Симфоническое творчество А.К. Глазунова и П.И. Чайковского

Чайковский – величайший симфонист. Чайковский является автором 7 симфоний (в том числе программной симфонии «Манфред»), 7 симфонических поэм: увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта», симфоническая фантазия «Буря», симф. Фантазия «Франческа да Римини», увертюра-фантазия «Гамлет», программная увертюра «Гроза», симфоническая поэма «Фатум» и симфоническая баллада «Воевода».

Чайковский всегда тяготел к воплощению в творчестве напряженных драматических концепций. Это и определило наличие в его симфоническом творчестве остро конфликтного начала, целеустремленного динамического развития. Высокая степень философской обобщенности всегда сочетается у него с реалистической конкретностью содержания. Особая конкретность музыкальных образов обусловлена тем, что они чаще всего связаны с жанрами бытовой музыки. Путь лирического обобщения через простые массовые жанры был чрезвычайно органичен для Чайковского.

Симфонизм Чайковского тесно связан с предшествующей ему русской музыкой, в первую очередь с творчеством Глинки. Он продолжил глинкинские опыты симфонизации бытовых жанров. Также эта связь полнее всего ощущается в вокальном творчестве. По своей философской насыщенности и динамике развития симфоническое творчество Чайковского связано с творчеством Бетховена. Только бетховенский тип симфонизма мог воплотить мощный драматизм его художественных идей. От Бетховена Чайковский унаследовал арсенал средств тематического развития, динамическую трактовку всей формы. Это сказывается, например, в разработках, построенных по принципу последовательно нарастающих волн, в трактовке коды, которая представляет собой как бы 2-ю разработку и содержит более высокую кульминацию развития («Ромео и Джульетта», 1 ч. 4 и 5 симфонии). Подобно Листу и Вагнеру, он склонен к широте и непрерывности развития. Он охотно пользуется романтическим приемом лейтмотивизма, часто обращается к жанру симфонической поэмы. С западными романтиками Чайковского также роднит частое обращение к жанру программной симфонической музыки. Ему чужд сюжетно-программный принцип Берлиоза. Гораздо ближе – традиции обобщенно-философской программной музыки Бетховена, развитые Листом.

Именно Чайковскому впервые после Бетховена удалось создать симфонические произведения, монументальные по своему идейному содержанию и обладающие способностью широчайшего общественного воздействия. Чайковскому, правда, были чужды социально-героические идеи.

Ранние симфонии. Первые 3 симфонии Чайковского относительно скромны по своим идейным масштабам. В основе их еще не лежит обобщающая философская мысль или драматическая концепция. Преобладает светлая лирика, праздничность, лишь изредка встречаются моменты сумрачно-меланхолические. Ранние симфонии ближе всего к симфонизму Мендельсона, Шумана. Ведущую роль играет программно-лирическое и жанровое начало. Но с первых же шагов Чайковский обнаруживает свои индивидуальные черты.

К числу наиболее цельных произведений раннего периода относится 1-я симфония – «Зимние грезы». Она задумана как программно-лирический цикл. В средней части скерцо впервые появляется вальс. Цикл завершается праздничным финалом, который построен на русских темах. К этому типу финала Чайковский возвращается во всех своих симфониях, кроме шестой. 2-я и 3-я симфонии представляли собой дальнейший шаг в развитии Чайковского-симфониста.

Важнейшими вехами на пути к зрелому симфонизму явились его увертюра-фантазия «Ромео и Джульетта» и «Франческа да Римини». Но еще более значительной вехой явилась для него 4-я симфония – 1-е философски-обобщающее произведение Чайковского, посвященное центральной теме его творчества – теме фатума. Но он не отказывается от прежних образов и настроений, они являются здесь в новом контексте. Каждая из 3-х симфоний (4,5,6) неповторима. Но между ними гораздо больше общего, чем различного. Все 3 произведения трактуют в сущности 1 тему – тему трагического единоборства человека (жизни) с неумолимой судьбой (смертью). С наибольшей полнотой эта концепция развита в первых частях симфоний. Глубокий, коренной контраст основных 2-х тем экспозиции – 1-я важнейшая черта этих частей. Смысл контраста: противопоставление трагической действительности и мечты о счастье.

Темы главных партий носят напряженно неустойчивый, мятущийся характер. Уже в пределах главной партии первая тема обычно получает у Чайковского широкое развитие. Обычно написаны в динамической трехчастной форме. Бесконечно пульсирующей главной партии противостоит гораздо более уравновешенная, светлая и широкая по своему дыханию побочная партия. Темы побочных партий обычно

двух видов: 1-й – широкие романсно-элегические кантилены, которые можно было бы назвать темами любви. (6-я симф., «Ромео и Джульетта», «Буря»); 2-й – танцевальные, чаще всего вальсообразные побочные темы (3,4,5 симф.). Основой мелодии обычно служат простые диатонические обороты. В побочных партиях всегда проходит линия напряженного внутреннего развития. Часто они написаны в 3-хчастной форме.

Большая разработочная часть, следующая непосредственно за изложением первой темы и развивающая ее, менее всего является «мостом» к побочной. Переход к побочной обычно осуществляется в небольшом построении. Чайковский использует прием далеких тональных сопоставлений (4-я симф. f moll-as moll-H dur; «Ромео и Джульетта» - h moll – Des dur).

К 2-м основным образам первых частей иногда прибавляется самостоятельный 3-й образ – тема фатума. На теме фатума построены вступления к 1-м частям 4 и 5 симфоний. Значение темы фатума в идейном замысле 4-й и 5-й симфоний чрезвычайно велико. Из этого образа рождается вся драматическая концепция симфонии. В 4-й симф. Тема фатума проходит многократно в 1-й части и однажды появляется в коде финала. В 5-й симф. она последовательно проходит уже через все части цикла. Появление ее часто отмечает поворот развития. В других случаях тема фатума выступает как средство максимального усиления трагического образа. Появление темы фатума всегда совпадает с гранями произведения. В 5-й симф. тема фатума, начиная с 3-й части, преобразовывается, принимая мажорный облик.

В разработке происходит все большая концентрация и обострение основных элементов темы. Развитие идет в виде ряда последовательно нарастающих волн. Самое мощное нарастание является уже переходом к репризе. Главная партия репризы полностью сливается с разработкой. Одной из ярчайших страниц симфонического творчества Чайковского является разработка 1-й части 6-й симфонии.

Симфония №1 "Зимние грезы"

Уже будучи маститым композитором, признанным мастером оперного и симфонического жанра, Чайковский писал: "...Симфония... самая лирическая из всех музыкальных форм... Не должна ли она выражать все то, для чего нет слов, но что просится из души и что хочет быть высказано." И можно только поражаться, как он, только что закончивший Петербургскую консерваторию, весной 1866 года принялся за сочинение своей Первой симфонии, одной из самых элегических лирических исповедей Чайковского. Её композитор назвал "Зимние грезы", 1 часть - "Грезы зимней дорогой", 2 часть - "Угрюмый край, туманный край". Музыку этой симфонии Чайковского можно сравнить с элегическими полотнами Левитана. Это не только первая русская классическая симфония, но и первое лирико-психологическое произведение в жанре симфонии в русской музыке.

Первая часть носит заглавие «Грёзы зимнею дорогой». Она начинается еле слышным тремоло скрипок — будто зашелестел сухой снег от ветра, зазвенел морозный воздух. Мгновение... и появилась печальная мелодия, интонируемая флейтой и фаготом. Благодаря большому расстоянию между голосами этих инструментов, создается впечатление широко раскинувшихся просторов, пустыни, одиночества. Умолкла мелодия у деревянных духовых, и вступили с нею же альты, затем виолончели. А у духовых в это время — острые короткие звуки: как снежинки, бьющие в лицо. Что-то в них слышится беспокойное, тревожное. Нарастает звучность. Вступают все новые инструменты. Дробится мелодия. Будто подхваченные ветром, вьются, летят друг за другом ее обрывки. И вот уже во весь голос богатырски зазвучала мощная тема, выросшая из темы колючек-снежинок. Удаль, молодецкий размах слышатся в ней. Начальная, прежде грустная мелодия влилась в нее и стала тоже мощной, уверенной, будто почерпнула силы из чудесного родника. Все смолкло. Несколько сухих аккордов, и на фоне скупых тянущихся нот у струнных инструментов запел кларнет. Песня его — побочная тема — задумчива и спокойна. Она льется привольно, как бесконечно разворачивающаяся лента. Умолк кларнет, но песня не прервалась: ее подхватили другие инструменты, повели дальше, распели еще шире. И снова молчание. Заключительный раздел экспозиции — праздничный, торжественный, с ликующими фанфарами, — непосредственно вливается в разработку. В ней — взволнованное стремительное движение, активные переклички голосов, столкновение различных тем экспозиции, полное драматизма и приводящее к кульминации. И снова, вот уже в третий раз — генеральная пауза. Осторожно, робко, как будто не всегда попадая в такт, «раскачиваются» басовые голоса. На них наслаивается мягкое звучание валторны, затем вступают деревянные духовые, и, наконец, полилась печальная мелодия — главная тема первой части. Это началась реприза.

 

Вторая часть симфонии называется «Угрюмый край, туманный край». Она создавалась под впечатлением поездки по Ладожскому озеру на остров Валаам и поездки на водопад Иматра летом 1860 года. Медленно, сосредоточенно вступление струнных. Гобой запел раздольную мелодию, напоминающую протяжные крестьянские песни. Быстрые пассажи флейты — как легкое дуновение ветерка, как рябь, пробежавшая по озерным волнам. Вступает фагот со своей мелодией, и вот уже будто два голоса — высокий мальчишеский и сопровождающий его мужской — ведут каждый свою песню, согласно сливаясь. Тепло, проникновенно запели альты и флейты. Их мелодия словно вылилась из первой: она так же широка и привольна. Ее подхватывают скрипки и уносят куда-то далеко, ввысь, где она не прекращается, а будто истаивает, продолжая звучать недосягаемо для человеческого слуха. А снизу, у виолончелей, вновь возникает первая песня. С отдельными фрагментами темы вступают разные инструменты. Прихотливо переплетаются голоса, пока не запевают вторую тему «солисты» — кларнет и тепло, сочно звучащие скрипки. Мощный хор оркестровых голосов подхватывает песню, ведет ее дальше... Мгновенная остановка, трепет неуверенности, может быть, тревоги, и снова взлетает ввысь могучая народная песня. Закончен рассказ. Сдержанным послесловием завершают часть струнные.

Третья часть симфонии не имеет подзаголовка, но содержание ее очевидно и без этого. Открывается скерцо легкими трелями у кларнетов и флейт. И сразу зашелестели в прихотливом ритме скрипки, словно снежные хлопья, подхваченные метелью. Причудливую, но народную по характеру мелодию подхватили деревянные духовые, и скоро все закружилось в метельном хороводе. Вспоминается Пушкин:

Мчатся тучи, вьются тучи;

Невидимкою луна

Освещает снег летучий;

Мутно небо, ночь мутна.

Еду, еду в чистом поле;

Колокольчик дин-дин-дин...

Страшно, страшно поневоле

Средь неведомых равнин! —

 

кажется, именно так можно расшифровать программу этого раздела. Но мелькнул огонек вдали. Другой, третий, и усталый путник въезжает в своей занесенной снегом кибитке в гостеприимную усадьбу. Ярко освещены окна, звучит обаятельный, нежный вальс. Это — средний раздел скерцо. Мелодия вальса изящная, чуть меланхоличная, но слышатся в ней и мужественные нотки. Сквозь его мелодию постепенно начинает пробиваться завывание метели. Все громче, громче оно, и вот уже не слышно вальса, только ветер метет и бьет в лицо колючим снегом. Что же это было? Видение? Греза? Впереди бесконечный зимний путь...

Финал. Откуда-то снизу поползли медленные сумрачные звуки — и в нерешительности остановились. Еще раз зазвучала сосредоточенная мелодия — и вновь прервалась. В третий раз она началась выше, в более светлых тембрах флейт, гобоев, кларнетов, и, словно обретя новые силы, вылилась, наконец, полностью в насыщенном низком регистре скрипок. Таков пролог. Раздумье. Снова зазвучала мелодия — уже в быстром энергичном движении, не в миноре, как раньше, а в мажоре — светло, уверенно. Это народная песня «Я посею ли млада», городской вариант старинной крестьянской песни «Цвели цветики». За несколько тактов произошел стремительный взлет от сурового пролога к буйному ликующему веселью. Задорно звучит главная тема финала с ее массовым складом, ритмом быстрого марша, резкими восклицаниями. Это образ веселящегося, ликующего народа. Снова появляется песня «Я посею ли млада», теперь в характере и движении плясовой. Массовые картины — своего рода общий план действия — время от времени сменяются небольшими жанровыми зарисовками. Более прозрачным становится звучание оркестра, более короткими — мелодические линии, прихотливо сплетающиеся в многоголосном изложении. И вновь врывается буйное ярмарочное веселье. Внезапно наступает момент сосредоточенности, раздумья. Слышится музыка пролога. Затем медленно, словно раскачиваясь, начинается длительное постепенное нарастание, приводящее к мощному ликующему заключению.

Четвертая симфония посвящена "Моему лучшему другу" (Н.Ф. фон Мекк).

Четвёртая симфония Чайковского сочинялась зимой 1876-1877 года. Завершена и инструментована в конце 1877 года. Её создание подробно описывалось Чайковским в письмах к Н.Ф.фон Мекк, которой она и была позже посвящена. Правда, композитор скрыл имя Мекк, написав на первой странице партиутры "Моему лучшему другу". Эскизы же симфонии подарил Н.Ф.фон Мекк. Эта симфония по праву считается первым симфоническим произведением, в котором Чайковский ввел тему рока. А структуру 1 части, по собственному признанию, построил в духе бетховенской 5 симфонии, в которой начальная тема определена автором следующим образом: "Так судьба стучится в дверь".

Интродукция есть зерно всей симфонии, безусловно главная мысль:

<...> Это фатум, это та роковая сила, которая мешает порыву к счастью дойти до цели, которая ревниво стережет, чтобы благополучие и покой не были полны и безоблачны, которая, как Дамоклов меч, висит над головой и неуклонно, постоянно отравляет душу. Она непобедима, и ее никогда не осилишь. Остается смириться и бесплодно тосковать:

<...> Безотрадное и безнадежное чувство делается все сильнее и более жгуче. Не лучше ли отвернуться от действительности и погрузиться в грезы:

<...> О радость! по крайней мере, сладкая и нежная греза явилась. Какой-то благодатный, светлый человеческий образ явился и манит куда-то:

<...> Как хорошо! как далеко уж теперь звучит неотвязная первая тема аллегро. Но грезы мало-помалу охватили душу вполне. Все мрачное, безотрадное позабыто. Вот оно, вот оно, счастье!.. Нет! это были грезы, и фатум пробуждает от них:

<...> Итак, вся жизнь есть чередование тяжелой действительности со скоропроходящими сновидениями и грезами о счастье... Пристани нет... Плыви по этому морю, пока оно не охватит и не погрузит тебя в глубину свою. Вот, приблизительно, программа первой части.

Вторая часть симфонии выражает другой фазис тоски. Это то меланхолическое чувство, которое является вечерком, когда сидишь один, от работы устал, взял книгу, но она выпала из рук. Явились целым роем воспоминания. И грустно, что так много уж было, и приятно вспомнить молодость. И жаль прошлого, и нет охоты начинать жизнь сызнова. Жизнь утомила. Приятно отдохнуть и оглядеться. Вспомнилось многое. Были минуты радостные, когда молодая кровь кипела и жизнь удовлетворяла. Были и тяжелые моменты, незаменимые утраты. Все это уж где-то далеко. И грустно и как-то сладко погружаться в прошлое.

Третья часть не выражает определенного ощущения. Это капризные арабески, неуловимые образы, которые проносятся в воображении, когда выпьешь немножко вина и испытываешь первый фазис опьянения. На душе не весело, но и не грустно. Ни о чем не думаешь; даешь волю воображению, и оно почему-то пустилось рисовать странные рисунки... Среди вдруг вспомнилась картинка подкутивших мужичков и уличная песенка... Потом где-то вдали прошла военная процессия. Это те совершенно несвязные образы, которые проносятся в голове, когда засыпаешь. Они не имеют ничего ничего общего с действительностью: они странны, дики и несвязны.

Четвертая часть. Если ты в самом себе не находишь мотивов для радостей, смотри на других людей. Ступай в народ. Смотри, как он умеет веселиться, отдаваясь безраздельно радостным чувствам. Картина праздничного народного веселья. Едва ты успел забыть себя и увлечься зрелищем чужих радостей, как неугомонный фатум опять является и напоминает о себе. Но другим до тебя нет дела. Они даже не обернулись на тебя и не заметили, что ты одинок и грустен. О, как им весело! как они счастливы, что в них все чувства непосредственны и просты. Пеняй на себя и не говори, что все на свете грустно. Есть простые, но сильные радости. Веселись чужим весельем. Жить все-таки можно.

Пятая симфония

Посвящена Т.Аве-Лаллеману

Десять лет отделяют время создания Четвёртой симфонии от Пятой. Чайковский многое пережил, изменились его взгляды на жизнь, на религию. Он метался в поисках нравственных устоев, размышлял о мере греховности великих художников в жизни. Осенью 1887 года он переживает смерть двух близких ему людей: смерть друга Н.Д.Кондратьева и скоропостижную трагическую смерть в расцвете лет племянницы Т.Л.Давыдовой. Сам пишет завещание. В дневнике записывает свои размышления о символе веры, о необходимости и потребности молиться. А в записной книжке появляются наброски с пометами "Гамлет". Остается неизвестным, предполагалась ли симфония с программой по одноименной трагедии Шекспираили увертюра, которая все-таки будет позже написана.

Но так или иначе мысль Чайковского вращается вокруг "вечных вопросов бытия". В записной книжке появляется запись литературной программы для симфонии: "Полнейшее преклонение перед судьбой, или, что то же, перед неисповедимым предначертанием провидения... Ропот, сомнения, жалобы, упреки к...ХХХ. не броситься ли в объятия веры". И это после создания им программной симфонии"Манфред".

Что это? Желание ещё раз разобраться в дилемме человек и судьба, человек и рок? Или следствие пережитого и осмысление всего происходящего?

Тяжелые раздумья и душевные метания прерываются другими всплесками эмоций: триумфальной первой гастрольной поездкой в Европу в качестве дирижера. Чайковский возвращается и пишет Пятую симфонию. Симфонию о жизни и судьбе, роковых силах, мешающих человеку, и извечных его устремлениях к свету и радости. А возможно ли их достижение?

Вступление симфонии — траурный марш, интонируемый бас-кларнетом в сопровождении низких струнных. «Полнейшее преклонение перед судьбой... перед неисповедимым предначертанием, — пишет об этом музыкальном образе Чайковский в своих черновиках. — Сомнения, жалобы, упреки...» Главная партия первой части — снова марш, уже более решительный, но тоже сумрачный и тревожный. Движение порывисто, ритмика обострена. Постепенно колорит светлеет, набирает силу, становится все более мощным музыкальный поток, скоро достигающий действенной кульминации. Вступает побочная партия — распевная, с романтическим порывом. Скрипичная мелодия словно выливается из предшествовавшего бурного движения. Вальсовый эпизод внутри побочной партии — это полное отстранение от драмы. В нем господствуют нежность и чистота. Но резкие аккорды всего оркестра разрушают движение вальса, возвращают к драматической, полной накала борьбе. Ею определяется острота столкновений разработки, трагизм музыки всей первой части.

Вторая часть, анданте, один из прекраснейших образцов лирики Чайковского. Звучит скорбный хорал струнных инструментов, затем вступает валторна с глубоко проникновенным соло. Ее поддерживают деревянные духовые с лирически-светлыми напевами. Растет, расцветает томительно-прекрасная песнь. Но врывается тема рока. Ответ ей — после мгновений молчания — еще более экспрессивно звучащая мелодия в выразительном, подобном человеческому голосу тембре виолончелей. Безбрежный разлив мелодии, какой, кажется, может быть только у Чайковского, снова прерывается неумолимым роком. В последний раз прекрасная мелодия появляется поникшей, полной печали. Завершает часть короткий вздох кларнета.

Третья часть симфонии — капризно-изменчивый вальс. Свободно переходит его мелодия от инструмента к инструменту, прихотливо смещаются акценты, нарушая привычную танцевальную метрическую сетку, придавая музыке свободу, широту дыхания. Отстраняются, отходят на задний план трагические коллизии. Лишь в конце части, будто спрятавшись в ритме вальса, проходит тема рока, но и она не нарушает общего спокойного, чуть печального настроения.

Финал начинается вслед за последними аккордами вальса подчеркнуто торжественным, даже торжествующим движением марша. Марша необычного — замедленного, не желающего подчиниться привычному ритму шага. Это звучит тема рока — преображенная, ставшая музыкой силы, воли, мужества. Врывается другой образ: стремительный вихрь массового движения. Из него временами вычленяются отдельные «реплики», затем все вновь сливается в один поток, как будто в кинофильме сцена народного ликования, показанная общим планом, на считанные мгновения сменяется крупным планом отдельных сцен, а затем вновь идет общий план. Снова и снова в пронзительном, прорезающем полную звучность оркестра тембре медных, звучит тема рока. Теперь она как будто теряет зловеще-мрачный характер, подчиняясь общему настроению. В заключительных тактах симфонии она появляется в победном, торжествующем звучании. Такое завершение симфонии дает интерпретатору право прямо противоположных трактовок — композитор задал загадку: подчиняется ли тема рока общей радости, то есть оказывается ли побежденной, или это его, рока, победа и торжество?

Шестая симфония

В отличие от предшествующих симфоний, Шестую Чайковский сочинял как бы в тайне от своих друзей и родных. Примечательно, что лишь в четырех письмах, из числа написанных за время сочинения эскизов Шестой симфонии, речь заходит о работе над симфонией. Письмо Чайковского от 11 февраля к В.Л.Давыдову - важнейший документ истории работы композитора над эскизами Шестой симфонии. В нем композитор рассказал о своем замысле, о симфонии с тайной программой, о необычном медленном финале. Однако письмо Чайковского осталось без ответа. Ни В.Л.Давыдов, которому оно адресовано, ни М.И.Чайковский, которому композитор позволил открыть свою тайну, не прореагировали, судя по сохранившейся переписке, на известие о работе над новой симфонией.

На первой странице рукописи эскизов Чайковский написал перед началом изложения 1 части симфонии: "Господи, благослави!". Позже поверх этой надписи лег нотный текст, дописанный композитором поверх

уже сделанного. На последней рукописи эскизов другая надпись: "Господи, благодарю тебя! Сегодня 24 Марта кончил черновые эскизы вполне!!!!"

Начинается симфония медленным вступлением. Из сумрачных глубин постепенно вырастает скорбный мотив. В нем вопрос (вспоминаются пояснения к неосуществленному замыслу: «Мотив: зачем? Зачем? Для чего?»). В основе главной партии тот же мотив, но перенесенный в верхний регистр, в другой инструментовке, в ускоренном темпе. В ней — смятение, трепет, тепло... Но на смену этой теме спешат другие образы: марш, затем какое-то суетливое мельканье, скользящие блики, предвещающие музыкальную атмосферу скерцо... Движение, все нарастающее, хотя и изменчивое, приводит к вступлению зловещих фанфар. Прерывается звуковой поток, остается лишь одинокий голос альта. Замолкает и он, и вступает тема побочной партии. Изумительная скрипичная мелодия — символ того недостижимого идеала, к которому вечно стремится душа, — самая прекрасная среди прекраснейших мелодий Чайковского. Экспозиция заканчивается глубочайшим пианиссимо. А вслед — страшный, сокрушительный удар. Словно колоссальным взрывом начинается разработка. Напряженнейшее действие разворачивается как кипение потока раскаленной лавы. Идет ожесточенная, смертельная борьба. Волна за волной накатывается в неистовых усилиях. Как грозное напоминание о тщете земных стремлений вступает тема православного песнопения «Со святыми упокой». Но снова, неимоверным усилием поднимается, почти уже из небытия, главная тема. Это на гребне кульминации началась динамическая реприза. В ней с прежней силой продолжается битва, достигающая своей высшей точки в трагическом диалоге тромбонов со струнными. Кажется, все кончено. Но после паузы, без всякого перехода, без подготовки звучит дивная, полная неизбывной красоты побочная тема. Ее постепенным уходом, мерным движением на фоне безжизненных нисходящих пиццикато заканчивается первая часть.

 

Вторая часть симфонии — необычный вальс размером не на три, как обычно, а на пять четвертей. Его мелодия грациозна, изящна, порой даже кокетлива. Меланхолично капризное танцевальное движение с оттенком стилизации. В среднем разделе появляются скорбные от звуки первой части. А может быть, это — предчувствие финала? Но возвращается внешне безмятежный вальс. Лишь в его коду проникают грустные интонации. Передышка кончилась. В третьей части, скерцо, сама жизнь с ее стихийной силой, с ее жестокой, неумолимой борьбой. Первоначальная суета, мелькание отдельных мотивов, красочная разноголосица по степенно кристаллизуются в марш — четкий, уверенный. Он все подчиняет себе, разрастаясь в колоссальную грозную и торжествующую силу.

Финал начинается как скорбная песнь о разбитых надеждах, может быть — о погибшей жизни. Удивительна главная тема. Это почти та же мелодия, что и в побочной партии первой части. Она начинается теми же звуками, в ней те же интервальные ходы, тот же взлет пассажа. Но изменилась тональность — си минор, мрачный, траурный вместо солнечного ре мажора. Мелодия не доводится до конца — она недопета, словно не хватает сил, и сникает трагически, уже не способная к великолепному распеву... Вторая тема, более светлая, на трепетном триольном фоне, также заимствована из побочной партии первой части, словно возвращает нас к другой ее стороне. Таким образом, весь финал основан на отдельных мотивах темы, символизировавшей в начале симфонии прекрасный и, как оказалось, недостижимый идеал. Лирическая и скорбная медленная заключительная часть симфонии несет в себе образы не только печали, но и сочувствия, протеста против несправедливости судьбы, тоски по недостижимому, недостигнутому идеалу, преклонение перед ним. Постепенно замирает, истаивает звучание. Завершился жизненный круг. Все растворилось в небытии.

Симфоническая музыка занимает центральное место в наследии Глазунова. В ней ярко воплощены типичные черты его -стиля. В симфонических произведениях Глазунова нашли выражение его связи с традициями симфонизма композиторов Могучей кучки (в первую очередь Бородина). Наряду с этим в сочинениях зрелого периода сказалось усвоение некоторых элементов симфонизма Чайковского. Симфоническое наследие Глазунова включает в себя различные типы произведений - от монументальных симфоний до небольших пьес. Из восьми симфоний Глазунова две первые относятся к раннему периоду. Первая симфония носит светло-жизнерадостный, несколько пасторальный характер, в ней нашли отражение впечатления летней природы, сельской обстановки. Финал рисует картину народного праздничного веселья. В скерцо и в финале использованы две польские народные темы; славянский характер ощущается и в некоторых других темах этой симфонии, которую композитор первоначально хотел даже назвать "Славянской". Вторая симфония более эпически-монументальна. В ней наиболее отчетливо сказалось влияние Бородина, особенно в несколько суровой по выражению первой части и в финале. Лирическая медленная часть, имеющая отчасти восточную окраску, приближается к родственным образам Бородина и Балакирева.

В Третьей симфонии кучкистские традиции сочетаются с некоторым влиянием Чайковского и частично Вагнера. Она имеет значение переходного этапа к зрелым глазуновским симфониям.

В Четвертой симфонии (1893) полностью определился характерный для Глазунова лирико-эпический тип симфонизма. Спокойно-созерцательной лирикой, то радостно-светлой, то задушевно-элегической, проникнута первая часть. Общий колорит жизнерадостного, искрящегося скерцо определяют "охотничьи", "роговые" интонации. Очень типичен для Глазунова празднично-ожив.лен-ный финал симфонии, основная тема которого носит характер торжественного шествия. Показательно также появление в симфонии танцевальных элементов: вальса в среднем разделе скерцо и танцевальной ритмической трансформации главной партии первой части в финале (в котором проходят все темы предыдущих частей); здесь уже предвосхищается стиль глазуновской балетной музыки. В Четвертой симфонии всего три части: отсутствует медленная часть, возмещаемая медленным лирическим обрамлением первой части и таким же вступлением к финалу.

Пятая и Шестая симфонии (1895-1896) принадлежат к ярчайшим и наиболее широко известным образцам симфонизма Глазунова. Пятая выделяется глубоко-оптимистическим строем. В Шестой Глазунов впервые затрагивает драматически-патетическую сферу образов, претворяя по-своему черты драматического симфонизма Чайковского.

В двух последних симфониях, созданных в начале 900-х годов, намечается усложнение содержания. В Седьмой особенно выделяется сурово-сосредоточенная медленная вторая часть; она противопоставлена беспечной пасторальности первой и следующему за ней радостно-возбужденному скерцо. В медленной части и в завершающем симфонию массивном, величаво-торжественном финале особенно проявилось огромное полифоническое мастерство Глазунова. Сам композитор признавал, что достижениями в этой области он во многом обязан знакомству с творчеством Танеева.

Восьмая симфония - наиболее монументальное из произведений Глазунова. При большой контрастности частей она отличается одновременно единством, последовательностью развития цикла. Музыка первой части возвышенно-величава и романтически приподнята. Медленная часть проникнута глубоко-скорбными переживаниями. Причудливое, стремительное и неуловимое движение скерцо носит тревожный, даже несколько зловещий оттенок. В финале происходит преодоление сумрачных образов медленной части и скерцо и утверждается идея конечного торжества света.

Кроме симфоний, Глазуновым создано большое число программных симфонических произведений. В тяготении к этому жанру тоже проявилась его связь с традициями русской классики. Содержание этих произведений разнообразно: национально-историческая и героико-эпическая тематика отражена в поэме "Стенька Разин", в сюите "Кремль", в элегии "Памяти героя"; впечатлениями природы навеяны фантазии "Аес", "Море" и симфоническая картина "Весна"; зарисовкам из жизни, быта различных народов и эпох посвящены сюиты "Восточная рапсодия", "Из средних веков", увертюра "Карнавал". Интерес Глазунова к музыкальной культуре других народов сказался также в создании двух увертюр на греческие темы, пьесы "Славянский праздник",1 "Финской фантазии", "Финских эскизов", "Карельской легенды" и других сочинений.

Столь свойственное Глазунову выражение светлой праздничности, характерное для финалов его симфоний, нашло отражение в таких произведениях, как "Торжественная увертюра", "Торжественное шествие", "Свадебное шествие", "Торжественный марш". Танцевальность, помимо балетов, представлена концертными вальсами, мазуркой, балетными сюитами и иными пьесами. К выдающимся достижениям глазуновского симфонизма относятся и его пять инструментальных концертов, из которых особенно ценны Концерт для скрипки и Первый концерт для фортепиано с оркестром.

 

13. Балеты А.К. Глазунова и П.И. Чайковского Александр Константинович Глазунов родился в Петербурге 10 августа 1865 года в семье книгоиздателей.

Мать композитора была неплохой пианисткой, брала уроки фортепьянной игры и теории музыки у лучших музыкантов Петербурга. Отец играл на скрипке. Когда мальчику исполнилось восемь лет, его начали обучать музыке. В детстве он увлекался итальянской оперой. Впоследствии это увлечение уступило место горячей любви к творениям Глинки и других создателей русской оперной классики.

Тринадцати лет Глазунов познакомился с Милием Алексеевичем Балакиревым, который был приглашен для занятий с матерью композитора. Балакирев увидел в по-детски написанных сочинениях признаки несомненного таланта и направил Сашу для систематических занятий к Римскому-Корсакову.

У Римского-Корсакова он брал уроки в течение полутора лет, с конца 1879 по 1881 год. Юный композитор развивался очень быстро, поощряемый советами Балакирева и Римского-Корсакова, постепенно ставших его друзьями.

Параллельно с занятиями музыкой он посещал реальное училище. Необычайная организованность, пожалуй, даже деловитость в занятиях музыкой позволили ему уже в ранние годы достигнуть высокого мастерства. Список его сочинений детских и отроческих лет немал и разнообразен: романсы, оркестровые пьесы, наброски оперы. К 1881 году Глазунов закончил свою Первую симфонию.

Она была исполнена в Петербурге 29 марта 1882 года. Римский-Корсаков назвал этот день великим праздником для всех петербургских музыкантов. "Юная по вдохновению, но уже зрелая по технике и форме, симфония имела большой успех", - писал он. Когда на вызовы публики на сцену вышел шестнадцатилетний автор, юноша в гимназической форме, публика была поражена. После исполнения Первой симфонии возникли новые знакомства, сыгравшие значительную роль не только в жизни композитора, но и в истории русской музыки вообще. На этом концерте Глазунов встретился с М.П. Беляевым, богатым лесопромышленником и страстным любителем музыки. Беляев был восхищен талантом молодого композитора и решил пропагандировать его творчество. Увлечение творчеством Глазунова побудило Беляева заинтересоваться судьбой и других русских музыкантов. Он познакомился с группой современных композиторов и сумел оказать большое влияние на дальнейшее развитие музыки в России, поощряя творческий труд русских мастеров.

Сочинения Глазунова исполнялись сразу же, как только он успевал их окончить. Одно сочинение следовало за другим. В августе 1882 года Первая симфония была исполнена в Москве.

В 1883 году Глазунов окончил реальное училище. Затем начал посещать филологический факультет университета, но вскоре бросил его. Однако круг его интересов оставался широким

Летом 1884 года Глазунов вместе с Беляевым совершил путешествие по Германии, Франции и Испании. Прежде всего, они посетили Веймар, где Глазунов присутствовал на исполнении своей Первой симфонии.

В октябре 1884 года Чайковский приехал в Петербург, чтобы участвовать в постановке "Евгения Онегина" в Мариинском театре. На вечере у Балакирева он встретился с Глазуновым. С этих пор между Глазуновым и Чайковским, который был вдвое старше его, завязались дружеские отношения, сохранявшиеся до последних дней жизни Чайковского. Чайковский интересовался всеми новыми сочинениями Глазунова.

Влияние Чайковского было благотворным для молодого композитора. Отчасти благодаря творческому общению с Чайковским музыка Глазунова приобрела драматизм и патетическую взволнованность, те черты, которые Глазунов определил как "элементы оперы", внесенные, по его мнению, Петром Ильичом в симфонию.

В ноябре 1884 года Беляев учредил премии за новые сочинения русских композиторов. Глазунов получил премию в 1885 году за свой первый струнный квартет и пожертвовал ее на памятник Мусоргскому. Затем он продолжал получать премии ежегодно. Исключени<