брюках – осудят его жену. И начинался извечный женский трёп про тяжёлую женскую долю.

Установлению хороших отношений с местным населением немало способствовал мой милый Щекн. В Чечне собак не любят, но когда Щекн убил у бабушки в сарае сразу 10 здоровых крыс и выложил добычу рядком у моих ног – отношение к нему изменилось. Он был признан неким исключением из представителей собачьего племени и уже никто не косился на его присутствие на моей постели – тем более, что ему мыли лапы при входе в дом.

Иногда выезжали в маршруты – недели на две. Забегая вперёд – ибо это уже было в октябре – однажды занесло нас в Самашкинское лесничество Ачхой-Мартановского лесхоза. Налегке, с тремя палатками и дедовым ружжом. Только через год я узнала – что это и было самое гнездо ваххабитов. И именно вдоль речки Асса, где мы купались каждый вечер после работы, проходила «линия противостояния Ачхой-Мартан-Самашки». А я там по лесу шлялась в обществе одного только Щекна – муж был занят в лесхозе. Но однажды, вернувшись из лесхоза, муж рассказал, что его спрашивали – «Та высокая девушка с собачкой, которая ходит по лесу и всё что-то записывает - это из ваших?». Так я узнала, что мы ни минуты не оставались без присмотра.

Но всё-таки самое яркое впечатление оставила наша поездка на море. Мы выбрались на недельку в сентябре на берег Каспия, под Избербашем. Три палатки, портативная газовая плита и большой баллон. Расположились в совершенно безлюдном месте, на пляже, засыпанном песком и ракушками. И каждое утро начиналось у меня с того, что я вылезала из палатки и влезала в тёплое ласковое море. И плавала там, пока не просыпалась окончательно. Потом мы готовили завтрак, разбредались по пляжу или валялись на песочке. Я собирала ракушки – их было множество, разноцветные, такие притягательные – невозможно было удержаться. Муж мне сделал из них ожерелье и браслеты и в волосах у меня были заколки из ракушек и я себя чувствовала почти русалкой. Море было спокойное, волны тихо шуршали, разговаривали с берегом и под эти разговоры так хорошо спалось.

Перед этим мы работали в Дигоре – там был заброшенный яблоневый сад, который местным лесникам зачем-то хотелось вырубить и посадить грецкий орех. Место для ореха было самое подходящее, сад уже был не садом, а чем-то вроде леса – часто посаженные яблони тянулись вверх и частично уже выродились. Но были ещё и сохранившиеся вполне культурные сорта – такой белый налив, какого мне никогда и пробовать не приходилось. И ещё какие-то неизвестные мне сорта – огромные, красно-жёлтые яблоки. Всё это можно было брать в неограниченном количестве и мы прихватили на море ящик яблок. Вот там, в лесничестве произошла забавная история с моим Щекном. На кордоне, возле чистой речки, жили постоянно два лесника и три собаки. Супружеская пара благородных дворянских кровей и щенок. Лесники, увидев Щекна, решили, что бережёного и Аллах бережёт, а потому лучше будет хвостатого супруга прекрасной дамы посадить на крепкую цепь, что и было сделано. Дама же, несмотря на весьма крупные размеры и наличие супруга и щенка, оказалась весьма легкомысленна и обратила благосклонное внимание на Щекна. И вот однажды, отправившись на очередной участок, я обнаружила, что за мной идут сразу три собаки – Щекн, хвостатая красотка раза в три крупнее его и щенок. Супруг, посаженный на цепь, сходил с ума от ревности, оглашал окрестности ругательствами на собачьем языке, грозился всех порвать на части и прочее. Мы, наслушавшись угроз и ругательств четвероногого Отелло, решили оставлять Щекна дома. Подъехав к дому вечером, мы обнаружили, что Щекн сидит на подоконнике, наподобие кошки и высматривает нашу машину. Хорошо так сидит, устроившись на собранных в кучу моих вещичках.

А потом наступил ноябрь. Что-то назревало в Чечне, мы этого не видели, но чувствовали. И когда уезжали домой (снабжённые на дорогу ружьём, ножом и горячими пирожками), мне показалось, что наши соседи-друзья были чем-то обеспокоены. И первый звонок в Москве был из Шали – одна из соседок работала на телеграфе. И меня несколько удивил тогда её вопрос – как мы доехали, все ли живы и не случилось ли чего в дороге. Я поняла смысл этих расспросов чуть позже – когда началась война.

Чечня – 2

Я хочу рассказать немного о чеченском быте, местных жителях и о наших разговорах. Мне очень понравились чеченские женщины. Гордые, красивые горянки. Когда я читала потом ЧКА, эпизод про Золотоглазого майя напомнил мне нашу бабушку и её внучку – у них были именно золотые, очень яркие глаза. В сочетании со смоляно-чёрными волосами – это выглядело очень эффектно. Родители внучки жили в горном селе Цой-Ведено, но время от времени привозили девочку погостить у бабушки, заодно приглашали нас к себе в гости – но мы так и не собрались. Девчушке было лет семь и она со мной очень подружилась. Помню, как однажды она буквально ошеломила меня заявлением – «Ой, Таня, вот всё в тебе хорошо, но если бы ты была чеченочкой…….! Я бы тогда стала твоей дочкой!». После чего она решила научить меня чеченскому языку. А надо сказать – язык этот очень древний и очень труден в произношении. Гортанные звуки, придыхания – малейшая ошибка меняла смысл слова и я мало что могла запомнить. Вообще попытки научить меня чеченскому языку предпринимала не только Мадин, но и девочки постарше. Во всяком случае, мне однажды притащили тетрадь, где на кириллице были написаны чеченские слова и перевод на русский и тетрадь эту составил кто-то достаточно грамотный и взрослый.

Мне случалось заходить в дома наших соседей – и мне очень понравился их семейный уклад. Представьте себе огромный двор, обнесённый глухой стеной. Внутри двора стоят два жилых дома – в одном живут старшие – дед и бабушка и там же находится парадная трапезная. А другой дом состоит из четырёх трёхкомнатных квартир с отдельными входами – там живут четыре сына со своими семьями. Мужчины, как правило, где-то отсутствуют – зарабатывают на жизнь. ИХ жёны тоже работают – на почте, телеграфе, в магазине и прочее. Но работают они, подменяя друг друга – так, чтобы одна из женщин всегда была дома и могла приглядеть за детьми – за всеми детьми, не разделяя их на своих и племянников и племянниц. Девочки постарше помогают по дому – также всем и присматривают за младшими детьми. Особенную гордость вызывает рождение в семье мальчика и лет до трёх он находится под опекой старших сестёр. Потом переходит в мальчиковую компанию. Уже начиная лет с семи, девочки учатся обращаться с малышами, они выходят гулять с детишками на руках, заходят во двор бабушки Полу и говорят с гордостью – «Таня, а посмотри, какой у нас мальчик»! Кстати дом бабушки Полу вскоре получил среди местных дам почётное звание «Татьянин детский сад».

Муж больше общался с местными мужчина, особенно с Денилом. Денил был уже немолод, у него было три взрослых сына – такие, как он, очень крепкие, рослые, совершенно рыжие, голубоглазые ребята. Вот с Денилом и зашёл как-то разговор о депортации. Я, конечно, несколько нарушила местный порядок, ибо находилась в одной комнате с беседующими мужчинами – но хоть за стол не полезла. Вот здесь есть очень интересный момент – раздельное питание мужчин и женщин. По невежеству нашему прискорбному, мы полагали, что это унизительно для женщин. И совершенно неожиданно я узнала от одной из моих тамошних подружек, что унизительно сесть за один стол с мужчиной. Оказывается, она очень сочувствовала мне, вынужденной обедать за одним столом с моим мужем. Это было, с её точки зрения, даже как-то противно.

Так вот, немного о депортации. Тема эта весьма болезненна, потому я буду очень осторожна. Я расскажу, только то, что слышала непосредственно от участников тех событий – а они рассказали, как это происходило в Шали. За другие сёла я ничего сказать не могу.

Всех мужчин, включая и стариков, пригласили на собрание в сельсовет. Огнестрельного оружия при них не было, только традиционные кинжалы. Подозрений это приглашение не вызвало – операция разрабатывалась в строжайшей тайне. В Шали всегда был военный гарнизон – штаб и казармы я видела, они размещались на главной площади Шали. Именно этот гарнизон выполнял операцию или то было другое воинское подразделение – этого я сказать не могу. Могу только сказать, что сельсовет был плотно оцеплен автоматчиками и возле каждого дома выставлен вооружённый, естественно, караул. Мужчин вывели из сельсовета под дулами автоматов и отконвоировали на железнодорожную станцию в Грозный. Там уже было готово два состава с теплушками. Первый состав ушёл в Казахстан. Когда колонна под конвоем была уже выведена из Шали, женщинам и детям дали 15 минут на сборы. Потом также отконвоировали на железнодорожную станцию и упихали во второй состав. Высадили в степи. Здесь они должны были как-то выживать. Первое время рыли землянки и там жили, потом построили дома-мазанки. Выжили далеко не все. Но прижились и даже не все потом вернулись в Чечню – но это были, в основном, люди, создавшие семьи с местными жителями и их дети. В опустевших домах Шали разместили офицеров – часто с семьями. Когда появился Указ об отмене депортации и возвращении чечен на их исконные земли – все дома были полностью очищены от временных обитателей. Во всяком случае, наша бабуся говорила, что, когда они вернулись – дом, тот самый, в котором мы жили в то лето - был пуст и чисто вымыт. Я рассказываю только то, повторюсь, что слышала сама. Не думаю, что рассказчики поведали нам ВСЁ.

 

На земле аланов.

В Северную Осению – Аланию мы приехали на следующий сезон, после Чечни. В Чечне уже разгоралась война – в Северной Осетии было тихо и спокойно. Поселили нас в Эльхотове – большом красивом селе, расположенном на берегу Терека. Как обычно – нашлись двое стариков с огромным пустым домом. Вернее, совершенно пустой была лишь парадная часть, выходящая на улицу – две больших комнаты и сени. Ну, а нас и было две семьи, рабочий Валентин и женщина-почвовед – ей выдели комнатку в жилой части дома. Жилая часть предназначалась для сына с невесткой и внуков, а парадная – на будущее и пока старики её сдавали. Длинная асфальтированная улица-дорога тянулась от лесхоза до центральной площади, и по обочинам лесхоз посадил грецкий орех и каштан. Посадки были старые – огромные деревья почти перекрывали всю улицу. За орехами шли небольшие открытые садики – яблони, абрикосы, цветы и к дому вела хорошая ухоженная дорожка, пара скамеечек и уж потом парадный вход, увитый виноградом. Дальше к дому примыкала высокая каменная ограда и только за ней начиналась собственно жилая территория. Сад – абрикосы, персики, черешня, яблони, огород – в котором росло вообще всё – от огурцов до перца и кукурузы, не считая разнообразной зелени, внутренний дворик- увитый виноградом, как крышей и в глубине ещё один дом. Такой же, как в Чечне – длинный одноэтажный дом, в котором жили старики и размещалась парадная трапезная и огромная, по городским меркам, кухня. Внешний садик дед наш предоставил в наше распоряжение, напоминая время от времени – почему виноград не ешь?, а почему туту не ешь?. Вот как раз огромная шелковица – тут- была мною объедаема регулярно, по мере поспевания ягод. Грецкие орехи, также по мере поспевания, мы привозили с работы или просто собирали с травы на обочине. Но это уже ближе к осени. Зелень всякую – лук, укроп и прочее – мы, по настоянию хозяев, брали с огорода. Ну и перец, помидоры, огурчики – дед был очень строгих правил и сердился, когда мы покупали овощи на рынке. Вообще же наш дед – это отдельная песня. Фронтовик, ветеран ВОВ, прошедший всю войну, он, кроме того был ещё и самым почётным и желанным тамадой всего села. А так как Эльхотово село большое, то там постоянно происходили то свадьбы, то похороны. И дед всегда был приглашаем по всем правилам. Сначала приходил мальчик и приносил приглашение. В назначенный час за дедом приезжала машина, домой его тоже привозили на машине и аккуратно водружали в спальню. Вот это надо было видеть – нашего деда при полном параде. Черкеска лучшего сукна, папаха серого, крупными завитками каракуля, дивной красоты пояс и кинжал в очень нарядных ножнах. Но самое главное – ордена – они закрывали всю верхнюю часть черкески – дед буквально весь звенел в этих орденах.

Эльхотово - село мусульманское. Вообще же, надо здесь сказать, что в Северной Осетии есть и христианские сёла и казачьи станицы и нередки здесь смешанные браки. В Эльхотове русских было немного – через дом от нас жила одинокая пожилая дама, русская и никаких неудобств она от соседей не терпела. Дом у неё был прекрасный, весь увитый синими вьющимися цветами – какими это были цветы, я так и определила. А напротив, через дорогу, жил Эльбрус – весьма распространённое имя – одинокий человек, от которого ушла жена. Этот Эльбрус однажды приволок мне два ведра персиков особого сорта – белых, чуть даже зеленоватых. Они были совершенно спелые, просто сорт такой и сварила из них удивительно вкусное и красивое варенье – в зелёном сиропе плавали бело-зелёные персиковые дольки. Но вот свиней в Эльхотове, естественно, не держали. То есть не держали открыто. Бабуся наша иногда ворчала, что дед, хоть и говорит, что он мусульман, но у неё есть сведения, что он не отказывается от кусочка-другого копчёного окорока. Но в доме никаких свиней не было – я точно знаю. Тем не менее, однажды вечером, когда все соседи выходят посидеть на лавочках во внешних садиках и поговорить о том и о сём – на улице вдруг объявился визжащий поросёнок. Поросёнок резво бежал по самому центру улицы и никто, конечно, не пытался его поймать. Чей это был поросёнок – так и осталось тайной. На улице жили одни мусульмане – и, конечно, никто не признался, в том, что откармливает свинью.

Мы работали, как обычно – утром уезжали в горы, вечером возвращались, отмывались в душевой за огородом, отдыхали – жизнь шла, как обычно. Выехали в маршрут в Дигору – очень старый город, в котором мне понравилось всё – узкие улочки, дома из тёмно-красного кирпича, какая-то атмосфера тишины и старины. Но…не бывает хорошо без плохо. Не знаю, кто затеял построить в Дигоре завод по выработке лимонной кислоты – но запах от этого завода не имел ничего общего с цитрусовыми. Уже на подъезде к Дигоре вы получали оглушительный удар по обонянию – невыносимо пахло сероводородом. Тухлыми яйцами пахло. Я с тех пор лимонную кислоту в пакетах не покупаю – только живой лимон.

Побывали мы и в казачьей станице Николаевской – там, в лесничестве, девушки подробно расспрашивали меня, у русских или осетин мы живём. Оказывается, одна из них собиралась замуж, и её интересовал возможный характер будущей свекрови.

А лето между тем цвело и цвело и вот, наконец, созрела кукуруза. Бабуся наша постоянно напоминала мне, что кукурузу надо собирать и пока я не набирала полное ведро, не успокаивалась. А потом она, бабуся, уединилась в самом отдалённом уголке сада. Обнаружила я её там случайно – уж не помню, зачем меня туда понесло. Огромный, впору варить телёнка, котёл стоял на огне. В котле кипело месиво из размельчённой кукурузы и бабуся, очень напоминавшая в тот момент Бабу-Ягу, помешивало варево. От котла – открытого, кстати, тянулись трубочки к ёмкости, в которую капала почти прозрачная, чуть желтоватая жидкость. Бабуся варила местную кукурузную самогонку. Они называли это дело арак. На вкус она была вполне приемлема и тяжёлых последствий не вызывала. Особенно эта штука понравилась нашему рабочему, который охотно помогал бабусе в её трудах – колол дрова, таскал воду и прочее. В результате этой помощи на обеденном столе постоянно обитал графин с дивным напитком – Валентин как бы входил в нашу семью. Я его знала ещё с давних времён, он был братом супруги того начальника партии, с которым я работала в Азербайджане и очень как-то по-человечески тепло ко мне относился. Более того, он меня слушался. Зная его пристрастие к некоторым напиткам, я могла, не стесняясь, сказать – Валя, с тебя на сегодня хватит. И Валя отправлялся спать.

А потом к старикам приехали дочки из Владикавказа с мужьями – очень солидными господами – и сын с женой – они жили и работали в Ардоне, неподалёку. И был устроен праздник. Праздник назывался – Три пирога для деда. Пекли особые круглые пироги с мясом – фтчин. Они несколько напоминали огромные ватрушки. Нас, разумеется, пригласили. Мы все, по очереди, произносили тосты – у осетин застолье общее, и мужчины и женщины сидят за одним длинным столом. Когда очередь дошла до меня, я поздравила деда и не упустила возможности напомнить присутствующим, что мы находимся в гостях у древнего народа аланов, что и наша река Дон имеет аланское название и вообще меня понесло в топонимику и немножко в историю. Как Остапа в Васюках. За аланов и знание топонимики получила я огромную шоколадку и награждена была аплодисментами.

А потом наступила осень. Теплая, ласковая днём и прохладная ночью. Однажды утром, выйдя на крылечко, я увидела розовые вершины далёких гор. Они были как-бы начерчены розовым фломастером на синем фоне чистого осеннего неба. Это значило, что в горах уже выпал снег и скоро нам надо будет думать об отъезде. И мы, конечно, уехали. Но воспоминания о тёплой, зелёной, гостеприимной земле уехали вместе с нами. И остались навсегда.

Часть вторая – Мозаика

Сын полка.

Однажды, в тридевятом царстве…..Нет, просто в нашей экспедиции возник щенок. Его привёз наш шофёр, которого шофёра отпускали на побывку домой – что-то там случилось с его супругой. А ничего особенного не случилось – просто сын принёс в дом щенка и от этого дама просто заболела. Нет, у неё не было аллергии, но она не любила собак. И кошек тоже не любила и людей не особо жаловала – такой вот сложный характер. И потому, вернувшись с побывки, шофёр наш вытащил из кабины большой старый потрёпанный портфель, открыл его, и оттуда выскочило нечто. Оно было белое, гладкое и чем-то напоминало очень крупную крысу. Но это была не крыса вовсе, просто трёхмесячный щенок мужского пола неизвестной породы. Мы назвали его Федя. Федя оказался неглупым, здоровым щенком и очень быстрорастущим. Он не выделял себе отдельного хозяина, а как-то быстро сошёлся со всеми. Очень любил играть в мяч, вернее, любил мешать нам играть в волейбол. Потому, что летящий мяч он старался перехватить и укатить подальше. Как я уже говорила – щенок очень быстро рос и к середине лета уже был размером с овчарку – среднюю такую овчарку. Полевой распорядок жизни он принял как единственно возможный, а нас, видимо, считал своей стаей. Чтобы собаколюбы, читая этот рассказ, не возрыдали, сразу сообщаю, что Федя обрёл-таки себе хозяина в лице одного нашего студента-лесовода, проходившего в партии преддипломную практику. Парень жил в Подмосковье, потом стал там лесничим, так, что судьба Феди вполне сложилась. А пока он был с нами – входил в состав изыскательской партии на правах сына полка. В те времена, мы все были молоды и предпочитали палатки любому другому жилищу. В жаркое время года разбили мы лагерь на берегу какой-то, уже не помню названия, речушки, обустроили его по всем правилам, соорудили хорошую полевую кухню и небольшую кладовку для продуктов. Среди этих продуктов был и запас топлёного масла в литровых банках, плотно закрытых полиэтиленовыми крышками. Надо сказать, Федя не имел привычки воровать что-либо из имущества стаи, но, видимо, масло оказалось непреодолимым соблазном. Однажды, пошарив в кладовке на предмет масла к обеду, я обнаружила открытую банку, пустую ровно наполовину – то есть настолько, насколько мог достать собачий язык. Федя лежал у моей палатки делал вид, что он вообще не ничего не знает и просто тихо спит.

- Федя – сказала я – кто это сделал? И показала ему полупустую банку. Федя посмотрел на банку, потом на меня, а потом опустил голову, закрыл морду лапами и стыдливо отвернулся. Всё было ясно. В обед Федя даже не притронулся к своей миске с едой – впрочем, куда же ещё – и пребывал в тоске и раскаянии. Мы с ним не разговаривали, не играли в мяч и вообще не замечали. Где-то под вечер, когда все сидели у костра, к нам тихо подошёл Федя. Вид у него был такой несчастный, голова опущена, хвост поджат, на морде - выражение полного и безнадёжного отчаяния, что мы не выдержали и расхохотались. И простили нашего сына полка – всё-таки, он, по сути, был ещё щенок – просто очень крупный. Но с тех пор Федя никогда ничего не пытался украсть – урок был усвоен.

Первое выступление молодого вокалиста!

Этот рассказик про того же Федю, но и не только про него. Ближе к осени, где-то в конце августа мы перебазировались и поселились в деревне, сняв на недолгое время избу у одной интересной бабуси. Разумеется, мы в её избе не поместились и поставили себе палатки в огороде. Огород этот был, по большей части, запущен – кроме дивных лопухов и прочего сорняка, там мало что росло. В избе мы только сложили необходимые вещи и установили газовую плиту с баллоном, строго предупредив бабусю, чтобы она баллон не трогала. Дело в том, что милая бабушка была привержена к употреблению крепких напитков – любых, вплоть до денатурата. Местные жители предупредили нас, чтобы мы ей авансов не выдавали, а расплачивались перед отъездом. Учитывая все эти обстоятельства, мы на время пребывания в этом гостеприимном месте, установили для себя сухой закон. Бабуся долго ждала счастливого момента распития спиртных напитков, но не дождалась и решила поискать их в наших вещичках сама. А у нас на террасе стоял тубус для изготовления копий с кальки на синьку и бутыль с нашатырным спиртом. Однажды за обедом, мы услышали жуткий грохот где-то в районе террасы, а потом наша хозяйка вылетела пулей из дверей, скатилась с крыльца и долго бегала по огороду, ломая и топча всё, что там ещё росло. Заодно, она почти снесла одну палатку. Проверка показала, что старушка нашла нашатырный спирт, как на грех, налитый в бутылку из-под водки, и решила попробовать содержимое бутылочки. Придя в себя, уже к вечеру, она куда-то ушла и вернулась в, мягко говоря, неадекватном состоянии. Мы сидели за столом, работали. Окна были настежь раскрыты и четверо самых молодых наших сотрудников играли в волейбол перед избой. И Федя, конечно, тоже играл с ними.

Усевшись, не без труда, на кровать, бабушка сначала вопросила, собираемся ли мы ей платить деньги за постой. Получив утвердительный ответ, но не получив денег, старушка пригорюнилась и запела. Песня была известная «Ой, мороз, мороз!» За окном наступила тишина, а потом Федя, решив, видимо, что пришла его пора показать свои таланты, запел вместе с тоскующей бабусей. Пел он громко, от души, прекрасно пел. Вой стоял на всю деревню, его подхватили деревенские псы и концерт получился просто замечательный. Бабушка наша испугалась и примолкла, но Федя всё ещё продолжал солировать в общем собачьем хоре. Только при помощи миски с тушёнкой, предложенной певцу в качестве награды за прекрасное исполнение, удалось отвлечь его от вокальных упражнений. Что интересно – бабушка на террасу больше вообще никогда не заходила – видимо, решила, что мы там храним нечто уж очень опасное для жизни. И песни в присутствии Феди тоже не пела – а жаль!

Щекн на баррикадах.

Мы жили тогда в посёлке Усть-Волма, Новгородской области. Этот длиннющий посёлок вытянулся вдоль берегов речки Волмы, впадавшей в Мсту. Недалеко от берега Мсты стояло лесничество, жилую половину которого и занимала наша партия. Мы, втроём – мой муж, собака Щекн и я – жили в отдельной маленькой комнате. Однажды к концу лета мы решили на три-четыре дня съездить в Москву по делам. Тащить с собой Щекна на двух автобусах, с пересадкой ради трёх дней, мы сочли ну совершенно ненужным делом и для собаки мучительным – в первую очередь. Тем более, присмотреть за ним было кому – его ребята наши, особенно молодёжь, очень любили. Еды мы ему специально оставили более чем необходимо и утречком, часа в четыре, пока Щекн спал, тихонько вышли из дома, сели в автобус и уехали в Москву. Вернулись мы на третий день – что-то как будто подталкивало нас вернуться! Навстречу нам вылетел чёрно-белый снаряд <