Краткие заметки об опытах с гашишем

Эдгару Аллану По посвящаю

Мы начали курить в моей комнате в десять сорок вечера. Присутствовали: я, Вера и Моуран. Гашиш смешивается с обычным табаком в пропорции примерно один к семи и помещается в специальную серебряную трубку. Эта трубка позволяет пропускать дым через ледяную воду, обеспечивая тем самым превосходную фильтрацию. Три затяжки на брата — вот достаточная доза. Но Вера не будет участвовать в этом опыте — она будет записывать на магнитофон и фотографировать. По этим дорогам меня поведет Моуран, ветеран наркотиков.

3 минуты — Ощущение эйфории и легкость. Неудержимая радость. Внутреннее возбуждение достаточно мощное. Хожу взад-вперед, чувствую себя споено во хмелю.

6 минут — Веки отяжелели. Клонит в сон, в голове туман. Голова начинает приобретать пугающие размеры, перед глазами появляются картинки, слегка скругленные по краям. На этом этапе опыта обозначились определенные блокировки морального порядка. Примечание: эти результаты от избытка волнения могут быть признаны некорректными.

10 минут — Ощущение неимоверного оцепенения. Нервы полностью расслаблены, и я ложусь на пол. Начинаю потеть — скорее от тревоги, чем из-за жары. Никакой инициативы: если дом займется огнем, предпочту умереть, нежели встать с места.

20 минут — Я все сознаю, но утратил слуховую ориентацию. Эта стадия — приятная, потому что постепенно устраняет всякое беспокойство.

28 минут — Ощущение относительности времени впечатляет. Должно быть, именно в таком состоянии Эйнштейн и открыл свою теорию относительности.

30 минут — Внезапно и полностью перестаю сознавать, что делаю. Пытаюсь писать, но не понимаю, что это — всего лишь попытка, проба. Начинаю плясать, пляшу как чокнутый, музыка льется с другой планеты и обладает неизвестным размером.

33 минуты — Время тянется чрезвычайно медленно У меня не хватает смелости попробовать ЛСД…

45 минут — Страх вылететь в окно столь велик, что соскальзываю с постели и устраиваюсь на полу в дальнем углу, подальше от улицы. Мое тело не требует удобной позы. Могу остаться лежать на полу без движения.

1 час — Гляжу на часы, не понимая, зачем пытаюсь записать все это на магнитофон. Для меня это просто вечность, из которой я никогда уже не смогу выйти.

1 час 15 минут — Вдруг возникает нестерпимое желание выйти из транса. Холодной зимой меня обуревает внезапное мужество, и я принимаю холодную ванну. Я не ощущаю воды на теле. Я наг. Но мне не удалось выйти из транса. Меня охватывает ужас — вдруг я навечно останусь таким. Появляются книги по шизофрении, которые я прочел, они идут в ванную. Хочу выйти. Хочу выйти!

1 час с половиной — Я одеревенел, лежу, вспотев.

2 часа — Переход из транса к нормальному состоянию происходит неощутимо. Нет ни тошноты, ни сонливости, ни усталости, но есть необычный голод. Ищу ресторан на углу. Продвигаюсь, иду. Нога за ногу.

 

Не удовлетворившись тем, что покурил гашиша и зафиксировал все фазы его воздействия, Пауло совершил поступок столь отчаянный, что живи он как в старые добрые времена в отчем доме, это стоило бы ему нескольких сеансов электрошоковой терапии в сумасшедшем доме — снял копию с «Кратких заметок» и дал прочесть родителям. С его точки зрения, этот жест, должно быть, не был выпадом против Лижии и Педро. Хотя он и признавался дневнику, что «открыл какой-то новый мир», а «наркотик — лучшее из всего сущего», Пауло рассматривал себя не как банального наркомана, но как «активного идеолога движения хиппи», который без устали повторяет в кругу друзей вызывающе дерзкие слова: «Наркотик — это для меня то же, что автомат для коммунистов и партизан».

Помимо марихуаны и гашиша, супруги начинают принимать синтетические наркотики, произведенные промышленным способом в лаборатории. Еще с первой госпитализации Пауло регулярно принимал валиум, который прописывают при лечении психических расстройств, сопровождающихся мучительным беспокойством. Не опасаясь вреда, который подобные коктейли могут нанести мозгу, влюбленные увлекаются такими препаратами, как мандрикс, артан, дексамил, первитин. Содержащийся в некоторых амфетамин воздействует на центральную нервную систему, ускоряет сердцебиение и повышает кровяное давление, формируя приятное ощущение расслабленных мускулов, которое сменяется эйфорическими состояниями длительностью до четырнадцати часов. Когда же организм уставал, они принимали сильнодействующее снотворное и в буквальном смысле «отрубались». Средства, которыми обычно предупреждают эпилептические припадки или лечат болезнь Паркинсона, обеспечивали им нескончаемые сеансы «полного улета». Как-то на выходных у Какико во Фрибурго, в ста километрах от Рио, Пауло провел «испытание на прочность», чтобы узнать, сколь долго ему удастся «ловить кайф» без перерыва на сон. Он был искренне рад, проведя полные сутки — время засекалось по часам — абсолютно без сна и полностью «вдетым», как говорили в то время. На этой опасной дорожке, как ему казалось, только наркотики имеют какое-то значение. «Еда стала для нас чем-то умозрительным, — записал он в дневнике. — Мы не знаем, когда ели в последний раз, и тем не менее никакого голода не испытываем».

Казалось, теперь с миром нормальных, не принимающих наркотики людей, его связывает единственная нить постоянная и навязчивая идея стать писателем. Он решает запереться в доме дяди Жузе в Араруаме и писать, ни на что больше не отвлекаясь. «Писать день и ночь, писать обо всем на свете» — таков его лозунг. Вера поддерживала его, но перед тем, как он с головой уйдет в работу, предложила совершить путешествие. И в апреле 1970 года пара решила отправиться в один из центров хиппи в Перуанских Андах — в Мачу-Пикчу, священный город инков, расположенный на высоте две тысячи четыреста метров. Все еще не оправившись от моральной травмы, причиненной поездкой в Парагвай, Пауло боялся, что при выезде из Бразилии с ним может приключиться какая-либо неприятность. Лишь после долгих прикидок — естественно, что по настоянию Пауло они неделями просиживали над картами и туристическими маршрутами, — супруги наконец отправились в путь. Под влиянием «Беспечного ездока» с Питером Фондой и Деннисом Хоппером, который в 1969 году пользовался большим успехом и стал поистине культовым фильмом хиппи, они не определили ни цели поездки, ни точной даты возвращения. Первого мая супруги вылетели на самолете компании «Ллойд Аэрео Боливиано» в Ла-Пас, где все им было в новинку — например, после посадки в аэропорту Эль-Альто в столице Боливии Пауло впервые в жизни увидел ослепительно белый снег. И это произвело на него такое впечатление, что спустившись по трапу самолета, он не выдержал — бросился на землю и стал его есть. Так начался месяц абсолютного безделья. Разреженный воздух Ла-Паса, находившегося на высоте почта четырех тысяч метров, вывел Веру из строя, и она провела весь день в постели. А Пауло вышел из гостиницы осмотреть город. Он привык к политической апатии, царившей в Бразилии под гнетом диктатуры, и поэтому рабочие демонстрации по случаю Дня Труда его изумили. Казалось, что грядут перемены. И действительно, спустя четыре месяца третьему (с сентября предшествующего года) сроку президентского правления генерала Альфредо Овандо Кандиа пришел конец.

Пауло и Вера на развалинах Мачу-Пикчу в Перу

 

Жизнь в Боливии была очень дешевой, и они взяли напрокат машину, останавливались в дорогих отелях, обедали и ужинали в роскошных ресторанах. Чуть ли не через день Вера, весьма заботившаяся о своей внешности, ходила к парикмахеру, а Пауло тем временем бродил по крутым улочкам Ла-Паса. Именно здесь они испробовали новый для себя наркотик, практически неведомый в Бразилии. Мескалин в разных странах именовали по-разному — пейот, пейотль или мескаль, — но все эти названия обозначали все тот же галлюциногенный чай, получаемый в результате перегонки порубленного и высушенного кактуса. Восхищенные спокойным и тонким действием напитка, Пауло и Вера погружались в мир нескончаемых зрительных галлюцинаций и переживали удивительные моменты смешения восприятий — синестезии, когда цвета воспринимаются обонянием, а вкус — слухом.

Они провели в Ла-Пасе пять дней, наслаждаясь этим чаем, — ходили на «пеньяс», где в дружеских компаниях исполнялась народная музыка, посещали «диабладас» — театрализованные представления, где актер исполнял роль Супайи, существа, которое в мифологии инков аналогично Сатане у христиан. Затем путешественники отправились на поезде к озеру Титикака и на кораблике пересекли это самое высокогорное в мире судоходное озеро. После этого поездом двинулись в Куско и Мачу-Пикчу, а оттуда вылетели на самолете в Лиму.

В столице Перу они взяли напрокат машину и через Арекипу, Антофагасту и Арику поехали в Сантьяго-де-Чили. Предварительный план заключался в том, чтобы на этом отрезке пути никуда не торопиться, но гостиницы были скромны до полного убожества, так что Пауло и Вера решили побыстрее двигаться дальше. Столица Чили не приглянулась ни ей, ни ему — «город, похожий на любой другой», записал Пауло, — но именно здесь им довелось посмотреть «Z», запрещенный в Бразилии фильм греко-французского режиссера Коста-Гавраса, разоблачающий хунту «черных полковников» в Греции. Почти всегда под кайфом от мескалина, они к исходу третьей недели путешествия по пути в Буэнос-Айрес очутились в аргентинском городе Мендоса. Пауло сгорал от ревности, когда мужчины оказывали знаки внимания Вере, — особенно если она принималась говорить с ними на английском, которым он пока еще не овладел. Если в Ла-Пасе его буквально заворожил снег, то в Буэнос-Айресе столь же ошеломительный эффект произвело первое в жизни посещение метро. Привыкнув в дороге к дешевизне жизни, в аргентинской столице они решили поужинать в «Микеланжело» — ресторане, известном как «храм танго», где им удалось послушать классика жанра — певца Роберто «Поляка» Гойенече. Когда же принесли счет на двадцать долларов (по курсу 2008 года — около ста двадцати), Пауло чуть не упал со стула, сообразив наконец, что они попали в один из самых дорогих ресторанов города.

Астма, не тревожившая Пауло на высокогорье Анд, настигла его в Буэнос-Айресе, на уровне моря. С температурой тридцать девять градусов, с большим трудом одолевая приступы удушья, он три дня пролежал пластом и восстановил силы только первого июня в Монтевидео — накануне возвращения в Бразилию. По его настоянию, они не полетели самолетом авиакомпании «Ллойд Аэрео Боливиано». Такую перемену вызвало вовсе не суеверие и даже не то обстоятельство, что им пришлось бы опять лететь домой через Ла-Пас. Все решил бронзовый памятник пилоту гражданской авиации, который Пауло увидел в аэропорту Ла-Паса. Его воздвигли в честь «героических летчиков авиакомпании „Ллойд Аэрео Боливиано“, погибших при исполнении служебного долга»:

— Только полоумный может летать авиакомпанией, которая почитает героями летчиков, разбившихся вместе со своими самолетами! А вдруг наш пилот тоже мечтает, чтобы его память увековечили?

В конце концов в Рио-де-Жанейро они улетели самолетом «Эр Франс». Домой они прибыли 3 июня, как раз к началу телетрансляции первой игры бразильских футболистов на чемпионате мира 1970 года. Бразильская сборная разгромила тогда команду Чехословакии со счетом 4:1.

Между тем мечта стать писателем не уходила. Ни один его текст пока не занял призового места на тех конкурсах, куда он их посылал. «Со стесненным сердцем услышал я новость в „Репортере Эссо“, — плачется он в дневнике — Я проиграл еще один литературный конкурс. Не был даже отмечен жюри». Чтобы не отчаяться вконец, он продолжает набрасывать темы будущих произведении: «летающие тарелки», «Иисус», «снежный человек», «духи, воплощенные в трупах» и «телепатия». Только с каждым днем срок получения заветной премии отодвигался все дальше, о чем говорится, к примеру, в таких строках:

 

Мой добрый Иосиф, святой мой покровитель. Ты свидетель всего, что я попробовал предпринять в этом году. Я проиграл все конкурсы. Вчера, узнав омоем поражении на конкурсе детских пьес, Вера сказала: когда удача улыбнется мне, я получу все и сразу. Неужели? Тогда и расскажу.

 

24 августа Пауло исполнилось 23 года, и Вера подарила ему микроскоп последней модели и была счастлива, когда спустя несколько часов после вручения подарка увидела, что Пауло все так же сидит над окуляром, внимательно изучая предметные стекла и записывая что-то в тетрадку. С любопытством она принялась читать, что же он там написал:

 

23 года назад, в этот, самый день я родился. Я уже прошел ту стадию развития, которую можно увидеть под микроскопом. Вот он я — бешено стремящийся к жизни, величина бесконечно малая, однако наделенная всеми наследственными признаками тех, кто остался позади. Уже запрограммированы мои руки, ноги, мозг. Из сперматозоида я эволюционирую, клетки пройдут стадии деления, И вот я — здесь. Двадцатитрехлетний.

 

Она поняла, что Пауло капнул на предметное стекло своего семени и рассматривает под микроскопом собственные сперматозоиды. Отчет продолжался:

 

Там движется, возможно, будущий инженер. Умирает тот, что должен был стать врачом. Ученый, способный спасти Землю, тоже гибнет, а я взираю на это бесстрастно сквозь линзы своего микроскопа. В поле зрения мои сперматозоиды перемещаются, бешено стремясь обнаружить яйцеклетку: ими движет неистовый порыв, страстное желание вопреки всему существовать вечно.

 

Вера, с которой так приятно было делить досуг и развлечения, становилась непреклонной, когда Пауло следовало возвращаться в реальность. Поняв, что, отпущенный на волю, он так никогда не закончит колледж PI не получит аттестат, она буквально силой заставила его подготовиться к вступительным экзаменам в университет. Ее старания дали потрясающие результаты. В конце года возлюбленный смог поступить на три факультета сразу: юридический — в институте «Кандиду Мендес»; режиссерский — в Национальной школе театра, и связи — в Папском католическом университете (ПКУ) в Рио. Конечно, такой прорыв не стоит приписывать усилиям одной только Веры. И то, что Пауло закончил школу, не имевшую традиций качественного отбора и оценки, и то, что он успешно сдал вступительные экзамены сразу в три высших учебных заведения, — все это отвечало и его собственным литературным амбициям. Четырьмя годами раньше Пауло начал систематически читать и одолел более трехсот книг, по семьдесят пять в год — число поистине астрономическое, особенно если учесть, что каждый бразилец в то время прочитывал в среднем по одной книге ежегодно. Пауло же читал запоем и все подряд: от Сервантеса до Кафки, от Жоржи Амаду до Скотта Фицджеральда, от Эсхила до Олдоса Хаксли. Он читал советских диссидентов — таких, как Александр Солженицын, — и откровенно легковесных бразильских юмористов вроде Станислава Понте Преты. Он читал, писал небольшой комментарий к каждому произведению и, подражая литературным критикам, столь жестоко его мучившим, расставлял всех на свой вкус по ранжиру дарования. Получить четыре звездочки — самую высокую оценку — было под силу немногим: Генри Миллеру, например, Борхесу или Хемингуэю. С необычайной легкостью Пауло мог сложить в один мешок столь разные книги, как «Американская мечта» Нормана Мейлера, «Революция в революции» Режи Дебре и два бразильских классических произведения — «Сертаны» Эуклидеса да Кунья и «Экономическую историю Бразилии» Кайо Прадо Жуниора.

В этой сложной мешанине сюжетов, эпох и авторов один жанр мало-помалу начинает пробуждать его живой интерес — книги об оккультизме, колдовстве и сатанизме. С тех пор как на глаза ему попалась «Секретная алхимия людей», написанная испанским колдуном Хосе Рамоном Молинеро, он начинает поглощать все, что относится к миру, непроницаемому для человеческих органов чувств. Закончив чтение «Утра магов» — мирового бестселлера, написанного бельгийцем Луи Повелем и французом украинского происхождения Жаком Бержье, — он тут же ощутил себя членом этого нового племени. «Я — маг, который готов пробудиться!» — записывает он в дневник. К концу 1970 года его коллекция по этой теме насчитывает уже около полусотни книг. Тогда же он прочел, откомментировал и пометил звездочками все шесть работ немецкого писателя Германа Гессе, опубликованные в Бразилии (включая, естественно, «Игру в бисер», удостоенную Нобелевской премии по литературе в 1946 году), а также бестселлеры швейцарца Эриха фон Деникена («Колесницы богов» и «Назад к звездам»). В список вошли как серьезные классические произведения: «Фауст» Гёте, получивший всего три звездочки, — так и макулатура, вроде книги «Черная Мария и Белая Мария» некоего В. С. Фолдежа, не заслужившая даже одной.

Интересно, что один из наиболее уважаемых авторов этой «новой волны» мистицизма не только писал об оккультизме, но и собственную жизнь окружил завесой тайны. Его звали Карлос Кастанеда. Он родился в Перу в 1925 году (по другим данным — в Бразилии в 1935-м), получил в Калифорнийском университете Лос-Анджелеса (UCLA) диплом антрополога. При подготовке к защите докторской диссертации он решил перенести на страницы автобиографических книг результаты своих полевых исследований по использованию естественных наркотиков — таких, как пейот, грибы и эстрамон (называемый еще «травой дьявола»), — в туземных ритуалах, бытующих в Мексике. Мировой успех Кастанеды, попавшего на обложку журнала «Тайм», погнал его в пустыню Сонора, на границу штатов Калифорния и Аризона с Мексикой — то есть в места, описанные в его книгах, — куда направлялись также орды хиппи со всех краев света в поисках новой «земли обетованной».

Для тех, кто, подобно Пауло, не верил в случайные совпадения, известие о намерении матери преподнести ему в подарок путешествие (не куда-нибудь, а в США!), несомненно, тоже стало бы неким знаком. Бабушка Лилиза отправлялась в Вашингтон навестить дочь Лусию, жившую там с мужем-дипломатом Сержинью Вегелином, а Пауло следовало сопроводить старушку до североамериканской столицы. Если потом захочет, он сможет поехать еще куда-нибудь, один или с кузеном Сержинью, который был на несколько лет младше. Помимо шанса ближе познакомиться с шаманским регионом Кастанеды, поездка пришлась очень кстати еще и потому, что их отношения с Верой, похоже, клонились к закату. «Не жизнь, а сплошные проблемы, — в начале 1971 года исповедуется Пауло своему дневнику. — Нас больше не связывает секс, она доводит до исступления меня, я — ее. Я ее больше не люблю. Это просто привычка». Их отношения «износились», перчили себя и вышли на тот рубеж, за которым люди больше не могут жить вместе. Вера вернулась в квартиру на Леблоне, а Пауло сменил Санта-Терезу на свое прежнее обиталище, которое занимал в доме деда и бабушки до переезда в Копакабану. В дневнике, однако, он объявлял что уже «наполовину женат» на новой избраннице молодой актрисе Кристине Скардини, с которой свел знакомство в театральной школе. В нее, как Пауло божился он был влюблен без памяти. Это была ложь, хотя и похожая на правду: за полтора месяца разлуки девушка получит — ни много ни мало — сорок четыре письма из Соединенных Штатов.

Для друзей Пауло родители устроили праздничный прощальный ужин — и вот, в первых числах мая, он с бабушкой и дедом вылетел рейсом авиакомпании «Вар» в Нью-Йорк где им предстояла пересадка на вашингтонский рейс. Двигаясь по переходам аэропорта Кеннеди, Пауло с бабушкой Лилизой подивились тому, с какой неожиданной настойчивостью требовал мастер Тука лететь в столицу США одиннадцатичасовым рейсом, а регистрация на него, как сообщал громкоговоритель, заканчивалась Лилиза с внуком пытались разубедить деда, говоря, что нет никакой надобности так торопиться, не успеют на этот самолет — через полчаса полетят следующим. Упрямый старик ничего не желал слушать. Пришлось бежать бегом, и едва лишь они успели войти в самолет, как убрали трап. Дед успокоился только увидев, что все на местах, а ремни пристегнуты. Уже сидя в дядином доме вечером у телевизора, Пауло увидел выпуск новостей и понял, что мастера Туку в аэропорту торопила рука Провидения. Вскоре после взлета на борту двухмоторного «Конуэя» авиакомпании «Аллегени Эйрлайнз» (ставшей потом «Ю-эс Эйруэйз»), который вылетел на полчаса позже, возникли технические неполадки. При попытке совершить вынужденную посадку близ Нью-Хейвена в семидесяти километрах от Нью-Йорка самолет упал и разбился. Авиакатастрофа унесла жизни тридцати человек — пассажиров и членов экипажа.

Остановившись в доме дяди-дипломата в городке Бетесда, штат Мэриленд, что в получасе езды от Вашингтона, Пауло вместо путевого журнала решил отмечать происходящее в письмах Кристине. Его потрясало буквально все. Он мог подолгу простаивать, разинув рот, у автоматов по продаже марок, газет и прохладительных напитков или часами прогуливаться по секциям супермаркетов, ничего не покупая и лишь восторгаясь сказочным изобилием товаров. Уже в первом письме он жалел, что не захватил с собой из Бразилии «мешок с мелочью»: здесь он сделал открытие, что любой автомат охотно принимает вместо двадцатипятицентовика бразильскую монетку в двадцать сентаво. И это при том, что бразильские деньги стоили в пять раз меньше американских! «Я бы здорово преуспел тут, возьми с собой побольше мелочи, — признавался он, — потому что как раз нашими четвертачками расплачиваюсь за отсылку каждого письма в Бразилию, покупая в автомате почтовые марки, или отдаю в обмен на возможность посмотреть всякую похабень в бесчисленных порнолавках, что здесь на каждом углу». Все было в новинку, и все его волновало: от эскалаторов в супермаркетах до шедевров Национальной галереи, где Пауло разрыдался, прикоснувшись к картине «Смерть и скупой» кисти голландского мастера Иеронима Босха, хоть и знал, что нарушение заповеди «Руками не трогать» почитается в любом серьезном музее за смертный грех. Впрочем, до полотна, написанного Босхом в 1485 году, он не дотрагивался, но некоторые другие раритеты потрогать все же сумел. Замирая перед ними на несколько минут, он озирался и, убедившись наверняка, что его не видят служители, без особых церемоний совершал святотатство, прикладывая все десять пальцев к картине. «Я прикоснулся к Ван Гогу и Гогену, приложился к Дега и ощутил, как что-то во мне стало расти, понимаешь? — признавался он любимой девушке — я расту здесь. Я многое познаю».

Однако, похоже, самое большое впечатление в американской столице на него произвели экскурсии в военный музей и ФБР. Первый — заполненный экспонатами, посвященными участию Соединенных Штатов в обеих мировых войнах, — показался ему тем местом, «куда дети идут, чтобы научиться сильнее ненавидеть врагов США». И не только дети, судя по его реакции. Обойдя все залы музея, осмотрев самолеты, ракеты, посмотрев фильм, прославляющий американскую военную мощь, Пауло вышел, «захлебываясь от ненависти к русским, одержимый желанием убивать и убивать, упиваясь этим желанием». На экскурсии по ФБР он в сопровождении федерального агента побывал в Музее гангстеров, увидел подлинные одежду и оружие знаменитых бандитов: Диллинджера, «Мордашки» Нелсона, Келли-«Автомата» и других, — а также подлинные послания, написанные жертвами громких похищений. В углу одного зала он заметил мигающую лампочку. Под ней висела табличка: «Каждый раз, когда загорается свет, в США совершается одно преступление категории А (убийство, похищение или изнасилование)». Свет при этом вспыхивал каждые три секунды. В тире агент похвастал, что у них в ФБР стреляют только на поражение. Вечером в письме, испещренном восклицательными знаками, он подытожил впечатления дня:

 

Эти ребята бьют без промаха! Из пистолета ли, из автомата — стреляют строго в голову! Бьют и не мажут! А дети! Детишки, боже мой, смотрят на все это! Школьники классами приходят в тир ФБР, чтобы увидеть, как те защищают родину! Какой тяжелый труд, любовь моя! Агент рассказал мне, что требования к поступающему на работу в ФБР таковы: рост — не ниже 180 см, хорошая меткость и согласие на полную проверку всех данных кандидата. И более ничего. Никакой тебе проверки интеллекта, только — меткость. Я сейчас в самой передовой стране мира, в государстве полного комфорта и совершенного общественного устройства. Так отчего же здесь происходит столько преступлений?

 

Трепетно относясь к тому, каким он желал бы выглядеть в глазах других людей, Пауло в конце почти каждого письма просит Кристину никому их не показывать. Она может, конечно, рассказывать, о чем они, но показывать — нет. «Они очень личные, а я пишу, как Бог на душу положит, — объяснял он. — Пересказывай содержание, пожалуйста, но читать не давай». После недельного марафона сменяющих друг друга экскурсий по Вашингтону он купил билет на поезд до Нью-Йорка, чтобы там решить, куда ехать дальше. Пауло удобно расположился в красно-синем вагоне второго класса компании «Амтрак». Но едва поезд тронулся, его охватил леденящий ужас: до него дошло, что стоявшие вдоль железнодорожной линии бетонные пакгаузы, на стенах которых намалеваны желтой краской английские слова «Fallout Shelter», — не что иное, как ядерные бомбоубежища. Именно сюда в случае атомной войны поспешат люди… Поток тревожных мыслей прервался — кто-то похлопал Пауло по плечу. Поезд уже подходил к первой станции в городе Элизабет, штат Нью-Джерси. К нему обращался контролер в синей форме, с желтой кожаной сумкой на поясе:

— Hi, guy, can you show me your ticket?^[27]

Перепугавшись и не понимая, что надо всего лишь предъявить билет, Пауло ответил по-португальски.

Но служащий спешил и, похоже, был не в настроении:

— Don’t you understand? I asked for your ticket! Without a ticket nobody travels in my train^[28].

Только теперь Пауло в отчаянии понял, что все усилия Веры сделать из него безупречного знатока английской речи пошли прахом. Одно дело — читать тексты на английском когда ты всегда можешь спросить жену или залезть в словарь, и совсем другое — говорить самому и понимать, что тебе говорят другие. Жестокая правда заключалась в том, что он оказался в Соединенных Штатах один, а по-английски не мог произнести ни слова. Даже самого простого.

 

«Беспечный ездок» Пауло Коэльо в Соединенных Штатах

 

«Пауло, да у тебя эта штука — квадратная!»

 

Первое впечатление от Нью-Йорка было кошмарным. В отличие от той чистоты и тех ярких красок, к которым он привык по фильмам и книгам, Нью-Йорк, появившийся за окнами вагона, едва состав вылетел из Бруклинского тоннеля и покатил по острову Манхэттен, показался ему наводненным нищими уродливыми оборванцами угрожающего вида. Но не это обескуражило Пауло. Он намеревался пробыть в городе несколько дней, а затем достичь цели, ради которой и затевалась, собственно говоря, эта поездка: побывать в Большом каньоне, в Аризоне и в магических пустынях Мексики, столь впечатляюще воспетых в грудах его гуру Кастанеды. Первые навыки выживания в «каменных джунглях» преподал ему в поезде один пассажир, испанец по происхождению — это он помог будущему писателю в трудную минуту объясниться с контролером. У Пауло было с собой всего триста долларов (около полутора тысяч нынешних или две тысячи семьсот реалов по курсу 2008 года), и он собирался за два месяца «пересечь Соединенные Штаты из конца в конец», поэтому для начала следовало поменять вид транспорта: пересесть с поезда на автобус фирмы «Грейхаунд». Автобусы эти ему доводилось часто видеть в кино: они колесили по дорогам через пустыни. Каждую машину украшал рисунок элегантной борзой. Приобретя за девяносто девять долларов билет, пассажир имел право на поездку в течение сорока пяти суток в любую точку, куда ведет линия фирмы «Грейхаунд», — то есть мог объехать более двух тысяч городов, разбросанных по США, Мексике и Канаде. А если Пауло собирался эти два месяца провести в движении, оставшихся денег ему могло хватить лишь на то, чтобы останавливаться в общежитиях Христианской ассоциации молодых людей (ИМКА), где ночлег вместе с завтраком и ужином обходился в шесть долларов.

Уже двух дней в Нью-Йорке было достаточно, чтобы разочарование Пауло рассеялось. Для начала его порадовали общежития ИМКА: комнаты — хоть и небольшие, вдвое меньше его жилища у деда, и без туалета, телевизора или кондиционера — были отдельными и сияли чистотой, причем постельное белье меняли ежедневно. Обслуга оказалась внимательной, а на стойке кафетерия, вдоль которого он двигался с подносом, выставлены были если и не деликатесы, то во всяком случае хорошо приготовленная и вкусная пища. Не смущал Пауло и один душ с туалетом на весь коридор. Он понял, что способен жить в гостинице сколько угодно. Серьезной проблемой, однако, оставался языковой барьер. Адские муки повторялись ежедневно — всякий раз, когда приходилось выбирать блюда в столовой. Когда стоишь с подносом в руке, нервничая, ибо сзади напирает очередь нетерпеливой и проголодавшейся молодежи, нелегко быстро и правильно выговорить названия блюд. Больших трудов стоило уразуметь, что в Америке многие слова произносятся иначе, и сначала его отказывались понимать вовсе. Выход нашелся, когда Пауло уразумел, что вкуснейшая фасоль, которой потчуют в столовых ИМКА, называется «порото».

Это слово произносилось без особых запинок и проблема была решена: пока не овладеет языком в совершенстве он будет есть только фасоль. Дело пошло на лад.

За считанные дни, благодаря не только приятному обхождению в общежитии, но и духу терпимости и свободе нравов, что царили в Нью-Йорке, Пауло освоился. И очень скоро обнаружил, что здесь вполне доступны и секс, и марихуана или гашиш, главным образом — в окрестностях Вашингтон-сквер, площади, где целыми днями слонялись, сидели, лежали, бренча на гитарах и наслаждаясь первыми весенними лучами солнца, кучки хиппи со всех концов света. Однажды вечером он пришел в столовую общежития за пять минут до закрытия. В зале было пусто; Пауло взял поднос и уселся напротив девушки лет двадцати, худенькой, белокожей, с длинными руками, одетой, можно сказать, в официальный костюм всех хиппи — разноцветный индейский хлопчатобумажный балахон до пят. Ее веснушчатое лицо осветилось улыбкой, и Пауло, убедивший себя, что для галантного разговора его английского хватит, произнес:

— Excuse me?

Девушка не поняла:

— What?

Сообразив, что он не в состоянии правильно произнести даже банальное «простите», Пауло расслабился и засмеялся над собой. Раскованность облегчила знакомство, и уже в одиннадцать ночи бразилец и Джанет — так звали девушку — отправились бродить по городским улицам. Чем настойчивее допытывался Пауло, чем занимается его новая подруга, тем меньше понимал смысл ее ответов. Что такое «бэлей»? Именно так назывался курс, который она изучает в университете. Что значит изучать «бэлей»? Джанет отошла в сторонку и вдруг, раскинув руки, взмыла вверх и в воздухе повернулась вокруг своей оси — то есть исполнила пируэт. Подскочила на кончиках пальцев еще два-три раза под любопытными взглядами прохожих и грациозно склонилась перед ним в реверансе. Так вот оно что! «Бэлей» — это балет, а она — балерина! Под утро, возвращаясь в общежитие, где парни и девушки спали в раздельных корпусах, парочка остановилась попрощаться в укромном уголке на Мэдисон-сквер-гарден. Объятия сменились поцелуями, в какой-то момент рука Джанет скользнула ниже пояса Пауло… Однако вскоре девушка перестала поглаживать штаны своего нового друга и зашептала ему в ухо — очень четко, чтобы ему было понятнее:

— У меня уже были парни раньше, но такого я еще не видала… Вот это да! Ты первый, у кого квадратный член.

Пауло, задыхаясь от смеха, принялся объяснять, что дело не в особенностях его анатомии, просто, чтобы не оставлять документы в шкафу ИМКА, он положил деньги и обратный билет в паспорт с твердой корочкой и хранил все это в самом, как ему казалось, надежном месте — в трусах. И вот так, ведя его за руку, балерина Джанет — с нею теперь он будет регулярно заниматься любовью в укромных уголках парков и садов — открыла ему новый, безумный и притягательный мир Нью-Йорка начала — и не только — семидесятых. Пауло вливался в манифестации и марши протеста против войны во Вьетнаме, бывал на концертах классической музыки в Центральном парке, а однажды потрясенно замер, когда, спускаясь по лестницам к стадиону, вдруг увидел феерически подсвеченную Пенсильвания-стейшн. «Этот железнодорожный вокзал будет побольше нашего Центрального вокзала в Рио, — рассказывал он в письме возлюбленной, — только он полностью под землей». Пауло разволновался при входе в Мэдисон-сквер-гарден, «где три месяца назад Джо Фрэзер победил Кассиуса Клея». Страсть к боксеру, взявшему имя Мухаммед Али, была столь сильна, что Пауло не только бывал на всех поединках с его участием, но и приобрел привычку сравнивать свои скромные физические параметры с мускулатурой американского гиганта. Хотя дата возвращения была еще не определена, времени, казалось, не хватит, чтобы воспользоваться всем, чем Нью-Йорк мог одарить парня из бедной страны, к тому же задавленной диктатурой.

Пауло и Джанет, спросившая его: «У тебя квадратный член?»

Пауло сопоставляет свои физические параметры с боксерами-тяжеловесами Мухаммедом Али и Кеном Нортоном

 

Когда выдавалось немного свободного времени, Пауло пытался в письмах вкратце обрисовать водоворот событий, что увлек его:

 

Есть районы, где всё — книги, газеты, вывески, реклама — по-китайски, в других — по-испански или по-итальянски. В моем, отеле кого только не встретишь: мужчины в тюрбанах, активисты «Черных пантер», индианки в длинных одеждах. Здесь, внутри, может произойти что угодно. Вчера вечером, выйдя из комнаты, я наблюдал яростную драку двух стариков лет шестидесяти и даже попытался их разнять! Надо было видеть, как они лупили друг друга! Я еще не успел рассказать тебе о Гарлеме, негритянском районе, скажу только, что это захватывает, ошарашивает. Что такое Нью-Йорк? Полагаю, что Нью-Йорк — это проститутки, стоящие на тротуаре в полдень в Центральном парке, это здание, где снимали «Ребенка Розмари», это место, где проходили съемки мюзикла «Вестсайдская история».

 

Перед тем как запечатать конверт он исписывал поля нежнейшими и умилительными признаниями в любви («обожаемая, любимая, восхитительная женщина» или «позвоню тебе, даже если целый день придется голодать, — лишь бы хоть минуту слышать твой голос»), а также враньем вроде следующего: «Будь спокойна: с моей стороны никаких измен», — или: «Можешь полностью положиться на меня». Проведя две недели в самом крупном американском городе, Пауло убедился, что имеются по крайней мере два препятствия на пути к осуществлению его мечты: ни скудных денежных ресурсов никак не могло хватить на то, чтобы в одиночку объехать за два месяца Соединенные Штаты. Вопрос с деньгами еще можно было решить, воспользовавшись, например, подсказкой Джанет: брать билеты «Грейхаунда» только на ночные рейсы продолжительностью больше шести часов, когда в автобусе можно выспаться. А вот проблема с языком казалась неразрешимой. Его школьный лексикон годился лишь на объяснения касательно сна и пищи, но Пауло понимал, что поездка утратит всю прелесть, если он не в силах будет понять, о чем с ним говорят. Выбирая между возвращением в Бразилию и просьбой о помощи, он ухватился за самый удобный вариант: позвонил за счет абонента дяде в Вашингтон и пригласил кузена Сержинью, свободно владевшего английским, совершить путешествие вместе. Спустя несколько дней двое ребят с рюкзаками, пользуясь автобусами «Грейхаунд» как гостиницами на колесах, выехали в Чикаго — первый пункт на долгом пути в Большой каньон, сердце Аризоны. Чикаго отстоял от Манхэттена на четыре тысячи миль, и разделяли их два часовых пояса.

Единственные свидетельства того периода — его письма Кристине. В них только настораживает отсутствие как