III. «Вчера, в таинственной прохладе сада»

Вчера, в таинственной прохладе сада

Я ветку нежную сорвала, всю в цвету.

Был вечер тих, лил в сердце полноту,

Казалось мне, что ничего не надо.

Прекрасен мир и не нужна пощада.

Не радостно ль сгубить свою мечту

И мирту вешнюю отдать Христу?

Не в жертве ли нежнейшая услада?

Отныне буду я обнажена.

Долой зеленых листьев покрывало!

Но отчего растет во мне вина?

Душа ль незримая затосковала? —

Так я стояла, сердцем смущена,

А мирта под ногой благоухала.

1919 Судак

IV. «Вожатый, что ведет меня измлада…»

Вожатый, что ведет меня измлада,

Склонился в тихий час и мне сказал:

«Пусть дни твои горят, как звезд плеяда,

Как до краев наполненный фиал!

Пусть каждый будет полн любовью, страдой

И будет все ж прозрачен как кристалл.

Нейди вперед, не засветив лампады,

Чтоб каждый день в веках не угасал!»

Ах, дней моих безвестных вереница!

За то, что я не осветила вас, —

Увы! — стал каждый сам себе темницей!

Но мне из прошлого чуть слышный глас

Ответствует: «Ты нам воздашь сторицей

Тем светом, что зажжешь в свой смертный час».

1919 Судак

V. ОТЧАЯНИЕ

Хор дней бредет уныл и однолик,

Влача с собой распавшиеся звенья.

Лишенная пророческого зренья,

Забывшая слова священных книг,

Стою одна я в этот страшный миг.

В душе ни чаяний, ни умиленья.

— И чудится, что где-то в отдаленьи

Стоит, как я, и плачет мой двойник.

Утешной музы не зову я ныне:

Тому, чьи петь хотят всегда уста —

Не место там, где смерть и пустота.

И голос мой раскатится в пустыне

Один, безмолвием глухим объят,

И эхо принесет его назад.

1919 Судак

 

ЖЕНЩИНАМ

Не грезится больше, не спится,

Ничто не радует взоры.

Владычица стала черницей,

И сняты с нее уборы.

Тревогою сердце сжато.

Рассыпалось все на свете.

Не стало ни мужа, ни брата,

Остались только дети.

Их больше, чем было прежде,

Собой мы их заслоняли,

В изношенной, тесной одежде

Милей еще, чем бывали.

Им нужно, чтоб их любили,

И нужно, чтоб их одели…

О, если б они свершили

Все то, что мы не сумели!

Так сладко за них молиться:

Помилуй, храни их Боже!

Ах, снова мы в них царицы

Богаче еще и моложе.

1919 Судак

«Когда я умру — ты придешь проститься…»

Когда я умру — ты придешь проститься,

Мертвым нельзя отказать —

На умершие, стихшие лица

Сходит с небес благодать.

Для строгой души и строгого тела

Не будет ни зла, ни добра…

Ты скажешь, ко мне наклонясь несмело:

«Она была мне сестра»…

1920 Судак

 

«С высот незыблемых впервые…»

Диме

С высот незыблемых впервые

Я созерцаю тяжкий дол.

Неясной мглой туман оплел

Хребты и впадины глухие.

И память скудная забыла,

Какая правила там сила.

Здесь вольный дух и перекаты

Громов, стихающих вдали,

Там — дней бессонные рои

Несут усталость и утраты.

И всякий подвиг, всякий миг

Для сердца труден и велик.

И держит крепко и сурово

Меня приведшая рука:

«Ты спустишься опять туда,

Зажжешь свою лампаду снова».

Но испытаньям нет конца —

Вот путь и замысел творца.

Трепещет бездна голубая:

Долины, люди, цепи гор

Плетут таинственный узор.

И дни, что были там, у края,

Все дальше к вечности идут,

Творя земной и Божий суд.

Свершилось все. Огонь заката

На кручах каменных горит,

И муравьиный дол кипит.

Сжимаю руку провожатой:

«Я вижу все, но надо жить,

Благослови меня забыть».

12 июня 1920 Судак

 

НОЧНОЕ

 

Лунная дорожка

Светит еле-еле.

На моей постели

Посиди немножко.

Стали без пощады

И земля, и Небо.

Я не знаю, где бы

Засветить лампады.

Хочется молиться,

Но слова забыла.

Господи, помилуй

Всех, кто здесь томится,

Чьи безумны ночи

От бессонной боли

И в тоске неволи

Чьи ослепли очи.

Помнить эту муку

Сердце так устало.

Здесь, на одеяло

Положи мне руку.

В этот миг не ранят

Нас ни Бог, ни люди.

Расскажи, как будет,

Когда нас не станет.

Июнь 1920 Судак

 

«Вокруг души твоей и день, и ночь скитаюсь…»

Вокруг души твоей и день, и ночь скитаюсь,

Брожу, не смея подойти.

Над бездной тихой, колыхаясь,

Встают блудящие огни.

Мой дух, не знавший бурь, не ведавший сомнений,

Влачится жадно к твоему,

Познавши вечного смиренья

Неискупимую вину.

Принять твою тоску, твою изведать муку,

Твой страшный сон изведать въявь…

И Ангелу, что на плечо кладет мне руку,

Шепчу безумное: Оставь!

Июнь 1920 Судак

 

«На моей могиле цветы не растут…»

На моей могиле цветы не растут,

Под моим окном соловьи не поют.

И курган в степи, где мой клад зарыт,

Грозовою тучею смыт.

Оттого, что пока не найден путь,

Умереть нельзя и нельзя уснуть.

И что кто-то, враждуя со мной во сне,

Улыбнуться не может мне.

Август 1920 Судак

 

«Одной рукой глаза мои накрыл…»

Одной рукой глаза мои накрыл,

Другую мне на сердце положил,

Дрожащее, как пойманная птица,

И вдруг затихшее, готовое молиться,

И ждущее Его завет.

Но я не знала: здесь Он или нет,

Лежала долго так, боясь пошевелиться.

И тлела жизнь, как бледною лампадой

Чуть озаренная страница.

Вокруг была прохлада.

Лето 1920

 

«По бледным пажитям, ища уединений…»

По бледным пажитям, ища уединений,

Блуждаю, робко озирая мир.

Сменяются полдневный зной и тени,

Вечерний воздух свеж и сыр.

И всюду близ себя я тихий голос слышу,

Как флейта нежная, трепещет и поет —

То говорит со мной, живет и дышит

Душа, ушедшая вперед.

Душа: «Да, это так. Тоска неисцелима.

Пусть от зари до поздней ты поры

Дневную пряжу ткешь неутомимо.

И это все? Где ж вечности дары?

Где радость тайная и неземная,

Что расцвела в годину темных бед?

Что ты возьмешь с собою, умирая?

Какой ты Богу дашь ответ?»

Я: «Не спрашивай меня. Меня заткала

Густая паутина бытия.

Судьбы моей давно не стало,

И мне неведомо, где я.

Но что-то здесь во тьме еще роится

И алчною тоской меня гнетет…

Что это? Грех? Он мне простится?

Скажи, ушедшая вперед».

Душа: «Цветок, оторванный от корня, — вянет,

И гаснет свет, из пламени изъят.

Смотри, смотри! Все ярче и багряней

На небе стелется закат…

Уж близки сроки и блаженны встречи,

Быть может, ты права в своем пути,

Менять судьбу во власти ль человечьей?

Поможет только Он — Его проси».

И голос смолк. Как будто дух крылатый

Умчался вдаль, крылами шевеля.

Как сладостно в ночи дыханье мяты!

Как тесно слиты небо и земля!

Есть путь прямой — прямое достиженье.

Ничьим не внемля голосам,

Из всех темниц, минуя все сомненья, —

Лицом к лицу, уста к устам.

1920 Судак

 

ПОДВАЛЬНЫЕ

I. «Нас заточили в каменный склеп…»

Нас заточили в каменный склеп.

Безжалостны судьи. Стражник свиреп.

Медленно тянутся ночи и дни,

Тревожно мигают души-огни;

То погасают, и гуще мгла,

Недвижною грудой лежат тела.

То разгорятся во мраке ночном

Один от другого жарким огнем.

Что нам темница? Слабая плоть?

Раздвинулись своды — с нами Господь…

Боже! Прекрасны люди Твоя,

Когда их отвергнет матерь-земля.

II. «В этот судный день, в этот смертный час…»

В этот судный день, в этот смертный час

Говорить нельзя.

Устремить в себя неотрывный глас —

Так узка стезя.

И молить, молить, затаивши дух,

Про себя и вслух,

И во сне, и въявь:

Не оставь!

В ночь на 9 января

III. «Ночь ползет, тая во мраке страшный лик…»

Ночь ползет, тая во мраке страшный лик.

Веки тяжкие открою я на миг.

На стене темничной пляшет предо мной

Тенью черной и гигантской часовой.

Чуть мерцает в подземельи огонек.

Тело ноет, онемевши от досок.

Низки каменные своды, воздух сыр,

Как безумен, как чудесен этот мир!

Я ли здесь? И что изведать мне дано?

Новой тайны, новой веры пью вино.

Чашу темную мне страшно расплескать,

Сердце учится молиться и молчать.

Ночь струится без пощады, без конца.

Веки тяжкие ложатся на глаза.

IV. «Я заточил тебя в темнице…»

Я заточил тебя в темнице.

Не люди — Я,

Дабы познала ты в гробнице,

Кто твой Судья.

Я уловил тебя сетями

Средь мутных вод,

Чтоб вспомнить долгими ночами,

Чем дух живет.

Лишь здесь, в могиле предрассветной,

Твой ум постиг,

Как часто пред тобой и тщетно

Вставал Мой Лик.

Здесь тише плоть, душа страдальней,

Но в ней — покой.

И твой Отец, который втайне, —

Он здесь с тобой.

Так чей-то голос в сердце прозвучал.

Как сладостен в темнице плен мой стал.

6–21 января 1921 Судак

 

«Господи, везде кручина!..»

Господи, везде кручина!

Мир завален горем, бедами!

У меня убили сына,

С Твоего ли это ведома?

Был он, как дитя беспечное,

Проще был других, добрее…

Боже, мог ли Ты обречь его?

Крестик он носил на шее.

С детства ум его пленяло

Все, что нежно и таинственно,

Сказки я ему читала.

Господи, он был единственный!

К Матери Твоей взываю,

Тихий Лик Ее дышит сладостью.

Руки, душу простираю,

Богородица, Дева, радуйся!..

Знаю, скорбь Ее безмерна,

Не прошу себе и малого,

Только знать бы, знать наверно,

Что Ты Сам Себе избрал его!

Февраль 1921

 

РОМАНС МЕНЕСТРЕЛЯ

 

Жила-была дева, чиста и стыдлива,

Росла, расцветая людям на диво.

Играйте, мертвые струны, играйте!

Пришел, соблазнил ее витязь лихой,

Сманил ее лаской и песней хмельной.

Увел, нагулялся, натешился вволю,

Любовь разметал по безгранному полю.

Лежит она где-то мертва и бледна,

Погасли у Бога ее письмена.

Плачьте, ржавые струны, плачьте!

Здесь, на земле, уж стопы ее стерты,

К небу душа и очи простерты.

Пусть каждый, кто может, кольцо ей скует.

Поднимется цепь в голубой небосвод.

Звените, струны, звончей звените!

Ныне молчать не пристало!

Мертвая дева восстала.

Сколько скуют ей жертвенных звений,

Столько на небе будет ступеней.

Пойте, кто может, пойте!

Звенья златые стройте!

 

«Кто первый обмолвился словом…»

Кто первый обмолвился словом,

Сказал: «Ты поэт»?

Увел от пути земного

Звездам вослед.

Отравлен тонким соблазном,

Скитается он,

Стихом своенравным и праздным

Заворожен.

Мечтает, как будто бы ныне

К мечтам есть возврат!

Средь мертвой горючей пустыни

Копает клад.

Блуждает, и в зимней стуже,

Как летом, одет.

Ну разве кому-нибудь нужен

Теперь поэт?

1921 Судак

 

«Чуть замрет юдоль земная…»

Чуть замрет юдоль земная,

Муку жизни затаив,

Прошепнет душа, стихая:

— Дух, ты жив?

Все вокруг темно и слепо,

И во сне и наяву.

И в ответ звучит из склепа:

— Я живу.

Все былое — небылицей

Стало уж для нас.

Замурованный в темнице

Ждет свой час.

Май 1921 Судак

 

«Да, я умру, не поняв мою землю…»

Да, я умру, не поняв мою землю,

Не развернувши ее пелену,

Выси и бездны ее не объемлю,

К сердцу ее не прильну.

На заклинания не отвечу,

От лихолетья не спасу —

Новым и темным мирам навстречу

Душу несу.

1921 Судак

 

«Эта боль — это расплата…»

Эта боль — это расплата

За недавний смех.

Все, что молодо, богато,

Стало — грех.

Не пройдет душе задаром

Беззаботный миг.

Слышу в вечном страхе кары

Звон вериг.

1921 Судак

 

«Мне нечего больше отдать…»

Мне нечего больше отдать.

Вся юность души и желанья,

И смех — были первою данью

Тому, кто нас учит страдать.

Где все, что мне было дано?

Где песни мои и одежды?

А радостные надежды

Разве не взяты давно?

Отымется кров и жилище,

Чем дальше, тем меньше жаль,

Тем легче довлеет печаль

Душе обнаженной и нищей.

1921 Судак

 

«Друзья! Ведь это только „путь“!..»

Друзья! Ведь это только «путь»!

Когда заря погаснет в небе,

Нам можно будет отдохнуть,

Тоскуя о небесном хлебе.

Молитве краткую шепнуть,

На миг поверить близкой встрече,

А утром снова, снова в путь

Тропой унылой человечьей…

Звезды над ней не блещут,

Птицы над ней не плещут.

Господи! Помоги нам…

1921 Судак

 

«Я растеряла свою душу…»

Я растеряла свою душу

В низинах бытия,

Теперь не помню и не слышу,

Где я.

Душа развеяна на части,

Пробита острием копья.

В мечтах? В смирении? В несчастьи?

Где я?

С собой я тщетно жажду встречи,

Зову себя из забытья…

Ни эти возгласы, ни речи, —

Не я!

Одно лишь мне не изменило —

Предвечная вина моя.

Она одна в себе сокрыла,

Где я.

1921 Судак

 

«Я всегда хожу около…»

Я всегда хожу около,

Будь то жизнь или смерть.

Я не выпущу сокола

В небесную твердь.

В ясновидящих душах я

Не узнаю, что есть.

Обрываю не слушая

О грядущем весть.

И чем встречный любимее,

Чем желанней любовь —

Назову лишь по имени,

Отдаляясь вновь.

Есть обет и в безверии,

В небытии — бытие.

Не во храме — в предверии

Место мое.

1921 Судак

 

«Ты грустишь, что Руси не нужна ты…»

Ты грустишь, что Руси не нужна ты,

Что неведом тебе ее путь? —

В этом сердце твое виновато:

Оно хочет забыть и уснуть.

Пусть запутана стезя!

Спать нельзя! Забыть нельзя!

Пусть дремуч и темен лес —

Не заслонит он небес!

Выходи поутру за околицу,

Позабудь о себе и смотри,

Как деревья и травы молятся,

Ожидая восхода зари.

Нам дано быть предутренней стражей,

Чтобы дух наш, и светел, и строг,

От наитий и ярости вражей

Охранял заалевший восток.

1921 Судак

 

«Мне блаженно мое незнание…»

Мне блаженно мое незнание.

Среди мудрых иду не спеша,

И призывные их касания

Отстраняет тихо душа.

Все веления мне непонятные,

Как чужое добро, я чту.

В заповедном кругу они спрятаны,

Кто поймет, перейдет черту.

Только тайна одна необманная

Мне открылась и дух зажгла, —

Как любить любовью безгранною,

Как в любви вся земля светла.

И мне кажется, знать больше нечего,

И блажен, кто весь мир любил, —

Эта тайна открылась мне вечером,

И другой мне искать — нет сил.

1921 Судак

 

«Заросла тропа моя к Богу…»

Заросла тропа моя к Богу

Травою густой.

Никто не покажет дорогу,

Нужно самой.

Я не знаю, что сделать надо,

Чтобы смертный мог

Принести из Божьего сада

Для себя цветок.

У меня лишь могильные севы,

Всюду тлен и муть.

Богородица Приснодева,

Укажи мне путь!

«Ты сложи суету земную,

В нищей встань чистоте,

И в святую рань, в золотую,

Выходи налегке.

Разойдется трава густая,

Просветится стезя,

И фиалку из Божьего рая

Я сорву для тебя».

Декабрь 1921 Судак

 

СМЕРТНЫЙ ЧАС

Долог ли, короток ли

Нашей жизни сказ,

Близится неслышно

Смертный час.

Все тебя мы втайне молим:

Приходи, ускорь свой миг!

Мы страшимся оттого лишь,

Что сокрыт твой лик.

Ты, как полымя в степи,

Все сжигаешь на пути!

Эта память держит, помнит,

Душу не отпустит!

В радости заемной

Столько грусти!

Искушает нас обманом

Память — наш двойник,

Сыплет горькие румяна

На увядший лик.

Через омут жизни мутный,

Как сверкающий алмаз,

Ты нас тянешь, ты нас манишь,

Смертный час!

Солнце хочет закатиться,

Сердце хочет пробудиться

Там, в обители иной,

За разлучною чертой,

Там, откуда тайный глас

Кличет нас.

Так всю жизнь, того не зная,

Мы пытаем, мы гадаем,

Как нас встретит,

Что ответит

Смертный час.

Декабрь 1921 Судак

 

ПОДАЯНИЕ

Метель метет, темно и холодно.

Лицо закидывает стужей,

А дома дети мои голодны,

И нечего им дать на ужин.

Над человеческим бессилием

Ликует вьюга и глумится.

А как же полевые лилии?

А как же в поднебесьи птицы?..

Зачем везде преграды тесные?

Нет места для людей и Бога…

Зачем смущенье неуместное

У незнакомого порога?

Есть грань — за нею все прощается,

Любовь царит над миром этим.

Преграды чудом распадаются.

Не для себя прошу я, детям.

Кто знает сладость подаяния?

— Вдруг перекликнулись Земля и Небо.

По вьюжной тороплюсь поляне я,

В руке сжимая ломтик хлеба.

Декабрь 1921

 

НОЧЬ

Святая книга. Я одна.

За мною — день чернорабочий,

Еще не спала пелена,

Не тороплюсь навстречу ночи.

Лежу так, как легла, — ничком,

Не шевелясь усталым телом.

Еще не смолк дневной содом,

Еще нет воли крыльям белым.

Безмолвна под рукой моей

Пророчественная страница.

Ах! Впереди таких же дней

Неисчислима вереница!

Что скажешь в утешенье Ты?

Простишь ли в благостной святыне

Всю неулыбность нищеты?

Все малодушие уныний?

Объемлет тяжкий сон меня,

Не давши разгореться мигу.

Сжимает сонная рука

Молчащую святую книгу.

Декабрь 1921 Судак

 

«Поддержи меня, Господи Святый!..»

Поддержи меня, Господи Святый!

Засвети предо мною звезду.

Видишь, нужен мне провожатый,

Еще шаг — и я упаду.

Знаю, раб я негодный, ленивый,

Не сумела сберечь свой кров.

С трудовой твоей Божьей нивы

Не собрала плодов.

И теперь, среди голых окраин,

Я колеблема ветром трость…

Господи, ты здесь хозяин,

Я — только гость.

Отпусти же меня этой ночью,

Я не дождусь зари…

Отпусти меня в дом мой Отчий,

Двери Свои отвори!

23 декабря 1921

НОЧЬЮ

А душа поет, поет,

Вопреки всему, в боевом дыму.

Словно прах, стряхнет непосильный гнет и поет.

На пустынном юру затевает игру,

С одного бугра на другой мост перекинет,

Раскачается над бездной седой и застынет.

Пусть рухнет, коль хочет —

Другой будет к ночи!

Из песен строит жилье людское —

Палаты и хаты — выводит узор —

В тесноте простор.

Спите, кто может, на призрачном ложе.

А кругом стоит стон.

Правят тьму похорон.

Окончанье времен.

Погибает народ.

А душа поет…

Декабрь-январь 1921–1922 Судак

 

«Она прошла с лицом потемнелым…»

Посв. М.Н.А-д.

Она прошла с лицом потемнелым,

Как будто спалил его зимний холод,

Прошла, шатаясь ослабшим телом.

И сразу я уразумела,

Что это голод.

Она никого ни о чем не просила,

На проходящих уставясь тупо.

Своей дорогою я спешила,

И только жалость в груди заныла

Темно и скупо.

И знаю, знаю, навеки будет

Передо мною неумолимо

Стоять, как призрак, она, о люди,

За то, что, не молясь о чуде,

Прошла я мимо.

Январь 1922 Судак

 

«Не зажигай свечи в ночи…»

Не зажигай свечи в ночи,

Она потушит

Тот светлый блик, что как родник

Объемлет душу.

Проснется кровь, почует вновь,

Что мир расколот.

И тех же стен без перемен

Тоску и голод.

Благословенна тьма-тюрьма,

Где мы замкнуты,

Где сон-паук заткал в свой круг

Дневные смуты.

Земная плоть! Уйми, сомкни

Слепые очи!

Тебя пасет здесь дух-пастух

В пустыне ночи.

Январь 1922 Судак

 

«И каждый день с угрозой новой…»

В.Г.

Тебе, что всегда напоминала мне близость Бога и его чудес.

И каждый день с угрозой новой

Нас крутят волны бытия,

И только в ночь пристанет снова

К земле ладья.

И каждый день нас обуяет,

О, маловеры, жалкий страх,

И сердце рабски забывает

О чудесах.

А чудеса меж Ним и нами,

Сверкая, стелятся, как мост.

Смотри — вся ночь зажглась огнями

Падучих звезд.

Январь 1922 Судак

 

ХЛЕБ

У мира отнят волей Бога

Небесный дар — насущный хлеб

За то, что тело так убого,

А дух ослеп.

Когда под солнцем, на свободе,

К земле тяжелый колос ник —

Не знали мы, что он Господен

И так велик.

Изысканной не просит пищи

Смирившаяся ныне плоть,

Но нужен ей с сумою нищей —

Ржаной ломоть.

Как грешница без покрывала

Стоит бесхлебная страна.

Господь, сними с нее опалу

И дай зерна.

1922 Симферополь

 

«Когда-то любила я книги…»

Когда-то любила я книги

(Блаженные годы и миги!),

Они были ближе людей

В сафьяновой, мягкой коже.

Любила картины я тоже

И много других вещей.

Живее живых созданий

И вазы, и мягкие ткани,

Все в жизни вокруг

В плену меня сладком держало.

Теперь предметов не стало,

Распался волшебный круг.

Иду и рассеянным взором

Снимаю последний покров.

Иду, как пустым коридором,

И слушаю гул шагов.

Чуть помню, что было мило.

Не ждет торопящий рок.

Успею ль на эту могилу

Последний сложить венок?

Как листья, осыпятся годы.

Жестокое бремя свободы

Подъяла душа и несет.

Простите, ненужные ныне!

Без вас в этой строгой пустыне

Мне легче идти вперед.

1922 Симферополь

 

«Я не знаю, я не помню…»

«J’y parviendrai» ^[12]

(Надпись на старой печати, изображающей лестницу и взбирающегося по ней воина)

Я не знаю, я не помню,

Я терплю.

То грядущим, то былому

Я внемлю.

Век назад на этом месте

Жил мой дед.

Он оставил мне в наследство

Свой завет —

Лестницу о сто ступеней

И девиз:

«Силой, мудростью, терпеньем

Доберись!»

Ввысь тянусь я каждодневно,

Как во сне.

Только воли его гневной

Нет во мне.

Изменились наши цели

И наш час,

Лишь ступени уцелели

Да указ.

Было ясно, было четко,

Близок рок.

Стало смутно, стало кротко —

Путь далек.

Даже ветхие перила

Раздались,

Но таинственная сила

Тянет ввысь.

1922 Симферополь

ПЛЯСКА СМЕРТИ

Es klippert und klappert

mitunter hin ein

Als schlug man die

Holrbun zam Fante.

Todentanz. Goethe^[13]

Уж ты мать сыра земля.

Просо, рожь, да конопля!

Уж как ты, родная мать,

Нас заставила плясать.

Поднялися рад не рад,

Закружились стар и млад,

Заметалися в тоске,

Словно рыбы на песке.

Эх-ла! Тра-ла-ла!

Голытьба плясать пошла.

И все тот же сон нам снится —

Колосится рожь, пшеница,

Благодатные туманы

По раздолию плывут,

Скоро, скоро милость Божью

Спелой рожью соберут.

Где же нынче Божья милость?

Знать, душа не домолилась!

Где же нынче наше поле?

Пропадай, людская доля!

Ой-ли, ой-лю-ли!

Снова песню завели.

Вплоть до ночи спозаранку

Плачем, пляшем под шарманку,

Над своей кружим могилой,

— Господи, помилуй!

Истрепали все лохмотья,

Поскидали вместе с плотью,

Все истлело позади,

Суд последний впереди.

Ей, Господи, гряди!

Весна 1922 Симферополь

 

«Никому не нужна ты…»

Никому не нужна ты

В этой жизни проклятой!

Близким и дальним —

В тягость и в жалость.

Как ни старалась

Телом страдальным,

Как ни металась…

Никто не поверит,

Все стали как звери,

Друг другу постылы,

Жадны и хилы.

Люди живут,

Ни сеют, ни жнут.

Дни так похожи —

Этот, вчерашний,

Господи Боже,

Страшно мне, страшно!

Где же Евангелье,

Светлые ангелы?

Оком незрячим,

Люди, заплачем!

Потоками слезными

Сердце омоется,

Молитвами грозными

Дух успокоится.

Тише, тише!

Я уже слышу,

Где-то здесь рядом

Тихая дума…

Только не надо

Земного шума!

1922 Симферополь

ГОРБАТОЙ ДЕВУШКЕ

Есть злаки пришлые, что только внешне

Растут, цепляясь, на земле.

О, лилия долин нездешних

На странно-согнутом стебле!

Цветет в неведомой отчизне

Несбывшаяся здесь мечта,

И терпкий привкус твоей жизни

Томит и дразнит мне уста.

Цветок, надломленный грозою!

Как сладко сердцу угадать,

Что в чаше, избранной тобою,

Играет Божья благодать.

1922 Симферополь

СЛУЖЕНИЕ

Это посвящается моей мангалке, кастрюлям, корыту, в котором стираю, всему, чем я обжигалась, обваривалась и что теперь почти полюбила.

Я не знаю, осень ли, лето

На земле и в жизни моей, —

Обступили меня предметы

И сдвигаются все тесней.

Я вещам отдана в ученье.

Испытания долог срок.

Но уж близится примиренье —

Станет другом враждебный рок.

Целомудренны вещи, ревниво

Охраняют свою мечту,

И, служа им, — раб терпеливый —

Я законы их свято чту.

Но протянуты долгие тени

От вещей к звездам золотым.

Я их вижу, и в дни сомнений,

Как по струнам, — вожу по ним.

1922 Симферополь

«Это странно, что смерть пришла днем…»

Это странно, что смерть пришла днем.

Так спокойно она подошла,

Что за сон я ее приняла,

За усталость пред сном.

Я покорно и просто жила,

Расточая свое бытие.

Свою долю из чаши пила,

Не готовясь увидеть ее.

Не успела принять эту весть,

Как средь всех я осталась одна.

Словно встала глухая стена

Между тем, что прошло и что есть.

Это значит, что пробил мой час,

И не жаль, и не страшно ничуть.

Но хотелось бы мне еще раз

На детей, улыбнувшись, взглянуть.

Вот не стало земных уже слов

И нельзя ни просить, ни желать,

Но зачем так легко умирать,

Если дух мой еще не готов.

1922 Симферополь