Вещественное доказательство по делу

 

Обрывок рецепта, обнаруженного на месте происшествия (фотография), масштаб 2:1

[Rp: S. Atropini Sulf. 0,1% – 10,0… DS… При болях 5-10 капель… 20/VIII… Аар]

 

 

Лист дела 23

 

У меня бы совсем испортилось настроение, не получи я в тот день доказательство, что не такой уж я дуб, как это можно было предположить сначала. Из областного управления мне переслали письмо шофера Парамонова.

 

В Крымское областное Управление милиции от шофера Феодосийской базы механизации No 2

Парамонова Сергея Ивановича.

В газете «Советский Крым» за 7 сентября я прочитал заметку «Убийца будет найден» и хочу сообщить, что я видел, хотя и не знаю, будет это вам полезно для следствия или нет. Но на всякий случай напишу.

Третьего сентября я возвращался из Ялты в Феодосию на своей служебной автомашине ГАЗ-51, дело было к ночи, часов после одиннадцати. Смотрю на масляный манометр, а он давления не показывает. Думаю, с маслом что-то плохо. Прижался я к обочине, встал. А как раз передо мною, метров за пятьдесят, тоже на обочине, «Волга» стоит. Я, конечно, никакого внимания на нее, мало ли машин? Открыл свой капот, гляжу – провод с масляного датчика соскочил. Я провод наладил, закрыл капот. Смотрю, а «Волга» уехала. Но я ничего плохого не подумал, сел в кабину, завелся. Манометр – в норме. Я и поехал дальше. Было это немного не доезжая тридцать восьмого километра – я с дальним светом ехал, табличку хорошо было видно. Какой номер у этой «Волги» – я не знаю, не обратил внимания. Цвета она – наверняка светлого, я, еще когда подъезжал, осветил ее фарами. Но точно цвет сказать не могу – ни к чему мне это было. Однако скорей всего серый или голубой, так мне запомнилось. Водителя или пассажиров этой «Волги» я не видел, разговоров или шума какого-нибудь – не слышал. Вот и все, что могу сообщить!

Парамонов Сергей

8. IX.

 

 

Лист дела 24

 

Вы никогда не видели, как заряжают на свету фотопленку в кассету? Делается это так: берут пиджак, полы складывают кульком, через рукава просовывают вовнутрь руки, держа в правой пакетик с пленкой, а в левой – кассету, крышка которой зажата между мизинцем и безымянным пальцем. Потом катушку достают из пакетика, снимают сначала черную защитную бумагу, затем серебряную фольгу. После этого катушку вставляют в кассету так, чтобы конец пленки попал в боковую прорезь кассеты. Потом правой рукой берут из левой крышечку, закрывают кассету и продергивают кончик пленки наружу.

И делается это на ощупь. Все! Кассету можно доставать на свет, вставлять в аппарат и снимать в свое удовольствие.

Когда из Министерства торговли пришло официальное письмо насчет расчески, я почувствовал, что пленка продернута. Можно доставать на свет…

 

Министерство торговли СССР

Ассортиментный отдел

«6» сентября

Исх. №321/ао

Срочно авиапочтой в следственный отдел

(На ваш телеграфный запрос от 5 сентября).

Ассортиментным отделом МТ СССР изучено изображение товарного знака «Т.П.К.», полученное по фототелеграфу.

Сообщаем, что фабрика-изготовитель расчески с указанным клеймом в наших документа не зарегистрирована. Это не исключает, однако, что фабрика может быть зарегистрирована в Министерстве торговли одной из республик, если она относится к числу предприятий местной промышленности.

Для сведения сообщаем неофициальное мнение одного из опытных товароведов отдела: интересующее Вас клеймо может принадлежать Тамбовскому либо Таллиннскому промкомбинатам, имеющим в своем ассортименте ширпотреба подобные расчески.

 

 

Лист дела 25

 

Честно говоря, я даже не хотел думать, что могу ошибиться. Это было бы несправедливо. Ведь я и так почти никогда не рассчитываю на помощь счастливых случайностей. Хотя бы потому, что нет в них прочности, нет никакого запаса надежности. Я верю только в одно – в логику. Потому что вся моя работа – это борьба с загадкой, которая бывает порой разложена на плечи десятков людей и сотни событий. Поэтому победить загадку можно только логикой и доброй помощью людей. Моей логике противостоит логика преступника. Но сильнее, предусмотрительнее должна быть моя логика, потому что мне нужно – позарез – узнать, кто этот парень, убитый на шоссе.

И мне не хотелось думать ни о чем другом. Хотя это для профессионала непростительно. Но как только я прочитал слово «Таллинн», я вспомнил, что это – большой порт. В портах моряков обслуживают бассейновые поликлиники. И эти «бассейновые» здорово ложились в полустертую печать…

 

ФОТОТЕЛЕГРАММА.

 

Отделу милиции Таллиннского горисполкома.

Чрезвычайно срочно! Следственная!

Прошу проверить, не принадлежит ли Таллиннскому промкомбинату клеймо, изображенное слева с увеличением в двадцать раз [Т. П. К.]. В положительном случае – выпускает ли промкомбинат мужские расчески с таким клеймом.

Сообщите также, есть ли в Таллинне Бассейновая поликлиника, кого она обслуживает и где она находится.

Следователь.

 

..Климов проводил меня до машины. Я возвращался домой.

Климов смущенно протянул мне старую авоську с яблоками:

– Вот… значит… яблочков… У них там, у литовцев… таких не покушаешь…

– У эстонцев, – улыбнулся я. Климов, помолчав, вдруг сказал:

– Вот мы и расстаемся…

Я взглянул на него и понял, что он огорчен этим. И мне вдруг стало стыдно. Мы были знакомы всего три дня. Целых три дня. И я даже не спросил его имени. Он добросовестно выполнял мои поручения, переживал вместе со мной, мы советовались, шутили, огорчались, и, если бы он не сказал – «вот мы и расстаемся», – я уехал бы, не узнав его имени. Какая глупость! Как бессовестно мы обкрадываем самих себя. И я подумал, что Наташа за три дня узнала бы не только имя человека, который был все иремя рядом. Она знала бы о нем все. Как она знает обо мне. Видно, настоящей доброте ваучиться нельзя. И учиться опасно – есть риск стать лицемером. Все-таки я спросил нерешительно:

– Послушайте, Климов, а… как вас зовут?

Климов кашлянул, прикрыв рот ладонью, и сказал с достоинством:

– Андреем Степанычем кличут.

Я отворил дверцу, козырнул ему и сказал:

– Мы еще увидимся…

Климов пожал плечами:

– Кто его знает… Мне ведь на пенсию скоро. – Он неожиданно улыбнулся и подтолкнул меня. – Ну, садись, садись давай. А то опоздаешь…

Мы пожали друг другу руки, «Волга» плавно тронулась. И тогда я не выдержал, высунулся из окошка и заорал:

– Мы еще увидимся… увидимся, Андрей Степаныч!..

Он, улыбаясь, стоял на дороге и махал мне вслед своей линялой, выгоревшей фуражкой. Дождь крупными блестящими каплями застревал в его коротко подстриженных, с густой проседью волосах…

 

 

Лист дела 26

 

…Девушка в голубой шинельке и платочке, повязанном поверх кокетливой пилотки, остановила меня у выхода на взлетное поле.

– Это бессмысленно. Уже откатили трап…

Я еще спорил с ней, хотя тоже понимал, что это бессмысленно. И почему-то вспомнил, что двери в самолетах запираются герметически. Дождь ударил сильнее, и холодные струйки противно потекли за воротник. Да, в век технического прогресса дождь самолетам не помеха. И вовсе не помощник он двум бестолковым людям, которые любят друг друга и не могут никак договориться. На самолете и в дождь работают всякие там радары, автопилоты и разные другие диковины. Эх, если бы кто-то сконструировал автопилот в любви. А чем… Ну его к черту!..

Я стоял под дождем, бездумно приглаживая мокрые волосы, и смотрел, как винты ИЛа скручивают из водяных капель сверкающие дрожащие диски. Потом как-то безразлично подумал: «Интересно, Наташа меня видит?» Вспыхнули факелы у выхлопных труб, моторы оглушительно завыли, и самолет поехал в другой конец поля, уменьшаясь и тая в дождевой пелене. Потом, уже еле видный, он остановился, развернулся, заревел еще громче и очень быстро побежал мне навстречу, и я был уверен, что около меня он затормозит. Но на середине полосы он легко подпрыгнул и, прошив низкую ветошь серых облаков, исчез из глаз. И я испугался, что больше никогда не увижу Наташку…

В зале Внуковского аэропорта было людно, суетились носильщики, в очереди у буфета ругались – не было бутербродов. Я прижимал к себе свой необыкновенной красоты букет и тоскливо думал, что надо возвращаться в Крым и снова допрашивать, посылать запросы, читать ответы. Расследовать.

Динамик загрохотал прямо над ухом: «Самолет ТУ-104, следующий рейсом 718 из Свердловска, прибывает через десять минут…»

Молодой человек, слушавший сообщение с напряженным бессмысленным лицом, сорвался с места и побежал на перрон. Когда он пробегал мимо, я поймал его за руку:

– Простите, вы встречаете девушку?

– Нет, маму. А что?

– Подарите эти цветы вашей маме. Ей будет приятно.

– Спасибо, – сказал он растерянно. – Но откуда вы узнали…

– Я даже этого не узнал, – сказал я и вышел на улицу…

Я посидел в кресле, бездумно глазея в окно, потом пошел на кухню и стал варить пельмени. На столе, придавленная стаканом, лежала записка:

 

Еда – в холодильнике. Белье и рубашки – на второй полке в шкафу.

 

И точка.

Последний раз я был дома утром того дня, когда все заварилось. Сейчас уеду и, видимо, не скоро попаду сюда снова. Наташа как-то сказала: «Стоило мне так добиваться отдельной квартиры… Ведь твой идеал домашнего очага – это четырехместный номер в гостинице».

Она очень хотела быть счастливой со мной. Да вот не получилось. Или я допоздна на работе, или не прихожу совсем, а прихожу – сил хватает только добраться до постели.

И вдруг понял, что последний скандал действительно был последним. Наталья больше жить со мной не будет. Ну и пускай! Мне это тоже надоело. Обидно только, что все так глупо получается. Да еще и стыдно, когда жена уходит. Всегда как-то неловко, если жена бросает мужа. «Идея женского равноправия еще не до конца проникла в наше сознание», – сказал я и погрозил половником своему отражению в зеркале. Потом стал вываливать пельмени в тарелку и обжег руку. На черта оно нужно в семье, это равноправие! И пельменей готовых с ним толком не поешь…

Зазвонил телефон. Какой-нибудь знакомый? Я снял трубку и сказал противным гнусавым голосом:

– Алье!

Но это не был знакомый. Звонил дежурный – из Таллинна пришла телефонограмма.

 

В следственный отдел

Ваш №0472с

No 38/сл

Записка по «вч»

Сообщаю, что Таллиннский промкомбинат имеет товарное клеймо, переданное Вами по фототелеграфу. Фабрика подтверждает факт изготовления расчесок, подобных обнаруженной Вами.

Сообщаю также, что в Таллинне имеется бассейновая поликлиника, обслуживающая работников морского пароходства. Адрес: улица Пикк, дом 3.

Зам. нач. отдела внутренних дел Таллиннского горисполкома

подполковник милиции Т. Энге

 

…Я достал из-под кровати чемоданчик и стал бросать в него рубашки, майки, носки…

 

 

ТАЛЛИНН

 

Лист дела 27

 

Не люблю я на самолетах летать. Стыдно признаться – побаиваюсь. Конечно, знаю, что жертв в авиакатастрофах меньше, чем на железных дорогах, и в поезде тебе не принесет лимонада с конфетами стройненькая стюардесса. И все-таки в тот момент, когда самолет, напряженно содрогаясь, отрывается от надежной бетонной земли, у меня всегда холодными капельками сочится мыслишка: а вдруг сейчас клюнет носом? Чушь, конечно. Паровоз тоже может свалиться с рельсов. Но вот в поезде – спокойно. А здесь – нет. Единственное, что меня утешает, – это неестественно веселые, возбужденные или нарочито сосредоточенные лица соседей. Они наверняка думают о том же, но, конечно, стараются не подавать виду. И мне легче хотя бы оттого, что не один я такой трусишка.

И когда я спустился по трапу на поле Таллиннского аэродрома, мне как-то стало веселей. Хотя впереди была тьма беспросветная – начиная от гостиницы и кончая делами, которые привели меня в этот город.

Было три часа дня, шел дождь, и дул сильный, пахнущий рыбой ветер с моря. Я поехал в гостиницу «Тооме». Мне нравится этот старый дом с полутемными лестницами и крошечными холлами, с деревянными панелями и резными филенками дверей. Здесь всегда – как в коммунальном многоквартирном доме. По части вкуса – я ретроград. Не по душе мне весь этот домашний модерн, смешные геометрические комнаты, по сантиметрам заставленные микроскопической мебелью. Мне всегда хочется в квартирах чего-нибудь старого, нелепого – часы с боем, рассохшийся буфет. А лучше всего – фикус.

Магда – администратор в «Тооме» – моя старая знакомая. Она радостно заулыбалась мне, светясь всеми своими белыми длинными зубами.

– Оставьте чемодан, приходите к вечеру – номер будет, – шепнула Магда.

Мне стало совестно перед терпеливой очередью, покорно взиравшей на типографски отпечатанный трафарет «Мест нет».

Но Магда – одна из немногих женщин, которым я нравлюсь. Было бы просто преступно не воспользоваться ее симпатиями и утвердиться в своем мужском самосознании.

– Так давайте чемодан…

– Нет уж, – сказал я. Мысль оставить чемодан с уголовным делом в вестибюле гостиницы меня рассмешила. – Чемоданчик пускай будет при мне.

Магда удивленно посмотрела на меня. Я пояснил:

– У меня здесь любовная переписка.

– А… Ну, пожалуйста, – разрешила Магда. – У вас, как всегда, много дел?

– Не слишком. Часиков до двенадцати ночи.

Магда ласково посмотрела на меня:

– Я вас устрою на втором этаже.

– Спасибо. – Я вспомнил про климовскую авоську и протянул ее Магде. – Вот, погрызите пока. У вас таких нету…

– Ой, откуда такие красивые? – обрадовалась Магда.

– Это вам Климов передал.

– Климов? Какой Климов?!

– Есть такой человек, – сказал я и пошел к выходу. Один из командированных, кивнув в мою сторону, сварливо сказал соседу:

– Небось этому гусю койка найдется…

– А тут по делу приедешь – и сиди… – охотно отозвался сосед.

Я вышел на улицу и пешком отправился в бассейновую поликлинику. Ветер складывал лужи в изящные гофре, дождь накрывал серой вуалью кирпичные стены и башни, и здесь уже по-настоящему жила осень.

В порту было холодно, водяная пыль садилась на лицо. Круизный белый теплоход отваливал от стенки, и люди на борту, отсюда, с причала, казались крошечными, и эти крошечные люди все время махали провожающим платками, будто передавали на разные лады один! и тот же семафор: «Все наши дела в порядке, мы отправились немного отдохнуть, а вы уж тут постарайтесь получше, так что – большой привет»… И хоть среди отъезжающих никого знакомых у меня не было, да и быть не могло, я им тоже на всякий случай помахал.

По серой вспененной воде гавани медленно двигался, постепенно сбрасывая с себя паруса, шведский барк. И я остро пожалел, что совсем не умею рисовать. А ведь как здорово было бы нарисовать этот серый задымленный порт, и свинцовую, в радужных нефтяных разводах воду, и четырехмачтовый краснобрюхий парусник. И повесить у себя дома на стене – это же ведь ужасно здорово, знать, что на свете еще – ты это точно знаешь, ты это сам видел, сам рисовал – бегают по морям парусники, а коли существуют парусники, значит, и мечтать еще можно, и любить, и надеяться.

Сердитые влажные порывы ветра раскачивали на стропах огромные контейнеры, их несли по воздуху плавно горбатые желтые краны, протяжно гудели, требуя дороги, маневровые мотовозы, и сухо щелкали колесами на стрелках железнодорожные вагоны, от рыбного причала мчались серебристые коробки авторефрижераторов.

Я бы охотно проболтался весь день на причалах – смотрел бы на тяжелые сухогрузы под разноцветными флагами, охотно помог бы такелажникам подтягивать крючьями к кузовам ящики с пугающей надписью «не кантовать», а потом напросился бы в гости на парусник. Но в кармане у меня лежали снимки убитого молодого парня и обрывок рецепта. Надо идти в поликлинику. Там сразу исчезнет запах соли, водорослей и рыбы, весь утот добрый гул и суета, там будет чистота, тишина, запах йода, коллодия и хлороформа, запах беды и боли.

В регистратуре поликлиники я показал фотоснимок подписи на рецепте, и мне сразу сказали:

– Это хирург Аар…

Хирург Тийт Аар, старый, элегантный, невыразимо чистый, с опущенной на подбородок маской, курил, держа сигарету никелированным пинцетом. Я показал ему свое удостоверение. Аар иронически глянул на меня светлыми умными глазами из-под золотых дужек очков, сказал:

– К вашим услугам…

Я попросил его осмотреть рецепт и попытаться определить: кому он был выдан. Аар сказал что-то медсестре, и та, раскрыв застекленный шкафчик, достала толстый канцелярский журнал. Быстро полистала страницы и положила журнал перед хирургом. Я заглянул в журнал через его плечо. Аар, вежливо отодвинувшись от меня, стал перечислять:

– Двадцатого августа такой рецепт получили…

 

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

Тийта Аара

 

…Осмотрев предъявленный мне обрывок рецепта, заявляю: он написан и выдан мною, подпись на нем – моя. Поскольку рецепт выписан на лекарство, являющееся сильнодействующим средством, он должен быть зарегистрирован в специальном журнале. Из записей в этом журнале за 20 августа видно, что рецепты с аналогичной прописью были выданы мною трем больным: Пяртсу А. А., Корецкому Е. К. и Пименову А. Б…

 

– А как мне разыскать этих больных?

Аар поправил указательным пальцем дужку очков пожал плечами:

– Их адреса можно получить в регистратуре, – подумал и нерешительно спросил: – А почему вас заинтересовал этот рецепт?

Я достал из кармана несколько фотографий убитого, панорамный обзорный снимок места происшествии и протянул врачу.

– Мы обнаружили ваш рецепт здесь.

Нервным движением Аар пригладил серебристые белые волосы, скрипуче проговорил:

– Господи, несправедливость какая! Сколько иногда мы затрачиваем сил и нервов, чтобы вытянуть больного. А потом появляется какой-то мерзавец – раз-раз – и нет человека…

Я негромко сказал:

– По отношению к убитому это еще большая несправедливость.

Аар непонимающе посмотрел на меня своими яркими голубыми глазами и досадливо сказал:

– Да я разве о себе говорю. Родить человека, питать его, научить, вылечить – это же все такой громадный труд, сколько лет! А убить – одно мгновение. И в этом есть какая-то ужасная несправедливость, человек – такая хрупкая тонкая штука. Обидно!

– Да, – согласился я. – Но природа не могла предвидеть, что со временем люди придумают для себя пистолеты и будут из них стрелять в затылок венцу творения.

– Разве в пистолетах дело? – как-то устало спросил Аар. – Злая рука и камнем может сделать то же самое.

Я придвинул к нему фото и попросил:

– Доктор, посмотрите, пожалуйста, еще раз. Не был ли этот молодой человек среди ваших больных?

Хирург взял фото, внимательно всмотрелся, покачал головой:

– Не помню. Быть может. – И, будто оправдываясь, добавил: – У меня ведь на приеме до двадцати человек бывает. Ежедневно…

 

Лист дела 28

 

Я не верю в случайные совпадения. И не зря. Обычно они играют против меня. Так было и сейчас. Из истории болезни я узнал, что Пименову – двадцать семь лет, Корецкому – двадцать девять, Пяртсу – тридцать два. И если убитый на шоссе парень – один из этих троих, то по возрасту они подходят все. Ну, что стоило бы случайности свести в тот день пациентов так, чтобы Пименову было девятнадцать лет, а Корецкому – пятьдесят шесть? Искать пришлось бы только Пяртса.

Но случай всегда играет в другой команде. Поэтому мне надо было объехать всех их по очереди, потом – побывать в аптеках.

Пименов жил в центре, в переулке рядом с улицей Пикк. Я поднялся по железной гремящей лестнице на третий этаж и долго звонил в дребезжащий медный звонок на тяжелой крепостной двери. Наконец мне отворили, и толстая старуха объяснила, что ее сына нет дома – он на работе. Говорить старухе, кто я такой, не имело смысла – она бы попросту испугалась за сына, и ничего толкового я бы у нее не узнал. Вечером пришлось бы приходить снова. Поэтому я сказал, что проверяю работу аптек и хочу узнать, помогло ли Пименову лекарство, которое ему выписали в прошлом месяце. В этом вопросе старуха проявила полную осведомленность, пожаловалась на массу собственных болезней и неэффективность современных лекарств. Уходил я, держа в руке аптечную сигнатуру с той же прописью, которая сохранилась на моем рецепте.

Пяртса я застал дома, и он мне сразу же предъявил лекарство и аптечную сигнатуру, объяснив, что сам рецепт оставил в аптеке. На обеих сигнатурах было написано: «Аптека №1». Я решил зайти в эту аптеку, благо она была рядом, неподалеку от церкви Пюхаваиму, проверить сигнатуры, а уж потом искать Корецкого.

В аптеке было малолюдно, тихо. Желтые бронзовые лампы отодвигали к стенам сумрак. Провизор, белокурая красивая девушка, искала в толстой пачке нужные мне рецепты и весело болтала со мной.

– У нас, наверное, самая старая аптека в мире, – говорила она.

– И лекарства, наверное, самые лучшие?

– Не знаю, были ли они самыми лучшими, но самыми необычными – наверняка.

– Излечивали, например, от рака?

– Тогда еще не было таких грустных болезней, – улыбалась девушка. – А лекарства от трусости были – настойка из желчи дикого козла и крови черной кошки.

– Б-р-р – помотал я головой. – А от неразделенной любви?

– Пожалуйста – экстракт лунного света и цветов черемухи.

– А что-нибудь для укрепления сообразительности и развития мудрости?

– И это можно – толченые кости жабы.

– Дайте, пожалуйста, двенадцать порций.

– Боюсь, что от старости эти лекарства утратил свое действие. А вот и ваши рецепты…

Итак, рецепт получил Корецкий. Но сейчас его, как я узнал в пароходстве, и в городе-то не было…

 

СПРАВКА

 

Больной, получивший интересующий следствие рецепт, – Корецкий Е. К. – по данным регистратуры проживает не в Таллинне, а в Ленинграде и служит Таллиннском морском пароходстве.

Зам. начальника пароходства Линнамяги Ф. К. в разговоре по телефону №47-45 сообщил, что Корецкий является штурманом рыболовецкого сейнера РС-4. Вчера, т. е. 11 сентября, в 19 час. 10 мин. сейнер РС-4 с полным составом команды вышел в море после ремонта двигателя.

12 сентября. г. Таллинн.

Следователь

 

 

Лист дела 29

 

Перед вечером в клочьях сизых дымных облаков мелькнуло багровое воспаленное солнце, но дождь не угомонился, и весь Таллинн погрузился в фиолетовый мягкий сумрак. Я шел по Ратушной площади, слушая, как цокают на тяжелых, влажно мерцающих булыжниках подковки, заглядывал в теплые желтые окна, заштрихованные дождем, как на старых гравюрах, и напряженно думал.

Зашел в небольшое кафе. Всего несколько человек сидели за дубовыми столами на широких деревянных скамьях. Яростно гудел камин. Я сел поближе к огню, взял густого ароматного кофе и стал прикидывать варианты.

Надо было сосредоточиться, собраться с мыслями, как говорят акробаты – сгруппироваться. Я вдруг почувствовал себя муравьем, суматошно бегающим по столу. У детей есть такое злое развлечение: муравей уже почти добежал до края стола, сейчас нырнет вниз – и свободен! Но упрямая рука ставит перед ним спичечный коробок, который превращается в непреодолимую стену. И муравей покорно бежит в другую сторону. Но там снова препятствие, и так – без конца. В книжках эта роль всегда отводится преступнику, обложенному со всех сторон сыщиками. Но убийца, которого искал я, мог покуда не волноваться. Пока я сам бегал, как муравей, пытаясь установить хотя бы имя убитого…

Похоже, я снова зашел в тупик. Пименов и Пяртс преспокойно отдыхали дома. Корецкий вчера ушел в плавание. Рецепты, выданные Пименову и Пяртсу, лежали передо мной на столе. Оставалась последняя крошечная лазейка: Корецкий мог помнить, кому и зачем он отдал свой рецепт.

Я положил на стол блестящий новенький полтинник и вышел. Из первого же автомата позвонил в пароходство и продиктовал радиограмму…

 

Таллиннское морское пароходство

РАДИОГРАММА

 

ТАЛЛИННА 7112-9.19.15.

СЕЙНЕР РС-4. ПЕРВОМУ ШТУРМАНУ КОРЕЦКОМУ

СВЯЗИ УГОЛОВНЫМ ДЕЛОМ СРОЧНО СООБЩИТЕ В АДРЕС ТАЛЛИННСКОГО ГОРОТДЕЛА МИЛИЦИИ КОМУ ЗПТ ПРИ КАКИХ ОБСТОЯТЕЛЬСТВАХ ВЫ ПЕРЕДАЛИ РЕЦЕПТ ЗПТ ПОЛУЧЕННЫЙ ВАМИ ДВАДЦАТОГО АВГУСТА БАССЕЙНОВОЙ ПОЛИКЛИНИКЕ ХИРУРГА ААР ТЧК

СЛЕДОВАТЕЛЬ.

 

 

Лист дела 30

 

Я проснулся рано и удивился, что из горотдела милиции еще не звонили. Радиограмма с сейнера должна была прийти давным-давно. Я набрал номер дежурного.

– Нет-нет, ничего не передавали. У меня записан ваш телефон – как только что-нибудь будет, сразу извещу.

Тогда я позвонил заместителю начальника пароходства. Он был очень вежлив, но мне показалось, будто, он чего-то недоговаривает и старается поскорее от меня отделаться. А может быть, показалось. Связь, мол, ночью была плохая. Тогда я сказал железобетонным голосом:

– Попрошу вас ускорить это дело. Оно не терпит отлагательства. А если с сейнером плохая связь, можно запросить через базовое судно…

На улице по-прежнему шел холодный дождь. Делать мне было нечего. Я завалился на диван, взял забытую кем-то в номере книжку о Фламмарионе и стал читать.

«Искать звезды работа поприятней, чем искать убийц. Поспокойнее. А главное – почище», – завистливо подумал я. И заснул. А в четверть двенадцатого меня разбудил звонок:

– Говорит дежурный горотдела милиции капитан Антсон. На ваше имя поступила телефонограмма,

– Читайте, – сказал я, и мне казалось, что сон все еще продолжается…

 

ТЕЛЕФОНОГРАММА

13.9 11.00 Исх. №76-з

Сообщаю, что первоначальные сведения о выходе сейнера РС-4 в рейс с полным составом команды оказались ошибочными по вине капитана судна.

Сегодня капитан РС-4 сообщил, что первый штурман Корецкий Е. К. находился в отпуске до восьмого сентября и по неизвестной причине из отпуска не возвратился, в связи с чем судно вышло в море без него. Местонахождение Корецкого в настоящее время неизвестно.

Подписал: Зам. нач. пароходства Линнамяги

Передала: Секретарь А. Гаварс

Принял: Дежурный Антсон

 

 

Лист дела 31

 

– Включите сирену! – сказал я шоферу, и хриплый визг располосовал дождливую туманную тишину. Машины впереди удивленно, неуклюже отворачивали в сторону, пропуская нас.

– Если можно, то еще быстрее, – сказал я. Шофер кивнул, Энге покосился на меня.

– Не правда ли, Томас, в этом городе неуместны подобные звуки? – сказал я ему.

Он еще раз глянул на меня из-под своих белесых ресниц, потом серьезно сказал:

– Это звуки беды. А беда везде неуместна.

– Значит, и мы, Томас, везде неуместны? – усмехнулся я.

– Не-ет, – Энге снял фуражку и пригладил соломенные волосы. – Ведь мы не беда. Просто мы ее встречаем первыми.

– Вторыми, – сказал я. – Первыми ее встречают те, к кому мы не поспели…

Машина со скрежетом затормозила около пароходства. Я взбежал на второй этаж, в приемную заместителя начальника. Секретарша – вся любопытство – сказала:

– Заходите, вас ждут…

 

СПРАВКА

 

гор. Таллинн.

Заместитель начальника Таллиннского морского пароходства Линнамяги, а также вызванные им сотрудники пароходства Баранов, Талсепп, Гурвич и Колокольникова, осмотрев предъявленную им фотографию мужчины, погибшего четвертого сентября на 38-м километре Ялтинского шоссе, категорически и безусловно опознали в убитом штурмана рыболовецкого сейнера РС-4 Корецкого Е. К.

Следователь

 

 

Лист дела 32

 

– Как мне допросить капитана сейнера?

Линнамяги понимал, что они попали в неприятную историю. Он растерянно развел руками:

– Мы можем вызвать сейнер в Таллинн. Но сейчас самая путина – план не выполнят. Да и люди ничего не заработают – и так месяц на ремонте простояли. Вот если бы…

– Что – если бы?

– Вас не затруднит добраться до плавбазы на вертолете? А капитан Астафьев прибудет туда катером.

– Не затруднит.

Линнамяги обрадовался:

– Тогда мы это мигом организуем. А капитану я дам!..

– Подождите давать. Надо выяснить сначала, в чем там дело…

 

…Энге сочувственно похлопал меня по спине:

– Ничего, ничего, дружок. Облачность низкая – качать будет не слишком.

Энге не выговаривал шипящих, и слова у него получались совсем смешные: ницего, облацность, кацать будет не слишком. Я хотел сказать, что как раз самая сильная болтанка при низких облаках, но раздумал и пошел к вертолету. Какая разница? Энге же не подымет облака выше.

Вертолетчики были молодые, смешливые ребята. Старший из них подмигнул:

– Ну, поболтает в крайнем случае маленько. Землю потом больше ценить станете.

Я усмехнулся:

– А я что? Я ничего, я ведь не то чтобы сильно по воздуху стосковался…

– Тогда полетели?

– Полетели.

Энге пожал мне руку и на прощанье сказал:

– Когда прилетите, ты с трапа не прыгай на палубу, пока не застопорят машину.

Я уже отошел на несколько шагов, но обернулся:

– А тебе доводилось?

– Всякое бывало, – сверкнул своей ласковой улыбкой Энге. – Ну, счастливо…

Где-то над головой густо заревел мотор, и по все усиливающейся вибрации я понял, что огромный винт вертолета набирает скорость. В круглое окошечко я видел Энге, который стоял, оперевшись локтем на капот «Волги». Струи ветра от винта били ему в лицо, и он придерживал фуражку. Потом я почувствовал легкий толчок – вертолет пошел на подъем, но не покидало ощущение, будто мы замерли неподвижно, а это машущий фуражкой Энге и неожиданно вытянувшийся корпус автомобиля проваливаются куда-то вниз, в тартарары. Через несколько минут их уже нельзя было различить, а весь зубчато-острый силуэт Таллинна мне видно было из окошка, и город подо мной лежал удивительно красивый, фиолетово-синий, с дымно-серым отливом. Пилот развернул вертолет, и город исчез из моля зрения. Впереди было только мутное вспененное море.

Я сел в кресло и подумал, что с меня достаточно. Таких приключений хватит для двухсерийного вестерна. Но я ведь не Юл Бриннер. Я не герой и не искатель приключений. Если говорить честно, то я и стрелять из пистолета толком не умею. А после того как один барбос умудрился прострелить мне правое легкое, врачи предписали мне «щадящий режим». Это же надо! Слово какое красивое – «щадящий»! Короче говоря, ко всем моим замечательным победам – чует мое сердце – я, вернувшись домой, смогу говорить знакомым: «От меня жена ушла!» И никто даже не скажет: «От всех жена ушла», потому что от нормальных мужей жены не уходят.

Я еще долго забавлял себя этими размышлениями, стараясь не думать о разговоре с капитаном. А потом мне стало по-настоящему плохо. Я сидел, вытянув ноги и закинув голову за спинку кресла, и смотрел в белый потолок. Как только я бросал взгляд в иллюминатор на кипящие внизу буруны волн, к горлу подкатывала тошнота. Наверное, на служебных вертолетах не возят «героев» вроде меня, поэтому здесь и не предусмотрены для таких случаев пакеты. И это было ужасно. Особенно когда вертолет проваливался в воздушные ямы. Я закрыл глаза и стал считать до тысячи, потом до двух, до трех, потом в обратном порядке…

С трудом разжимая сведенные скулы, я спросил у пилота:

– Скоро?

Он не услышал за грохотом мотора, но, видимо, по выражению лица понял и ободряюще подмигнул:

– Скоро…

Плавбаза сверху казалась крошечной, как детский кораблик, свернутый из газеты. Только плавал он не в луже, а в настоящем море, свинцово-сером, с белыми барашками, от одного вида которых меня воротило души. Я себе не представлял, как вертолет сядет на эту скорлупку. Поэтому я просто закрыл глаза и снова стал считать до тысячи.

Потом вертолет подпрыгнул, и сразу смолк двигатель, только кабина еще слабо дрожала – винт медленно крутился по инерции. Я выпрыгнул на палубу и удивился, как огромна была база. Но раскачивало ее сильно. А может быть, это у меня ноги подгибались. На шкафуте стояли несколько моряков в клеенчатых регланах. Я направился было к ним, потом понял, что мне не продержаться. Я добрел до борта, нагнулся над леером, и меня долго мучительно рвало. В общем, пролог для беседы был замечательный…

Капитан Астафьев смотрел на меня красными запавшими глазами. Радиограмму он получил двадцать часов назад.

– Если меня собираются освободить от должности, предупредите сразу. Мне надо сделать кое-какие распоряжения на судне…

Я вытер лицо платком и сказал хмуро:

– Этот вопрос в мою компетенцию не входит… Вы мне лучше скажите, куда поехал Корецкий?

Астафьев отвернулся и неприязненно сказал:

– Вы со мной, гражданин следователь, в кошки-мышки не играйте…

– Простите?!

– Как я понимаю, штурман Корецкий – у вас. Так вот: ничего плохого о нем я вам сказать не могу…

 

ПРОТОКОЛ ДОПРОСА

капитана Астафьева

 

… Вопрос. Почему Вы не сообщили в Управление о том, что Корецкий не вернулся из отпуска и судно выходит в море без него?

Ответ. Когда Корецкий не явился из отпуска, я очень забеспокоился. Ведь если бы он даже заболел, то в этом случае мог бы меня известить телеграммой. Так как он этого не сделал, я предположил, что с ним что-то случилось. При этом я не исключал, что Женя по молодости попал в какую-нибудь историю, которая его и задержала. Я ждал его возвращения до самого момента отхода судна, но он не явился, а сообщать об этом было уже поздно – я должен был это сделать заранее – да мне и не хотелось. Я все надеялся, что Корецкий перехвалит нас где-нибудь в плавании. Я полностью осознаю свою вину и готов нести ответственность.

Вопрос. Куда, зачем собирался Корецкий в отпуск?

Ответ. В Ленинграде у Евгения подошла очередь на автомашину, о которой он давно мечтал. Он терпеливо копил деньги, отказывал себе во многом. Правда, у него все равно их не хватило, и я ему добавил необходимую сумму.

Вопрос. Какую?

Ответ. Тысячу шестьсот рублей. Кроме того, он, наверное, хотел повидаться и со своей девушкой, хотя я, к сожалению, о ней почти ничего не знаю. Женя не любил говорить на эту тему.

Вопрос. Координаты этой девушки?

Ответ. Я знаю только, что она студентка-географичка и ее зовут Тамара. Больше ничего…

 

…Я задал ему традиционный следственный вопрос:

– В каких отношениях вы находились с Корецким?

Астафьев сильно волновался и все время говорил каким-то казенным протокольным языком. Так говорят на собраниях. Так пишут производственные реляции и служебные характеристики.

– Отношения между нами очень хорошие и выходят за рамки чисто служебных. Корецкий – хороший человек и специалист. За короткий срок службы на моем судне он вырос от рядового члена команды до должности первого моего помощника. Помимо четкого служебного взаимодействия, мы связаны личной дружбой.

Еще не зная толком Астафьева, я не мог сказать ему, что Женя Корецкий погиб. А капитан, видимо, и не помышлял об этом. И мне было очень важно узнать многое о мертвом Корецком из уст человека, уверенного, что Женя жив, но попал в «какую-то историю». Люди крепко проверяются в таких ситуациях.

 

… Вопрос. Прошу подробно охарактеризовать Корецкого. Нас интересуют мельчайшие детали личности Евгения, его образа жизни, круг его интересов, связей, друзей и врагов.

Ответ: Да, я понимаю. Я постараюсь вспомнить все, что я знаю о Жене. Если я упущу что-нибудь, прошу поставить мне дополнительные вопросы. Прежде всего, Женя – очень хороший парень, добрый и доверчивый человек. Он ведь прекрасный работник. Все время что-нибудь узнает, никогда не стесняется спрашивать: у меня ли, у боцмана, у простого матроса – все равно. За свой авторитет не боится – он вообще, по-моему об этом не думает. Под любую тяжесть первый руки свои подставляет. Характер у него легкий, на жизнь смотрит весело, быстро сходится с людьми. Врагов в команде у него нет