Хоть поверьте, хоть проверьте

Для начала максимально простыми словами, избегая узких лингвистических терминов, расскажем об особенностях, присущих всем финно-угорским языкам. Они известны языковедам, а не специалисты могут найти сведения об этом в научной литературе либо поверить автору на слово.

Во-первых, в чудской речи в принципе невозможна конструкция типа «я имею», вместо нее употребляется форма «у меня есть». Исключение составляют лишь обско-угорские языки. Во всех индоевропейских языках, включая славянские, господствует именно конструкция «я имею»: обладатель -- в именительном падеже, предмет обладания -- в косвенном. I have a bread «Я имею хлеб», иначе по-английски не скажешь.

По-эрзянски же можно сказать лишь монь ули кши «у меня есть хлеб». То есть еще на стадии формирования языковых норм вся чудь ставила свое личное «Я» на второй план в отношениях с Природой: сначала То, что дал Всевышний, а уж потом «Я». Отсюда и удивительная для всех не финнов «экологичность» образа мышления и жизни чуди.

В современном русском языке возможны обе конструкции, но гораздо употребительнее «у меня есть». В связи с этим уместно припомнить любопытный случай. Один знакомый поляк, пытаясь спеть полюбившуюся ему песню «Больно мне, больно» (Вадим Казаченко, группа «Фристайл») и доходя до припева, постоянно сбивался на «больно Я, больно». Он неплохо в целом говорил по-русски, но никак не мог взять в толк, что такое «МНЕ больно».

Во-вторых, для того, чтобы произнести глагол в повелительном наклонении, почти все финны употребляют суффикс -К (или его варианты, которые могут звучать иначе). Эрзянское оза-мс «садиться» в императиве звучит оза-к «садись». В современном русском (особенно разговорном) языке частица -КА употребляется повсеместно (сядь-ка), в то время как другие славянские языки ее не знают.

В-третьих, в речи финнов очень часто употребляются так называемые копулятивные (синонимические) пары типа * elä-vole «жили-были», прослеживаются они и в стихотворных произведениях чуди (kumman kulpa kaunihimpi, кumman miekka mielusampi «чей щит крепче, чей меч лучше» -- «Калевала»). Эрзянское понкст-панарт «одежда» (буквально «брюки-рубашки») и другие такие же пары, а также повторы, аналогичные строфе из «Калевалы», очень часто встречаются в разговорной речи и народных песнях эрзи. Современные русские путь-дорога, сад-огород, пошел-поехал и множество других пар не имеют столь устойчивых аналогов в языке других славян.

В-четвертых, древние финны не терпели нагромождения согласных в начале слова и адаптировали «согласно-тяжелые» славянские слова к своей фонетической системе. Например, славянскую свободу эстонцы выговорили как vabad, а венгры – szabad («sz» в венгерском языкепроизносится как «с»).

В русской разговорной речи, а особенно в диалектах, тоже очень часто можно услышать славянские слова, переиначенные на чудской лад: аржаной (хлеб), солет «вслед» и другие – примеры приведены в словаре. Не исключено, что именно финны приложили язык к развитию в русской речи полногласия (у современных лингвистов пока нет внятной теории на этот счет): глад стал голодом, врата – воротами и так далее.

В-пятых, при всем уважении к Ключевскому и Гроту, насчитавшим «всего 60 финских слов, вошедших большею частью в русский язык северных губерний», следует признать, что чудских слов в русском языке (особенно в разговорном и в диалектах) значительно больше. В этой главке приведем только три примера, а более полный список можно найти в словаре.

Лапша. В других славянских языках термина лапша нет, а для понимания того, как это слово появилось в русском, надо вспомнить, что изначально представляла из себя лапша. Это было изделие, очень далекое от привычного теперь продукта «Доширак» – это были узко нарезанные кусочки теста, затем подсушенные.

В селе Воздвиженское Воскресенского района Нижегородской области студентами-филологами записана такая фраза: «Утром рано встала, печь затопила и лапшу стала рассучивать». В рабочем поселке Горбатовка Володарского района: «Тесто-то для лапши всей рассучивали».

Сравните эрзянское лопуж «плоский», лапш «плоский»; марийское лапка и лопка «плоский»; финское läpsäys «шлепок»; венгерское lapos («s» в венгерском языке произносится как «ш»)«плоский» и станет понятно, что лапша – это расплющенное, а затем порезанное на кусочки тесто.

Второе слово – колдобина. Аналогов ему в славянских языках нет, а во многих финских есть. К примеру, в языке суоми koltto «ложбина, яма, выемка, желоб»; эстонское koldas, kolta «подмытый берег», kolda «углубление». В эрзянском бакалда – «яма, заполненная водой». Метатезис (перестановка слогов или звуков в одном слове), характерный для чудских языков, подразумевает существование в каком-то из них, возможно – мерьском, варианта калдаба, из которого получилась колдоба, а затем уже и колдобина.

Третье слово возьмем из русских народных говоров Нижегородской области. С чего бы, казалось, в таком русском районе как Павловский могло появиться слово лопашок в значении «нос лодки»? Да только с того, что местное население еще каких-то лет триста назад говорило на одном из чудских языков, близком к прибалтийско-финским. Сравните финское loppu «конец, окончание»; эстонское lõpp «окончание», lõpus «жабра», lõpused «жабры рыбы». В эрзянском языке (самом географически близком павловчанам) есть метатезная форма этого слова – пуло «хвост».

 

Под городом Горьким

Можно предположить, что поиски финских признаков в русских народных говорах российских регионов принесут еще более удивительные открытия, но эту работу в полном объеме пока еще никто не выполнил. Поэтому остановимся на конкретном субъекте РФ – Нижегородской области.

В 1991 году академия наук Эстонии (Estonian academy of sciences) опубликовала в журнале Linguistica uralica (XXVII 1991 4 Tallinn) статью вашего покорного слуги «Проявления финно-угорского субстрата в лексике и фонетике русских народных говоров Нижегородской области». Эта главка – адаптированный пересказ той статьи.

Полное собрание русских летописей сообщает, что на территории современной Нижегородской области до прихода славян жили «по Оце реце, где потече в Волгу же, Мурома язык свой, и Черемиси язык свой, Мордва свой язык…». На это указывают нерусские названия многих рек и названия множества населенных пунктов области: Керженец от эрзянского керже «левый»(приток Волги), Поя от эрзянского пой «осина», Шаранга от марийского шарангге «ветла»и другие.

В настоящее время абсолютное большинство населения Нижегородской области составляют русские. Из прочих национальностей, по данным переписей, в 1959 году мордва и марийцы составляли соответственно 1,8 и 0,15 процента от общего числа жителей; в 1970 – 1,4 и 0,24 процента (увеличение численности марийцев произошло вследствие административного «передела» -- к тогда еще Горьковской области прирезали территории, на которых проживали марийцы); в 1979 – 1,2 и 0,21 процента. В абсолютных цифрах количество лиц мордовской и марийской национальности тоже уменьшалось: в 1959 году мордвы в области проживало около 66 тысяч, марийцев – 5,4 тысячи; в 1970 соответственно 51 628 и 8 793; в 1979 – 45 028 и 8 027.

К слову, сто лет назад в Нижегородской губернии доля только мордвы, не считая марийцев, составляла около 5 процентов. Сегодня она не превышает и 1 процента (25 тысяч по данным переписи-2002). За тринадцать лет, прошедших со времени предыдущей переписи, количество мордвы в регионе сократилось почти на треть: в 1989 году в Нижегородской области насчитали 36 тысяч человек, назвавшихся эрзей или мокшей. А в начале прощлого века только терюхан в Нижегородской губернии насчитывалось более тридцати тысяч.

Закономерен вопрос: куда же делось автохтонное финно-угорское население, если теперь его доля среди жителей Нижегородской области не превышает и одного процента? В научных кругах достаточно широко распространено мнение, что мордва, марийцы и другие финно-угорские племена и народности были вытеснены за пределы территории области (как и за пределы Московской, Ярославской, Костромской, Владимирской областей якобы была вытеснена меря) потоками новых поселенцев – славян. На вопрос, куда вытеснены? – обычно дается весьма неопределенный ответ – в леса, на север, на северо-восток…

Однако более вероятно другое. Расселение славян среди финно-угров шло в основном мирным путем, что приводило к смешанным бракам и постепенному переходу финно-угров на восточнославянские диалекты древнерусского и затем русского языков. Поскольку язык – основной национальный признак, смена языка вела к смене национальной самоидентификации у всего мерянского, всего мещерского, всего муромского населения территории Нижегородского Поволжья. Частично здесь сменила язык и мордва, не обошел стороной этот процесс и марийцев. Так, надо полагать, протекал процесс ассимиляции финно-угров славянами в IX – XIV веках и позднее. Этот процесс перехода финно-угров на древнерусский и русский языки привел к тому, что финно-угорские языки местного населения оказались субстратом для нижегородских говоров русского языка.

В данной работе предпринята попытка этимологизации некоторых русских диалектных слов, распространенных на территории Нижегородской области, а также дан краткий обзор фонетических особенностей русских говоров здесь, имеющих финно-угорскую субстратную природу. В качестве источника исследования использована картотека словаря русских говоров Нижегородской области, накопленная при кафедре истории русского языка и сравнительного славянского языкознания Нижегородского университета. Диалектная лексика, приведенная в работе, распространена лишь на территории данной области: в словарь В.И. Даля вошли только два слова (кир я мка и таг у ны) из четырнадцати приведенных.

В рассматриваемых говорах есть немало слов, этимологизация которых на базе славянского или тюркского языкового материала затруднена или невозможна. Например,

веренбр я с «украшение на женской одежде» – записано в Навашинском районе (деревня Волосово). Слово образовано из двух слов, близких к эрзянским вере, верень «верх, верхний» и пря «голова» (пря-с «до головы, до верха»). То есть веренбряс буквально «верхнее до головы (украшение)» или «верхняя голова». Возможно, это был какой-то женский головной убор. Слово записано диалектологической экспедицией Горьковского университета в 1960-е годы от пожилой женщины («Раньше-то веренбр я сы носили…»). Подробного описания этого украшения нет.

Другое слово -- какач и г «инструмент для плетения лаптей» – Шарангский район. Слово образовано от корня какак-, который, вероятно, представляет собой более древнюю фонетическую форму (с глухим к в середине слова) марийского кагак «деревянный крюк». Сравните коми гогын «скобель», финское koukku «крючок», марийское кагыр «лук, изгиб».

Камел о к «пучок волос на макушке» – Выксунский район. Сравните эрзянское коморо «горсть, пучок». Но фонетически ближе финское kahmalo «пригоршня» и эстонское kamal «горсть, пригоршня», что наводит на мысль о мерянском происхождении этого слова. В пользу данной версии свидетельствует и ареал распространения.

К е льма «ручка мастерка» – Чкаловский район. Сравните марийское кыл «ручка, скоба» и видоизмененный марийский суффикс -ма (-ым), образующий имена от имен и глаголов.

Керм я нка «плетеная корзина» – Вачский, Павловский, Сосновский районы. Слово образовано от корня кермян-, восходящего к эрзянскому кермян «обвиваю, вью (плету)».

Кир я мка, вариант Кир я тка. Первое значение – «прядь волос» – Дальнеконстантиновский район; второе – «челка на лбу» – Тоншаевский район. Слово образовано от корня кирям- (кирят-), восходящего к эрзянскому керьме «пучок». В.И. Даль: «мордовская бабья стрижка, отрубом по лбу» – без указания ареалов.

Кул а й «игра в прятки» – Вачский, Выксунский районы. Слово восходит к эрзянскому куломс «умирать». Переносное значение получилось в результате семантического сдвига: умирать > хоронить > хорониться > прятаться или умирать > замирать > прятаться. В.И.Даль приводит иное значение: «род ножа» – запд.

Кул ы сь «уснул» – Первомайский район («Ну что, сразу кулысь?»). Сравните эрзянское кулось «умер».

К у рет, вариант Курет а «рыболовная снасть, бредень» – Шарангский, Тонкинский районы. Восходит к марийскому кырошна «плетенка, род кузова». Сравните также эрзянское куродомс «завить, заплести».

Лап у шка «подлещик» – Тонкинский район; Лоп а шка (вобла) – Лысковский район. Слово образовано от корня лапуш- при помощи русского суффикса –ка. Корень лапуш- родствен эрзянскому лапужа «сплюснутый», марийскому лапцака, льапцака «сплющенный, сплюснутый». Лап у шка и Лоп а шка, следовательно, буквально означает «плоская» рыба.

Напар а тить «накормить до отвала» – Княгининский, Лысковский, Шатковский, Большеболдинский районы. Слово образовано префиксально-суффиксальным способом от корня пар-, отражающего акающее произношение; он восходит к мордовскому (эрзянскому и мокшанскому) поремс «жевать, грызть, глодать, есть». От этого же корня образованы диалектные слова напор о ться «напиться» – Городецкий, Навашинский, Чкаловский, Сергачский районы; напорт а чить «накормить» – Шатковский район; ненап о ра «ненасытный человек – Арзамасский, Бутурлинский, Ардатовский районы; сп а рывать (совершенный вид спор о ть) «съедать, съесть» – Навашинский, Починковский, Богородский, Сергачский, Чкаловский, Большеболдинский, Лысковский районы.

Тав о т «водянистый остаток в сметане при пахтаньи масла» – Выксунский район. Восходит к волжско-финским языкам: эрзянское тавада «половодье»; тавадозь «покрытый, закрытый, накрытый, окутанный чем-либо»; мокшанское тавадомс «накрыть, покрыть»; марийское тавы «выход воды на лед зимой и весной». Финно-угорское происхождение слова тав о т косвенно подтверждается этимологией глагола пахтать. Макс Фасмер склонен считать этот глагол заимствованием (заметим: не проявлением субстрата) из финно-угорских языков. На финно-угорское происхождение слова тав о т указывает также словосочетание чух о нское м а сло «сливочное масло», употребляемое в Дальнеконстантиновском районе. Слово тав о т, вероятно, мордовского происхождения. Однако не исключено (учитывая ареал – Выксунский район), что это субстратное наследие мери или муромы.

Таг у н, таг у ны; тугун о к; тугун ы в значениях «рябиновый прут для разводки долбленой лодки; ребра лодки; лодка-долбленка; части долбленой лодки». Записано в Краснобаковском (деревня Ядрово); Выксунском; Воскресенском; Уренском (деревня Большое Никитино) районах. Сравните марийское тäгäнä «колода, корыто», тыкты «поперечный брус, ребро (лодки, корабля)»; коми тык «поперечный брус, ребро (лодки, корабля)»; венгерское tat «поперечный брус, ребро (лодки, корабля)»; саамское totko «поперечный брус, ребро (лодки, корабля)»; хантыйское toxet «поперечный брус, ребро (лодки, корабля)»; мансийское toxt «поперечный брус, ребро (лодки, корабля)». У Даля слово тагунъ дано с пометкой арх. «барочная кроква, кокора, копань».

Т а па (обувь, род обуви) – Лукояновский район; тап о рки с вариантом топ о рки (обувь) – Большеболдинский район; т а пки (обувь) – Тонкинский район. Слова восходят к эрзянскому тапардзь «завернутый, обмотанный».

Чап а рка «гвоздь в оси колеса, телеги» – Выксунский район. Образовано от корня чап(а)- присоединением русских суффиксов -ар и -ка. Гвоздь (клин) в оси колеса телеги до сих пор еще часто применяют деревянный, поэтому корень чап(а)- есть все основания сопоставить с эрзянскими чапомс «рубить», чапа «зарубка».

В нижегородских говорах слова, образованные от финно-угорских корней, могут быть или словами субстратного происхождения или заимствованиями. То, что эти слова, если не все, то многие, представляют собой проявление финно-угорского субстрата, становится ясно при учете фонетических особенностей этих говоров.

Обычно фонетические особенности одного языка, как известно, не заимствуются другим. Подтверждением этому может служить русская речь людей, для которых русский язык не является родным: у них в абсолютном большинстве случаев достаточно заметен акцент. Некоторые ученые в связи с этим считают аксиомой, что наиболее устойчивы в языке явления фонетические. Следовательно, если в рассматриваемых русских говорах проявляются фонетические особенности финно-угорских языков, значит некогда определенная часть населения области говорила на финно-угорских языках и эти языки после обрусения поволжских финно-угров оказались субстратом для русских говоров региона.

В русских говорах Нижегородской области широко распространены фонетические явления, которые трудно, а порой невозможно объяснить законами развития русского языка. В то же время сопоставление таких явлений с фонетическими особенностями финно-угорских языков свидетельствует о том, что изменения русских слов в данных говорах происходили не спонтанно, а в строгом соответствии с законами финно-угорской фонетики. Это могло произойти лишь в том случае, если, постепенно переходя на русский язык, местное финно-угорское население приспосабливало чуждые ему слова к своей финно-угорской системе.

В результате таких изменений в русских говорах появились слова с глухими начальными согласными на месте звонких: типлом а т «дипломат» – Ардатовский, Ковернинский, Городецкий районы; палаг а ны «балаганы» – Арзамасский район; пысик о м «босиком» – Чкаловский район и т. д.

Слова с одним начальным согласным на месте группы согласных: былакн о т «блокнот» – Сергачский район; кулиг о з «глюкоза» – Навашинский район; лоск у шка «плоскушка» (порода рыбы) – Навашинский район; т о рник «корова на втором году» (вторник) – Бутурлинский район; сол е т «вслед» – Навашинский район.

Слова с метатезой слогов или звуков: т о враг «творог» – Вознесенский район; ж е рбий «жребий» – Большеболдинский, Городецкий районы; ижем и ль «можжевельник» – Навашинский район. Последнее слово интересно тем, что оно претерпело «тройную трансформацию»: первоначальное русское можжевел или можжевиль > вожемиль в результате метатезы, вожемиль > ожемиль в результате выпадения начального в перед о (характерная особенность эрзянского языка) и, наконец, ожемиль > ижемиль в результате сужения гласного первого слога (тоже чудская закономерность).

Таковы лишь некоторые явления в русских говорах Нижегородской области, которые с достаточной степенью вероятности можно считать финно-угорскими субстратными по происхождению.