В одиннадцать лет жизнь преподала ему урок: если надо сделать такое, от чего будет больно, делай это сразу

 

Пауло Коэльо де Соуза родился дождливым утром 24 августа 1947 года, в день Святого Варфоломея. Это случилось в клинике Святого Иосифа в Рио-де-Жанейро, которая расположена в районе Умаита, где живет преимущественно средний класс. Мальчик родился мертвым. Врачи предупреждали, что эти роды — первые у двадцатитрехлетней Лижии Арарипе Коэльо де Соуза, домохозяйки, супруги тридцатитрехлетнего инженера Педро Кейма Коэльо де Соуза — окажутся трудными. Ребенок был не только первенцем у супружеской пары, но и первым внуком дедушек и бабушек со стороны отца и матери — а также первым племянником дядюшек и тетушек с обеих сторон. Предварительный осмотр показал: плод отравился опасной смесью собственных испражнений и аммиачной жидкости. Спасти такого ребенка могло только чудо. Не шевелясь, он лежал в материнском чреве и не продвигался к выходу во внешний мир, его пришлось вытаскивать щипцами. Ровно в пять минут первого врач, который буквально вывинчивал его из матери, услышал слабый хруст. Будто карандаш треснул — тоненькая ключица новорожденного не выдержала нажима щипцов. Но вряд ли это имело значение: мальчик был мертв. Видимо, захлебнулся жидкостью, девять месяцев служившей ему защитой в теле матери.

Обезумевшей от отчаяния Лижии, ревностной католичке, первым делом пришло в голову имя Святого Иосифа, покровителя клиники:

— Божественный Святой Иосиф, верни мне моего сына! Святой Иосиф, спаси его, жизнь моего ребенка в твоих руках!

Убитые горем родители попросили кого-нибудь позвать, чтобы мертворожденного соборовали. Священника не нашлось, и эту миссию взяла на себя монахиня, служившая в клинике. Но вдруг сквозь рыдания родителей послышался слабый стон — будто мяукнул котенок: младенец был жив. Трудные роды стали первым вызовом, который судьба бросила этому малышу, но он принял его и выжил.

Первые три дня жизни Пауло провел в инкубаторе. Все эти решающие семьдесят два часа при нем неотлучно сидел отец — и он покинул свой пост лишь когда стало ясно, что жизнь ребенка вне опасности. На четвертый день Пауло извлекли из инкубатора, но оставили в клинике под наблюдением врачей, проводивших ему курс интенсивной терапии. Отца сменила при младенце теща, Мария Элиза. По прошествии шести десятилетий Пауло утверждал, что Мария Элиза стала его первым воспоминанием. В остальном же малыш оказался здоровым, весил 3 килограмма 330 граммов и росту имел сорок девять сантиметров. Судя по первым записям Лижии в «альбоме младенца», у ребеночка были темные волосы, карие глаза, светлая кожа и он походил на отца (что отнюдь не являлось достоинством, поскольку Педро трудно было назвать красавцем). Ребенку дали имя в честь одного его дяди, рано умершего от сердечного приступа.

Младенец Пауло, который при рождении удостоился сомнительного комплимента: «Вылитый отец»

 

Если не считать легкого бронхита, перешедшего в коклюш, детство Пауло прошло совершенно нормально. В восемь месяцев он произнес первое слово, в десять у него прорезались первые зубы, а в одиннадцать он сделал первый шаг — причем до этого вообще не ползал. По воспоминаниям Лижии, он был «ласковым, послушным, очень живым и умненьким» мальчиком. Когда ему исполнилось два года, родилась его единственная сестра Соня Мария, которую он нежно любил и к которой никогда не ревновал ни мать, ни отца. В три года он научился осенять себя крестным знамением и впоследствии, крестясь, стал просить у Господа здоровья родителям, дедушкам, бабушкам, двоюродным братьям и сестрам, дядям и тетям. С рождения Пауло и до 1960 года, когда ему исполнилось тринадцать лет, семья жила в огороженном частном квартале из одиннадцати домов, построенных его отцом на перекрестке улиц Тереза Гимараэнс и Мена Баррето, в Ботафого — уютном районе среднего класса. Лучший дом — единственный, при котором имелся сад, — принадлежал дедушке и бабушке с материнской стороны, владельцам земельного участка Лилизе и Туке. Один дом отдали Педро в награду за работу, а оставшиеся девять сдавали или продали родственникам.

 

Пауло со сверстниками

Семейство Коэльо так заботилось о своей безопасности, что несмотря на стены, окружавшие участок, двери и окна в их доме всегда были закрыты. И Пауло, и его маленькие друзья могли играть сколько душе угодно — однако только на участке. Хотя участок был расположен недалеко от пляжа Ботафого, жизнь за стенами была совершенно незнакома здешним детям. Нечего было и думать о том, чтобы водить дружбу с уличными сорванцами. С самого раннего детства Пауло отличался оригинальностью поведения. Желая избежать наказания, он произносил тирады, которые ставили в тупик взрослых. Когда в три года Лижия застала его на месте некоего преступления и принялась бранить, он ей ответил:

— Знаешь, мама, почему я сегодня такой непослушный? Потому что мой ангел-хранитель перестал работать. Он очень старался, и у него кончились батарейки.

Больше всего маленький Пауло любил «помогать» дедушке Туке чинить мотор его большого «Паккарда». Отец очень этим гордился, считая, что малыш станет инженером. У Педро тоже была машина — намного скромнее, чем у тестя: она практически никогда не ломалась по той простой причине, что ее редко выводили из гаража. Экономный Педро Коэльо полагал, что, если семейство может передвигаться по городу на автобусе, незачем тратиться на бензин.

Возможно, это было одним из самых ранних воспоминаний, оставшихся у Пауло от жизни в Ботафого: строгий контроль отца за всеми семейными расходами. Дело в том, что инженер Педро Кейма Коэльо де Соуза мечтал, чтобы семья жила не в скромном домике, а в настоящем особняке с салонами, зимним садом, террасами и несколькими ванными. Первый взнос на строительство этих хором был сделан тестем Тукой, который предоставил семье Коэльо участок площадью четыреста квадратных метров на улице Падре Леонел Франк в шикарном районе Гавеа. Педро считал, что на таком участке в самом сердце южной зоны города следует возвести и соответствующее здание. И теперь все расходы, кроме самых необходимых, безжалостно урезались.

— Раз уж мы решили строить такой дом, — изрекал инженер Педро, все члены семьи должны свести свои расходы к минимуму.

Никаких обновок, никаких празднований дней рождения, никаких поездок на машине и трат на бензин. «У нас тогда совсем ничего не было, — вспоминал писатель впоследствии, — впрочем, в самом необходимом мы себе не отказывали». На Рождество брат и сестра получали только немецкую электрическую железную дорогу и французских кукол — подарок от дедушки и бабушки по материнской линии. Исключение сделали, когда дети пошли в школу: попусту тратить деньги не следовало, но сын и дочь должны учиться в лучших гимназиях. Помимо строжайшей экономии, мечта об особняке в Гавеа принесла семье еще одно неудобство. Инженер Педро предпочел не вкладывать сбережения в ценные бумаги, а превратить их в недвижимость — в самом прямом смысле слова. В стройматериалы. И поскольку у него не было сарая, он хранил покупки в доме — в ожидании того дня, когда можно будет начать строительство. Поэтому брат и сестра вспоминали, что провели детство среди всевозможной сантехники, мешков с цементом и коробок с плиткой, которыми были забиты все закутки.

Однако «время тощих коров» нисколько не обеднило интеллектуальную жизнь семейства Коэльо. Педро перестал покупать пластинки с записями опер и классической музыки, но не изменил привычке наслаждаться по вечерам любимыми ариями. Звуки музыки неслись из его проигрывателя, а еще соседи, проходившие мимо дома 11, нередко слышали произведения Баха и Чайковского, которые играла Лижия на пианино, принадлежавшем ей еще до замужества. Знакомые вспоминали о тех временах, что все стены в их доме были заняты книжными полками — главным образом стараниями Лижии, но не ее супруга. У семьи имелась неплохая общеобразовательная библиотека, которая после рождения детей стала пополняться и детскими книгами.

Когда Пауло исполнилось четыре с половиной, родители записали его в детский сад Сан-Патрисио, который он посещал в течение двух лет. Предполагалось, что в дальнейшем Пауло будет учиться в иезуитском колледже Санто-Инасио, и в 1954 году мать перевела его в начальную школу Богоматери Побед, располагавшуюся в нескольких кварталах от дома в старинном особняке, окруженном деревьями. Над входом красовался лозунг учебного заведения: «Все для ученика, а ученик для Бога».

Пауло в десять лет, среди одноклассников в колледже Богоматери Побед (в первом ряду, второй слева)

 

Хотя формально школа Богоматери Побед не была связана с орденом иезуитов, обучение в ней считалось верным путем для поступления в колледж Санто-Инасио — самое традиционное учебное заведение в Рио. Этот колледж, возглавляемый иезуитами, делил с колледжем Педро II^[8] славу лучшей средней школы для мальчиков. Колледж Педро II обладал несомненным достоинством: давая солидные знания, он был учебным заведением государственным и федеральным, а следовательно — бесплатным. Но дорогой колледж Санто-Инасио гарантировал нечто весьма существенное для родителей Пауло Коэльо: иезуиты вкладывали в своих подопечных не только знания, но главное — веру, при жесточайшей, строжайшей дисциплине.

Родителям пришлось признать, что — по крайней мере на Пауло — возведение санитарного кордона вокруг жилого комплекса с целью оградить ребенка от тлетворного влияния улицы желаемого воздействия не оказало. Наоборот, соседи жаловались, что лет с пяти Пауло стал дурно влиять на их детей. На участке было еще два мальчика с таким же именем — его двоюродные братья Пауло Арраэс и Пауло Арарипе, — и потому будущего писателя называли по фамилии, Коэльо. К ужасу Лижии и Педро, их худшие подозрения вскоре оправдались: именно Коэльо оказался инициатором странных событий, происходивших в их маленьком сообществе. Сначала это был случай с девочкой, которую нашли обнимающей дерево, причем ее руки и ноги были связаны веревками. Она не решилась открыть имя злоумышленника. Потом выяснилось, что по ночам какие-то безобразники устраивают бега едва вылупившихся цыплят, которых потом убивают, оставляя в живых только победителя. Однажды кто-то заменил туалетную воду во флаконах у девочек простой водой. И тут одна из пострадавших — Сесилия Арраэс, двоюродная сестра Пауло, которая была на несколько лет старше, — догадалась, чьих рук это дело. В устроенном мальчиками тайнике она отыскала папку с секретными бумагами: все эти нелепые выходки совершались членами «тайной организации» со своими руководством, уставом и протоколами регулярных собраний. Организация именовалась «Арко» — название составили из начальных слогов фамилий Арарипе и Коэльо. Сесилия устроила будущему писателю допрос:

— Что это еще за «Арко»? Чем вы там занимаетесь? Если не ответишь, все расскажу родителям.

Пауло испугался:

— Это тайная организация, я не имею права о ней рассказывать.

Сесилия повторила угрозу, и Пауло взмолился:

— Ради Бога, прости меня, но я могу открыть тебе только одно: «Арко» занимается саботажем.

Один из циркуляров опасной организации «Арко»

 

Но кое-что он все-таки рассказал, и Сесилия, в чьем флаконе оказалась вода, и девочка, привязанная к дереву, поплатились за то, что нарушили границу, проведенную мелом, и вторглись на территорию «Арко», «запретную для девчонок». Когда слухи об участии Пауло в этих проделках дошли до обитателей дома 11, у родителей Пауло уже не оставалось сомнений: их сын вполне созрел для того, чтобы оказаться в жестких и мудрых руках отцов-иезуитов.

Первым новшеством, которое внесла в его жизнь школа Богоматери Побед, стало изменение учебного расписания. Чтобы подготовить воспитанников к режиму, который ожидал их в колледже Санто-Инасио, их лишали отдыха по субботам, а второй свободный день переносили на среду. Поэтому теперь Пауло мог играть с приятелями только один день в неделю, в воскресенье. По субботам, когда все отдыхали, он был в школе. А в среду, когда он был свободен, его друзья учились, и ему не оставалось ничего другого, как сидеть дома — заниматься или читать. Поскольку в школу Богоматери Побед ходили дети от семи до одиннадцати лет, учителя, помимо обязательной программы, стремились привить им также какие-то нравственные ценности — к примеру, необходимость взаимного уважения. В дневниках печатали школьные заповеди, которые ученики обязаны были вызубрить: «Во имя вежливости, христианского милосердия и духа коллективизма недопустимо оскорблять словами или смехом учеников менее способных или менее подготовленных».

Иезуиты сумели сделать Пауло глубоко верующим человеком, что впоследствии оказало большое влияние на его жизнь, но им не удалось заставить его полюбить обязательные занятия. Пауло ненавидел все школьные предметы без исключения. И только необходимость получать хорошие оценки при переходе из класса в класс могла заставить его корпеть целыми днями над учебниками. В первые два года в школе Богоматери Побед Пауло еще удавалось получать оценки выше восьми баллов — то есть выше средних. И даже по поведению он имел оценку семь. Однако на третий год положение ухудшилось. Об этом свидетельствует письмо, которое он написал отцу в 1956 году по случаю Родительского дня.

 

Папа,

теперь мне надо будет заниматься с тобой каждый вечер, потому что я получил единицу за контрольную по математике. По остальным предметам у меня оценки выше. Разница вот какая: по религии я поднялся от нуля к шести. По португальскому языку: от нуля к шести с половиной. По математике: спустили от четырех с половиной до двух с половиной. По общей успеваемости я на низком уровне, хоть и немного улучшил свой результат, перейдя с 25-го места на 16-е.

С уважением,

Пауло.

 

Двадцать пятое место, о котором пишет Пауло, на самом деле было последним, ибо в классах начальной школы Богоматери Побед сидело по двадцать пять мальчиков. Именно мальчиков, как и в колледже Санто-Инасио, потому что в ту пору оба эти заведения были мужскими. Однако то, что Пауло был последним учеником, отнюдь не означает, что супруги Коэльо вырастили дурака и невежду, вовсе нет. Их сын ненавидел учение, но обожал читать. Он читал те книги, что покупали родители или давали друзья. Вскоре Пауло в кругу своих друзей стал признанным рассказчиком. Его тетя Сесилия Дантас Арраэс, мать девочки, пострадавшей от шалости с туалетной водой, по прошествии многих лет вспоминала о «мальчике с тоненькими ножками, болтавшимися в широких и длинных шортах»:

— Когда он не замышлял какую-нибудь проказу, то садился у дорожки, вокруг собирались друзья, и Пауло начинал рассказывать истории.

Сейчас уже невозможно установить, были эти истории реальными или выдуманными, но речь в них шла о войнах, принцах и шпионах. Как-то вечером Пауло вместе с родителями, дедушкой и бабушкой смотрел по телевизору программу вопросов и ответов «Предела нет». Какой-то профессор отвечал на вопросы о Римской империи, и когда журналист спросил, кто правил Римом после Юлия Цезаря, Пауло подскочил и, к всеобщему удивлению, выпалил, не дожидаясь ответа с экрана:

— Октавиан Август. — К тому же мальчик знал не только имя правителя: — Мне всегда нравился этот император, потому что его имя дали тому месяцу, когда я родился.

Знать больше друзей — этим Пауло стремился компенсировать свою физическую хрупкость. Тщедушный невысокий Пауло везде — и в школе, и дома — был «хиляком». На тогдашнем жаргоне Рио этим словом обозначался тот, кто сам не мог никого побить и кого били все. Пауло надоело быть жертвой, и он открыл для себя способ выделиться и заставить с собой считаться: надо знать то, чего не знают другие, читать то, чего другие не читают. Понимая, что никогда не сможет стать первым, Пауло участвовал только в тех школьных спортивных соревнованиях, за которые ставили отметки. А вот когда объявили конкурс на лучшее сочинение среди учеников третьего класса, он решил попробовать свои силы. Тема для сочинения была предложена такая: «Отец авиации» — тогда праздновали юбилей бразильского летчика Алберто Сантоса-Дюмона. Объем — две тетрадных страницы, что составляет приблизительно двести слов:

 

Жил когда-то мальчик по имени Алберто Сантос-Дюмон. Каждый день с раннего утра Алберто видел летающих птичек и думал иногда: «Если орлы летают, почему бы не полететь и мне? Ведь я умней орлов». И когда Сантос-Дюмон решил учиться, а отец и мать отдали его в школу аэромоделирования.

Многие люди мечтали летать — например, падре Бартоломеу и Аугусто Северо. Но его воздушный шар упал, и он погиб. А Сантос-Дюмон не сдавался. Он построил дирижабль — это такая труба, наполненная воздухом, — и полетел. Он облетел вокруг Жефелевой [так] башни в Париже и опустился па то же место, откуда начал полет.

Тогда он решил изобрести аэроплан, который тяжелее воздуха. Он сделал конструкцию из бамбука и шелка. В 1906 году аэроплан проходил испытания на поле Багатель. Многие люди смеялись, думая, что он не взлетит. Дали старт. Сантос-Дюмон на своем «14-бис» прокатился больше 220 метров, и вдруг колеса оторвались от земли. Толпа людей, видя это, закричала: «О!» — и готово. Так изобрели авиацию.

 

Одноклассники должны были выбрать лучшее сочинение голосованием. Пауло был настолько не уверен в себе, что проголосовал за чужое сочинение. Но тем не менее, очень удивился, когда подвели итоги и выяснилось, что победил именно он. А мальчик, за которого он проголосовал, занял второе место, но потом его дисквалифицировали: выяснилось, что он лишь переиначил журнальную статью.

К сожалению, успех Пауло на конкурсе не распространился на другие предметы. Когда пришла пора сдавать вступительные экзамены в колледж Санто-Инасио, оказалось, что уровень требований и жесткая дисциплина школы Богоматери Побед еще не гарантировали успеха, и Пауло провалился. Наказание не заставило себя ждать: чтобы готовиться к повторным экзаменам, его оставили в Рио, наняли частных преподавателей и лишили отдыха с семьей в Араруаме — прелестном городке на берегу озера в ста километрах от Рио-де-Жанейро, где жил один из его дядей. Чтобы у Пауло не оставалось свободного времени, мать, которую, к тому же, волновали состояние здоровья и физическая слабость сына, решила, что по утрам он будет заниматься спортом в летнем лагере в крепости Сан-Жуан — воинской части, размещенной в спокойном и романтичном районе Урка в центральной зоне Рио. Пауло пришлось делать две вещи, которые он ненавидел: заниматься спортом с утра и учиться после обеда. Он чувствовал себя так, будто его на два месяца сослали в ад.

Каждое утро Лижия с сыном садилась в автобус из Ботафого в Урку и сдавала его в руки «палачей». Апогеем кошмара был проклятый прыжок в реку: этим упражнением все мальчики — а их было около пятидесяти — должны были завершать бесконечную цепь мучений в виде наклонов, приседаний, бега и упражнений на брусьях. Взрослые командиры-инструкторы выстраивали подростков в очередь и заставляли прыгать с мостков в ледяную воду речушки, протекавшей в роще, которая окружала крепость. Пауло знал, что возможность утонуть или покалечиться равна нулю, но одна мысль об этом прыжке повергала его в панику. В первые недели он становился в очередь последним. И до того мига, когда ему предстояло взяться за поручни и броситься в пустоту, он невыносимо страдал. Сердце бешено колотилось, он весь покрывался холодным потом, ему хотелось плакать, звать маму, он боялся описаться, был готов на все, только бы не прыгать с этой ужасной вышки. Но он пересиливал себя, чтобы не быть уличенным в трусости. И вот однажды, своим собственным умом — безо всякой подсказки — он вдруг сделал открытие: «Если я встану в очередь первым, буду меньше страдать».

Вскоре выяснилось, что траты и муки двух месяцев были напрасны, Пауло не сдал вступительные экзамены. Весь следующий, 1958 год Пауло готовился к экзаменам и сумел поступить в колледж Санто-Инасио, получив средний балл 8,3. Такая высокая оценка обеспечила ему не только поступление, но и почетный титул — теперь он стал именоваться «граф» Пауло Коэльо де Соуза. Если бы в дальнейшем он улучшил успеваемость, заслужил бы титул «маркиза» или даже «герцога», о чем мечтали его родители, но для этого по итогам учебного года надо было получить по всем предметам десятки.

Однако Пауло не подарил своим родителям такой радости. Высокий вступительный балл в колледже Санто-Инасио оказался единственным славным моментом во всей его учебной жизни от начальной школы до университета. Уже в 1959 году кривая успеваемости Пауло поползла вниз и остановилась только в самом конце его школьного пути — в 1965-м, в одном из худших колледжей Рио. Своим поразительным успехом при поступлении в Санто-Инасио Пауло как бы обращался к родителям: «Ваша мечта видеть сына в этом колледже осуществилась, а теперь оставьте меня в покое». Высокий балл 8,3 оказался — позволим себе заимствовать это выражение из книги Пауло Коэльо — его последним подвигом в мире нормальных людей.

 

«Сын мой, Жоржи Амаду только один»

 

Если дьявол прятался в стенах почтенного колледжа Санто-Инасио, рай находился всего в сотне километров от Рио и назывался Араруама. Там Пауло Коэльо почти всегда проводил каникулы со своей сестрой Соней Марией. Если позволяли финансы — что случалось нечасто, поскольку все свободные средства по-прежнему шли на строительство нового дома в Гавеа, — родители с детьми отправлялись в город Белен-ду-Пара, где жили дедушка и бабушка по отцу.

Араруама располагалась в районе озер и славилась солеными пляжами. Ее семейство Коэльо выбрало для отдыха отнюдь не из-за красот природы и лечебных песков: здесь у них имелось гарантированное пристанище, дом двоюродного дедушки Пауло, эксцентричного Жозе Браза Арарипе. Инженер-механик по специальности, он в двадцать лет поступил на работу в бразильский «Ллойд» — государственную судостроительную компанию, и со временем возглавил ее судоремонтный филиал, находившийся в Соединенных Штатах. Вместе с другим бразильским инженером по имени Фернандо Иели Лемос, Арарипе проводил все свое время у станков и в лабораториях «Ллойда»: они работали над техническим усовершенствованием, которое впоследствии коренным образом изменило не только их жизнь, но и жизнь миллионов автомобилистов во всем мире. Бразильские инженеры изобрели автоматическую коробку передач. Дядя Жозе взял за основу приспособление, созданное в 1904 году братьями Стёртавант из Бостона и не запущенное в промышленное производство потому, что оно обеспечивало лишь две скорости и могло работать только на высоких оборотах. Революционное изобретение Арарипе и Лемоса удалось запатентовать лишь в 1932 году, после бесконечных испытаний и проверок В том же году компания «Дженерал моторз» купила у них права на запуск изобретения в серийное производство, которое было начато в 1938 году. Тогда же «Дженерал моторз» объявила, что одна из ее легковых моделей — «олдсмобил» — будет оборудована величайшим техническим усовершенствованием, вторым по значению после изобретения самого автомобиля: гидравлической системой. За столь роскошное новшество покупателям нужно было заплатить на семьдесят долларов больше, что составляло почти десятую часть от общей стоимости машины. Сведения о том, какое вознаграждение получили бразильские инженеры, противоречивы: одни утверждают, что каждому выдали крупную сумму наличными, и на этом дело закончилось, а другие уверяют, будто изобретатели предпочли пожизненно получать определенный процент с каждой проданной коробки передач. Очевидно одно: нужды в деньгах инженер Арарипе — «дядя Жозе», как называли его двоюродные внуки, — не испытывал.

Необыкновенный дом дяди Жозе

 

Открыв солидный счет в банке и обеспечив себе безбедное будущее, дядя Жозе уволился из «Ллойда» и вернулся в Бразилию. Однако в Рио, с другими родственниками, он жить не захотел. В Соединенных Штатах Жозе получил производственную травму, вследствие чего его левая рука плохо двигалась, и кто-то сказал ему, будто черные пляжи Араруамы великолепно излечивают такие заболевания. Дядя переехал в Араруаму, купил большой земельный участок на Оскар Кларк — одной из главных улиц города — и возвел там крайне экстравагантное здание: дом с шестью спальнями, в котором все перегородки и мебель были складными и подъемными. Стены, кровати, столы исчезали по команде хозяина, и помещение преображалось в огромную мастерскую. Почти весь год перегородки и мебель пребывали в специальных отсеках, устроенных в потолке и стенах, а на огромном свободном пространстве дядя обдумывал и конструировал свои изобретения.

Летом же система блоков возвращала перегородки и мебель на место, и в дом приезжали дети. Но даже на каникулах перегородки вновь исчезали на один вечер в неделю, когда здесь устанавливали профессиональный тридцатипятимиллиметровый кинопроектор, и помещение становилось кинозалом. Иногда летом у дяди Жозе собиралось до двадцати человек внучатые племянники, прислуга и некоторые взрослые, бравшие на себя невыполнимую миссию присмотра за малолетней компанией. Родители не одобряли дядиных чудачеств, но слишком уж их соблазняли предоставляемые удобства. Озабоченные мамаши перешептывались: дядя Жозе не только атеист, он показывает порнографические фильмы, когда в доме остаются одни мальчики. И это было правдой. Доброжелательность и щедрость дяди распространялась и на соседей. Узнав, что купленный им телевизор оказался единственным во всем городе, он тут же развернул его экраном на улицу и поставил скамейки, чтобы с семи до десяти вечера все желающие могли предаваться новой национальной мании.

Друзья Пауло из Араруамы Микеле Конте и Жорже Рамос вспоминают, что будущий писатель всякий раз привозил из Рио какую-нибудь новинку. Однажды привез пневматическую винтовку «Диана», из которой впервые в жизни подстрелил птичку-тизиу. Пауло аккуратно отделил от тела черные крылья и завернул их в бумагу, а сверху написал дату и характеристики своего первого охотничьего трофея (он хранится в музее писателя в Рио). На следующий год Пауло привез маску и ласты для подводного плавания, а дядя Жозе смастерил ему пружинный гарпун: стрелы вылетали, как в средневековом арбалете.

На каникулах Пауло, как и его приятели — и местные, и приезжие — вставал затемно. В Араруаме запомнили мальчика на тоненьких ножках, в гольфах до колен, в широких штанах и с платком в руке, которым он вечно утирал нос. Мальчишки уходили в рощи и на озера, брали без спросу лодки и катались, устраивали набеги на сады, исследовали пещеры. Домой возвращались после обеда с подстреленными из воздушки горлицами и рыбой, добытой дядюшкиным гарпуном. Кухарка Роза чистила их и готовила ужин. Нередко кто-нибудь приходил с травмой или кого-нибудь за незаконную охоту задерживала лесная охрана — как это однажды случилось с Пауло.

Лижия приезжала на выходные проведать детей и поддавалась атмосфере бесшабашности, царившей в дядином доме. Она нередко брала гитару и наигрывала песенки Трини Лопеса, американского певца родом из Мексики, или Роберто Карлоса, восходящей бразильской звезды. Дети подпевали.

Одного Пауло не переносил, что называется, «на дух» — развлечений во время карнавала. Ему нравились конкурсы карнавальных костюмов в Рио, но танцы он ненавидел: считал, что будет выглядеть нелепо, если по настоянию друзей начнет скакать и подпрыгивать на карнавальных балах в Араруаме. Чтобы не становиться посмешищем, придя в клуб, он сразу направлялся в туалет, снимал рубашку, мочил ее под краном и снова надевал.

И когда кто-нибудь приглашал его встать в цепь танцующих, Пауло отнекивался:

— Я уже наплясался до упаду — видишь, как вспотел. Отдохну и вернусь.

В Араруаме Пауло совершил и свои первые подростковые открытия: например, там он впервые напился. Две бутылки рома, тайно купленные в Рио и спрятанные под одеждой в глубине чемодана, были распиты с двумя приятелями на безлюдном пляже. Опьянение было столь сильным, что Пауло заснул прямо на песке и проснулся лишь через несколько часов. Он весь обгорел и опух, и солнечные ожоги довольно долго не проходили. На него это подействовало так сильно, что, в отличие от множества сверстников, он к спиртному не пристрастился. На каникулах же он впервые поцеловался. Хотя Пауло театрально заявлял приятелям, что его «первым поцелуем, по воле рока, был поцелуй проститутки», на самом деле впервые он поцеловался с девочкой в невинной Араруаме. Ее звали Элида, или Деде, и она была старшей сестрой его друга Микеле, чуть моложе Пауло. Эта девочка стала первой официальной возлюбленной будущего писателя. В Араруаме Пауло испытал и первое сексуальное потрясение. Он обнаружил, что подъемные перегородки дяди Жозе сделаны из очень тонких досок. Племянник потихоньку расковырял перегородку у своей кровати перочинным ножиком и проделал небольшое отверстие. Перед сном он в одиночку наслаждался неслыханной привилегией: подсматривал за голыми кузинами в соседней комнате. Пауло это потрясло — он своими глазами увидел, что низ живота у девочек покрыт курчавыми волосами. У него перехватило дыхание, заколотилось сердце, задрожали ноги и едва не начался приступ астмы, а это могло бы иметь катастрофические последствия.

Да, начало полового созревания принесло Пауло новую хворь. Проблемы с дыханием, возникшие еще при рождении, перешли в мучительную астму. Приступы начинались внезапно, их могло вызвать что угодно — изменение климата, пыль, плесень, дым. Ему не хватало воздуха, из груди вырывался свист, он заходился кашлем, а потом наступало удушье, и каждый выдох давался Пауло с таким неимоверным напряжением, что, казалось, у него вот-вот разорвутся легкие. После первого приступа — он случился, когда семья ненадолго приехала на пляж Гуарапари в штате Эспириту-Санту, — Пауло всегда имел при себе сумочку с микстурами, препаратами кортизона (обычно в виде таблеток) и неизменным ингалятором. Иногда по ночам родители дежурили по очереди у его постели. Отчаяние Лижии было столь велико, что, по совету друзей, она даже повела сына к экстрасенсу. Тот посадил Пауло перед собой, пристально посмотрел ему в глаза и изрек:

— Вижу доктора Фрица^[9].

Этого было достаточно. Мать взяла ребенка за руку и увела, бормоча сквозь зубы, что «в таком месте христианину делать нечего». Когда астма настигала Пауло в Араруаме, вдали от материнских забот, мать и сын начинали чаще обмениваться письмами, нередко очень тревожными. «Ты не могла бы приехать и полечить меня вместе с тетей Элизой?» — жалобно просил Пауло. Получив такое письмо, Лижия забрасывала телеграммами тетушку, которая присматривала за детьми. «Меня очень беспокоит астма Пауло. Врач рекомендует давать по одной ампуле редуктила три дня, потом две таблетки метикортена в день. Жду вестей».

Пауло говорил, что очень любит получать письма, но терпеть не может их писать; на самом деле, едва выучившись грамоте, он пользовался любым случаем, чтобы строчить страницу за страницей — особенно родителям. Судя по содержанию, он был мальчиком развитым, ласковым и очень страдал от своих школьных неудач. Особенно нежные и даже слащавые письма он адресовал матери:

 

Дорогая мамочка,

нет, не только восьмого мая мы вспоминаем обо всем хорошем, что мы от тебя получили. О твоей нежности, о внимании, хотя мы часто бываем такими гадкими, непослушными…

Но твоя любовь прощает нас. Она такая прочная, ее невозможно порвать, как жевательную резинку… Да хранит тебя Господь, милая мамочка, и прости мне мои ошибки, я ведь еще маленький и обещаю как можно скорее исправиться.

Целую,

Паулиньо.

 

Письма к отцу, в которых временами тоже ощущается нежность, были более официальными, в том числе и подпись, и, как правило, содержали просьбы:

 

Папа,

мои документы уже готовы? А как наш новый дам? Когда мы будем в нем жить?

Надеюсь, ты приедешь сюда в ближайшие выходные. Обнимаю.

Пауло.

 

Со временем писать письма вошло у него в привычку. Пауло писал родителям, дядям, тетям, дедушкам, бабушкам, друзьям. Когда писать было некому, он просто заносил мысли на листки бумаги и прятал в потайном месте, подальше от нескромных глаз. Лет в двенадцать Пауло купил ежедневник — из тех, что умещаются на ладони взрослого человека, — и стал вести регулярные записи. Он писал всегда чернилами, неровным, еще неустоявшимся почерком, почти без ошибок.

В начале он записывал, чтобы не забыть, какие-то свои подростковые дела: «прибрать на столе», «отправить телеграмму дедушке Казузе», — затем стал писать о том, чем занимался, что видел или о чем подумал. Иногда записи содержат ключевые слова, чей смысл был понятен только ему: «поменяться м. с Зекой», «выполнить пункт Е плана». К этому времени относится и его первая попытка написать о себе:

 

Я родился 24 августа 1947 года в клинике Святого Иосифа. Я с детства живу в этом квартале и на этой улице. Я уже учился в трех школах, во всех трех ко мне относились как к принцу, так нарядно я был одет. И во всех трех я получал хорошие оценки.

Мне очень нравится учиться, а еще играть. Я никогда не интересовался оперой и романтической музыкой. Я ненавижу рок-н-ролл, но очень люблю бразильскую народную музыку. На карнавале мне нравится только бал-маскарад.

Я очень люблю приключения, но боюсь опасностей… У меня уже было несколько подружек. Я обожаю спорт. Я мечтаю стать ученым-химиком, мне нравится возиться с химикатами и пробирками. Я люблю смотреть кино, ловить рыбу и заниматься авиамоделированием.

Мне нравятся детские журналы и кроссворды. Ненавижу пикники и экскурсии. И все, от чего устаешь.

 

Пауло так понравилось рассказывать о себе и своей повседневной жизни, что он стал фиксировать буквально все: писал в тетрадь или надиктовывал на кассетный магнитофон. Много позже, с развитием информационных технологий, толстые тетради сменил цифровой архив. Коэльо собрал всю накопившуюся у него за четыре десятилетия информацию и запер эту исповедь в сундук. В ста семидесяти рукописных тетрадях и на девяноста четырех компакт-дисках хранилась подробная история его материальной и духовной жизни, начиная с 1959 года, когда ему было двенадцать лет, вплоть до 1995-го, когда, уже соракавосьмилетним, он принялся заносить информацию прямо в компьютер. Став взрослым и знаменитым, он распорядился в завещании сжечь сундук со всем содержимым сразу после его смерти, однако впоследствии отказался от этого решения в пользу настоящей биографии. Можно с уверенностью предположить: не только те фрагменты истории его жизни, что предназначались для печати, но и все его дневники втайне рассчитаны на то, что их когда-нибудь прочтут, — иначе зачем было их писать? Поскольку записи делались сразу после каких-либо поступков или переживаний, в большинстве случаев они — свидетельства катарсиса. Это особенно заметно в тех местах, где Пауло говорит о темных, подчас извращенных сторонах своей личности. Но были у него тогда и победы, и счастливые мгновения, достойные увековечения.

Дневник давал Пауло свободу фантазировать сколько душе угодно. Вопреки содержанию приведенной выше записи, Пауло никогда не бывал нарядно одет, ненавидел как школьные занятия, так и спорт, а его влюбленности далеко не всегда заканчивались радостно. Если верить ему на слово, его возлюбленными были и Сесилия (вспомним проделку с флаконами), и соседка Моника, и Деде, с которой он впервые в жизни поцеловался в Араруаме, и Анна Мария Тата, хорошенькая смуглянка со скобками на зубах. Чувство к последней, как это часто бывает в юности, захватило Пауло и перевернуло всю его жизнь. Он пишет о ней <