I. Вступительное слово учителя.

Родина — одна из вечных моральных ценностей всего человечества. Слова о ней в мажорной тональности еще громче звучат в 30-е годы, прославляя единственную в мире Советскую страну.

Звучит песня «Широка страна моя родная» В. И. Лебедева Кумача.

 

— О чем эта песня?

(Она о людях, которые умеют «смеяться и любить», в ней — «весенний ветер», человек «дышит вольно», и «с каждым днем все радостнее жить». Страна предстает «От Москвы до самых до окраин, / С южных гор до северных морей», «необъятной».)

Уже давно исследователи обратили внимание на то, что именно так — панорамно, декоративно, монументально — изображалась Родина в советской поэзии довоенных лет.

Иначе она звучит в произведениях, написанных в «сороковые, роковые». Вот какими словами заканчивается написанная в 1939 году «Мещорская сторона» Константина Паустовского: «И если мне придется защищать свою страну, то где-то в глубине сердца я буду знать, что я защищаю и тот клочок земли, научивший меня видеть и понимать прекрасное...». Паустовский почувствовал, что такой взгляд обострится тогда, когда придется защищать свою родину. Так оно и получилось.

В знаменитом жестоком приказе наркома обороны Сталина № 227 от 28 июля 1942 года будет тоже сказано именно о клочке земли: «Надо упорно, до последней капли крови защищать каждую позицию, каждый метр советской территории, цепляться за каждый клочок советской земли и отстаивать его до последней возможности».

В 1942 году выходит сборник статей Алексея Толстого «Родина». Он открывается статьей того же названия, напечатанной 7 ноября 1941 года. Здесь родина — это земля «оттич и дедич», как говорили наши предки»: «И вот смертельный враг загораживает нашей родине путь в будущее. Как будто тени минувших поколений, тех, кто погиб в бесчисленных боях за честь и славу родины, и тех, кто положил свои труды на устроение её, обступили Москву и велят нам: «Свершайте!»

Кстати, именно в этот день 7 ноября 1941 года на параде Сталин обратился к образам героического прошлого: «Пусть вдохновляют вас в этой войне мужественные образы великих предков — Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова!» Сразу за этими словами идет: «Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!» Сегодня трудно представить, что еще недавно такое сочетание имен Ленина и князя Александра Невского было невозможно. Но именно в дни войны по существу классовый подход дал ощутимую трещину в еще не осознавшем это в полной мере общественном сознании. Характерно, что именно во время войны происходит официальное возвращение в советскую культуру до того полуопального Сергея Есенина как русского поэта.

В дни войны дом стал в один ряд с такими понятиями, как родина, отчизна, страна. «Я часто вспоминаю, папа, — пишет с фронта лейтенант Николай Потапов, герой рассказа Паустовского «Снег», — и наш дом, и наш городок... Я знал, что я защищаю не только свою страну, но и этот маленький и самый милый для меня уголок».

Передавала сокровенные чувства и песня:

 

Не спит солдат, припомнив дом

И сад зеленый над прудом,

Где соловьи всю ночь поют,

А в доме том солдата ждут.

 

Гибель дома оборачивается трагедией. Да и сам этот дом не антитеза миру, открытому «настежь бешенству ветров», а часть этого мира, одна из основ и опор его.

Казалось бы, что значит и что может один человек на войне, где на полях сражений миллионы солдат, а в небе — десятки тысяч самолетов? Но именно эта война, война миллионов, как никогда, проявила значение каждого человека, отдельной личности.

В ноябре 1941 года Илья Эренбург писал в одной из своих статей: «Многие из нас привыкли к тому, что за них кто-то думает. Теперь не то время. Теперь каждый должен взять на свои плечи всю тяжесть ответственности. Во вражеском окружении, в разведке, в строю каждый обязан думать, решать, действовать. Не говори, что кто-то за тебя думает. Не рассчитывай, что тебя спасет другой». В этом смысл хорошо всем известных слов и поэмы «Василий Теркин» Твардовского: «Грянул год, пришел черед, / Нынче мы в ответе / За Россию, за народ / И за все на свете». «Нынче мы в ответе» — не кто-то там наверху, а мы. С этим связано и изменение отношения к сокровенному в душе человека.

Личное и общественное стало единым: защита Отечества — это защита родного дома, чести, свободы и счастья родных и близких. Слова, обращенные к любимым и единственным, воспринимаются как признание в любви к родине.

1. Подготовленный ученик читает наизусть стихотворение Симонова «Жди меня».

 

Учитель. Вот как сам поэт рассказывал историю появления в печати этого стихотворения:

«Жди меня» — глубоко личное стихотворение, оно мною не предназначалось для печати. В декабре сорок первого года, прибыв с фронта, я зашел повидаться с Петром Николаевичем Поспеловым (ответственным редактором «Правды»). В разговоре он спросил, нет ли у меня каких-либо стихов для «Правды». У меня не было ничего подходящего. Есть, правда, одно стихотворение, сказал я, но оно интимное...» Напечатанное в газете на другой день стихотворение отозвалось в сердцах миллионов.

Во время войны многие и многие, открывая с неведомой силой своё, личное, индивидуальное, вместе с тем по-настоящему ощутили себя со страной и её народом. Так восстановилась на рушенная прежде связь.

25 августа 1941 года, возвратившись от Анны Ахматовой, П. Н. Лукницкий записывает в своем Дневнике: «Она лежала — болеет. Встретила меня очень приветливо, настроение у неё хорошее, с видимым удовольствием сказала, что приглашена выступить на радио. Она — патриотка, и сознание, что сейчас она Душой вместе со всеми, видимо, очень ободряет её».

 

Ученик. Вышедшая из тюрьмы перед самой войной Ольга Берггольц в первые же дни войны скажет:

 

Мы предчувствовали полыханье

Этого трагического дня.

Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.

Родина! Возьми их у меня!

 

Я и в этот день не позабыла

Горьких лет гонения и зла,

Но в слепящей вспышке поняла:

Это не со мной — с Тобою было,

Это Ты мужалась и ждала.

 

Нет, я ничего не позабыла!

Но была б мертва, осуждена, —

Встала бы на зов Твой из могилы,

Все бы встали, а не я одна.

 

Я люблю тебя любовью новой,

Горькой, всепрощающей, живой,

Родина моя в венце терновом,

С темной радугой над головой.

 

Он настал наш час, и что он значит —

Только нам с Тобою знать дано.

Я люблю Тебя — Я НЕ МОГУ ИНАЧЕ.

Я И Ты! по-прежнему — одно.

 

Потом, в октябре 1942 года, Берггольц запишет в дневнике: «Я пишу здесь только правду, даже когда на это требуются усилия. Так вот, 22 июня 1941 года была объявлена война, тюрьма отошла и простилась...

Тюрьма простилась, то есть перестала болеть, так как заменилась другой, новой, острейшей и тоже общенародной болью. Рубец же от неё, конечно, остался на всю жизнь».

 

Учитель. Во время войны был совершен прорыв к правде. Была необыкновенная потребность в ней. Об этом сказано в поэме «Василий Теркин»:

 

А всего иного пуще

Не прожить наверняка —

Без чего? Без правды сущей,

Правды, прямо в душу бьющей,

Да была б она погуще,

Как бы ни была горька.

 

«Ситуация войны, — читаем в книге Евгения Добренко «Метафора власти», — заставила советскую литературу, может быть, впервые заговорить искренне, и этот голос почти полностью совпал с тем, что хотели слышать и власть, и массы».

Миллионы людей в дни войны, которая не могла не быть высшей формой несвободы, прикоснулись вместе с тем к дыханию свободы (свободы от тирании сталинского режима). В дни голодной ленинградской блокады Ольга Берггольц скажет:

 

В грязи, во мраке, в голоде, в печали,

Где смерть, как тень, тащилась по пятам,

Такими мы счастливыми бывали,

Такой свободой бурною дышали,

Что внуки позавидовали б нам.

 

Уже после войны Б. Пастернак скажет о ней: «Она промчалась как очистительная буря, как веяние ветра в запертом помещении... Трагический тяжелый период войны был вольным, радостным возвращением чувства общности со всеми».

О том, что люди в дни войны после всего перенесенного «вздохнули свободнее, всей грудью, и упоенно, с чувством истинного счастья бросились в горнило грозной борьбы, смертельной и спасительной», будут говорить в эпилоге и герои романа «Доктор Живаго».

Так война 1941—1945 годов стала истинно народной, священной: переплелись людские судьбы с судьбой России. Наверное, это явилось причиной того, что в литературе появляются герои, будто «списанные» с реальных людей (Василий Теркин и Андрей Соколов), а авторские стихи становятся народными песнями.