Как один полк двух генералов разорил

 

«Очевидно, что не только князь Сибирский пал жертвой «финансовой политики» Пестеля. Согласно документам, ко­мандир бригады генерал-майор П. А. Кладищев вынужден был в июне 1827 года внести 6 тысяч рублей в счет амуничных денег Вятского полка. (…) Таким образом, к концу 1825 года Пестель мог быть полностью уверен в собственном полку, а также и в том, что дивизионный и бригадный командиры не смогут эффективно проти­виться будущей революции.» (с. 219)

 

Это практически самый конец раздела про финансы, за ним следует ровно одно предложение (о том, что у Пестеля при этом «были… свободные деньги… чтобы начать военную революцию» - жаль, непонятно, какие и откуда, все окрестные истории как-то больше про то, что деньги потратились и их не хватало).

Киянская не пишет здесь развернутого сюжета – возможно, потому, что за генералом Кладищевым никакой драматической истории не встает. Впрочем, на короткое упоминание в данном случае можно дать вполне определенный ответ, и все будет гораздо проще, чем, например, с князем Сибирским. Это там есть факт, а мотивы его надо предполагать. А здесь для факта довольно четко выясняется причина.

Действительно, Кладищев вносит в счет недостающих денег Вятского полка некую сумму.

Кстати, не 6 тысяч, а «более четырех» – об этом пишет на высочайшее имя его начальство несколькими годами позже, предлагая выдать ему от казны пособие в 5 тысяч (что было благополучно исполнено).

Я опустила в приведенном выше тексте ссылку на примечание, где Киянская, упоминая 6 тысяч, дает два архивных источника, но все равно хочу с ними разобраться. В первом (опубликованном ею же в упоминавшейся уже подборке о «финансовой деятельности Сибирского») речь идет о том, что Сибирский наконец вернул полку 12 тысяч, а «нижние чины оного полка амуничными деньгами удовлетворены бывшим бригадным командиром генерал-майором Кладищевым сполна» (с. 456).

(Кладищев, кстати, как мы видим, тоже перестал командовать этой бригадой – но стал командовать другой и в другой дивизии, видимо, потому, что лично за ним никаких нарушений не числилось. В наиболее ранней статье, где всплывает этот сюжет, в «Профессионале от революции», Киянская пишет про него и Сибирского, что на карьере их «был поставлен крест». В дальнейших текстах упоминание Кладищева в этом контексте исчезает. Возможно, потому, что командование бригадой – это все-таки не худший вариант, даже если его и не повышают в чине).

Во втором документе, том самом прошении начальства про Кладишева, на первом листе, на который и ссылается Киянская, возникают именно те самые «больше четырех тысяч». Словом, я не знаю, откуда появились у Киянской шесть. Вроде бы про 12 (их можно делить пополам с Сибирским) ясно записано, что Сибирский вернул их все.

Возможно, она имеет в виду те шесть тысяч, которые получил в Москве и растратил Майборода? Но про них опять же она сама публикует документ (с. 437-439), где, в частности, описывается, как деньги эти остроумным образом списали. Ответственными за их выдачу объявили всех, кого только можно – санкционировавшего выдачу чиновника Московской комиссии, всех офицеров полка, которые засвидетельствовали эти деньги как наличные в полку в конце 1825 года, и подполковника Толпыгу, который в январе 1826 (видимо, просто не разобравшись еще в ситуации) сделал то же. Таким образом, на каждого пришлась довольно небольшая сумма, и ее радостно списали со всех в соответствии с одним из пунктов манифеста, изданного при коронации Николая I и содержавшего всякие милости (в том числе, например, сокращение сроков ссылки декабристам). Заметим, что при составлении списка для этого изящного решения в нем Кладищев даже не фигурировал. Этот пример, в частности, здесь еще и затем, чтобы иметь в виду: даже если вы при чтении Киянской видите при точной цифре архивную ссылку, ее все равно, по идее, хорошо бы проверить;-(.

Словом, откуда взялись шесть тысяч, сказать трудно. А вот откуда взялись четыре с хвостиком, ответить проще.

Скажу сразу: изначально я не читала никакой теории по армейским финансам, а наблюдала только «практику» - документы вокруг Вятского полка. И из них явно следовал четкий алгоритм приема полка и, в частности, обращения с долгами, обнаруженными за бывшим его командиром. Потом в одном из архивных дел встретилась ссылка на высочайший указ от 9 апреля 1819 года, который именно такой порядок и предписывал. Судя по всему, если сам командир полка по какой-то причине в наличии не имеется и к ответу быть призван не может, материальная ответственность ложится на его непосредственных начальников, бригадного и дивизионного командиров. То есть все, что нельзя взаимозачесть, возместить за счет личных денег, неполученного жалования, продажи имущества прежнего командира полка, что не удается по случаю списать (см. историю о 6 тысячах), - так вот, весь денежный остаток будут платить они. В случае с Вятским полком на 1826 год – это Сибирский и Кладищев. И печаль в том, что не повезло им фактически два раза за один год – Пестель был арестован (а затем и казнен, но расследование финансов шло и в первой половине года, а самого его о них уже не спрашивали), а Толпыго просто умер в конце 1826 г. То есть оба они не сдавали полк сами, и финансовый хвост тоже тянулся за обоими. И платить двум генералам предстояло за обоих.

И все то же дело о денежных претензиях, которое вместе с Вятским полком перешло в Первую армию и в ее архиве осело, в разных местах своей 420-страничной толщи сообщает нам, например, что когда полк в 1827 г. наконец принимал следующий командир, Жеребцов, то за Пестеля оставалось внести 5 с небольшим тысяч.

 

Небольшое отступление о сложной судьбе генералов

Замечу, что исходно ситуация выглядела гораздо более красочно. Сумма в первоначальных претензиях была в нескольких списках несколько разная, но всегда в вариантах «30 с чем-то тысяч». К марту 1826 г. ничем не покрытыми (хотя бы в перспективе) предполагались примерно 10 – 13 тысяч (см. Киянская, там же, с. 430, 435).

Однако части этих денег, видимо, так и не удалось дождаться, и к началу 1827 года непокрытыми оставались 20 тысяч. Это именно долги, связанные с полком; для частных долгов был свой список, в том числе и на их пополнение.

(Примечание: здесь я иду по следам дела:

РГВИА. Ф. 801. Оп. 70/11, 2 отд., 1827 г. Д. 5. Следственное дело о претензии, почитаемой Вятским пехотным полком на бывшего командира оного полковника Пестеля.

Киянская его тоже видела, по крайней мере, упоминает в списке литературы к «Южному обществу», а вот конкретных ссылок на него я не встретила.)

И вот упомянутые выше 20 тысяч Аудиториатский департамент предложил, поделив поровну, взыскивать из жалования и «столовых денег» Кладищева и Сибирского, удерживая все эти суммы полностью, пока не будет набрана нужная.

И с Кладищева эти деньги в начале года действительно начали взыскивать: он в январскую треть не получил ни копейки, а на уплату ушло примерно 2 тысячи; то есть, чтобы заплатить свою часть суммы, ему пришлось бы сидеть вовсе без жалования немного более полутора лет.

А с Сибирского на тот момент взять было нечего, потому что он уже не командовал дивизией, а «состоял по армии», и никакого распоряжения о его новом жаловании еще не вышло. Мало того, ранее, когда дивизия и жалование еще были при нем, то последнее, как упоминает тот же аудиториат, тоже шли не к Сибирскому, а к его кредиторам; теперь предполагалось, что кредиторы потерпят некоторое время…

Однако уже в августе того же 1827 года из письма Витгенштейна выясняется, что генералам нужно заплатить всего 5 тысяч. Три четверти исходной суммы куда-то волшебно рассосались. Половину ее составляли те самые выдачи из двух комиссий, московской и балтской, ранее предполагалось (как проект) с них же их и взыскать. Возможно, этот квест удался? (Вопрос о «московских» 6 тысячах потом решается до 1832 года, но с генералов их уже никто не требует; возможно, с Балтой удалось разобраться быстрее?)

Остается еще 5 «растворившихся» тысяч. Возможно, всю или часть этой разницы возместила продажа имущества Пестеля? Мы знаем о факте продажи, но не знаем суммы. Вещи покойного Толпыги, к примеру, тоже были проданы и потянули на четыре с половиной тысячи.

Конец отступления

 

Так вот, из этих пяти остававшихся тысяч две внес Кладищев, а остальное - за Сибирским.

И тогда же, при принятии полка все тем же Жеребцовым от суммы, начисленной на покойного Толпыгу (около 11 тысяч, в основном – что-то вроде штрафа за разные неустройства в полку), после уплаты его собственных денег и продажи имущества оставалось три с половиной тысячи. Которые предписывалось Сибирскому и Кладищеву возместить поровну.

Вот так примерно «более 4 тысяч», похоже, и набирается… А поскольку Толпыга едва ли кого-нибудь шантажировал с целью революции или чего иного, а механизм возмещения оставался ровно тот же, то становится ясно, чтов обоих случаях речь идет об обычном варианте материальной ответственности начальника за подчиненного, если тот ответить уже не может. (Кстати, сходная процедура, когда за промахи подчиненных рублем отвечали начальники, существовала и в гражданских ведомствах, под нее в качестве начальника попадал, например, в Петрозаводске брат Павла, Борис Пестель).

То есть, еще раз уточню – то, что Кладищев эти деньги в полк вносит, вовсе не означает, что он их оттуда брал. И, соответственно, факт уплаты им этих денег не имеет никакого отношения к идее Киянской, что Пестель подкупал, в частности, своего бригадного генерала, чтобы тот не смог при случае «эффективно противиться будущей революции», как и сама эта идея не имеет отношения к реальности.

И еще один момент. Киянская сама на него указывает (пропущенное место в цитате про Кладищева выше):

«По некоторым сведениям, Пестеля и Кладищева связывали не только «деловые отношения», но и личная дружба. У Пестеля и его бригадного генерала была воз­можность постоянного ежедневного общения: штаб бригады, как и штаб Вятского полка, находился в Линцах.» (219)

Честно скажу, что не очень понимаю (хотя это практически придирка), зачем так загадочно обозначать «некоторые сведения», которые всплывают в примечании – это мемуары Лорера (который, служа в том же Вятском полку, тоже жил в Линцах и общался с семейством Кладищевых – он упоминает еще жену генерала и ее сестру и искреннее беспокойство всех троих за Пестеля) и показания денщика Павла Пестеля, Савенки.

И в общем, имея в виду отношения приятельские, а то и дружеские, невольно задашься вопросом: а по смыслу ситуации тут вообще нужен ли был подкуп? Для того, чтобы генерал в процессе гипотетического выступления остался хотя бы в положении «не мешать»…

Понятно, что мы ничего не знаем о взглядах генерала Кладищева.

Зато совершенно случайно знаем нечто о возможных мнениях его генеральши. Это дело с донесениями агентов за 1826-1827 гг. вышло на меня из другого фонда и Киянской, очень возможно, не попадалось. По сам о й теме, для нее интересной – тайная полиция в армии, это дело, на мой взгляд, тоже показывает ряд любопытного… Но об этом, надеюсь, будет сказано в своем месте. А тут уж больно интересный фрагмент. На дворе январь 1827 года, расследование о вятских финансах и загребущем Сибирском в полном цвету… А к генеральше Кладищевой (генерал почему-то вовсе не упомянут, возможно, он в какой-нибудь служебной отлучке) ходят в гости офицеры близлежащих полков, и - «тому несколько дней разговор клонился о свободе, на что Г. Кладищева сказала «ежели бы все единодушно взялись то бы успели» - в таком вольнодумстве я сам буду стараться удостовериться». (РГВИА, фонд «Документы по истории России».)

…поскольку вроде бы нам неизвестно никакого официального расследования про генеральшу Кладищеву, то надо полагать, что если бы оный господин зашел уточнять, то у него могли вежливо осведомиться, не объелся ли он белены… Да и в штабе 2 армии могли тоже.

И, строго говоря, это даже не доказательство, что она именно так и говорила – разговор передан, похоже, с чужих слов. Но доносящий по крайней мере считает его возможным – и это любопытный штрих к тогдашним настроениям тех во 2 Армии, кто к тайному обществу железно не принадлежал, но с сосланными и казненными был связан знакомством, дружбой, привычкой вместе болтать и музицировать… И он в частности ведет к размышлениям, что если люди вели себя так в ситуации поражения тайного общества – то как они могли повести себя в случае его (хотя бы возможной) победы?..

И если уж госпожа Кладищева и правда говорила что-то подобное, то лично я уверена, что делала она это совершенно бесплатно.

 

Итак, подведем итоги.

Идея о подкупе полковником Пестелем армейского начальства из ситуаций, завязанных на людей вне полка, базируется на трех случаях: Сибирского, о котором рассказано подробно, и мельком упомянутых Жандра и Кладищева.

Сами по себе эти случаи, рассмотренные в общем контексте таких характерных для эпохи явлений, как взяточничество, жизнь в долг, а также материальная ответственность вышестоящих начальников за подчиненных, ничего особенного и странного из себя не представляют. И потому, как я полагаю, не дают основания искать какую-то особую причину их использования – например, предположенный Киянской подкуп на случай будущего восстания – или добычу денег именно на него.

Но в том-то и дело, что в книге они даются не в этом широком контексте, а как уникальные события, связанные с Вятским полком и конкретным его командиром (даже если Киянская сама публикует этот более широкий контекст – как в случае с Жандром), и толкуются исходя именно из его личности, причем ровно одной ее грани: если Павел Пестель командовал полком и руководил тайным обществом (а также – был кому-то сыном, братом, другом, сослуживцем и т.д.), то почему-то все действия касающиеся полка, представлены, как касающиеся тайного общества.

Еще раз отмечу, что, на мой взгляд, идея о революционере, который делает все исключительно ради революции, родом по меньшей мере из советской эпохи. И Киянская, вроде бы заявляющая о разрушении советских стереотипов, получается, продолжает ей следовать. Возможно, потому, что автору (или читателю, на которого она рассчитывает?) трудно, например, принять мысль, что вот тот самый Павел Пестель мог давать взяточнику взятку или терпеть загребущие руки дивизионного командира в полковых финансах.

И здесь мне хочется упомянуть еще один тезис Киянской, служащий, в частности, обоснованием идеи о финансовых махинациях (а также об интригах) в исполнении декабристов, и в частности Пестеля.

Беру ее на сей раз из книги «Южное общество. События и люди» (из статьи о Пестеле и Юшневском, к которой мы еще вернемся в денежных вопросах):

 

«Анализируя служебную деятельность декабристов… трудно, практически невозможно противостоять давно укоренившимся в русской культуре представлениям об эпохе 1820-х годов. Согласно им время декабристов – время романтического героизма, жертвенности и честности. (…)

Представления эти ошибочны. Декабристы стремились разрушить государственный быт России; прибегать к методам убеждения было бесполезно. Коль скоро им хотелось победжить, они должны были принять правила игры, существовавшие в реальном русском обществе и реальной русской армии. (…) Армия тех лет – место постоянных интриг, неумеренного казнокрадства, доносов. Естественно (выделено мною – К.), члены тайного общества, обладающие в армии хоть малой действительной властью, во всем этом участвовали. И чем лучше им удавалось вписаться в повседневный военный быт, тем больше шансов у них оказывалось для реализации своих идей». (Киянская О.И. Южное общество. События и люди. М., 2005. С. 43-44)

 

Заметим, что перед нами – очередной тезис, который тоже появляется в готовом виде, не доказывается никак и в дальнейшем, напротив, сам используется как основание для интерпретаций тех или иных фактов. Заметим снова не из чего не вытекающее «естественно».

Наконец, замечу, собственно, логическую спорность тезиса: почему, если кто-то желает разрушить или по крайней мере переделать систему, ему нужно максимально встраиваться в ее нынешнее состояние?

Но вот что еще интересно. На мой взгляд, где-то рядом действительно лежит интересный для характеристики ситуации тезис. Нет, у нас нет никаких доказательств, что декабристы как-то особенно стремились встраиваться во все худшие стороны армии того времени (кстати, я не уверена, что оно как-то выделялось среди более ранних и поздних периодов казнокрадством и интригами!). Но они были частью своей эпохи, принадлежали ей воспитанием, привычками, образом жизни. И далеко не всегда, даже уже дойдя до тайного общества и даже руководства им, поступали наперекор существующему порядку вещей.

Например, командуя полком, они… что вы говорите, «воровали», то есть, простите, «революцию готовили»? Давайте разберемся.