Тема 6.Традиции игровой поэзии в творчестве обэриутов

 

Каждый возраст требует книги, написанной на “своем” языке. С.Я. Маршак утверждал, что существуют книги для детей до пяти, до десяти, до пятнадцати лет.

В период от двух до десяти дети увлекаются слушанием, а затем чтением стихов, что дало повод Корнею Чуковскому этот период развития ребенка определить как “стиховой”. Чужие стихи маленькие дети часто преподносят как придуманные ими самими. Они как бы присваивают заложенное в них лирическое переживание, а свои собственные “экикики” сочиняют как творения-излияния, как продолжение действительной игры предметами и лицами в игре лингвистической, или словесной.

В поэзии человек вообще предстает как создатель, творец мира. Внутренняя жизнь личности, ее ритм становятся дороже общего состояния мироздания, а в поле зрения стихотворца лица и вещи попадают не столько как объективная данность, сколько как поводы для мыслей и чувств самого автора. Неслучайно игровая детская книга, прежде всего поэтическая, в России возникла в начале XX века, который педагоги и писатели называют “веком ребенка”. В современной литературе эта традиция представлена именами Б. Заходера, Э. Мошковской, Ю. Мориц, Г.Сапгира, Н.Матвеевой, Г. Остера, О. Григорьева, Г. Граубина, В. Орлова, М. Яснова и многих других. У ее истоков в отечественной детской литературе стоят К. Чуковский, С.Я. Маршак и поэты группы ОБЭ-РИУ (“Объединение реального искусства”).

В 1926 году в Ленинграде вышел из печати сборник “взрослых” стихов поэтов, вошедших в названную литературно-театральную группировку. Это были Даниил Хармс (Даниил Иванович Ювачев, 1905–1942), Александр Иванович Введенский (1904–1941), Юрий Дмитриевич Владимиров (1908–1931) и Николай Алексеевич Заболоцкий (1903–1958). Двумя годами позже был опубликован Манифест ОБЭРИУ, в котором расшифровка аббревиатуры ОБЭРИУ носила программный характер: ОБ [объединение] ЭР [реального] И [искусства]. О значении конечного “У” в манифесте не говорилось, и некоторые современники даже утверждали, что поставлено оно ради смеха. Но существует другое соображение, быть может, более близкое к истине. В название литературной группы эта буква, видимо, проникла из детской приговорки “потому, что кончается на "у"”, поскольку вообще поэтическая манера обэриутов возникла как выраженный в стихах детский взгляд на мир, обнажающий суть вещей, делающий их словно “голыми”. Сознавая заштампованность современного поэтического языка, к началу XX века потерявшего свежесть, поэты группы провозгласили себя творцами “нового ощущения жизни и ее предметов”. Декларируя отказ от традиционных форм в поэзии, необходимость обновления методов изображения в литературе, они культивировали игровой подход к реальной действительности, изображение чего-либо в фантастическом, комическом, а подчас пародийном виде, нарушение нормы (алогизм), поэтику нелепости и бессмыслицы (абсурд). С этим связано представление об обэриутах как “последних эксцентриках русской литературы”.

Нападки со стороны официозной критики, невозможность печататься заставили некоторых членов группы переместиться в область детской литературы. Но и здесь им не удалось избежать драматической участи. Когда в России конца 20 – начала 40-х годов XX века многие талантливые русские литераторы подверглись репрессиям, в их числе оказались и обэриуты: погибли Д. Хармс, А. Введенский, близкий к ним редактор детских журналов “Чиж” и “Еж” Н. Олейников; прошел лагеря Н.Заболоцкий.

Размышляя над сутью художественного метода обэриутов, литературоведы и критики оценивают его по-разному. Уже в пору активной деятельности ОБЭРИУ творчество поэтов привлекло внимание В. Шкловского. Изучая литературу с точки зрения “формы”, крупнейший русский филолог XX века назвал поэзию обэриутов “реализмом необычайного”.

Корней Чуковский, в отечественной культуре начавший традицию “хождения в детвору”, одним из первых заметил, что к весьма типичным для поэзии обэриутов литературным эффектам, возникающим из словесного озорства, дети неизменно относятся с беззаветным сочувствием.

Нужно видеть, каким восторгом встречают дети эстрадные выступления Даниила Хармса с такими стихами:

А вы знаете, что У

А вы знаете, что ПА

А вы знаете, что ПЫ

Что у ПАПЫ моего

Было сорок сыновей? –

писал Чуковский.

М. Горький в статьях 30-х годов по проблемам детской литературы подчеркивал потребность ребенка в любой игре, в особенности словесной. В возрасте до 10 лет, утверждал писатель, игра “биологически законна”: в игре словом дети учатся тонкостям родного языка, усваивают его музыку – то, что называется “духом языка”.

В последней четверти XX столетия составитель антологии “Русская поэзия детям” профессор Е.О. Путилова отметила разносторонность поэтической манеры обэриутов – не только замечательных “эксцентриков”, но и не менее заметных “лириков”.

По мнению исследователей детской литературы В. Глоцера и Е.О. Путиловой, поэзия обэриутов заложила основы традиции стихового комического эпоса, весьма популярного у современного читателя-ребенка.

Как эпос “стиховой комический эпос” восходит к жанрам эпоса взрослого, т.е. мифическим сказаниям о богах и героях. Как эпос комический – освобождается от божественно-героических характеристик, приближаясь к сказке и комическим жанрам народного творчества (комическому свадебному указу, раешному стиху потешников, частушке и фарсу скоморохов). Стиховому комическому эпосу присущи условность и аллегоричность, столь же необходимые читателю-ребенку, как и сказочная фантастика. Но все же главное достоинство детского стихового комического эпоса в другом: в его огромном оптимистическом заряде, созвучном детской радости жизни.

Как отмечает Е.О. Путилова, в стихах Хармса, Введенского, Владимирова, Заболоцкого отражается способ мышления человека-чудака. Мировосприятие такого персонажа действительно не вмещается в нормы обыденной логики, порой даже кажется абсурдным, “заумным”. Так, незадачливому рыбаку, лишившемуся улова по причине всеобщего пения в природе, как будто и не остается ничего, как опечалиться. Но не таков герой обэриутов, умеющий быть счастливым в любых обстоятельствах (Введенский А. “О рыбаке и судаке”):

Вот рыбак сидел, сидел

И на удочки глядел,

Вот рыбак терпел, терпел,

Не стерпел и сам запел.

Не огорчаются герои и другого “обэриутского” стихотворения. Проблуждав по базару весь день, забавные человечки возвращаются домой ни с чем – потому, что (Владимиров Ю. “Чудаки”):

По пути на базар чудаки

Перепутали все пятаки:

Который пятак на кушак,

Который пятак на колпак,

А который пятак так.

А вот история, казалось бы, вполне обыденная. И хотя случилась она давно, такое вполне возможно и в дни нынешние (Владимиров Ю. “Ниночкины покупки”). Мама посылает в магазин за покупками свою дочь, и та с готовность отвечает: “Несусь!” Народу в лавке оказывается “масса”, “большая очередь к кассе”, но Ниночка не унывает и все “твердит наизусть” список покупок. Наконец наступает “очередь Нинки”. И что же?

Нинка твердит без запинки:

– Дайте фунт кваса,

Бутылку мяса,

Спичечный песок,

Сахарный коробок,

Масло и компот.

Деньги – вот.

Как видим, путаница, всевозможные перевертыши – характерное для поэзии обэриутов явление. Ведь в парадоксальной игре понятиями и образами определить понятие или предмет – означает сказать, что этот предмет делает или что можно сделать с этим предметом, т.е. легко уяснить его сущность. Подобной способностью обладают, как правило, дети. Такое умение ребенок проявляет в игре. Например (Хармс Д. “Игра”):

Бегал Петька по дороге,

по дороге,

по панели,

бегал Петька

по панели

и кричал он:

“Га-ра-рар!”

Я теперь уже не Петька,

разойдитесь!

разойдитесь!

Я теперь уже не Петька,

я теперь автомобиль...

Многие из стихов обэриутов легко разыгрываются как сценки, вырастают в целые юмористические спектакли, особенно если это, например, реклама циркового представления, которая и должна завлекать (Хармс Д. “Цирк Принтипрам”):

Две свиньи

Спляшут польку.

Клоун Петька

Ударит клоуна Кольку.

Клоун Колька

Ударит клоуна Петьку.

Ученый попугай

Съест моченую Редьку.

Герои подобных “литературно-ролевых” игр часто предстают перед ребенком-читателем в необычном свете, хотя участниками их могут быть и просто предметы повседневного быта (Хармс Д. “Иван Иваныч Самовар”):

Иван Иваныч Самовар

Был пузатый самовар,

Трехведерный самовар.

В нем качался кипяток,

Пыхал паром кипяток,

Разъяренный кипяток,

Лился в чашку через кран.

Через дырку прямо в кран

Прямо в чашку через кран...

О ребенке в поэзии обэриутов рассказано как о творце, всякий раз готовом создавать нечто неожиданно новое. Это может быть удачно организованный из совершенно обычных вещей оркестр (Владимиров Ю. “Оркестр”):

Валя – на рояле,

Юля – на кастрюле,

Саша на трубе, –

Представляете себе?

А может – с тем же успехом – появиться на свет оригинальная, свежая, отличная от общепринятой, версия устройства целого мироздания (Хармс Д. “Врун”):

А вы знаете, что НА?

А вы знаете, что НЕ?

А вы знаете, что БЕ?

Что на НЕБЕ

Вместо солнца

Скоро будет колесо?

Скоро будет золотое –

Не тарелка,

Не лепешка, –

А большое колесо!

Детская потребность игры и творчества высвечивается в книгах обэриутов своей духовной гранью: тренировкой логического ума или испытанием на внимательность (“Миллион” и “Кто кого перехитрил?” Д. Хармса; “Кто?” и “Загадка” А. Введенского), “пробой пера” неистощимой детской фантазии, словотворчеством (“Врун” Д. Хармса и “Мы все бы хотели увидеть орла...” А. Введенского; “Песенка о лошадке” А. Введенского и “Летят по небу шарики” Д. Хармса). Но в любой игре – и это великолепно показано обэриутами – ребенок легко и просто манипулирует не только предметами, но и абстрактными понятиями, смыслами. Так – в “игровом” оперировании предметами внешнего мира – и усваивается растущим человеком норма – через антинорму. Если же в реальной действительности предпосылок для реализации детской потребности в игровом действии не имеется, свой творческий потенциал ребенок реализует в воображении. Потому работа детской фантазии – популярнейшая тема обэриутов.

Для ребенка любого возраста книга-игра – интеллектуальная загадка. Ее разрешение в процессе чтения создает возможность пережить небольшое, но потрясение. Испытываемое при этом маленьким читателем эстетическое чувство сродни тому, что древние греки называли словом “катарсис” (очищение). От сознания собственного остроумия ребенок всегда получает удовольствие, и в процессе развития детского ума и сердца такое удовлетворение, как известно, необходимо.

Словесно-художественная игра у обэриутов часто начинается с заголовка произведения, протекает на всем его протяжении и не ограничивается последней строкой, переходя в жизнь (“Очень-очень вкусный пирог” Д. Хармса в содружестве с Н. Гернет; “Барабан” Ю. Владимирова). Так дети-слушатели обычно с замиранием сердца внимают хармсовской истории “О том, как папа застрелил мне хорька”. Но только в самом конце стихотворения они понимают, что речь идет о хорьке игрушечном, и, значит, произведение это вовсе не “ужастик”, а захватывающая игра.

Фабула игрового произведения может быть обыденной и житейской (“Кошки” Д. Хармса, “Самолет” Ю. Владимирова). Но развязка сюжета всегда неординарна (“Тигр на улице”, “Утки” Д. Хармса). По логике “реализма необычайного”, раненую лапу кошки можно спасти с помощью... воздушных шариков (“Удивительная кошка” Д. Хармса), а цыпленок может переправиться через бурную реку на спине утенка (“Утки” Д. Хармса)! “Реализм необычайного” заключается и в том, что “все оканчивается прекрасно” (“Очень страшная история” Д. Хармса), а средства достижения желаемого не выходят за рамки возможного. Например, мальчик, которого не могли разбудить несколько подразделений пожарных, вмиг просыпается от одного лишь нежного маминого слова (“Евсей” Ю. Владимирова).

Современные философы творческую способность личности из обыденного творить необычное считают важным качеством “человека играющего”.

В поэзии для детей обэриуты активно развивали особый “игровой” жанр – комический детектив. Примером может служить стихотворение А. Введенского “Кто?”. В нем ребенок-изобретатель, шалун и проказник поставлен в центр мироздания. Если принять во внимание, что сюжет любой книги – всегда особый взгляд на действительность, то в комическом детективе Введенского эта действительность организована как бы по законам игры. И что важно, принципиальное разграничение между ребенком и взрослым не производится: все герои произведения – чудаки! Пятилетний ли это малыш Петя Бородин, еще смешивающий мечты и действительность, странные ли взрослые дядя Боря и тетя Варя. Тот в домашних условиях совершил смелый эксперимент: бросил на пол банку, полную чернил, а в кастрюлю с молоком – клещи с молотком. Эти – никак не в состоянии понять, кто же является действительным виновником всех проказ. А ведь есть еще и другие важные персонажи произведения – дети, принимающие живое и непосредственное участие в “следствии по делу” и тоже мыслящие не по трафарету.

Всякая игра – это диалог. В стиховом комическом эпосе обэриутов диалогическая природа искусства реализует себя довольно последовательно. “Игровые” стихи обэриутов многоголосны. В стихотворении “Кто?”, например, мы можем услышать голоса нескольких персонажей. Часть их известна: это дядя Боря и тетя Варя, чья речь непосредственно воспроизведена автором “Кто?”, а часть не названа, но легко определяется. Иначе откуда берется чисто детская интонация таких поэтических строк:

Серый кот не виноват,

Нет.

Черный пес не виноват,

Нет.

Не летали курицы

К нам в окошко с улицы,

Даже толстый, как сундук,

Не ходил сюда индюк...

Мы слышим и “голос” пресловутого Пети Бородина, на первых порах присутствующего в сюжете безмолвно. Это возглас лукавого шалуна, ни за что на свете не желающего признавать серьезность своих проделок. Не ему ли принадлежит версия, отводящая догадки: “Может, это серый кот виноват?” Впрочем, в равной степени она возможна в устах любого другого персонажа стихотворения, по отношению ко всякому другому домашнему животному. Игра состоит и в этом тоже, ибо в том, что виновниками содеянного в этой пародийно-детективной книге готовы признать существ неразумных (кота, индюка, пса и курицу) в самом деле много лукавства, а может быть, детской игры, в которой вера в условность стоит на грани веры в действительное.

Всю представленную историю можно расценить и как совершенно искреннее убеждение чудака-взрослого, верящего в “чудо наяву”. Неслучайно же корни следственных версий автором произведения не прояснены: анонимность лиц и действий (“Кто?”) часто входит в правила игры, как и условие не обнаруживать своей догадки раньше времени (“Чур, ты не знаешь!”). Что же касается загадочности, то ею отличается мышление не только детей, но и гениев.

Полет фантазии непредсказуем. По выражению Хармса, это “полет в небеса”, отрывающий человека от земли – прибежища повседневного обыденно-серого существования, полет, преобразующий жизнь в яркий праздник. Поэтому герои произведений обэриутов успокаиваются только тогда, когда все в мире становится необыденно ново, и нормальный порядок вещей для них – как раз антинорма.

Критика советского периода, с завидной настойчивостью организовывавшая военные походы то против сказки в 20-е годы XX века, то против веселой детской книги в 30-е, не увидела, да и не могла увидеть во многих произведениях обэриутов “моментов коллективного воспитания”, как писал тогда один из критиков. Ведь распределить роли между участниками игры вовсе не означает всех выстроить по ранжиру. Игра вооружает ребенка опытом свободного общения, вступления в диалог. Многоголосая игровая поэзия обэриутов дает возможность познакомиться с разными, не повторяющими друг друга представлениями о мире и человеке, и она адресована ребенку умному и миролюбивому.

В этом мире все касается всех – так считают дети. Печатавшие Хармса, Введенского и Владимирова журналы “Чиж” (1930–1941) и “Еж” (1928–1935) этот нравственный принцип возвели в закон. Они пропагандировали в искусстве игровое начало: игра дает ребенку новые формы желаний, учит его желать, понимать других и сочувствовать им, быть терпимым и сострадать. А в этом заключено самое главное назначение детской книги, в особенности игровой. В этом секрет ее обаяния.

Вопросы и задания

1. Найдите в творчестве поэтов-обэриутов конкретные примеры, подтверждающие основные постулаты работы И. Хейзинги “Ногтю Ludens” (“Человек играющий”) (М., 1992).

– Игра в нашем сознании противостоит серьезности (с. 15).

– Игра обособлена от “обыденной” жизни местом действия и продолжительностью (с. 20).

– Смысл игры в ней самой (с. 20).

– У каждой игры свои правила. Они диктуют, что будет иметь силу внутри организованного игрой временного мирка. <...> Стоит нарушить правила, и все задание игры тотчас же рушится. Игра становится невозможной (с. 22).

– Среди общих принципов игры <...> напряжение и непредсказуемость. Всегда стоит вопрос: повезет ли? Удастся ли выиграть? (с. 63).

– Коллективная игра носит по преимуществу антитетический характер (с. 62).

– Игра как таковая <...> лежит вне сферы нравственных норм. Сама по себе она ни добра, ни дурна (с. 240).

– Игра сразу фиксируется как культурная форма. Будучи однажды сыгранной, она остается в памяти как некое духовное творение или ценность, передается далее как традиция и может быть повторена в любое время. <...> Эта повторяемость есть одно из существеннейших свойств игры (с. 20).

2. Подготовьте анализ понравившихся вам стихотворений поэтов-обэриутов. Какие чувства они у вас вызвали? Каким предстает мир в этих стихотворениях? Охарактеризуйте героев стихотворений. Какие нормы и почему они нарушают?

3. Найдите в стихотворениях обэриутов примеры словесной игры на уровне звука, морфологии или значения слова, словообразования, грамматической нормы. Какую роль играют эти приемы в стихотворениях?