Бюрократические махинации на Кубани

В 1924 году ЦК партии стал отзывать под разными предлогами с Кубано-Черноморской области оппозиционеров, работавших в партийном аппарате. Как позже я узнал, в это время по всей стране происходила плановая негласная чистка партийного аппарата. Удалялись не только оппозиционеры, но и руководители парторганизации, не проявившие достаточной энергии и решительности в борьбе с оппозицией. На место отозванных, Сталин ставил своих людей во главе местных партийных организаций. Становясь во главе парторганизаций не по выбору их партийных масс, а по назначению Сталина, новые руководители естественно стремились всемерно выполнить волю своего "хозяина" и меньше всего считались с волей партийный масс.

Удаляя оппозиционеров из партаппарата, Сталин тем самым достигал изоляции их от рядовых коммунистов, а последние, оставшись без своих вожаков, легко становились игрушкой в руках новых аппаратчиков. "Кадры решают все".

Отзываемые из партаппарата оппозиционеры "перебрасывались" в другие области и использовались преимущественно на хозяйственной и советской работе. В новых условиях влияние их было ограниченным. Они не могли уже играть ведущей роли в жизни парторганизации и тем более не имели шансов быть избранными на всесоюзные партийные Конференции и съезды. Против них здесь было значительно легче натравить невежественную рядовую партийную кобылку.

Таким образом, возглавляемый Сталиным Секретариат ЦК, который всегда был исполнительным органом, приобретал решающее значение в жизни партии.

Все эти перемещения и назначения руководящих работников партийного аппарата находились в вопиющем противоречии с партийным уставом и грубо нарушали внутрипартийную демократию. Они не могли быть объяснены и оправданы ни условиями подпольного положения партии, ни условиями гражданской войны. Но устав большевистской партии в руках ее вождей был всегда послушным инструментом. И в данном случае сидящие в Политбюро вожди партии, наблюдая за возней "симпатичного" грузина, молчаливо поощряли его, так как эта его фракционная "деятельность" была направлена пока что против главного, самого талантливого и опасного их общего соперника и претендента на ленинское наследство, Льва Троцкого.

Костяк же партии - старые большевики, смутно чувствуя оживление наверху и распределяя свои симпатии и доверие между членами Политбюро, меньше всего делали ставку на Сталина. Ну, кто из них мог думать, что этот беспородный, убогий конек обскачет первоклассных партийных рысаков и придет к финишу первым?

Рядовая масса коммунистов относительно этой возни наверху была в полном неведении. Тем более, что эта перегруппировка партийного командного состава прикрывалась обычно словесной завесой и хитроумным обманом.

Для того, чтобы обезглавить Краснодарскую городскую организацию, секретарем которой был оппозиционер, старый большевик Рудзит, его не просто сняли, что могло бы вызвать протест стоящих за ним коммунистов города, а с большой помпой, по рекомендации ЦК, избрали членом ЦИК СССР. Некоторое время спустя, горячо поздравляя и напутствуя, Рудзита проводили "на более ответственную работу" в столицу в аппарат ЦИК. Не только провожавшие его краснодарские коммунисты, но и сам Рудзит, как позже он мне признавался, не подозревали подвоха. Некоторое время Рудзит работал в аппарате ЦИК. Затем его назначили начальником строительства порта Магадан. Когда в основном Магадан был построен, Рудзита наградили орденом Трудового Красного Знамени, выдали денежную премию и двухмесячную путевку на южный курорт. И здесь же на курорте, когда Рудзит щеголял в белом костюме, его арестовали и обвинив в "контрреволюционной троцкистской деятельности" заключили в Воркутский концлагерь, где он и погиб.

Точно так же Сталин расправился и с другими наиболее выдающимися представителями оппозиции на Кубани. Ладохин был завкультпропом областного комитета партии и лидером местной оппозиции. Под предлогом повышения он был переведен на советскую работу в центр. Ему тоже устраивали торжественные и шумные проводы. На городском партийном собрании преподнесли золотые часы, высказали массу лестных слов по его адресу, а затем он был уничтожен.

И председатель Кубано-Черноморского областного исполнительного комитета Толмачев тоже с повышением был отозван с Кубани на пост наркома внутренних дел и карьера его, как известно, закончилась так же печально, как и многих других оппозиционеров.

На моем заводе

Ежегодно во время летних каникул я возвращался в свой завод. Летом 1923 года, работая в заводе, я все вечера отдавал общественной работе. Редактировал заводскую стенгазету, выступал с докладами в клубе, активно участвовал в работе комсомола.

Во время летних каникул 1924 года меня избрали ответственным секретарем заводского комитета. Хорошо изучив коллективный договор и трудовое законодательство, я обнаружил целый ряд больших и малых нарушений колдоговора и законов со стороны администрации завода. На очередном заседании завкома я сделал сообщение об этих нарушениях. Специально приглашенный на заседание директор завода обругал меня демагогом и в резкой форме отверг наши требования. Заручившись решением завкома, я обратился в окружной совет профессиональных союзов. Там меня направили к инспектору труда, а тот откровенно заявил, что он не раз пытался воздействовать на дирекцию нашего завода - но, видишь ли, директор ваш, влиятельная особа, сам знаешь, он член окружного комитета партии, и в области и в центре у него большие связи, а что мы с тобой? - шевельнет пальцем и завтра очутимся на бирже труда в качестве безработных. Тебе что? Плюнул на все и поехал в свой рабфак, а у меня семья.

Не успокоившись на этом, я пошел к окружному прокурору. Прокурором был большевик с 1904 года Герман Германович Герман. Его я видел на городском партийном собрании. Он и еще один старый большевик, Д. Буровцев, уполномоченный ЦИК, были активными оппозиционерами и к нам в Новороссийск недавно попали из центра в почетную партийную ссылку. Выслушав меня, Герман признал законными и справедливыми наши требования и предложил обсудить их на общем собрании рабочих.

За несколько часов до собрания меня и председателя завкома вызвал секретарь заводской партячейки и предложил вопрос о нарушении колдоговора снять с повестки дня. Позвонив по телефону Герману, я объяснил ему положение.

— Завозились чиновники. Не бойся, выноси на собрание, я приеду к вам, - успокоил Герман.

На собрании, после моего доклада о нарушениях колдоговора разыгрались страсти. Администрация и ее подголоски обрушились на меня и на завком, а рабочие бурно возмущались действиями администрации. Я не видел, как в зал вошел прокурор и нетерпеливо посматривал на дверь, а прокурор давно уже сидел в зале среди рабочих. Наконец он поднялся на сцену. Его аскетическая фигура, седые волосы, дышащее волей и упрямством лицо фанатика с горящими глазами произвели сильное впечатление на собравшихся. В напряженной тишине металлом зазвенел голос Германа. Бросая в зал короткие, нервные, резкие и колючие фразы он взвинчивал себя и слушателей, беспощадно обрушиваясь на директора.

— Кому ты служишь? Разве не они - рабочие, своею кровью проложили тебе дорогу к директорскому креслу? Кого ты ущемляешь, по какому праву ты нарушаешь законные права рабочих? Перед кем ты выслуживаешься? Разве не люди, сидящие здесь - твои подлинные хозяева?

На протяжении двадцати-тридцати минут Герман жестоко и остроумно громил бюрократов, чиновников, бездушных карьеристов, которые "опасней и подлей, нежели открытая реакция и контрреволюция". В заключение, обращаясь к директору, он заявил:

— Если в недельный срок не будут выполнены законные требования рабочих, я буду с тобой говорить не в этом зале, а в зале суда.

Требования завкома были, конечно, выполнены, доверие рабочих к заводскому комитету и лично ко мне выросло. И хотя секретарь партячейки и дирекция относились ко мне внешне корректно, я знал, что они затаили лютую ненависть. Будучи бессильными что-либо сделать Герману, они рано или поздно попытаются свести счеты со мною.

Я знакомлюсь с "Платформой 46-ти"

С Германом после этого собрания я встречался не раз, и к концу моих каникул у нас даже завязалось некое подобие дружбы. Герман любил удить рыбу. Вечерами и в выходные дни, когда я ходил купаться, обычно встречал его на берегу моря с удочкой в руках. Часто махал он мне рукой, указывая место рядом, и мы часами говорили о всякой всячине. Герман был остроумный и не лишенный юмора человек. Чувство превосходства, надменность или учительский тон были чужды ему. Он не только говорил, но умел и слушать. В словах его порою проскальзывали мягкие и задушевные нотки, а глаза светились детским восторгом. Совсем иным он становился, когда был чем-либо недоволен. Лицо его делалось жестким, а слова желчными, острыми, точно ножи.

Не раз мы говорили с Германом о партийных делах. Я спрашивал о вождях партии, о борьбе на верхах, о возможном преемнике недавно умершего Ленина. Герман обычно рисовал мне положение в более или менее мрачных тонах. Однажды он предложил:

— Если ты обещаешь держать язык за зубами, я тебе дам прочесть Платформу 46-ти.

Платформа 46-ти фигурировала на тринадцатой партконференции в январе 1924 года. О ней я слышал и знал, что этот документ объявлен конференцией антипартийным и распространение его среди коммунистов строжайше пресекалось. Уже только потому, что это запретный плод, он вызывал интерес, и я тут же на берегу дважды его прочитал. Письмо сорока шести старых большевиков (Преображенский, Серебряков, Пятаков, Осинский и др.) говорило об угрожающей бюрократизации партийного аппарата, о произволе, зажиме, а также о нарушении Сталиным и его фракцией ЦК внутрипартийной демократии, о тяжелом экономическом положении страны, росте безработицы и т.д.

Платформа 46-ти произвела на меня сильное впечатление. После ознакомления с нею, я понял, почему с такой страстностью и ожесточением обрушился Герман на нашем заводском собрании на "бюрократов и бездушных чиновников". Вокруг я видел немало неправды. Видел безработных, бедствующих инвалидов, партизан и героев гражданской войны. Слышал их гневные протесты — "За что боролись?!" — Протесты, на которые чиновники отвечали издевательскими насмешками. Видел, как после окончания гражданской войны племя мелких чиновников ринулось к государственному пирогу, отталкивая от него подлинных представителей народа. Видел жестокую борьбу за власть и влияние безыдейных и порочных элементов в партийном и государственном аппаратах. Видел бесконечные склоки, провокации, доносы и подсиживание. Все эти и многие другие недостатки я объяснял общей некультурностью, разрухой, отсутствием опыта государственного строительства. Я верил, что здоровые, идейные и честные элементы внутри партии победят, что многие болезни и недостатки будут постепенно изжиты. Во всяком случае, иного желательного выхода я не видел, а возвращение к дореволюционному укладу жизни решительно отвергал.

И самый факт протеста сорока шести старейших и влиятельных большевиков я расценивал, как положительное явление. Я не мог себе представить, чтобы люди, прошедшие через десятилетия подпольной борьбы, через каторгу и ссылку, после победы над царизмом и белогвардейщиной, могли спасовать в борьбе с бюрократами и карьеристами в собственной партии. Вместе с Германом я верил, что достаточно удалить от руководства Сталина и его клику, и в стране и в партии восторжествуют правда, свобода и демократия.

О Сталине, помимо того, что я узнал из Платформы 46-ти, мне много рассказал также Герман. Он охарактеризовал его как честолюбивого и жестокого карьериста. Особенно возмущала Германа буйная жестокость Сталина во время Гражданской войны.

От Германа я узнал, что в начале 1919 года, когда на Восточном фронте советские армии под нажимом Колчака откатывались к Волге, по поручению ЦК на Восточный фронт выехали Сталин и Дзержинский. Чтобы остановить отступление, Сталин и Дзержинский организовали массовый террор. Расстреливались без всякого суда тысячи бойцов и командиров Красной армии. В ряде дивизий был расстрелян каждый десятый боец. Расстрелы производились публично на глазах всей части. Делалось это так: выстраивалась в две шеренги часть, подавалась команда к расчету по десять номеров. Затем: "Десятые номера, прямо перед собой, тридцать шагов, шагом марш. Сомкнись". Сомкнувшись, люди, ничего не подозревая, стояли смирно, а в это время за их спиной устанавливались пулеметы, и все они расстреливались в упор. После расстрела начальник карательного отряда — обычно, представитель политотдела или особого отдела фронта — выступал с краткой угрожающей речью перед строем, и каратели двигались к следующей части.

Такая безрассудная, слепая жестокость, по словам Германа, помимо того, что ставила под удар правых и неправых, среди которых были и коммунисты, и герои гражданской войны, не достигала и не могла достигнуть цели, так как терроризированные войска при первой возможности массами переходили на сторону белых.

Очищая тыл, Сталин обратил внимание на распространение в войсках венерических болезней. Чтобы пресечь это зло, он приказал собрать в прифронтовых селах и городах всех женщин больных венерическими болезнями. Когда было собрано более двух тысяч больных женщин, их посадили в баржи и объявили, что повезут в центр на излечение. Вместо этого ничего не подозревавших женщин вывезли за Казань, закрыли люки и, подорвав баржи, затопили в Волге.

Позже, будучи студентом Московского университета, я был знаком с военным руководителем Университета, старым генералом Самойло. В годы гражданской войны Самойло был главкомом советских войск на Восточном фронте. Он подтвердил правдивость рассказа Германа.

Рабочее сопротивление

В следующем, 1925 году, я заканчивал рабфак. Последние два года я жестоко болел малярией. Эта болезнь, а также скудное питание и напряженная работа подорвали мое здоровье. На почве малокровия начался процесс в легких. Чтобы отдохнуть и восстановить здоровье я решил сделать годичный перерыв в учебе. О своем намерении я говорил во время зимних каникул своим друзьям по заводу. За несколько месяцев до окончания рабфака мне написали с завода, что во время очередных перевыборов завкома меня заочно снова избрали в завком. Когда я вернулся в Новороссийск, заводской комитет предварительно послал меня в дом отдыха, а затем избрал своим председателем. Желая оправдать доверие рабочих, я со всей энергией отдался работе. Но не прошло и двух месяцев, как меня убрали с завода.

В те годы была безработица. Значительное число безработных членов нашего профсоюза металлистов обращались в завком за помощью. При завкоме была касса взаимопомощи. Она выдавала нуждающимся членам союза небольшие денежные суммы в виде возвратных и безвозвратных ссуд. Но фонды этой кассы были далеко недостаточны для удовлетворения спроса. Однажды в завком явилась группа безработных, инициатор этой группы, пожилой рабочий, заявил мне, что он хорошо знаком с технологией изготовления фарфоровой посуды. Показывая образцы, изготовленные им из фарфора, рабочий просил завком оказать ему небольшую материальную помощь для организации из числа безработных артели по производству фарфора. Меня заинтересовало предложение рабочего. Вместе с ним я пошел к председателю промысловой кооперации. Председатель принципиально не возражал против создания артели и обещал ее включить в свою систему, при условии, если артель сама добудет где-либо кредит для организации фарфорового дела. В поисках кредита я обращался на биржу труда, затем в банк и, наконец, к директору своего завода, и всюду получил отказ. Возмущало меня главным образом то, что и кредит требовался пустяковый, всего две-три тысячи рублей. Завком имел на текущем счету более десяти тысяч рублей, предназначенных на культурную работу. Поговорив с членами завкома, мы решили с ведома общего собрания перечислить с культфонда в кассу взаимопомощи три тысячи рублей для оказания кредита артели безработных. Руководителю артели я сказал, чтобы он пришел на очередное собрание рабочих завода со своими людьми и обратился непосредственно к собранию с просьбой о помощи.

Как я и ожидал, собрание поручило завкому удовлетворить просьбу безработных. На собрании, конечно, присутствовали и члены заводской партийной организации во главе с секретарем. Никто из них не возражал против выдачи этой ссуды, но во время голосования секретарь воздержался. Секретарь партячейки не был популярен среди рабочих завода, и даже коммунисты терпели его с трудом. В завод он был прислан окружным комитетом специально для усиления партийной работы и в секретари был проведен только под нажимом окружкома. На собраниях и совещаниях он всегда слепо следовал за директором, обычно начиная свою речь: "Наш глубокоуважаемый директор, товарищ Волков, совершенно правильно и своевременно сказал"... За пресмыкательство и угодничество перед директором Волковым, рабочие в своей среде высмеивали секретаря, называя его "волчий хвост".

Через несколько дней после общезаводского собрания секретарь ячейки созвал закрытое партсобрание. На собрание был приглашен инструктор окружного комитета партии Барышев. На этом собрании секретарь, а затем и Барышев резко обрушились на решение общезаводского собрания и лично на меня за "незаконное расходование средств завкома", квалифицируя нашу помощь артели безработных как "синдикалистский уклон". Защищая решение заводского собрания, я доказывал, что рабочие вправе распоряжаться средствами союза по своему усмотрению и не нуждаются в опекунах, а "если говорить об уклонах, то скорее вы проявляете бездушно бюрократический уклон". В ответ Барышев бросил реплику:

— Ты похож на одного из тех студентов, которые на ослах въезжали в церковь.

— А ты на одного из тех ослов, на которых твои глупые студенты ездили, - выпалил я в ответ под общий хохот собравшихся.

Собрание принимало всё более бурный характер. Несколько раз секретарь ставил вопрос на голосование, и всякий раз огромным большинством его предложение проваливалось. Наиболее резко и независимо выступали партийцы - квалифицированные рабочие машинисты, токари и т.д. Они не боялись потерять партбилет и остаться безработными. Один из них заявил:

— Павлова мы знаем. Он вырос на наших глазах, он мастеровой, и ему нет нужды лукавить, а ты чужой здесь. У тебя нет ни специальности, ни настоящей грамотности, поэтому ты и лижешься с начальством, и за наш счет пытаешься сделать карьеру.

Несмотря на многократные выступления инструктора окружкома, директора завода, секретаря ячейки и нескольких их приверженцев, собрание отбило все их атаки и постановило: 1) Одобрить линию заводского комитета. 2) Просить окружной комитет отозвать секретаря партячейки, как несоответствующего своему назначению.

Через два дня меня вызвали по телефону в организационный отдел окружного комитета партии и объявили постановление бюро окружкома. Постановление гласило: "За демагогию, склоку и синдикалистский уклон члена ВКП(б) И. Павлова отозвать с работы в заводском комитете и вообще с завода и дело о нем передать в контрольную комиссию для привлечения к партийной ответственности".

Окружной комитет партии помещался во Дворце Труда. Там же, этажом ниже, был и окружной совет профессиональных союзов. Председателем его был москвич Шелохаев. Как глава профессиональных союзов он состоял также и членом бюро окружного комитета партии. В годы гражданской войны Шелохаев на фронте встречался с моим старшим братом, поэтому и ко мне относился дружественно. Желая узнать, при каких обстоятельствах было вынесено решение бюро по моему вопросу, я зашел к Шелохаеву.

Рабочий день кончался, вместе с Шелохаевым мы вышли из Дворца Труда и долго ходили по набережной.

— Гибкости и уживчивости у тебя мало, так легко и шею сломать, - сказал мне Шелохаев. - На бюро я пытался, указывая на твою молодость и горячность, выгородить тебя. И Гикало, завкультпропом, о тебе неплохо отозвался. Но Барышев уперся и не пожалел темных красок, чтобы размалевать тебя. Да будет тебе известно, что Барышев только временно состоит инструктором окружкома, он без двух минут хозяин Черноморского округа. Нам известно, что Барышев прислан обкомом, чтобы заменить Картукова на посту секретаря окружного комитета. Смена эта должна произойти на партконференции, которая состоится в августе. Но этот человек с бульдожьей хваткой, пользуясь связями в обкоме, уже сейчас ведет себя как генерал-губернатор, а обреченный Картуков пляшет под его дудку. А ты, не зная броду сунулся в воду, публично его ослом назвал, в драку лезешь. Ты должен понять, что борьба с врагами нашей партии сейчас много сложней, чем была в гражданскую войну. Тогда враг носил свою униформу, его легко было обнаружить и взять на прицел. Сейчас враг среди нас. Он маскируется под наш цвет, прикрывается, точно щитом, партбилетом. Субъективно он не преследует контрреволюционной цели, он вообще безыдейный. Он только стремится любыми средствами сделать карьеру, взобраться повыше, усесться попрочней, отхватить побольше и полакомей кусок государственного пирога. Таких карьеристов, чиновников и мелкобуржуазных проходимцев в разное время и особенно после революции много проникло в наши ряды. Они цепкие, энергичные и часто неглупые, легко ориентируются в обстановке, ищут и находят связи, поддерживают и подталкивают друг друга, дискредитируют и вытесняют от руководства честный и идейный элемент большевизма, разрушают, точно термиты, партию и подготовляют, часто сами того не сознавая, почву для оголтелой реакции. А ты говоришь, осел. Нет, он не осел. Осел, травоядное, не вредное, а даже полезное животное. А это — хищник. Кровожадный, жестокий, непреклонный и неумолимый хищник. Такого не запугаешь словами и не остановишь заклинаниями. Он боится только более сильных хищников. Перед ними он пресмыкается и выслуживается. И еще боится он дневного света и массовой, хорошо организованной облавы.

Ты, очевидно, слышал о забастовке рабочих цементного завода "Пролетарий" в прошлом году. Тебе не вредно знать причины и последствия этой забастовки. Забастовка началась с каменоломен. Там на очень тяжелых и опасных работах занято несколько сот рабочих. Многие из этих рабочих в годы гражданской войны участвовали в движении красно-зеленых партизан. И вот этих рабочих поставили в такие условия работы, что они не нашли иного пути к выражению своего протеста, как забастовка. Пользуясь тем, что на бирже труда масса безработных, администрация завода систематически нарушала и трудовое законодательство, и условия коллективного договора, и элементарные правила по охране труда рабочих, и, главное, систематически при замерах выработки обсчитывала рабочих, что вело к снижению их и без того невысокой заработной платы. При малейшем выражении неудовольствия рабочих немедленно увольняли и сообщали на биржу труда, что они уволены как лодыри и бузотеры. Попробуй с такой характеристикой найти новую работу. И заметь, все это делалось на глазах и заводского профессионального комитета и партийной организации. Забастовка началась с пустяка. Несколько рабочих потребовали полагающиеся им по коллективному договору рукавицы для работы.

— Нет рукавиц, когда получим, выдадим, - ответил заведующий выработкой.

— Сколько же можно ждать? - возражали рабочие.

— Если вам не терпится, зайдите завтра в контору за расчетом, - оборвал заведующий.

Возмущенные рабочие хотели было избить этого подлого чиновника, но товарищи их удержали и, прекратив работу, тут же собрались, обсудили и предъявили ряд требований администрации. Все требования были исключительно экономического характера, отличались умеренностью и содержали главным образом ссылки на нарушение администрацией условий коллективного договора. Не встретив сочувствия и понимания ни у администрации завода, ни в заводском комитете, рабочие каменоломни обратились к рабочим других цехов, где положение было немногим лучше. На другой день забастовали все две с половиной тысячи рабочих "Пролетария".

Эта неслыханная в советских условиях "дерзость" рабочих застигла врасплох городское начальство. К счастью в городе в ту пору еще были - ты вероятно их знаешь - старые большевики: уполномоченный ЦИКа Буровцев и прокурор Герман. Они приехали на завод, заставили администрацию удовлетворить законные требования рабочих, и Буровцев своим честным словом и именем правительства гарантировал, выступая на митинге рабочих, что никто из них за участие в забастовке не будет арестован или уволен с завода.

Забастовка эта получила широкий отклик. В центр полетели телеграммы, доклады, доносы. Началось расследование, в результате которого Буровцев, за опрометчивое обещание гарантии безопасности рабочим, получил выговор и был отозван с Черноморья. Удалили и Германа, для порядка сняли и моего предшественника председателя окружного совета профессиональных союзов, Гегечкори, получил нагоняй и секретарь окружкома Картуков. После этого ГПУ принялось за рабочих "Пролетария". Гарантии правительства оказались недолговечными. Начались аресты. Газета заговорила, как обычно, о мифическом белом офицере, меньшевиках и прочих врагах народа, которые якобы организовали забастовку на "Пролетарии". Несколько человек было расстреляно, другие получили долголетнее заключение в лагерях, и правда в пролетарском государстве восторжествовала.

Рассказываю тебе я об этом, чтобы удержать от ложного шага. Ты понимаешь, один твой неосторожный шаг сейчас на заводе может вызвать далеко идущие последствия. На твоем месте я бы немедленно уехал отсюда. Все равно они тебе не дадут жизни. Осла он тебе никогда не простит и не забудет. Уезжай в ВУЗ. Учись, накопляй знания, а мы поможем накопить силы. Зайди завтра с утра, я задним числом выпишу тебе путевку в санаторий. Надеюсь, все это останется между нами...

На другой день я получил не только путевку в санаторий, но при помощи своего приятеля-комсомольца, работавшего в учетно-распределительном отделе окружного комитета партии, снялся без ведома начальства с партийного учета и выехал в Анапу. На заводе я объяснил наиболее близким друзьям причину своего бегства, рекомендуя им воздержаться от каких-либо протестов по этому поводу, которые все равно не достигнут цели и наверняка поставят под удар и меня, и их.

Спустя месяц я был уже в стенах Первого Московского Государственного университета.

Троцкий

Выступление Л. Троцкого в 1923 году было тактической ошибкой. Троцкий переоценил свои силы и недооценил силы и влияние партийного аппарата. Ему, как обычно, недостало выдержки. Его выступление было преждевременным. И независимо от содержания его платформы и лозунгов, самый факт его выступления против руководства партии, обрекал его на поражение. Троцкий боролся за влияние и первенство в партии. Будучи наиболее одаренным человеком среди членов Политбюро, на целую голову возвышаясь над ними, он всегда стоял рядом с вождем партии Лениным. И, естественно, после ухода Ленина предъявил обоснованные претензии на его замещение. Излишняя самоуверенность, высокомерие и презрительное отношение к другим членам Политбюро мешали Троцкому искать для осуществления своих честолюбивых планов союзников среди них. Его пламенный темперамент, смелость, порывистость, гордость толкали его на немедленные действия. Зная о разногласиях, группировках и взаимной неприязни среди членов Политбюро, он не сдержал себя, не выждал, пока вызреют, обострятся и выльются эти разногласия в открытую борьбу, в которой он мог бы играть роль арбитра или, по меньшей мере, приобрести себе сильных союзников.

Преждевременный срыв Троцкого был выгоден остальным членам Политбюро, особенно Сталину. Они уже давно конспирировали и вели реакционную борьбу против Троцкого. По свидетельству Каменева и Зиновьева, члены Политбюро обычно незадолго перед официальными заседаниями Политбюро созывались Сталиным на негласные совещания без участия Троцкого, где они предварительно решали вопросы, подлежащие рассмотрению на официальном заседании.

Бескомпромиссно отвергая его платформу при обсуждении в Политбюро, они толкали Троцкого на открытое выступление, чтобы обнаружить его приверженцев и сторонников, дискредитировать его в глазах партии, воспользоваться поводом, чтобы запугать неискушенную массу рядовых коммунистов жупелом троцкизма и, в конечном счете, морально изолировать Троцкого, а затем отстранить от руководства партией и вооруженными силами страны.

Будучи блестящим организатором, Троцкий часто недооценивал силу организации, отводя ей второстепенную и подчиненную роль. Троцкий всегда был кустарем-одиночкой. Он способен играть только первые роли. Там, где эти роли ему не удавалось сыграть, он не задерживался, уходил и создавал хотя бы небольшое, кустарное, но свое дело, где он мог бы, никем не сдерживаемый, вовсю проявлять свою яркую индивидуальность. Троцкий - революционер-артист. Его стихия - революционная драма. Его качества: великолепный жест, классическая поза, блестящий монолог, смелая, порывистая и благородная поступь в сочетании с искренним вдохновением, граничащим с самозабвением. Склонность к драматизму привела его в 1917 году и в ряды большевистской партии. Попав с великолепной открытой европейской арены в душную и затхлую атмосферу большевистского катакомбного цирка, созданного профессиональными подпольщиками, Троцкий, благодаря умному и опытному режиссеру Ленину, выдвигавшему его на первые роли, продолжал вдохновенно играть. Но с тех пор, как Ленин отстранился, он решил, что наступило время самому выступить в роли режиссера.

Троцкого не любили старые большевики. Его всегда считали чужаком. Большевистская верхушка, за исключением Ленина, всегда подозрительно и косо смотрела на него. Его возвышение в партии, близость к Ленину, популярность в стране, раздражали завистливых честолюбцев. Богато одаренный, высоко культурный, владеющий несколькими иностранными языками, с безукоризненными манерами европейца, Троцкий подавлял своим превосходством мешковатых провинциалов из Политбюро (за исключением, конечно, Ленина и умного и высоко культурного Л.Б. Каменева). Он не панибратствовал, не пьянствовал с ними, ни с кем из них не был на "ты".

Своим выступлением Троцкий не увлек большинство членов партии. Привыкшая подчиняться, а не размышлять, рыхлая масса рядовых коммунистов, всегда послушно и слепо следовавшая за своими вождями, не откликнулась на горячий призыв Троцкого. Только партийные организации, во главе которых стояли его сторонники, проголосовали в угоду своему начальству за оппозицию, чтобы затем с поспешной угодливостью при смене начальства проголосовать за противоположную резолюцию.

Сознательными и более прочными идейными сторонниками Троцкого оказались мыслящие, более или менее интеллигентные коммунисты-студенты, работники центральных учреждений, часть работников партийно-комсомольского и советского аппаратов, часть командно-политического состава армии и т.д.

Для того, чтобы закрепить победу над Троцким, Сталин, с одобрения других членов Политбюро, организовал чистку партийных организаций, вузов и учреждений от "антипартийных элементов". Специально подобранные и проинструктированные комиссии по чистке жестоко расправились с оппозиционерами. Более ста тысяч их было исключено из партии, десятки тысяч коммунистов учащихся и ответственных служащих были сняты с учебы и работы. Особенно пострадали студенческие и учрежденческие парторганизации Москвы.

Чисткой вузовских и учрежденческих ячеек от "антипартийных элементов" был закончен первый этап борьбы с Л. Троцким. После жестокой встрепки, сжимая в бессильной ярости кулаки, Троцкий вынужден был заявить, что он "умеет держать руки по швам". В январе 1925 года он был снят с работы в наркомате Военно-Морских дел.

Часть 4: Маленков - В Московском Государственном университете - Объединение оппозиций - Борьба в университете

Ниже следует четвертая часть воспоминаний оппозиционера 20-х гг. И.М. Павлова. Первая была опубликована МСВС 8 февраля этого года, вторая и третья - 21 февраля и 14 марта соответственно. Рукопись не была систематически разделена автором на определенные главы с подзаголовками. Это сделано американским историком Д. Керансом, обнаружившим текст воспоминаний в Гуверовском архиве Стэнфордского университета США. Нумерация текста по частям дополнительно введена нами для удобства публикации. Маленков К этому времени относится и начало большой карьеры Маленкова. В 1922 году он поступил на первый курс Московского Высшего Технического училища. Партийные организации вузов тогда были еще немногочисленными. Они не имели прямой связи с райкомами, подчинялись Московскому городскому бюро студенческих парторганизаций, которое имело прямую связь с московским комитетом РКП(б). Городское бюро избиралось на конференциях. В ту пору коммунисты, поступавшие в вузы, имели слабую академическую подготовку, учиться им было тяжело, поэтому они всячески уклонялись от общественных нагрузок. Нелегко было учиться и Маленкову. Не имея законченного среднего образования, он не мог успешно овладеть высшей математикой и вместе с тем не решался оставить технический вуз. Причиной этому служило "чуждое" происхождение его. На вопрос о социальном происхождении в официальных анкетах Маленков писал: "из служащих", но среди студенчества были разговоры о том, что родители его до революции имели в Оренбурге не то хлебную ссыпку, не то вели крупную торговлю скотом. По причине своего непролетарского происхождения Маленков постоянно дрожал за свое будущее. По этой же причине, имея склонность к общественной деятельности, он не верил, что будет в состоянии сделать прочную карьеру на этом поприще и на всякий случай предпочел застраховать себя дипломом инженера. Но диплом легко не давался. Старая профессура отрицательно относившаяся к советской власти не только не снижала академические требования к студентам-коммунистам, но наоборот, с особенной придирчивостью относилась к ним во время зачетов. И не только профессура, подавляющее большинство студенчества того времени, будучи по своему составу преимущественно разночинным, не скрывало своего враждебного отношения к коммунистической диктатуре. Среди студенчества существовали всевозможные полулегальные и нелегальные кружки. По рукам ходила нелегальная литература, бюллетени и листовки. Малочисленные коммунистические ячейки в вузах не имели влияния, голоса коммунистов тонули в хоре враждебных голосов. При выборах академических комиссий, студенческих комитетов и других общественных организаций, коммунистов прокатывали на вороных. Чтобы проникнуть в эти организации для наблюдения за их деятельностью и разложения их изнутри, нередко коммунисты по заданию свыше скрывали свою принадлежность к компартии и даже собрания партийных групп и ячеек происходили полулегально и негласно. В такой атмосфере осенью 1922 года очутился Маленков. Его фигура полувоенного-получекиста была встречена подозрительными и враждебными взглядами одних и с нескрываемой симпатией других. Звание политработника и партийный билет облегчили ему поступление в училище без вступительных экзаменов. Довольная приобретением нового члена партийная ячейка назначила его парторганизатором первого курса. Несмотря на молодость, Маленков уже имел трехлетний опыт работы в политаппарате Красной армии. Правда, он не был самостоятельным и большим ответственным работником, а был всего лишь протоколистом, секретарем и исполнителем отдельных поручений старых большевиков — своих начальников, но кое-что он вынес. Он не только усвоил терминологию и методы пропаганды, но, наблюдая за действиями своих начал ⇐ Предыдущая123456789Следующая ⇒ Поделиться с друзьями: Опора деревянной одностоечной и способы укрепление угловых опор: Опоры ВЛ - конструкции, предназначен­ные для поддерживания проводов на необходимой высоте над землей, водой... Адаптации растений и животных к жизни в горах: Большое значение для жизни организмов в горах имеют степень расчленения, крутизна и экспозиционные различия склонов... История развития хранилищ для нефти: Первые склады нефти появились в XVII веке. Они представляли собой землянные ямы-амбара глубиной 4…5 м... История создания датчика движения: Первый прибор для обнаружения движения был изобретен немецким физиком Генрихом Герцем...  © cyberpedia.su 2017-2024 - Не является автором материалов. Исключительное право сохранено за автором текста. Если вы не хотите, чтобы данный материал был у нас на сайте, перейдите по ссылке: Нарушение авторских прав. Мы поможем в написании вашей работы! 0.064 с.