Русский пишик и другие звери.

Работа наша на участке у моря подходила к концу, а на низменность наваливалась жара. Всё местное начальство убыло в отпуска и мы решили, что согласования проведём в октябре, а сейчас отправимся в горы, в Кедабекский лесхоз. Но ещё до отъезда в нашей партии появился совершенно незапланированный четвероногий и хвостатый сотрудник. А произошло это так.

По субботам мы обычно ездили в Сальян. Сальян – город старый, зелёный и в нём есть прекрасные бани и очень неплохой базар. Надо сказать, что бани в Азербайджане – это не просто место для помывки. Именно отправляясь в бани (и ещё на базар) женщины одевают свои лучшие платья, именно в банях будущие свекрови могут внимательно рассмотреть своих будущих невесток и поэтому ходят туда семьями, заранее договариваясь о встрече в определённый час. И, кроме того, в бане не принято мыться совсем без всякой одежды. Поэтому девушки на выданье одевают специально для такого посещения самые красивые комбинации со множеством кружев и моются в них. Причём, если в женских банях «не принято» означает именно – не принято – и никто тебе слова не скажет, если ты моешься без всякого одеяния, то для мужской бани мыться вовсе без одежды – это уже НЕЛЬЗЯ. И очень строго НЕЛЬЗЯ.

Учитывая всё вышесказанное, наш мудрый начальник партии перед первым посещением бань провёл подробный инструктаж с двумя нашими орлами – геодезистом и шофёром. А вот проследить он за ними не успел. Пока Н,П, беседовал у входа в это почтенное заведение с каким-то своим местным знакомым, эти два патриота отечественного образа омовения, уже уплыли в раздевалку. Через некоторое время (очень небольшое) дверь бани с грохотом отворилась и из неё буквально выперла толпа полумокрых мужчин. По их виду можно было заключить, что они только что перенесли тяжёлое душевное потрясение – некоторые даже прикрывали глаза руками, словно стараясь отогнать некое кошмарное видение. Смекнув, что без наших тут не обошлось, Н,П, ринулся в раздевалку, из которой, при виде его, выбежали два последних полуодетых посетителя. Добравшись, наконец, до помывочного зала начальство узрело двух своих подчинённых, пребывавших во всей своей первозданной красе и больше никого вообще. И пока эта троица не выбралась из бани, туда не зашёл ни один человек. После этого случая Н,П, сам стал брать билеты своим орлам в отдельные душевые кабинки – во избежание.

После бани женщины (то есть супруга Н.П. и я) отправлялись обычно на базар и бродили там, пока уж корзинки наши не переполнялись. А мужчины шли в магазин и покупали себе Ак-суфре, а нам Розовый шербет – слабенькое, но вкусное местное вино. Потом мы грузились в машину и отправлялись домой, где обедали обычно на большой террасе. И вот однажды, вернувшись из такой поездки, мы увидели на нашей террасе маленького серенького котёнка. Как он туда попал – мы так никогда и не узнали. Разумеется, в душах наших взыграли всякие зверолюбивые чувства и мы решили найдёныша усыновить. После тщательной помывки найдёныш оказался девочкой, то есть теперь уже надо было удочерять. Мы назвали котёнка Мурзавкой, может быть потому, что во время мойки она не вырывалась и не царапалась, а непрерывно мурчала. И несмотря на то, что кошка имела, несомненно, местное происхождение, все окрестные жители единодушно называли её – русский пишик. Забегая вперёд, скажу, что к концу сезона мы пристроили Мурзавку в хороший дом в богатом селении винодельческого совхоза в Шамхорском районе – там у Н.П. жили старые друзья. И когда мы уже во второй сезон приезжали в это селение, наша Мурзавка гордо сидела на подоконнике и чувствовала себя вполне хозяйкой дома. Ну, а сейчас мы взяли её с собой в горы.

Выбравшись из низины, дорога от Али-Байрамлы к Гяндже шла по предгорьям, медленно и незаметно забирая вверх. Слева постепенно вырастали горы – пока ещё далёкие, справа лежала долина Куры с Мингечаурским водохранилищем в верховьях. К вечеру мы добрались до родины Низами Гянджеви, переночевали в маленькой гостинице, а утром взяли резко на запад и вверх, к Шамхору. Здесь уже пошли настоящие горы – не особо, впрочем, высокие, но чем ближе мы подъезжали к Кедабеку – тем всё более лесистые. Конечно, Кедабекский лесхоз – это не «Приют погибшего альпиниста» - не так уж высоки окружающие его горы, но как красивы! Если подняться по дороге ещё выше в западном направлении – вы обнаружите две деревни русских переселенцев-молокан – Ново-Ивановку и Ново-Саратовку – и увидите деревянные дома-избы и множество детишек – голубоглазых и совершенно светловолосых. У молокан там был в ту пору свой колхоз и очень интересная председательша – настоящая сказочная русская красавица с пшеничными косами. А поднявшись ещё выше, вы перевалите через хребет и окажетесь уже на территории Армении и можете добраться даже до озера Севан – оно расположено там неподалёку.

Но самым ярким моим воспоминанием о тех полевых была и остаётся заповедная буковая роща. Мы попали в неё случайно – местный проводник то ли не понял – куда нам надо попасть, то ли решил, что это совершенно несущественно. В итоге наша машина оказалась в тупике на щебнистой дороге и пока шофёр пытался её развернуть и выбраться из ловушки – мы разбрелись по окрестностям. Я стояла на берегу горной речки – мелкой, холодной, бегущей по каменистому ложу и кристально-прозрачной. На противоположном берегу ввысь поднимались огромные деревья и, конечно, я перебралась через речку и вошла в рощу….нет, не в рощу – в храм. Голубовато-серые колонны с натеками у подножия уходили ввысь и только там, где-то у самого, казалось, неба смыкались кронами. На ярком южном солнце листва этих крон – гигантской крыши – казалась сине-зелёной, очень тёмного оттенка. Бук достигает высоты 50 м, а в заповедных местах может и до 60 дотянуться и возраст в 400 лет для него не предел. Бывает и до 500-600 лет живёт – если человек не помешает. А эта роща была заповедной – не по закону – по местной традиции. Мне вообще трудно представить себе человека, который бы посмел коснуться топором этой красоты. Это место было похоже на обиталище каких-то древних лесных духов и когда, уже много позже, я читала ВК, Лориэн представлялся мне всегда в образе той буковой рощи. Я подошла к прекрасному существу – не могу назвать это деревом – и попробовала охватить ствол руками – даже до половины не дотянулась. Потом, в других местах, я видела много буковых насаждений – но такого ощущения чуда не было никогда и нигде. И этот кусочек волшебной сказки остался со мной на всю жизнь. Я и сейчас вижу колонны огромных стволов, тёмно-золотой ковёр опавших листьев под ногами и невысокие прямые голубовато-серые с изумрудной листвой молодые деревца – их было немного, но они были. Дети рощи.

Отработав участок в горах – мы вновь спустились в низину. Тёплый дождь, мокрый асфальт и запах хлопкового масла – он просто плыл над убранными хлопковыми полями. А потом мы согласовали все необходимые документы и улетели в Москву – до следующей весны. Как перелётные птицы – только встречным маршрутом – зимовать на север. И следующей весной прилетели вновь – теперь уже в Нагорный Карабах.

Нагорный Карабах…..Это место нужно видеть. Оно настолько живописно, что можно было бы на туристических маршрутах заработать столько денег, чтобы жить вполне безбедно. Поросшие лесом горы, водопады и водопадики, горные речушки, сине-белые облака, иногда опускающиеся плотным белым туманом прямо на тебя и ты несколько минут никого и ничего не видишь. Отвесные склоны, на которых мы работали в то лето. Иногда склон круто обрывался в ущелье, на дне которого, где-то очень далеко бежала очередная речушка. Сказочная и немного тревожная красота. Степанакерт – розы на главной площади и горы вокруг города.. И гостеприимные местные жители, которые приглашали нас на плов с каштанами. И ещё запомнился маленький домик у дороги, по которой мы ехали на работу. В садике перед домом девочка лет десяти пекла лепёшки в тандыре. Мы хотели только спросить дорогу – нам, конечно, всё рассказали и оделили всех горячими лепёшками, в которые были завёрнуты щедрые куски домашнего изготовления сливочного масла со слезой.

Потом был Шеки, дворец Шекинских ханов – небольшой двухэтажный дом, красивый игрушечной красотой, Запомнился главный зал, совсем маленький трон – скорее выложенное изразцами сиденье и особо запомнилось помещение для ханского гарема. Мы спросили гида – сколько женщин жило в этом гареме – он ответил, что число дам колебалось от 20 до 30. Размер комнаты был не более 20 квадратов. Как они там спали – этого я себе представить не могла и не могу. Нас утешили, сообщив, что большую часть времени обитательницы этого жилища проводили всё-таки в саду. Тем не менее, мы сильно засомневались в рассказах, описывающих роскошь восточных гаремов.

И в конце второго сезона нас опять занесло к старым знакомым, в Кедабек. Была уже осень, третье воскресенье сентября. День работника леса. На праздник были приглашены мы, всем составом, ещё несколько уважаемых людей из местного руководства и возглавлял всё это директор лесхоза. Женщин за столом было три – супруга нач.партии, я и очаровательная и очень интеллигентная супруга директора лесхоза. Привели барана и не успел этот баран даже сообразить – зачем он здесь и почему – как уже превратился в шашлык, соус и всякие другие блюда Азербайджанской кухни. Естественно, фрукты и сыры, зелень – в изобилии. И не знаю,, какой бес подтолкнул меня одеть на это застолье моё любимое платье – с длинной, расходящейся внизу клиньями юбкой и облегающей маленькой кофточкой. После праздника к нашему Н.П. подошёл один из участников веселья и о чём-то долго с ним беседовал. При этом оба прижимали руки к сердцу и даже слегка как-бы кланялись. Уже вечером, когда мы остались одни, наш уважаемый начальник сообщил мне, что ему предложили очень приличное количество баранов (он не уточнил – сколько, но сказал, что достойное количество), дабы он, начальник, выдал замуж за этого своего собеседника «вот ту светловолосую девушку в длинном платье»! Интересно, что мнения самой «девушки в длинном платье» никто не спросил и даже имени её тоже никто не спросил – право пустяки какие, кто же спрашивает о таких вещах женщину. Было лишь уточнено, что от предполагаемой жены не потребуют рожать много детей, потому, что у претендента уже есть пять детей от первой жены и он знает, что русские женщины не любят рожать более двух. Вот так! Принарядилась на праздник! Только мудрость Н.П., на голубом глазу совравшего, что девушка уже просватана – «Такая честь, дорогой, такая честь, но уже вот просватали!!» - спасла положение.

И тогда я решила, что надо что-то делать. Тем более, что зимой в отдел пришёл новый главный инженер проекта со своей, очень большой и интересной темой. И сам по себе интересный. Но это совсем другая история.

На этой новой теме я проработала почти десять лет и, если бы не известные события – работа продолжалась бы и поныне. Впрочем, лет пять назад тему пытались возродить – только кому в наше время нужно рациональное лесопользование? А идея была очень интересная и разработки Питерских (тогда Ленинградских) учёных-лесоводов заслуживали самого пристального внимания. Но уж и на том спасибо, что по нашим проектам созданные, культуры ели действительно очень хороши. Однако это всё работа. Помимо работы, на полевые в том сезоне я отбыла барышней, а вернулась вполне себе замужней дамой.

Конечно, были цветы (в основном – цветущие ветки шиповника), серенады (песня Окуджавы «Отгремели песни нашего полка) – видимо в предчувствии будущего, в котором уж маркитанток не предвидится), прогулки на закате по окрестным полям и охотничьи рассказы. Помню деревенского мужичка, на которого из колосящегося пшеничного поля выплыла странная по тем местам пара. Девица в длинном платье томно обмахивалась веточкой цветущего шиповника, не забывая придерживать свободной рукой подол юбки, дабы не запутаться на узенькой тропке. Девицу сопровождал очень такой нехилый господин при шкиперской бородке, При этом господин ещё и пел, подыгрывая себе на гитаре, естественно, про маркитантку. Неплохо пел, надо признаться – не то, что я. Мужичок поспешно отступил в сторону и тихо упал в пшеницу. Говорили, что после той встречи он решил навсегда завязать с употреблением самогонки и продержался аж три недели!

Охотничьи рассказы обычно начинались с истории про загнанного лося и заканчивались историей про медведя, повадившегося ночью подбираться к палаткам. После исчезновения рюкзака со сгущёнкой, были, естественно, приняты меры. Коготь медведя хранился у охотника и впоследствии был превращён в кулон, подаренный, сами понимаете, мне. Все эти прекрасные события происходили где-то в тайге, на Колыме, в Якутии, на Чукотке, в Амурской области – наше славное лесоустройство работало в самых отдалённых уголках нашей же необъятной родины. В моём альбоме хранятся старые чёрно-белые фотографии тех славных времён. На одной из них мой будущий муж, ещё тощий и без всякой бороды, пытается выволочь тушу лося на отмель, что ему, естественно, не удаётся (тяжёлый, гад). Есть и фото с убиенным медведем и толпой оголодавших таксаторов при кинжалах, карабинах и двустволках.

Когда же запас охотничьих рассказов подошёл к концу, а шиповник начал осыпать лепестки на землю, мы как-то единодушно пришли к выводу о необходимости посетить Москву. Здесь я должна сделать небольшое отступление и пояснить, в чём, собственно, заключаются обязанности ГИПа в нашей системе. Главный инженер проекта обычно руководит тремя-пятью партиями, работающими по одной теме. В одной из этих партий он базируется, а остальные регулярно объезжает на предмет, стало быть, руководства. В рабочих вопросах всё решает ГИП, он же лично осуществляет самую ответственную часть работы – пишет технико-экономическое обоснование, уснащённое огромным количеством расчётов, схем и украшенное гигантского размера картой. По объёму это раз в двадцать больше, чем рабочие проекты и намного сложнее. Поэтому ГИП может задействовать себе в помощь любого сотрудника изыскательской партии. Кто был задействован на этом ТЭО – вы уже, наверно, поняли – если дочитали.

И, само-собой, работающий с ГИПом сотрудник может и должен сопровождать начальство в инспекционных поездках. Вот мы и поехали в соседнюю партию на недельку. И по дороге (из Костромы – ну, для бешеной собаки семь вёрст, если очень хочется, то можно) – заехали в Москву, а через пару месяцев повторили этот трюк и к концу полевого сезона сняли себе отдельный крошечный домик. Я помню эту избушку во всех подробностях. Малюсенькая – кухонька с русской печью и комнатка метров 12, сени и обязательный крытый двор за сенями. Два маленьких оконца, деревянный пол (чисто выскобленный), бревенчатые стены и потолок из широких, отполированных временем досок. Такая семейная шкатулочка.

Осень в тот год стояла удивительная – золотая, сухая осень. Дальние участки были уже отработаны и мы закладывали пробные площади поблизости от базы. То есть 3-5 км максимум. Можно было обойтись без машины – для таких любителей шляться по лесу, как мы с мужем это было очень удобно. Рано утром Миша (так звали моего мужа) протапливал русскую печку, а я ставила в неё – уже протопленную и закрытую – глиняный горшочек со снедью и глиняную же крынку молока. Мы брали с собой что-нить перекусить на обед и возвращались ещё до сумерек. Лес близко подходил к нашей деревеньке – где-то максимум километр - и мы знали, что в нашем домишке в тёплой печке нас ждёт горячий ужин. Как-то раз такой поход закончился для меня несколько неожиданно – мне пришлось перевоплотиться в охотничью собаку.

Не знаю, правда это или вымысел, но некоторые охотники, в частности мой супруг, твёрдо верили - если, например, на дереве сидит глухарка, а под деревом неподвижно замерла охотничья собака, то глухарка с места не двинется, пока собака не уйдёт. Или охотник не выстрелит. И вот, однажды, когда мы возвращались с работы, на самом выходе из леса эта самая глухарка откуда-то возникла и села на верхушку ели, как раз напротив нас. Я не охотник, занятие это не особо жалую, но я была не одна. Почему вид сидящей на ёлке глухарки пробуждает в некоторых особях мужского пола древний охотничий инстинкт - вот не знаю. К несчастью или к счастью - это как посмотреть- ружья с нами не было. Охотничьей собаки тоже не было и вообще ни одной собаки поблизости не наблюдалось. До ружья можно было дойти - км туда и потом км обратно. Но глухарка, несомненно, за это время перебазируется. И тут мой верный и любящий супруг посмотрел на меня. Нехорошо так посмотрел. Я что-то пискнула о моей, несомненно, человеческой природе и что вообще есть хочется. Но, пораскинув мозгами, подумала, что после того как бравый охотник скроется за поворотом, я попробую пошуметь, попеть даже, может быть - этого точно никакое живое существо не вынесет. И глухарка улетит. Не тут то было. То ли ей пение моё понравилось, то ли она была уверена в своей безопасности - но глухарка сидела себе на ёлке и сидела. А я, значит, изображала шумную и плохо обученную собачку. Пришёл охотник с ружьём, прицелился и тут я запела. Очень громко и немелодично. Нервы стрелка не выдержали, рука дрогнула, грянул выстрел и, разумеется, мимо. Птица не спеша снялась с дерева и убыла по своим делам. Моё сольное выступление в роли охотничьей собаки благополучно окончилось.

Окончился и полевой сезон. Мы вернулись в Москву - с тремя банками черничного варенья и мешочком сушёных грибов – я уже начала привыкать к положению хозяйки дома. Рассчитали наше ТЭО и как-то так повелось, что все последующие 15 лет я работала «ведомым» (на должности ведущего) при супруге. Как выразилась одна наша сотрудница – «Они всегда работают вдвоём – так исторически сложилось!» Самое же странное во всем этом то, что за 15 лет нам такое положение дел НЕ НАДОЕЛО!

Явление Щекна.

Вот теперь я, пожалуй, подхожу к тому моменту, когда и почему в нашей жизни появился Щекн. Когда мы вернулись в Москву, казалось, ничто не предвещало беды. Муж, правда, замечал иногда, что у него почему-то побаливает левое плечо, но особого значения этому не придавал. Но, однажды, дело зашло так далеко, что пришлось вызывать скорую, которая и увезла моего супруга в 15-ю городскую больницу. Я ехала в машине вместе с ним и пожилая дама-врач ещё в дороге, показывая мне на монитор, объяснила, что происходит. Инфаркт. Причём, скорее всего, обширный. Со скорой его сразу отправили в реанимацию, а мне велели ехать домой и до завтра не появляться. Завтра я примчалась в больницу, узнала, что была клиническая смерть, но врачи его вытащили, и если он переживёт эту ночь – возможно, дальше всё будет сравнительно неплохо. В палату, в которой размещают больных с таким тяжёлым диагнозом, меня пустили только через три дня. Я явилась, готовая ухаживать за лежачим больным – во всеоружии, так сказать. Войдя в эту самую палату, я узрела супруга своего, сидящего ЗА СТОЛОМ. На столе лежала какая-то коробочка, от неё шли проводки и уходили куда-то внутрь, под кожу. Вот тут мне изменила вся моя выдержка и я чуть не уподобилась бледному гиацинту. Оказалось – два молодых и небесталанных хирурга-кардиолога решили не превращать моего мужа в инвалида, а применили при лечении какую-то новую методу. То есть лежать в постели ему давали ровно столько, чтобы он не особо утомлялся. А вот двигаться с каждым днём разрешалось, напротив, всё больше и больше. Разумеется, под постоянным контролем врача. Их было два. И метода дала свои результаты. Через два месяца больницы и месяц санатория, супруг мой объявился уже дома, От инвалидности он решительно отказался, посидел ещё месяц на больничном – уже с визитами на работу, и, наконец, появился в институте окончательно. Кстати – огромную схему с расчётами и всем прочим пришлось делать мне одной. Я уходила с работы на час раньше, ехала сразу в больницу и постепенно стала таскать туда кое-какие материалы. Врачи этого не запрещали, а, напротив, одобрили. Устроившись на больничной койке, мы обсуждали Пояснительную записку, в которой мне пришлось писать все главы, кроме экономической эффективности. Экономическую эффективность муж написал уже в санатории, используя данные моих расчётов. Надо сказать, что и в больнице и в санатории у нас появились друзья. Мы с одной милой дамой – у которой там же лежал муж – устроили даже новогодний праздник для своих болящих. Так вот один из таких друзей – уже не молодой человек – был счастливым отцом дочери-кардиолога и зятя – специалиста в той же области. Они и устроили нам консультацию у своего научного руководителя, профессора, весьма известного и очень компетентного профессионала. Помимо определённой им системы приёма лекарств, которая не подводила нас ни разу в течение 10 лет, он дал нам ещё один совет. Он посоветовал нам завести собаку.

Можно сказать, это была судьба. У одной из наших коллег по институту был сын, парнишка лет 16-ти, большой любитель животных. Он и притащил в дом собаку неведомой породы, девочку, ещё щенка. Когда собачка подросла, мальчик решительно заявил, что собака должна жить нормальной полной жизнью и у неё, для полного собачьего счастья, должны быть щенки. Так на свет появились два чёрных кудрявых шарика – папа был, видимо, пудель. В положенный срок Вовка, так звали парнишку, понёс их в ветпункт на прививку. Там он и увидел даму, которая принесла на усыпление четырёхмесячного щенка. Вовка щенка у дамы отобрал – не знаю, что он ей сказал при этом – и потащил прививать всех троих. Щенок оказался совершенно здоровым, был помесью фокстерьера с неведомо кем и выглядел умненьким, но очень несчастным. Когда наша коллега вернулась домой с работы, она обнаружила в доме четырёх собак, при этом приёмыша пришлось посадить в стенной шкаф, потому, что трое остальных не испытывали к нему никакого дружеского расположения. На другой день она рассказала об этом на работе – о том, что нам посоветовали завести собаку, знал уже весь отдел. И в воскресенье мы поехали на Таганку, где договорились встретиться. Нам показали всех троих щенков. На фоне двух пушистых толстеньких шариков, приёмыш выглядел не особо презентабельно. Но поглядев ему в глаза, я увидела такую безнадёжность, такое отчаяние и тоску, что без всяких разговоров ухватила сумочку, где сидел этот бедолага, и никакой другой собаки мне уже не было нужно. Муж, надо отдать ему должное, тоже проникся и мы повезли обретённое сокровище домой. Щенок сидел тихо, а я легонько поглаживала его и почёсывала за ушами. А потом маленький тёплый зверёк выпростал из сумки лапки, обнял меня за шею, прижался ко мне головёнкой и облегчённо вздохнул. Вагон был полупустой, люди, сидевшие напротив, заулыбались и что-то доброе, как вздох, пронеслось по вагону. Так в нашу жизнь вошёл Щекн. Так он прошёл свою жизнь – всегда рядом с хозяйкой. Уважая хозяина, который искренне его любил, выгуливал, воспитывал, но своё сердце, верное сердце друга – Щекн навсегда отдал мне. Это была судьба.

Чечня.

Мы приехали в Чечню за год до начала печально известной войны. Жили в Шали, древней чеченской столице и было там русских ровно шесть человек – а именно наша экспедиция, три семейных пары. Бабушка Полу Вацаева сдала нам летнюю половину своего дома – две комнаты и пристройку во дворе – там мы все и разместились. Времена общего котла ушли уже в далёкое прошлое, на открытой галерейке стояло три газовых плиты – большая бабушкина и две маленьких наших. Присмотревшись к нам, местные жители в лице старшего по улице сапожника Денила, выразили нам своё доверие и сообщили, что мы можем жить спокойно и ничего не опасаться. Чтобы мы уж совсем были спокойны бабушка Полу вручила моему мужу ружьё своего покойного деда – времён примерно генерала Ермолова и замечательный чеченский нож в самодельных ножнах, который и по сию пору висит у меня на стене в прихожей. Слабые отговорки на тему разрешения на хранение оружия были отметены бабушкой напрочь. Мужчина должен быть при ружье и ноже – так сказала наша бабуся и добавила, что вот именно мой супруг, с её точки зрения, достоин считаться мужчиной. Надо сказать, что к моему великому удовольствию (не без примеси ехидства), Михаил свет Васильевич производил на дамские сердца очень сильное впечатление – уж не знаю почему. Бабушка Полу исключением не была. Она прожила нелёгкую жизнь, пережила депортацию в Казахстан, возвращение в родной дом, смерть своего деда – но сохранилась в ней какая-то стать настоящей горянки – черные волосы, золотые всё ещё глаза – словом, горная орлица. Впрочем все жители Шали старшего поколения пережили эту самую депортацию и немало мы узнали из рассказов – как всё это было и что им пришлось пережить. У нас довольного скоро появились друзья – у мужа местные мужчины, а ко мне постоянно являлась немалое количество местных девиц в возрасте от 7 до 17 лет. Именно тогда я узнала, что чечены совсем не обязательно черноглазые брюнеты. Среди моих подружек были и шатенки и пепельноволосые голубоглазые девчушки и даже одна совершенно золотистая блондинка по имени Малх. Это имя, кстати, означает солнце – так мне объяснили. Очень древнее имя.

А уж когда я увидела, как на улице мой супруг при встрече здоровается со знакомыми, обнимаясь крест-накрест и потираясь носами – я поняла, что мы и тут обжились. Работали мы в предгорьяхь неподалёку от Шали, выезжали в пять утра – чтобы к двум часам уже быть дома, помыться, поесть, отдохнуть….Вот отдохнуть. Не успевала я принять горизонтальное положение, как за окном раздавался нежный голосок – «ТанЯЯЯ!! Ты дома? Выходи!». И ТанЯ выходила.

И начинался второй рабочий день. В жару, в горах, одежда быстро пропитывается потом и её приходится стирать каждый день. Пока я стираю во внутреннем дворике, из-за соседнего забора раздаётся женский голос – «Таня, вот что русская женщина, что чеченка – пришла с работы и за дела! Какая разница?». Там тоже соседка стирает одежду – свою и мужа – ибо муж в Чечне – это лицо дома, показатель женского умения вести хозяйство и содержать дом в порядке. Если на улицу выйдет мужчина в несвежей рубашке и брюках – осудят его жену. И начинался извечный женский трёп про тяжёлую женскую долю.

Установлению хороших отношений с местным населением немало способствовал мой милый Щекн. В Чечне собак не любят, но когда Щекн убил у бабушки в сарае сразу 10 здоровых крыс и выложил добычу рядком у моих ног – отношение к нему изменилось. Он был признан неким исключением из представителей собачьего племени и уже никто не косился на его присутствие на моей постели – тем более, что ему мыли лапы при входе в дом.

Иногда выезжали в маршруты – недели на две. Забегая вперёд – ибо это уже было в октябре – однажды занесло нас в Самашкинское лесничество Ачхой-Мартановского лесхоза. Налегке, с тремя палатками и дедовым ружжом. Только через год я узнала – что это и было самое гнездо ваххабитов. И именно вдоль речки Асса, где мы купались каждый вечер после работы, проходила «линия противостояния Ачхой-Мартан-Самашки». А я там по лесу шлялась в обществе одного только Щекна – муж был занят в лесхозе. Но однажды, вернувшись из лесхоза, муж рассказал, что его спрашивали – «Та высокая девушка с собачкой, которая ходит по лесу и всё что-то записывает - это из ваших?». Так я узнала, что мы ни минуты не оставались без присмотра.

Но всё-таки самое яркое впечатление оставила наша поездка на море. Мы выбрались на недельку в сентябре на берег Каспия, под Избербашем. Три палатки, портативная газовая плита и большой баллон. Расположились в совершенно безлюдном месте, на пляже, засыпанном песком и ракушками. И каждое утро начиналось у меня с того, что я вылезала из палатки и влезала в тёплое ласковое море. И плавала там, пока не просыпалась окончательно. Потом мы готовили завтрак, разбредались по пляжу или валялись на песочке. Я собирала ракушки – их было множество, разноцветные, такие притягательные – невозможно было удержаться. Муж мне сделал из них ожерелье и браслеты и в волосах у меня были заколки из ракушек и я себя чувствовала почти русалкой. Море было спокойное, волны тихо шуршали, разговаривали с берегом и под эти разговоры так хорошо спалось.

Перед этим мы работали в Дигоре – там был заброшенный яблоневый сад, который местным лесникам зачем-то хотелось вырубить и посадить грецкий орех. Место для ореха было самое подходящее, сад уже был не садом, а чем-то вроде леса – часто посаженные яблони тянулись вверх и частично уже выродились. Но были ещё и сохранившиеся вполне культурные сорта – такой белый налив, какого мне никогда и пробовать не приходилось. И ещё какие-то неизвестные мне сорта – огромные, красно-жёлтые яблоки. Всё это можно было брать в неограниченном количестве и мы прихватили на море ящик яблок. Вот там, в лесничестве произошла забавная история с моим Щекном. На кордоне, возле чистой речки, жили постоянно два лесника и три собаки. Супружеская пара благородных дворянских кровей и щенок. Лесники, увидев Щекна, решили, что бережёного и Аллах бережёт, а потому лучше будет хвостатого супруга прекрасной дамы посадить на крепкую цепь, что и было сделано. Дама же, несмотря на весьма крупные размеры и наличие супруга и щенка, оказалась весьма легкомысленна и обратила благосклонное внимание на Щекна. И вот однажды, отправившись на очередной участок, я обнаружила, что за мной идут сразу три собаки – Щекн, хвостатая красотка раза в три крупнее его и щенок. Супруг, посаженный на цепь, сходил с ума от ревности, оглашал окрестности ругательствами на собачьем языке, грозился всех порвать на части и прочее. Мы, наслушавшись угроз и ругательств четвероногого Отелло, решили оставлять Щекна дома. Подъехав к дому вечером, мы обнаружили, что Щекн сидит на подоконнике, наподобие кошки и высматривает нашу машину. Хорошо так сидит, устроившись на собранных в кучу моих вещичках.

А потом наступил ноябрь. Что-то назревало в Чечне, мы этого не видели, но чувствовали. И когда уезжали домой (снабжённые на дорогу ружьём, ножом и горячими пирожками), мне показалось, что наши соседи-друзья были чем-то обеспокоены. И первый звонок в Москве был из Шали – одна из соседок работала на телеграфе. И меня несколько удивил тогда её вопрос – как мы доехали, все ли живы и не случилось ли чего в дороге. Я поняла смысл этих расспросов чуть позже – когда началась война.

Чечня – 2

Я хочу рассказать немного о чеченском быте, местных жителях и о наших разговорах. Мне очень понравились чеченские женщины. Гордые, красивые горянки. Когда я читала потом ЧКА, эпизод про Золотоглазого майя напомнил мне нашу бабушку и её внучку – у них были именно золотые, очень яркие глаза. В сочетании со смоляно-чёрными волосами – это выглядело очень эффектно. Родители внучки жили в горном селе Цой-Ведено, но время от времени привозили девочку погостить у бабушки, заодно приглашали нас к себе в гости – но мы так и не собрались. Девчушке было лет семь и она со мной очень подружилась. Помню, как однажды она буквально ошеломила меня заявлением – «Ой, Таня, вот всё в тебе хорошо, но если бы ты была чеченочкой…….! Я бы тогда стала твоей дочкой!». После чего она решила научить меня чеченскому языку. А надо сказать – язык этот очень древний и очень труден в произношении. Гортанные звуки, придыхания – малейшая ошибка меняла смысл слова и я мало что могла запомнить. Вообще попытки научить меня чеченскому языку предпринимала не только Мадин, но и девочки постарше. Во всяком случае, мне однажды притащили тетрадь, где на кириллице были написаны чеченские слова и перевод на русский и тетрадь эту составил кто-то достаточно грамотный и взрослый.

Мне случалось заходить в дома наших соседей – и мне очень понравился их семейный уклад. Представьте себе огромный двор, обнесённый глухой стеной. Внутри двора стоят два жилых дома – в одном живут старшие – дед и бабушка и там же находится парадная трапезная. А другой дом состоит из четырёх трёхкомнатных квартир с отдельными входами – там живут четыре сына со своими семьями. Мужчины, как правило, где-то отсутствуют – зарабатывают на жизнь. ИХ жёны тоже работают – на почте, телеграфе, в магазине и прочее. Но работают они, подменяя друг друга – так, чтобы одна из женщин всегда была дома и могла приглядеть за детьми – за всеми детьми, не разделяя их на своих и племянников и племянниц. Девочки постарше помогают по дому – также всем и присматривают за младшими детьми. Особенную гордость вызывает рождение в семье мальчика и лет до трёх он находится под опекой старших сестёр. Потом переходит в мальчиковую компанию. Уже начиная лет с семи, девочки учатся обращаться с малышами, они выходят гулять с детишками на руках, заходят во двор бабушки Полу и говорят с гордостью – «Таня, а посмотри, какой у нас мальчик»! Кстати дом бабушки Полу вскоре получил среди местных дам почётное звание «Татьянин детский сад».

Муж больше общался с местными мужчина, особенно с Денилом. Денил был уже немолод, у него было три взрослых сына – такие, как он, очень крепкие, рослые, совершенно рыжие, голубоглазые ребята. Вот с Денилом и зашёл как-то разговор о депортации. Я, конечно, несколько нарушила местный порядок, ибо находилась в одной комнате с беседующими мужчинами – но хоть за стол не полезла. Вот здесь есть очень интересный момент – раздельное питание мужчин и женщин. По невежеству нашему прискорбному, мы полагали, что это унизительно для женщин. И совершенно неожиданно я узнала от одной из моих тамошних подружек, что унизительно сесть за один стол с мужчиной. Оказывается, она очень сочувствовала мне, вынужденной обедать за одним столом с моим мужем. Это было, с её точки зрения, даже как-то противно.

Так вот, немного о депортации. Тема эта весьма болезненна, потому я буду очень осторожна. Я расскажу, только то, что слышала непосредственно от участников тех событий – а они рассказали, как это происходило в Шали. За другие сёла я ничего сказать не могу.

Всех мужчин, включая и стариков, пригласили на собрание в сельсовет. Огнестрельного оружия при них не было, только традиционные кинжалы. Подозрений это приглашение не вызвало – операция разрабатывалась в строжайшей тайне. В Шали всегда был военный гарнизон – штаб и казармы я видела, они размещались на главной площади Шали. Именно этот гарнизон выполнял операцию или то было другое воинское подразделение – этого я сказать не могу. Могу только сказать, что сельсовет был плотно оцеплен автоматчиками и возле каждого дома выставлен вооружённый, естественно, караул. Мужчин вывели из сельсовета под дулами автоматов и отконвоировали на железнодорожную станцию в Грозный. Там уже было готово два состава с теплушками. Первый состав ушёл в Казахстан. Когда колонна под конвоем была уже выведена из Шали, женщинам и детям дали 15 минут на сборы. Потом также отконвоировали на железнодорожную станцию и упихали во второй состав. Высадили в степи. Здесь они должны были как-то выживать. Первое время рыли землянки и там жили, потом построили дома-мазанки. Выжили далеко не все. Но прижились и даже не все потом вернулись в Чечню – но это были, в основном, люди, создавшие семьи с местными жителями и их дети. В опустевших домах Шали разместили офицеров – часто с семьями. Когда появился Указ об отмене депортации и возвращении чечен на их исконные земли – все дома были полностью очищены от временных обитателей. Во всяком случае, наша бабуся говорила, что, когда они вернулись – дом, тот самый, в котором мы жили в то лето - был пуст и чисто вымыт. Я рассказываю только то, повторюсь, что слышала сама. Не думаю, что рассказчики поведали нам ВСЁ.

 

На земле аланов.

В Северную Осению – Аланию мы приехали на следующий сезон, после Чечни. В Чечне уже разгоралась война – в Северной Осетии было тихо и спокойно. Поселили нас в Эльхотове – большом красивом селе, расположенном на берегу Терека. Как обычно – нашлись двое стариков с огромным пустым домом. Вернее, совершенно пустой была лишь парадная часть, выходящая на улицу – две больших комнаты и сени. Ну, а нас и было две семьи, рабочий Валентин и женщина-почвовед – ей выдели комнатку в жилой части дома. Жилая часть предназначалась для сына с невесткой и внуков, а парадная – на будущее и пока старики её сдавали. Длинная асфальтированная улица-дорога тянулась от лесхоза до центральной площади,